Текст книги "В начале было кофе. Лингвомифы, речевые «ошибки» и другие поводы поломать копья в спорах о русском языке"

Дело в том, что «кофе» и «договор» – не просто слова. Наряду с формами глагола «звонить» («звони́т, а не зво́нит!») они стали словами-маркерами, или так называемыми социолингвистическими индикаторами – языковыми единицами, указывающими на социальный статус и образованность говорящего. Проще говоря: «Скажи мне, какого рода “кофе”, и я скажу, кто ты!»

Употребить слово-индикатор не так, как положено с точки зрения строгой литературной нормы, – значит, по мнению многих, расписаться в собственном невежестве, хотя «ошибки» в других словах почти всегда остаются незамеченными. Можно сказать «куркума́» (хотя в словарях она «курку́ма») или «до скольки́» (хотя единственная норма пока – «до ско́льких») – и почти никто ничего не заметит. Но стоит в «образованном» обществе произнести «зво́нит», как на вас сразу же косо посмотрят (и это в лучшем случае).

Некоторые употребления становятся показателями высокого социального статуса и культурного уровня не потому, что они с точки зрения языка «лучше» или логичнее. Наоборот, часто они языковой логике противоречат – и именно знание «исключений» считывается окружающими как показатель грамотности.

Не будь эти слова индикаторами, нормы их использования давно бы изменились. Иными словами, если бы образованные люди не договорились, что нельзя говорить «вкусное кофе», «зво́нит» и «до́говор», эти употребления давно бы стали приоритетными, ведь они соответствуют тенденциям развития языка.

Давайте подробно и беспристрастно рассмотрим историю слов, которые принято считать мерилом грамотности. Гарантирую: это поможет снизить градус осуждения тех, кто использует их не так, как того требуют пуристы.

Есть такое популярное рассуждение: сначала слово «кофе» использовали правильно и грамотно – в мужском роде, и только в XX веке «необразованные неучи» все чаще стали «подгонять» его под другие несклоняемые существительные и употреблять в среднем роде. А лингвисты-вредители пошли у них на поводу и узаконили «неграмотный» средний род.

Второе очень распространенное мнение: слово сначала вошло в русский язык в форме «кофий» или «кофей», а впоследствии видоизменилось и превратилось в «кофе», но мужской род унаследовало, именно поэтому правильно говорить только «вкусный кофе».

Наконец, третья популярная гипотеза состоит в том, что слово «кофе» должно быть мужского рода, так как это «напиток» и род слова «напиток» должен переноситься и на «кофе».

Какая же из этих трех точек зрения верна?

Никакая. Давайте разбираться.

Первое употребление названия кофейного напитка в русском языке – это, по-видимому, именно слово «кофе», причем сразу среднего рода. Это слово использовано в рецепте 1665 года, который прописал лекарь Самюэль Коллинз монаршему пациенту – царю Алексею Михайловичу: «Вареное кофе, персиянами и турками знаемое и обычно после обеда принимаемое, изрядное есть лекарство против надмений, насморков и главоболений»[110]110
  Богданов К. А. О крокодилах в России. Очерки из истории заимствований и экзотизмов. – М.: НЛО, 2006. – С. 55.


[Закрыть]. Сам документ не сохранился, его нет в Национальном корпусе русского языка[111]111
  Далее в этой главе тексты цитируются по Национальному корпусу русского языка, если не указано иное. URL: https://ruscorpora.ru/new/ (дата обращения – 26.10.2020).


[Закрыть], однако его много раз упоминали в научной и научно-популярной литературе как исторического, так и лингвистического толка[112]112
  Первая публикация документа – здесь:
  Герман Ф. Л. Как лечились московские цари: (Мед. – ист. очерк). – Киев; Харьков: Ф. А. Иогансон, 1895. – С. 137.


[Закрыть].

О том, как употреблялось слово «кофе» и другие его варианты («кофий» [ «кофей»], «коф», «кофь», «кофа»), можно узнать очень просто – открыв Национальный корпус русского языка.

Из Корпуса мы узнаем, что форма «кофе», видимо, распространилась раньше, чем «кофий»/«кофей»: первое упоминание о «кофе» в Корпусе относится к 1716–1718 годам, а о «кофии» – к 1734 году.

И употреблялось слово «кофе» гораздо чаще. В текстах корпуса XVIII–XIX веков «кофе» встречается 2121 раз, а «кофий» и «кофей» в совокупности – всего 805[113]113
  Данные НКРЯ на 26.10.2020.


[Закрыть]. Что ж, рассмотрим отдельно тексты XVIII века, когда эти слова только начали распространяться в русском языке: «кофе» встречается 104 раза, а «кофий»/«кофей» – только 60[114]114
  Данные НКРЯ на 26.10.2020.


[Закрыть]. Из этих данных становится ясно, что версия о приобретении словом «кофе» мужского рода под влиянием «кофий» или «кофей» сомнительна.

Не было и «золотого времени», когда трава была зеленее, мороженое вкуснее, а «кофе» – только мужского рода. Колебание рода у слова «кофе» наблюдалось с самого начала его употребления в русском языке. Причем, судя по примерам из корпуса текстов XVIII века, сначала у «кофе» преобладал именно средний род.

Вот статья «Описание церемонии» из журнала «Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащие»[115]115
  Первый в России ежемесячный научно-популярный и литературный журнал, издававшийся Петербургской Академией Наук в 1755–1764 годах.


[Закрыть] (январь ― июнь 1755 года):

«Наконец поднесено посланнику кофе, а после и трем чиновным его туркам».

Это первый пример из Корпуса, где понятен род «кофе», и он средний.

Следующий подобный пример находим у Сумарокова:

«Да и кофе намнясь то же почти показывало; по картам на ту же стать выходило».

(А. П. Сумароков, «Вздорщица», 1770 г.)

«Намнясь» значит «намедни», и речь идет о гадании по кофе.

Но в 80-е годы XVIII века на арену выходит мужской род «кофе» и постепенно начинает вытеснять средний.

Читаем анонимный трактат «О воспитании и наставлении детей» (1783 г.):

«Если варится для детей особенно слабое кофе, то вред от оного состоит только в том, что он слабит без нужды желудок, как то делает всякий теплый и водяной напиток».

Видим в одном предложении и средний род, и мужской.

А. Н. Радищев в «Путешествии из Петербурга в Москву» (1779–1790 гг.) использует уже мужской род:

«Рука моя задрожала, и кофе пролился».

Но другой писатель того же времени – Н. М. Карамзин – предпочитает средний:

«Зато мы с италиянцем пьем в день чашек по десяти кофе, которое везде находили».

(«Письма русского путешественника», 1793 г.)

В XIX веке мужской род слова «кофе» преобладал, но встречались и исключения: например, у Д. Н. Мамина-Сибиряка:

«появилось кофе в серебряном кофейнике».

(«Приваловские миллионы», 1883 г.)

К рубежу XIX–XX веков колебание по роду снова становится заметным. Не брезговали средним родом и классики XX века, которых никак не упрекнешь в неграмотности или незнании родного языка:

«Но кофе горячо и крепко, день наступает ясный, морозный».

(И. А. Бунин, «Нобелевские дни», 1933 г.)

«Я пил мелкими глотками огненное кофе».

(В. Набоков, «Отчаяние», 1936 г.)

«Кофе в чашке стояло на письменном столе».

(М. А. Булгаков, «Записки покойника», 1936–1937 гг.)

«Предметы вывоза – марихуана, // цветной металл, посредственное кофе».

(И. Бродский, «Заметка для энциклопедии», 1975 г.)

Впрочем, в последнем примере средний род, возможно, выбран намеренно, с целью обыграть его ассоциацию с плохим качеством напитка, потому что в другом стихотворении Бродского «кофе» уже «он»:

 
«Я сидел в пустом корабельном баре,
пил свой кофе, листал роман».
 

Еще один аргумент в пользу мужского рода у «кофе» – аналогия со словом «напиток» – тоже несостоятелен. Да, иногда родовые понятия влияют на род слова: «бри» мужского рода, потому что это сыр, «салями» женского, потому что это колбаса… Но здесь мы имеем дело не с правилом, а лишь с нестрогой закономерностью, исключений из которой масса.

Если слово «напиток» повлияло на «кофе», то куда пропало это влияние в других словах? Например, почему у «виски» или «бренди» мужской и средний род равноправны, а «какао», согласно литературной норме, и вовсе только среднего рода? Впрочем, иногда – вероятно, под влиянием «кофе» – в реальной практике появляется и «вкусный какао».

И почему у названий видов кофе – «эспрессо», «капучино», «глясе», «латте» – даже с точки зрения словарей возможен и средний, и мужской род?[116]116
  По данным академического орфографического ресурса «Академос». URL: http://orfo.ruslang.ru/search/word (дата обращения 8.12.2020).


[Закрыть]

Более вероятной причиной колебания рода у «кофе» можно считать влияние иностранных языков.

Слово «кофе» могло быть заимствовано несколькими путями одновременно: из английского coffee, нидерландского koffie, немецкого Kaffee или французского café. В нидерландском, немецком и французском это слово мужского рода; в английском же грамматического рода как такового нет, поэтому и внести свою лепту он здесь вряд ли мог. Да и нидерландский, немецкий и особенно французский в XVIII–XIX веках влияли на русский в большей степени, чем английский. Образованные дворяне (и по совместительству главные потребители кофе) того времени обязательно изучали иностранные языки и, возможно, перенесли из них род слова «кофе».

В русском же языке существительные на – о/-е традиционно относятся к среднему роду: окно, крыльцо, золото, бедро, пятно, солнце, ложе, зрелище, подобие, столетие, прошлое и так далее. Слово «кофе» из этой закономерности еще в XVIII веке начало выбиваться – возможно, поэтому и появились формы «кофий»/«кофей»: наращение звука могло быть попыткой преодолеть несоответствие окончания – е тяге слова к мужскому роду. То есть не мужской род «кофе» появился под влиянием форм «кофий»/«кофей», а, наоборот, формы «кофий»/«кофей» могли появиться из-за тяги слова к мужскому роду. Возможно, буква «й» в конце возникла еще и под влиянием слова «чай».

Но к концу XIX – началу XX века формы «кофей»/ «кофий» стали ощущаться как сниженные, просторечные, свойственные речи простолюдинов и постепенно были вытеснены из литературного языка.

А средний род слова «кофе» стал в это время восприниматься, напротив, как употребление верное! В книге В. Долопчева «Опыт словаря неправильностей в русской разговорной речи», изданной в 1909 году, «кофе» мужского рода вынесен в словарную статью в качестве одной из таких неправильностей, а «кофе» среднего рода – в качестве образца[117]117
  Долопчев В. Опыт словаря неправильностей в русской разговорной речи. – 2-е изд., пересмотр. и доп. – Варшава: Тип. К. Ковалевского, 1909. – С. 111.


[Закрыть].

Другие несклоняемые заимствованные существительные на – о/-е тоже часто поначалу имели в русском языке мужской род, но потом поменяли его на средний, потому что он логике языка соответствует больше, – например, слова «пианино», «фортепиано», «купе», «жабо», «пальто», «какао»:

«Квартиру она нашла премиленькую <…> приобрела восхитительную каретку, прелестный пианино».

(И. С. Тургенев, «Дворянское гнездо», 1856–1858 гг.)

«А теперь позвони-ка, пожалуйста, брат Николай Петрович, мне пора пить мой какао».

(И. С. Тургенев, «Отцы и дети», 1862 г.)

«Он отпер одну дверь, и я увидел большую комнату с четырьмя колоннами, старый фортепьяно и кучу гороху на полу; пахнуло холодом и запахом сырья».

(А. П. Чехов, «Жена», 1892 г.)

«Это был худощавый, высокий человек, гораздо постарше первого; он почти весь был одного цвета, на нем был светло-зеленый пальто».

(А. И. Герцен, «Поврежденный», 1851 г.)

«Лакей подсадил розовый салоп в блестящий купе, потом вскарабкалась в него медвежья шуба, дверцы хлопнули» (М. Ю. Лермонтов, «Княгиня Лиговская», 1836–1837 гг.).

Здесь «купе» употреблено в значении «карета».

Возможно, некоторые читатели даже помнят, как поменялся род у слова «метро», которое тоже было мужского рода, так как это сокращение от «метрополитен». В 30-е годы даже выходила газета под названием «Советский метро», а еще наверняка многие слышали «Песню старого извозчика», где есть такие слова:

 
Я ковал тебя железными подковами,
Я коляску чистым лаком покрывал.
Но метро сверкнул перилами дубовыми,
Сразу всех он седоков околдовал.
 

Все эти существительные поменяли род легко и безболезненно – так, что почти никто на это не обратил никакого внимания.

Сопротивляется только «кофе». Точнее, не он сам, а бережно охраняющие его мужской род пуристы. Возможно, причина такой настойчивости в том, что кофе долгое время был недоступен малообеспеченным людям и воспринимался как «особенный» иностранный продукт – прежде всего для состоятельных аристократов, которые достаточно умны и образованны для того, чтобы запомнить и правильно употреблять слово – исключение из правил, подчеркивающее экзотичность напитка. До сих пор такие представления отражены в анекдотах, где «кофе» среднего рода обязательно низкопробный и невкусный, а мужского – качественный и настоящий, например: «Вам кофе натуральный или растворимое?»

Но с точки зрения языка «кофе» среднего рода, конечно, намного логичнее.

А теперь о «догово́ре». Или «до́говоре»?

Если вас очень коробит второй вариант, предлагаю посмотреть на старые нормы произношения подобных существительных мужского рода, которые оканчиваются на согласный: «возду́х», «возгла́с», «призра́к», «клима́т», «насмо́рк», «скульпто́р», «фундаме́нт»[118]118
  Подробнее об этом здесь:
  Горбачевич К. Дано ли нам предугадать? (О будущем русского языка) // Русистика. – Берлин, 1990. – № 2. – С. 70–80: [Электронный ресурс]. URL: http://www.philology.ru/linguistics2/gorbachevich-90.htm (дата обращения 8.12.2020).


[Закрыть]. Чтобы в них убедиться, можно посмотреть на стихи XVIII–XIX веков. Почему на стихи? Потому что их ритм и рифма помогают услышать ударение:

 
С одной страны гром,
С другой страны гром,
Смутно в возду́хе!
Ужасно в ухе!
 

(В. К. Тредиаковский, «С одной страны гром…» | «Описание грозы, бывшия в Гаге», 1726–1727 гг.)

 
О вы, чувствительные души!
Развесьте уши,
Разиньте рот,
Дыхание свое сколь можно притаите
И песне жалкой сей внемлите…
Но нет, немного погодите,
Мне должно сделать здесь возгла́с:
Ведь я отделаюсь тотчас.
 

(П. П. Сумароков, «Лишенный зрения Купидон», 1791 г.)

 
Уже далече зрю в курении и мраке
Нагого тела вид, не явственный в призра́ке.
 

(М. В. Ломоносов. «Начало моего великого труда…» | «Петр Великий», 1760–1761 гг.)

 
Во всей вселенной их единый стал клима́т:
В ней прежде был эдем, а ныне стал в ней ад.
 

(В. И. Майков, «Елисей, или Раздраженный Вакх», 1769 г.)

 
Не на уме,
Так на письме
Ты корото́к!
Никак насмо́рк
Тому виной!
И, ангел мой,
Хоть нос распух,
Да крепок дух!
 

(В. А. Жуковский, «К Плещееву», 1812 г.)

 
О Незнакомец! Вам поэму в сотню тысяч
Строк посвящу… Да что! Поэма ― вздор.
Я с удовольствием готов бы был вас высечь…
Из мрамора, когда б я был скульпто́р.
 

(Д. Д. Минаев, «О Незнакомец! Вы учеников-птенцов…», 1883 г.)

 
Все с нами бывшие британски,
Сибирски и американски
Древесны, злачны семена
С благоговением грядой мы посадили
И славы фундаме́нт растущий заложили…
 

(Н. А. Львов, «Да будет вашею рукою…» | «Ботаническое путешествие на Дудорову гору 1792 года мая 8-го дня», 1792 г.)

Предчувствуя возражения, сразу скажу: нет, поэты не использовали какие-то странные ударения в угоду ритму – как и сейчас не вставляют в стихи слова вроде «кошка́» или «кро́вать». Да, когда-то действительно говорили «возгла́с» и «фундаме́нт».

Но если кто-то так скажет сейчас, мы посмотрим на этого человека с недоумением. А ведь было время, когда современные варианты произношения резали слух. Просто в этих словах довольно давно прошел одинаковый фонетический процесс – сдвиг ударения к началу слова. Теперь этому же процессу подвергается и «договор».

Произношение «договора» с ударением на первом слоге постепенно проникает не только в речь, но и в стихи:

Но ты не пугайся. Я до́говор наш не нарушу.

Не будет ни слез, ни вопросов, ни даже упрека.

(О. Берггольц, «Ничто не вернется. Всему предназначены сроки…», 1949 г.)

Известный лингвист Кирилл Горбачевич в статье «Дано ли нам предугадать? (О будущем русского языка)» писал:

«Можно ожидать, что в будущем установится именно такое произношение: до́говор, тво́рог, пла́нер и т. п. Хорошо это или плохо? Автору этих строк новое ударение режет слух. Но что стоят вкусовые оценки перед объективными закономерностями развития языка! Ведь многое, что казалось разрушительным для языка и вызывало гневное осуждение, впоследствии оказывалось необходимым и даже благодетельным»[119]119
  Горбачевич К. Дано ли нам предугадать? (О будущем русского языка) // Русистика. – Берлин., 1990. – № 2. – С. 70–80: [Электронный ресурс]. URL: http://www.philology.ru/linguistics2/gorbachevich-90.htm (дата обращения 8.12.2020).


[Закрыть].

В словах «творог» и «планер», кстати, многие словари (например, «Орфоэпический словарь» Резниченко) уже допускают двойное ударение без каких-либо помет: «творо́г» и «тво́рог», «планёр» и «пла́нер». По-видимому, то же ждет и «договор».

Еще один «индикатор безграмотности» – формы «зво́нит», «зво́нишь», «зво́нят» и другие производные глагола «звонить». Между тем они тоже появлялись в стихах известных поэтов:

 
Нежно под трепетом ангельских крыл
Зво́нят кресты безымянных могил.
 

(С. Есенин, «Синее небо, цветная дуга…», 1916 г.)

 
Отовсюду летят и мчатся,
Зво́нит провод, скрипит подпруга, —
Это стягиваются домочадцы,
Что не знали в лицо друг друга.
 

(Н. Асеев, «Русская сказка», 1927 г.)

Появление варианта «зво́нит» вполне оправданно и логично – и сейчас вы поймете почему.

Снова обратимся к поэзии и посмотрим, как раньше употребляли другие глаголы на – ить в стихах:

 
Потомку предков благородных —
Увы, никто в моей родне
Не шьет мне даром фраков модных
И не вари́т обеда мне.
 

(А. С. Пушкин, «Жалоба», 1823 г.)

 
Он сладко ест, и пьет, и спит,
Кури́т и весь свой век зевает,
Тем больше в свете знаменит,
Чем больше в неге утопает.
 

(Г. Р. Державин, «Милорду, моему пуделю», 1807 г.)

 
Кто скоро толь тебя, Калчак,
Учи́т российской вдаться власти,
Ключи вручить в подданства знак
И большей избежать напасти?
 

(М. В. Ломоносов, «Ода блаженныя памяти государыне императрице Анне Иоанновне на победу над турками и татарами и на взятие Хотина 1739 года», 1739 г.)

 
Час, обеты исполняя,
Веки счастием дари́т;
Гименей все уясняя,
Чистым пламенем горит.
 

(В. К. Тредиаковский, «Снесшийся с кругов небесных…», 1751 г.)

 
Бугристы берега, благоприятны влаги,
О горы с гроздами, где греет юг ягнят.
О грады, где торги, где мозгокружны браги,
И деньги, и гостей, и годы их губя́т.
 

(М. В. Ломоносов, «Бугристы берега, благоприятны влаги…», 1748–1754 гг.)

 
Где, разливаясь в долах злачных,
Едва струи свои кати́т
И, как в стекле, в водах прозрачных
Предметов разных кажет вид.
 

(А. П. Беницкий, «Сияюща в лучах сребристых…», 1805 г.)

 
Сам бог ведет, и кто противу?
Кто ход его останови́т?
Как Океанских вод разливу
Навстречу кто поставит щит?
 

(М. В. Ломоносов, «Пою наставший год: он славен…», 1763 г.)

Как видите, многие глаголы с ударным – ить – такие же, как «звонить» – тоже когда-то имели ударение на окончании во всех формах настоящего и будущего времени. В XVIII – начале XIX века говорили «вари́т», «кури́т», «учи́т», «дари́т», «губи́т», «кати́т», «останови́т» – но никому не пришло в голову эти нормы законсервировать. Теперь мы произносим эти слова иначе, а старое ударение нам кажется странным. Но попробуем задать себе вопрос: чем принципиально отличается от этих слов пресловутое «зво́нит»? Да ничем.

Помимо «звонит», за ударение на окончании держатся и другие глаголы (во всяком случае, в словарях). Так, например, литературной норме до сих пор соответствуют только варианты «вручи́т», «сверли́т», «сори́т», «облегчи́т», «окружи́т», «убыстри́т», «включи́т». Причем, в отличие от произношения «зво́нит», признанного в некоторых словарях (например, в том же «Орфоэпическом словаре» Резниченко) разговорным, варианты этих глаголов с другим ударением помечены в словарях как неправильные или отсутствуют вовсе.

Вспомним, как в песенке из мультика про пластилиновую ворону (автор стихов – Эдуард Успенский) пелось о подарке, который «сразу вру́чат, а может быть, вруча́т», и эти варианты воспринимались нами как равноправные. Но на самом деле по литературной норме «подарок вруча́т» – и никак иначе.

Русское ударение и его фиксация в словарях – вещь порою загадочная. Например, сказать «окру́жит» нельзя, а «кру́жит» – вполне. Другая песня, известный вальс со словами «Ах, как кру́жится голова, как голова кружи́тся», норме уже соответствует: действительно, словари разрешают и так и эдак.

Но если кто-то скажет «обле́гчит» или «вру́чит», это в большинстве случаев пройдет незамеченным. Многие сейчас, полагаю, даже удивлены, что так, оказывается, с точки зрения словарной нормы говорить нельзя. Эти формы почти никому не режут слух – в отличие от разрешенного словарями «зво́нит», хотя перемещение ударения здесь абсолютно такого же порядка.

Итак, употребления «до́говор», «зво́нит» и «вкусное кофе» – это вовсе не мифическая «порча языка», а всего лишь следование логике его развития, стремление к стройности его системы.

Тем не менее призыв отказаться от этих индикаторов и срочно перейти на «до́говор» и «зво́нит» – другая крайность. Все же слова-индикаторы выполняют важную социальную функцию: помогают отличить «своих» от «чужих». Точно так же, как одежда, макияж или соблюдение правил этикета.

Если вы идете по улице и хотите спросить кого-нибудь, как пройти в библиотеку, вы скорее обратитесь к опрятно и несколько консервативно одетому человеку, чем к мужчине в растянутых трениках, шлепанцах и футболке с символикой группы «Красная плесень». Но ведь с точки зрения удобства, защиты от ветра и пыли, прикрытия интимных частей тела (то есть основных функций, которые должна выполнять одежда) существенной разницы между одеждой этих людей не будет. Второй «наряд», пожалуй, в плане удобства даже выигрывает. Но он позволяет сделать о человеке определенные выводы не в его пользу (совсем не обязательно верные, но тем не менее).

Большинство канонов в одежде откровенно надуманны: люди просто договорились, что выйти из дома в костюме и при галстуке нормально, а в растянутых трениках – уже как-то не очень. Хотя вообще-то все это довольно абсурдно (для чего нужен галстук – кусок ткани, болтающийся на шее?), но никто не спешит эти правила нарушать. А все потому, что они служат важным средством дифференциации и самовыражения.

Точно так же и с нормами-маркерами. Мы не спешим от них отказываться, хоть они и неудобны, потому что эти нормы помогают понять, что перед нами за человек (хотя опять же, как и в случае с одеждой, выводы могут быть слишком поспешны).

Но не будем забывать, что ходить всегда и везде в костюме и галстуке тоже довольно странно. Обычно люди переодеваются во что-то более удобное и расслабленное, когда приходят домой или на встречу с друзьями.

Так и в речи нужно уметь «переодеваться», переключать регистры. В том числе использовать, когда это уместно, разговорные слова и конструкции – и не корить себя за случайно прорвавшееся в речь «черное кофе».

Только не доводить «переодевание» до абсурда: рваная и грязная одежда даже для дома не годится – уж лучше выбросить.

А еще нужно учитывать, что мода меняется. То, что раньше казалось в одежде неприемлемым, теперь во всех смыслах в порядке вещей. Так и «кофе» среднего рода, «до́говор» и «зво́нит» тоже, скорее всего, когда-нибудь вытеснят нынешние нормы, потому что стремление языка к унификации и логичности очень сильно – сильнее, чем наши попытки его остановить.