Текст книги "Реквием по Высоцкому"

«Те, кто жив, затаились на том берегу…»

 
«– Что могу я один? Ничего не могу…»
Но ты мог!
Ты такое высказывал вслух!
Чашу с правдою ты
Расплескал на бегу —
В нас вселился бунтарский дух.
 
 
Издавна бунтари на народ выносили
Все, что души и совесть их жгло.
В песнях, в сказках ли…
Помнит Россия,
Как они воевали со Злом.
 
 
Сколько их, бунтарей-одиночек,
Преждевременно в землю легло.
За высокое мужество мыслей и строчек
Смерть над ними так рано вздымала крыло.
 
 
И петля или пуля усмиряли их кровь,
Ненасытную жажду любви и добра.
Им теперь все равно, что людская любовь
Полыхает над ними, как пламя костра.
 
 
Люди в скорби стоят – а метели метут, —
У могилы еще одного бунтаря.
Год четвертый идет, а к тебе все идут,
Словно к собственным душам тропинки торя.
 

 
«Я вышел в дверь!
С тех пор в себе я сомневаюсь…»
 

 
Четыре года,
Как четыре стона,
У ног твоих бездыханно легли.
Четыре года
Дух твой вне закона
Живет.
Его пока менты не замели.
 
 
Не променял душевную тревогу
Ты на смиренный,
Благостный покой.
И правде лишь —
Единственному богу,
Служил
Из нерва сделанной строкой.
 
 
Четыре года,
А людские души
Все пребывают в скорби
И неверье,
Что ты ушел,
Приличья не нарушив,
На этот раз —
Смиренно —
Через двери…
 

«Отдайте Гамлета славянам!»

(Ю. Кузнецов)

И нам отдали: Гамлет – Высоцкий

 
Гамлет – брат мой!
Молвлю, как сестра,
Что вопрос извечный
«Быть – не быть»
Не решить нам с помощью добра
На подмостках сцены и судьбы.
 
 
«Быть!»– и бой за правду до конца.
«Быть!» – и с ядом выпито вино.
«Быть!» – и грудь под пулю подлеца.
Нам судьбой другого не дано.
 
 
Будет смерть почетною в бою.
Будет люд скорбеть о смельчаке —
Нет, не предал душу он свою,
В смертный час зажатый в тупике.
 
 
«Быть!» – без страха
В свой последний час.
«Быть!» – у бездны мрачной на краю.
Пусть народ свечу зажжет за нас —
Может, Господь встретит нас в раю.
 

 
«Смешно, не правда ли, смешно?
Ну, вот.
И вам смешно и даже мне —
Конь на скаку и птица влет…
По чьей вине, по чьей вине,
По чьей вине?…»
 

 
Конь на скаку и птица влет,
А человек – в расцвете лет…
И если даже плавить лед,
Он не увидит белый свет.
 
 
И нам совсем уж не смешно.
Не докурил и не допил вино
И женщину одну не долюбил,
А про него уже – «жил-был…»
 
 
По чьей вине?
Да нам ли знать?
Есть на виновных Высший суд.
И будь у них богатств казна,
Навряд ли их они спасут.
 
 
Конь – на скаку
И птица – влет.
А человек —
В расцвете лет…
 

 
«Пусть впереди большие перемены,
я это никогда не полюблю».
 

 
А мы все играем, играем.
С рожденья нам розданы роли.
Увы, не прельщаемся раем.
И ад не пугает нас боле.
 
 
Красивы публичные речи,
Нет пятен стыда на лице.
Высоцкий нам пел,
Что «не вечер»…
И вот он – в терновом венце.
 
 
Не вечер, ночища глухая
Опутала тьмою умы.
И совесть босая, нагая
Рыдает у новой тюрьмы.
Грядут перемены большие —
И снова: – Ура! Одобрям!?
Не чуждые речи – чужие
С трибун зазвучат там и сям.
 
 
Сплетутся и новые сети,
Придет и рыбак – в свой черед.
Народ мой доверчив, как дети,
На паперть с сумой побредет.
 

 
«Может, кто-то когда-то поставит свечу
мне за голый мой нерв, на котором кричу,
за веселый манер, на котором шучу…»
 

 
Купила в храме поминальную свечу.
Я с детства здесь ни разу не была.
Торжественно и тихо, как в лесу —
Когда его поземка замела.
 
 
Спросила я кого-то, что сказать,
Как помянуть усопшего по-божьи?
С моим вопросом встретившись, глаза
Помедлили с ответом настороженно.
 
 
Потом, губами пожевав, сказал старик:
– Нет общих слов. У каждого – свои.
Услышит Бог и шепот твой, и крик,
Ты только душу щедро отвори.
 
 
Я душу отворила и шепчу:
– Пусть будет пухом вам земля!
При этом
Я ставлю поминальную свечу
За голый нерв народного поэта.
 

 
«А гитара опять не хочет молчать,
поет ночами лунными…»
 

 
Ему б сегодня было сорок восемь…
Январь зачем-то притворился мартом
И жесткий снег с деревьев черных сбросил.
И ожила гитара где-то рядом:
Звенит, поет, тоскует безутешно…
 
 
Почудились шаги издалека,
И рук прикосновение поспешное —
Истосковавшийся по струнам музыкант?
Да, это он!
И не было разлуки.
Как страшный сон – чехол и черный гвоздь.
А явь сейчас – единственные руки!
Их жар не раз ей испытать пришлось.
 
 
Он, не спеша, поднялся на помост.
Гитару левой обнял он за гриф,
А правой – тронул струны…
Будто мост
возвел меж ею и собой. Несуетлив.
Ну, в точь такой, когда в последний раз
Он пел, он улыбался,
Он дышал!..
Он знать не знал,
Что в этот самый час
Уж шаг к бессмертью сделала душа.
 

 
«Но в привычные рамки я всажен —
На спор вбили…»
 

 
Вершил он великое дело
Преградам всем вопреки.
Россия не оскудела,
Коль есть мужики.
Запретами стиснуты глотки.
Бахвалясь отвагой своей,
Лишь трусы вопили за водкой
Среди таковых же друзей.
Сказать во весь голос
Посмел он,
Пусть ждали – сума иль тюрьма,
Что слово насилует дело,
И горе в стране без ума.
Свобода, отпетая властью,
На ладан дышала едва.
Душа разрывалась на части,
Как колокол, били слова!
Ах, мило, ах, смело, ах, жутко —
Вознесся поэт над толпой.
Но с властью бороться – не шутка,
Упрятали в гроб… на покой.
Покойный, он стал неопасен,
Посыпались «ахи» вослед…
Он весь – до ногтей – приукрашен,
А дух его «всажен» в багет.
 

 
«И счастлив я висеть на острие,
зарезанный за то, что был опасен!..»
 

 
Ты стал отныне неопасен.
Звучит уютно хриплый голос
в кабине «мазовской» на трассе.
В момент – от гибели на волос.
 
 
Предстал ты голым, как король,
Чуть-чуть прикрыт
Листком ли, фигой?..
О, русский Гамлет, эту ль роль
Ты заслужил своим подвигом?
 
 
Враги – в друзьях,
Друзья – в молчанье,
Толпой – биографы-кликуши…
Владим Семеныч, как печально,
Когда и мертвым гадят в души.
 

 
На дворе – вовсю зима,
Век кончается двадцатый.
Кто с умом, кто без ума —
Лезут дружно в депутаты.
Без ума или с умом —
Во Кремлевские палаты.
Будто в церковь с топором,
Прут с мандатом депутаты.
Их мандат – и щит и меч,
Пропуск к благам, к дефициту.
Нам бы – голову сберечь
Да дырявое корыто.
 
 
Эх, Володя, чья-то воля
Увела тебя во тьму.
У поэтов – злая доля,
Презирать свою страну.
Без ума или с умом —
В болтовне проводят день.
А Союз – наш общий дом,
Грабят все – кому не лень,
Как хозяева, в Кремле
И в Палате Грановитой
Вновь Законы о Земле
Нам варганят с рожей сытой.
 
 
А в колхозе – все шаром,
Зол мужик – в одном носке.
И, как встарь, плывет паром
По загаженной реке.
Хрущ прославлен кукурузой,
Л. И. Брежнев – целиной.
Заливается Карузой
Наш Генсек очередной.
Рвется он из сухожилий:
Всех нас по миру пустить.
Честных воры обложили —
Не спастись и не спасти.
 
 
Эх, Володя, по-за-рез
Нужен ты – бунтарь-мессия!
Нам мерещится, что бес
Губит вольную Россию.
 
 
Здравствуй-здравствуй,
Век двадцатый —
До милиции родной!
До свиданья, депутаты
И ваш съезд очередной!
Доболтаетесь – дебаты
Оборвет народный глас.
С газ-водою автоматы
Пустят в дело против вас.
 
 
Эх, ребята, вновь не так —
За-пре-ти-ли зелье!
Вся страна наша – бардак,
Пей не пей с похмелья…
Во! – в России мужики —
Все им чей-то хотца!
То писать – трояк с строки,
То за власть бороться.
Рынок, рынок
К нам грядет,
И – ату! – пророки!
Без портков уже народ,
Без крамолы – строки…
 
 
Эх, Володя, кони вскачь —
Ими я не правлю.
По тебе – мой горький плач
И тебя я славлю!
 

 
«Или куришь натощак,
Или пьешь с похмелья!..»
 

 
…Запиваем, бывает, по-черному,
а иначе и выжить-то как?
Даже наши большие ученые
От давления хлещут коньяк.
 
 
А про водочку нету и прений.
После баньки, с устатку иль так
Много-много уже поколений
Принимают ее натощак.
 
 
Что шампанское любят пииты,
Всех Пегасов споили давно,
Даже древние знали шииты,
Может, видели наше кино.
 
 
А сейчас налегли на ликеры,
Шоколадной оберткой шурша…
Даже истина топится в споре,
Если резать ее без ножа.
 
 
Мужики вымирают в России,
Если пиво не пьют при леще.
Жил один, и того поносили
За пристрастие к водке, ваще. (слово ВВ)
 
 
Да при рынке таком окаянном
Без хмельного нельзя куража.
Водку хлещем не стопкой, стаканом,
Лишь бы вырваться из виража.
 
 
Непосильная ноша поэту —
Выживать в окаянные дни,
В грязь лицом не ударить при этом,
Твердо веря, что сгинут они.
 
 
И при черной печали по-черному,
Как, возможно, бывало и с ним,
Не ликеру под вафли мученые,
Водке должное мы воздадим.
 

 
«Где-то кони пляшут в такт —
Нехотя и плавно…»
 

 
Кони – в такт,
А в пропасть как?
Нехотя и плавно…
Да, Володя, все не так,
А сейчас – подавно.
Вдоль дороги – воронье,
Их число бессчетно!
Поголовно, сплошь вранье,
Что кресты, что четки.
В церкви точно, как в кино,
Сатане приславно.
Нету святости давно,
А сейчас подавно.
Притворяться ни к чему,
Бога в душах нету —
Нет пристанища ему,
Где от веры пепел.
Чем не камеры – дома?
Окна, дверь – в решетках.
Мы б давно сошли с ума,
Да спасает водка.
Выйдешь из дому – и хам
Прет навстречу с матом.
Глянешь в прошлое, а там
Лишь одни утраты.
В кабаке, где с горя пить,
Тоже правит быдло.
Э-э-эх, да что там говорить!..
Если баксы – идол.
Идол, символ и кумир —
Впрозелень бумажки.
Покорили скопом мир,
Как куриной ляжкой.
Э-эх, да что там говорить!
Все давно обрыдло!
И никто уж не хрипит:
– За державу стыдно!
Той державы нет давно,
Продана за баксы.
Зато смотрим порнкино,
Письма шлем по «факсу».
 
 
Я на гору впопыхах!..
Мне: – Да не пыхтите!
«Новым» срублена ольха,
пальма там… с Таити.
 

 
Я говорю своим биографам,
Что обожаю пить с утра.
Потом сижу, слежу за облаком
И вспоминаю, что вчера.
 
 
Вчера бухали мы по-черному,
Уж ты нас, Господи, прости!
Простые мы и неученые,
Не знаем, как себя вести.
 
 
Нажремся прямо, как начальники,
Куды министрам там до нас!..
Те молча пьют, они «молчальники».
И в одиночку пьют зараз.
 
 
А мы простые, мы куражимся
И в глотки льем с утра вино.
Зальем, покажется, отважимся
Сходить на «вы» иль в порнкино.
 
 
И на словах мы изгаляемся
Над всем правительством зараз.
Сидим себе, опохмеляемся…
Чем не министры мы сейчас?
 
 
Министр льет воду с утра до ночи,
Мы не завидуем ему!..
Стоят заводы, а мы онучи
Оденем – и на Колыму.
Вот так!
 

 
…Идет по-крупному игра,
И я готов на встречу,
На схватку с бандою пора.
Еще, Жеглов, не вечер!
 
 
Еще не вечер, и не ночь,
И в жизни фарт – для смелых!
Азарт пьянит,
как спирт, точь-в-точь,
Когда иду на дело.
 
 
Иду на «ручников»-воров,
Их непотребных девок.
Я не бессмертен,
В жилах – кровь,
И сердце бьется слева.
 
 
И «волк»-убийца будет мой,
В своей, в чужой ли шкуре.
Он не один такой крутой,
Ребята круче в МУРе.
 
 
Вот брезжит утро, даль светла.
Идет к концу облава.
К победе вера привела,
Что наше дело – право.
 

 
Все рвется Высоцкого голос
С экранов, со сцен, из квартир!
От смерти прожил он на волос,
Спасая по-своему мир.
 
 
Припев:
Володя, Володя, Володя,
Остались мы, други твои,
И вслед за тобою уходим
Из этой страны нелюбви.
 

 
И рвутся гитарные струны
В руках одиноких людей,
А души их ночью безлунной,
Как стая больных лебедей…
 
 
Припев.
 

 
Пусть рвутся, пусть рвутся,
пусть рвутся
И голос, и струны сердец.
О, Господи! Мир в твоих руцех.
Спаси, сохрани нас, Творец!
 
 
Припев.
 

 
«Но и утром все не так,
Нет того веселья…»
 

 
Бреду по редакциям, как по этапу —
Где плюнут, где сунут
Под ребра кулак.
Неужто за это им платят зарплату —
Чтоб рвали, как церберы?
Или не так?
 
 
Как нищий, с сумою, за подаяньем,
Так я со стихами своими бреду.
Возможно, предсмертным
Своим покаяньем
Я истинный путь на земле обрету?
 
 
Как бич или нищий, скитаясь под небом,
Я помню всегда о скитальце одном:
Чужим он сочувствовал болям и бедам,
Свои – заливал самым горьким вином.
 

«Мне судьба – до последней черты, до креста…»

 
Распнут – и объявят мессией,
сожгут – и объявят поэтом.
А в нашей любезной России
«осанну» исторгнут при этом.
 
 
Гноят и мытарят в неволе
глашатаев правды единой.
В России – им лучшая доля:
безвинному – явка с повинной.
Строптивому – благ укрощенья:
кнутом или плеткой литой.
А в нашей России – прощенья
грехам за последней чертой.
Любезная сердцу Россия,
зачем этот крест на пути?
О, Господи – я не мессия,
мятущийся дух укрепи!
 
 
О, Господи – высшая сила,
Спаси меня и сохрани!
Всем сердцем люблю я Россию,
особенно в черные дни.
 

 
Мы все живем «До завтра» —
Прислуга и король,
А также космонавты.
Мы все играем роль.
 

 
Пусть кто-то не проснулся —
Все сыграно уже.
И мир не ужаснулся,
Не всхлипнул о душе.
 
 
О ней, непокаянной,
Лишь близкие вздохнут.
Звездою безымянной
Душа рванет из пут.
 
 
Мы живы все до «завтра»,
А значит – до утра,
Подсчитывать утраты
Нам всем давно пора…
 

 
«Срок жизни увеличился и, может быть, концы
Поэтов отодвинулись на время!..»
 

 
Срок жизни увеличился – а мы,
Поэты, поведеньем, данным свыше,
Так рьяно губим души и умы
И так взахлеб,
Как перед смертью пишем.
 
 
Спешим, пока живы, строкой несуетливой
Отчаянье свое выплескивать в стихи.
Мы ловим каждый миг гигантского прилива,
Когда не разобрать огрехи и грехи.
 
 
Так рьяно губим души и умы,
Как будто претендуем мы на вечность.
Но зорко наблюдает рок из тьмы:
– Вам сроки коротки,
А вы беспечны?!
 

 
«На цифре 26 один шагнул под пистолет,
Другой же – в петлю слазил в «Англетере»…»
 

 
Еще один покинул строй
Тех, божьей милостью поэтов,
Кто пишет кровью, а порой —
Под черным дулом пистолета.
 
 
Он не читал стихов с эстрады:
Надрывных, злых, замысловатых.
Но были мы услышать рады
На пленке голос хрипловатый.
 
 
На грани срыва голос пел,
Как будто было в горле тесно
От чувств, что выразить хотел
Певец в словах негромких песен.
 
 
Он в 42 ушел от нас.
Так не хватает часто нам
Душевных слов и честных глаз,
Души, что рвется пополам.
 

 
«И считал я, что мне не грозило
Оказаться всех мертвых мертвей»
 

 
Продолжаются слухи и сплетни,
Ты и там несвободен от них.
И на фоне продажных заметней
Неподкупный, бунтарский стих.
Равных нет и, наверно, не будет.
Кто рискнет и не только душой?
Правду гнали и гонят повсюду,
Нам внушая: живем хорошо!
Хорошо? Столько зла и дерьма,
Столько жуликов в нашем Союзе…
И сходили с ума от избытка ума,
Без ума – пресмыкались на пузе.
Слава тем, кто пролазил в верха!
Пастухи управлялись со стадом.
Отпахал и пожри с петуха потроха,
Ну, а куриц сошлют, куда надо.
Куда надо, сошлют и тебя,
Если вырвешься из-под запрета.
Лицемерно вздохнут: – Не судьба!..
А мог стать первоклассным поэтом.
 

 
В каждой строке одиночество
И бесконечность тоски.
Мне вот самой стихотворчество
Муку печет их муки.
 
 
К Богу взываю: – Всевышний,
Дай мне бессмертные строки!
Я заплачу своей жизнью:
Сблизь мои крайние сроки.
 

После прочтения книги В. Перевозчикова «Правда последнего часа»

 
Кричу: – Наркота! – я,
И вот уже животно – я.
Нет, не кони меня так и тащут все вниз,
А наркота, свинья, разрушает мне жизнь.
 
 
Весь Союз наркоту поставляет
И меня от «ломки» избавляет.
И сексоты, бляди и воришки
Продают последние штанишки.
Ради меня!
Чтобы в гроб
Скорее лег я!
 
 
Даже лучший доктор Толик,
Алкоголик и крамольник,
Так меня спасает,
Что в пространстве зависаю.
Будто висельник…
 
 
А Любимов Юр Петрович
Тоже купит мне укольчик,
Чтоб играл я Гамлета:
«Быть – не быть» решал.
А где Я? Я сам на сам
Думал и страдал.
 
 
Все устали, сели – встали!
Выпьем, други, водочки.
От меня вы так устали,
Что заткнули глоточку.
 
 
Я не умер, я живой!
Подгляжу за вами я.
Пьете вы за «упокой»,
А судьба – с глазами.
 
 
Толик, лучший друг и враг,
Умер в неизвестности.
Для меня б он взял Рейхстаг,
Что там Склифа местности!
 
 
Ты, Оксаночка, усни
Сном беспечным! —
Мне минуты, тебе – дни,
У меня в запасе – Вечность.
 
 
Я скажу вам однозначно:
Женщинам не верьте
И подальше сердце прячьте.
Чтоб их взяли черти!
 
 
Труп мой плыл в машине, что ж —
С близкими, с друзьями.
Я, наверно, был хорош —
В той глубокой яме. (На Ваганьково)
 
 
Видел лица тут и там,
Но не все скорбящи.
Видел рожи – по углам:
Весело глядящи.
 
 
Вот он я – лежу в гробу,
Жив – живее многих!
Верю в душу и в судьбу,
В дальнюю дорогу.
 
 
Я когда-нибудь вернусь,
Встречусь я с друзьями,
Буду шпарить наизусть
Целыми листами.
 
 
А Миша Шемякин,
Ты жив или нет?
Когда побухаем в Париже?
Давно нам с тобою не страшен тот свет,
Там свету немножко пожиже…
 
 
Театр, театр. И Гамлета роль…
И зависть к успеху – актеров…
Ну, вот мое сердце —
Завистник, изволь
Его прострелить без суфлеров!
 
 
Ну, вот мое сердце! Завистник, спеши!
Меня ведь приветствуют толпы!
Я знаю, ты точишь и точишь ножи,
И может, увы, не без толку.
 
 
И капля за каплей…
Ведь зависть, как яд,
Меня отравляет наркотой.
Стада предо мною,
Я вышел из стад,
Но подзадержался в животных.
Кричу: – Наркоты! – я,
И вот уже животно – я.
 
 
Сели-встали, все устали,
И ору все ором я,
Чтоб вы какали глистами,
Исхожу измором я!..
 
 
Я в Столбах лежал, и что ж?
Был на психа я похож? —
Мучили, подлюги, процедурами!
Меня от их унылых рож
Все кидало в раж и в дрожь,
Шел общаться с дурами.
То есть, дуры не совсем,
А при всем, при том, при сем,
Все у дур в порядочке.
Их мозги, как грядочки.
 

 
Шел всегда я до конца
И стоял над бездною.
Не терял притом лица —
Пьяный или трезвый.
Сели-встали, все устали —
От ме-е-е-ня!
Никому не нужен я-я-я!
Помираю – вот он я!
Никому не нужен я!
Помираю – вот он я!
Личность я, а не свинья!
Прах друзьям —
С на-ррр-ко-то-ю!..
 

 
«Что ж там ангелы поют
Такими злыми голосами?»
 

 
Ангел пел, но как голос был зол!
Я тоннелем в тот свет продирался.
Прекрати ты, прохвост, я еще не ушел,
Что-то слишком уж ты расстарался!
Я пока что живой, все допью, докурю
Я еще долюблю, я еще не сломался!
На Каретном Большом еще пошухерю,
Я ведь бывший дворовый, и я не зазнался!
 
 
…Я уже раскумарился в лучших мирах!
Так за что я страдал, как Фома, ля, неверный?
Зазнобило, как вспомнил, во пух и во прах
Все трепали мои обнаженные нервы!..
Что же, ангел, прости, может, ты бы не пел,
У тебя был приказ, подчиненный ты тоже…
Я любил свою жизнь, умирать не хотел.
Не Лаэрт ли убил меня, Господи-Боже?..
 

 
Ты снишься мне, уставший и больной,
Ты снишься мне в хмельном дурмане.
Я от тебя – за призрачной стеной,
Спешишь ко мне
В огне своих желаний.
 
 
Ты снишься мне и летом, и зимой,
В день ангела и в день кончины.
То говоришь, то будто бы немой…
И мы с тобой давно неразлучимы.
 
 
Зачем во сне слиянье душ и губ?
Идем с тобою,
За руки держась,
Под звук архангеловых труб
Стоим мы, в поцелуй соединясь.
 
 
Зачем тревожишь в сонной тишине
гитары звуком,
нежным и печальным?
Зачем, зачем являешься ко мне
Любовником неистовым и тайным?
 

15.12.2005 г.

 
«Умудренный кровосос стал у изголовья
и вдохновенно произнес
речь про полнокровье.
И почетный караул
для приличия всплакнул…»
 

 
Я устала биться о глухие стены
равнодушья ближних,
дальних неприятье.
Ну, допустим, – баста! —
вскрыла себе вены
и расторгла с жизнью
слабые объятья.
 
 
Ну, допустим, ахнут —
набегут проститься,
кто-то с перепоя и слезу прольет.
Капнет она водкой
на мои ресницы,
обожжет, как пламя —
дух мой оживет.
 
 
Торопясь, покинет каменное тело,
воспарит над всеми —
легок и незрим.
И ему отныне нет до тела дела,
он, как посторонний,
повисит над ним.
 
 
И увидит сверху он не лица – рыла,
и услышит фразы, едкие, как дым…
О, мой Бог, зачем я
вены себе вскрыла?
знала ведь, и мертвой неугодна им.
 
 
Всех усопших прежде, хорошо иль молча,
провожали люди в их последний путь.
А теперь вот лица,
будто рыла, корчат…
Так что дух мой хватит оторопь и жуть.
 

 
Не сестра, не жена, не любимая.
Так зачем же мне выпало так:
Твою нишу занять, Владимир?
Подшутил, видно, Бог-чудак.
 
 
Ткнул перстом он в меня – не мимо:
– Дщерь моя, ты пойдешь за ним,
За собратом, чье имя Владимир.
Свято место не будет пустым.
 
 
Сорок лет почти уже минуло —
За тобой след-вослед стремлюсь.
Как лавина, поэзия хлынула —
Захлебнуться в ней не боюсь.
 
 
Не сестра, не жена, не любимая.
Но по духу мы родственны так,
Ты один для меня, Владимир!
Так решил, видно, Бог-чудак.
 

Жизнь после смерти или Сновидения о Высоцком

Автор: Я оживила его силой своей любви. Но он живой только для меня, для остальных: ДУХ. Как тень отца Гамлета.

Видела сон сегодня в ночь на четверг: со 2 на третье декабря 2009 года. ВВ где-то выступает в Москве, читает по бумаге, а листы прочитанные отдает почему-то мне, по моей, правда, просьбе. Потом говорит, что ему надо идти, а текст я могу прочитать и оставить у кого-нибудь для него, он придет в 5 часов и заберет. К тому времени я нахожу квартиру 36 в доме, в которой можно остановиться. У меня оказывается ключ от нее. Возвращаюсь туда, где ВВ выступал.

Он появляется и говорит, что наконец-то свободен, и спрашивает, что будем делать. Я говорю, что у меня квартира, где можно посидеть, поговорить. Он обрадован. Мы идем. Утро. Мы лежим в одной постели. ВВ шепчет мне на ухо: – Я тебя, наверное, замучил… Я говорю: – У нас ничего не было. Он раздевает меня и… Потом мы идем и разговариваем. Он говорит, что мы не сможем встречаться, так как он будет занят в спектакле, им разрешили поставить на Таганке в ноябре. Я говорю, а я хотела предложить в Алматы музыкально-драматическую композицию по своей книге о тебе. Потом мы спорим о том, кто гениальнее. Я говорю, что я – гений при жизни, а он стал после смерти. Он уходит.

Мне нужно вернуть ему бумаги, но я не знаю, где его искать. Какая-то женщина с двумя дочками говорит, что знает его сотку. Она звонит ему, а он говорит, что он уже идет к ней. Она ему: – Тут вас ищет Светлана, она рядом со мной. Он просит сказать, чтобы она меня отшила, так как он не один, а с женщиной.

Я записываю телефон. Мы стоим с ней возле дома, где она живет. Подходит ВВ с женщиной, видит меня, недоволен. Я отдаю ему бумагу и ухожу. Он идет вслед за мной и говорит: я приду в пять часов. Опять в пять! Вроде, я уезжаю, а он хочет меня проводить…

Потом мне приходит в голову идея фильма: сознание и подсознание. Сознание – это жизнь ВВ ДО СМЕРТИ. А подсознание мое: после смерти. Двойное «я». Хочу сообщить ему по телефону.

В ночь с 31 на 1 января 2010 года. Снова снится ВВ. Он лежит в постели и курит одну сигарету за другой. У меня в руках коробка длинных спичек, я зажигаю их и даю ВВ прикурить. Потом опять какая-то пустая постель. Я укладываю на кушетку типа стеганого бордового цвета одеяла. Появляется ВВ и ложится к стене, не на то место, где я стелила. Я подхожу к нему, а он вроде болен, простыл. Я беру мазь и начинаю смазывать ему нос, виски…

…Нет, по-видимому, он не собирается меня покидать и в новом году.

05.01.2010 г. Выступает на сцене театр на Таганке.

В это время в дверь зрительного зала некто ввозит каталку, на ней лежит ВВ – мертвый, в белой рубашке апаш, в черных брюках, типа в костюме Гамлета. Я сижу в зале. Потом я где-то в другом месте, кого-то спрашиваю, а театр еще не уехал? Мне говорят, нет. Я: – А Высоцкого можно позвать? Я вроде не одна, еще люди. Появляется Володя. Его начинают спрашивать о чем-то, а я дар речи потеряла, и думаю только о том, что сейчас вот кинусь к нему на шею и скажу, что люблю его. Но все-таки не решилась. Потом – я за кулисами. Любимов в бархатном халате, молодой, злой, гонит артистов на сцену: – Быстрее, быстрее!.. ВВ нету, а я жду.

Первый сон приснился мне перед кончиной ВВ. До того я услышала, где-то в 76-м, его песню «Кони». И она настолько совпала с моим собственным мироощущением в то время, что я была потрясена до глубины души. Тогда я поняла, что этот человек родственен мне по душе. Наверное, я была очень одинока в то время, хотя и была у меня семья. Стала мечтать о встрече и о возможности любви и понимания.

Итак, снится мне тесная кухонька, где мы целуемся с Володей, и он говорит мне: «Как жаль, что мы с тобой уже не встретимся.» Проснулась расстроенная и не могла понять, почему. А сон был в апреле 1980 года. Ну, живу дальше. Все время думаю о ВВ. И, слушая его песни, те, что у меня были на пластинках, влюбляюсь в него все больше и больше. Уже после кончины ВВ через 2–3 года услышала его известную песню: «Ой, где был я вчера – не найду, хоть убей! Только помню, что стены – с обоями, Помню – Клавка была, и подруга при ей, – Целовался на кухне с обоими.»

Я работала тогда в Совмине Казахской ССР, отсиживала рабочее время в приемной у зампреда. 25 июля 1980 года приходит ко мне приятельница, единственная в то время, с кем я могла общаться и говорить о духовном, приносит газету «Культура», где помещен краткий бездушный некролог о кончине ВВ. Несколько строк, от которых у меня помутился разум. Почему-то. Внешне на мне никак не отразилась его смерть. Просто я стала жить на подсознании, то есть инстинктивно, когда сознание как бы отключается в минуты сильнейшего потрясения. Это я сейчас так думаю. А тогда я просто превратилась в сомнамбулу. Но стала писать стихи-письма мертвому…

 
С того света нет поездов,
Самолетов нет с того света…
Путь туда лежал средь живых цветов,
Средь живых цветов в пике лета.
 

Наверное, стихи меня спасли. Я писала и писала… умершему… успевшему стать единственным человеком, родственным по душе, а потому любимым…

 
Нет безысходного горя.
Солнце сияет в саду.
Птицы поют на просторе.
Я, спотыкаясь, бреду.
 

И дальше:

 
К мертвому странная тяга,
скорбь почитаю за благо.
Мы ведь совсем незнакомы,
в горле рыдания – комом.
Может, все просто совпало.
Я в это лето устала,
И ранняя ваша кончина
Душу в печаль заточила.
Скажут, с ума я сошла —
Мертвого друга нашла.
Будет ответ мой такой:
Нету живых под рукой.
 

В декабре, двадцатого числа, почти через полгода со дня его кончины, со мной произошло несчастье, и я едва ни отправилась вслед за ним.

 
Над твоей могилой не рыдала,
я скорбела в городе другом.
Мрак взошел, я птицею упала,
и о землю черную крылом…
 

Упала с 4-го этажа. Был снег и крохотный пятачок земли посреди асфальта, на который я приземлилась. Но, Слава Богу, осталась живой и не калекой. А мне было 33 года, и должно было исполниться 34 через 3 дня – 23 декабря 80-го года. «А в тридцать три распяли, но не сильно». Может, осталась жить для того, чтобы написать книгу стихов тебе, Володя, и еще, и еще что-то писать, как, например, сейчас, сегодня пишу. О моей любви написано также в социально-автобиографическом романе-дилогии о советском времени «СТРАНА ТЕРПИМОСТИ» (СССР, 1951–1986 годы).

Высоцкий не сразу стал великим, а уж публикации о нем, посвященные ему, не приветствовались особо в литературе, в частности, в Казахстане, в Алма-Ате. Но, тем не менее, нашлись и здесь люди, к примеру, Надежда Гарифуллина в республиканской газете «Огни Алатау», Людмила Герций в молодежной газете «Ленсмена», которые публиковали мои стихи, посвященные ВВ, на день его Памяти 25 июля и на день его рожденья 25 января.

Недавно сказала своему супругу, что-то мне Володя на свой день рожденья (25 января т.г.) не приснился. Действительно, не приснился. Но когда посетовала, в ту же ночь приснился. Мы собирали с ним грибы. Что это? Жизнь после смерти? Космическая связь? Володя как будто услышал мои слова. И сразу же приснился, как явился.

До нынешнего года Высоцкий снился мне с необъяснимым, сточки зрения нормального человека, постоянством: перед 25 июля и 25 января. Будто мы пересеклись с ним в пространстве с его состоявшейся смертью и моей несостоявшейся. Странно, что первое мое стихотворение пришло в реанимации, когда я ненадолго вернулась в сознание именно в день своего рождения 23, а несчастье случилось 20, я попросила тетрадку и карандаш, и первые строки, какие я написала в этой тетрадке, были:

 
XXXЧто же случилось, что же?
Был я и наг, и бос.
Новой покрылся кожей.
Встал в исполинский рост.
Нет ли какого порока,
я вопрошаю, светл.
Я похожу на Бога,
так же люблю белый свет…
Благостный и неправый,
Всяк его уничтожит.
Словно ребенок малый,
Он мне всего дороже.
 

До сих пор не могу объяснить эти строки, от мужского рода. Мне кололи промедол, может, от него, от наркотика, я забыла свой пол.

Умер Володя, а душа, глупышка, никак не хотела поверить, что моя любовь не состоялась. Все скорбела и скорбела, а я все писала и писала стихи.

 
Конь на скаку и птица влет,
А человек – в расцвете лет.
И если даже плавить лед,
Он не увидит белый свет.
 
 
XXXНа каждую песню твою
Моя – из рыданий готова.
Неужто напрасно молю:
– Давай перемолвимся словом?
 

Видела такой сон. В моей квартире, где я прожила 25 лет, Володя находится у меня, собирается на концерт к чиновникам, надевает почему-то синий свитер. Я говорю: – Синий цвет не твой, надень черный, ты же всегда был в черном. Он надевает черный свитер, берет гитару в чехле. Мы спускаемся с 4-го этажа, по всей лестнице стоит милиция, кругом люди, просят автографы. Потом заходим в здание Совмина Казахской ССР, где я работала в то время. Володя уходит куда-то, а я остаюсь его ждать. Но не дожидаюсь, а какой-то человек подает мне записку от него: «Не жди меня.» Я была очень расстроена. Наверное, было еще не время.

Мы стоим в комнате, не знаю, где, о чем-то говорим. Потом открывается большое окно, и мы вылетаем – через него. Как астральные тела или души, не знаю. Пока я еще живая. Мы летим именно, как тела, не шевелим конечностями, но рядом. А под нами – зеленые леса и поля, и реки, и озера, и такая красота необыкновенная! Я понимаю во сне, что страна под нами – РОССИЯ. Я тогда же написала стихи о РОССИИ.

* * *

Был еще сон. Я переехала в другую квартиру из той, где прожила 25 лет. И вот он, тут как тут. Снится мне, и называет ту квартиру, тот район – Орбита, где я временно проживала, и говорит, поедем туда и там встретимся. А я вижу, что он очень сильно выпивши, и что он хочет принять наркотик там, где никого нет. Так это все зримо, так взаправду: вот он – Володя, вот она – я. Я ему говорю, не могу, у меня ключа нет, это не моя квартира, а он: – Если хочешь быть со мной, достань ключ. И уходит. А я маюсь: очень хочется.

Он снился мне разным, но всегда 42-летним, каким умер. Вот это меня, честно говоря, поражает. Почему я старюсь, а ему постоянно в моих снах 42? И близок так, и целуемся, и… как будто мне тоже столько лет, как было, когда он стал мне сниться: 33 года. Иногда он бывает пьян, иногда трезв, но всегда он – ВЫСОЦКИЙ, И ВСЕГДА Я ЛЮБЛЮ ЕГО. Что это? Его жизнь продолжается в моих снах? Снится живой, ни разу мертвый, или умерший. И всегда – летом. Правда, совсем недавно, в этом году я попыталась отречься от него, и он мне приснился впервые мертвый. Но ничего не вышло из моего отречения. Недавно опять приснился живой, и сон был длинный.

Однажды, чтобы спастись от этих снов, ведь я жила не одна, а с мужем, я обратилась к экстрасенсу, женщине. Почти ничего ей особо не рассказала. Она посмотрела на меня внимательно и сказала: – Возле тебя мужчина стоит с гитарой и усмехается. Я ее спросила: – Что это значит? Она ответила: – Он умер, а душу твою с собой захватил. Я: – Мы не знали друг друга! Она: – А зачем помнишь его, думаешь о нем? Я: – Так получилось. Она: – Человек, который умер давно, обладал очень сильной энергетикой. И ты тоже. Похоже на то, что вы в самом деле встречаетесь с ним в твоем подсознании. Не могу сказать, как это происходит. Можешь забыть о нем? Я: – Хотела бы, но он в мозги въелся. Слишком много я слушала его песен, слишком много я читала его сборников, материалов о нем. Она: – Ничем не могу тебе помочь. Космические связи не в моем ведоме.