Текст книги "Колокольные дворяне"

Пришлось.

Ненавижу архивы. Стылые сверху донизу помещения или обветшалые, там окошечко и справку выдадут через неделю, сонный голос просит оформить заявку, расписаться и уйти подобру-поздорову.

Но в Тобольске все иначе. В огромное помещение допускают без труда, и документы оцифрованы. Юная Аллочка поясняет: если священник действительно существовал, то в клировых ведомостях найдутся нужные документы. Кто он был, происхождение, члены семьи. Отыскала она в «Клировых ведомостях» от 1912 года сведения о настоятеле Благовещенской церкви.

Сын диакона, в 1912 году ему 44 года, Тобольскую семинарию окончил в 1885 году. Жена – Лидия Ивановна Сеньтяшева, 1866 года рождения, из духовенства.

Поженились в 1888-м, первый сын рожден в 1893 году. Дети появлялись один за другим. Семен, Георгий, Василий и в 1906-м – дочь Елизавета.

За усердное служение награжден в 1901 году Скуфьею, в 1906-м – Камилавком. Жалованье 137 рублей в месяц.

В доме проживали также двое церковных служащих, кухарка и дворник.

Настоящий год рождения установить трудно, по некоторым документам выходило, что 1867 года, по другим – что родился годом позже, так или иначе – почти ровесник Царю. И отец пятерых детей. Преданный делу, верный и любящий муж.

Рабочий зал архива, такой уютный поначалу, в конце концов вызвал спазмы в желудке, неприятие архивов у меня как хроническое заболевание – первым местом работы была библиотека, я часами переписывала на карточки номера страниц и аннотации, там и выработалась аллергическая реакция на это занятие, а почва у всех болезней, как известно, нервная.

Сбежала через полгода, из которых месяц в больнице провела, меня преследовали самые неожиданные недомогания, до сих пор вспоминаю с ужасом.

Подвижный образ жизни – мое спасение. Я закуталась в шерстяную кофту, потом еще и вещи из гардероба забрала, дрожь только усилилась. Не бывает удобных архивов, как здесь милые девушки-сотрудницы целыми днями сидят? Впрочем, они привычные, служба ежедневная, а климат сибирский их закалил. Холод вперемежку с сыростью, иногда солнце.

Аллочка так радовалась, что я нашла данные! При необходимости, заверила она, на сайте архива смогу их снова запросить.

А фотографии нет и, по всей видимости, в архиве не сохранилась. Одна надежда – в Краеведческом отделе Публичной библиотеки рыться – в этом же здании, вход с улицы.

Я поспешно ретировалась, беспорядочно сбрасывая листочки с записями в сумку, надеясь покинуть архив в непростуженном состоянии, еще столько встреч впереди!

Не хватало свалиться с температурой и вспоминать потом, «как я лечилась, и добрые сибиряки помогали мне заваривать целебные травы».

Всего лишь кругом обошла, обогнула здание – и вот я в воротах Тюремного замка, крыльцо в десяти шагах. Какая территориальная компактность!

Библиотека величественная, мраморные лестницы, старинная мебель, ковры.

И пустота. Никого.

Но сбегаются милые женщины на помощь, лица их озаряются улыбками, имя Полины Сергеевны открывает все двери передо мной, как волшебный ключ.

– Да, она звонила нам, мы знаем, что вы ищете сведения о прадеде – священнике. У нас тоже все оцифровано.

Заведующая ввела меня в свой кабинет, опыт запросов у нее накоплен.

– Я введу в поиск компьютера фамилию-имя-отчество, но надежды мало. Сохранившиеся фотографии того периода – редкость.

– Да, и в семейном архиве я ничего не нашла.

Но через пять минут на экране получен ответ: Васильев Алексей Павлович.

Фотография Туленкова, 1884 год.

И на оборотной стороне – надпись: Якову Петровичу Сребренникову от Алексея П. Васильева, 31 октября. В этом году он окончит Тобольскую семинарию.

Серьезное, даже слегка насупленное лицо. Короткие волосы на прямой пробор, сюртук, белый стоячий воротник, галстук завязан бантом. Как сын Георгий на него похож! Да и моя бабушка тоже, нижняя часть лица одинаковая. Да, это мой прадед!

– Но сомнение у меня, Антонина Петровна, – ему здесь восемнадцать лет, значит, он еще учился в семинарии. А одет в штатское, семинаристы ведь форму носили?

– Форму позже ввели. В 1884-м семинаристы снимались именно так, посмотрите. – На экране возникли фотографии выпускников семинарии восьмидесятых – форма одежды точно соответствовала найденному нами портрету, сделанному в ателье Туленкова. – Вам повезло, Светлана. – Антонина Петровна сияет. – Я сама не надеялась, что найдем. Планы города того времени – это без труда, здания – иногда, ведь многие разрушены, а снимки делались не систематически. Гравюры иногда помогают, нам их жители города приносят. Тобольск особенное место, это сейчас мы в захолустье, даже аэропорт нам не полагается. А долгое время – столица Сибири!

– По-моему, Тобольск становится городом-музеем. Местом, куда многие стремятся попасть. Из окна моей гостиницы огромные буквы торгового центра видны. «Сибирская жемчужина». Буквы электрические каждый вечер о том напоминают.

И купола огнем горят, и мраморные лестницы поразительной ширины, и просторные залы. Гордость и слава края потихоньку восстанавливаются.

– Значит, что-то уже достигнуто, раз вы не разочарованы. – Антонина Петровна улыбнулась. Длинная серая кофта на ней, темные волосы на прямой пробор расчесаны, аккуратное каре, вполне соответствующая роду занятий стрижка, а в глазах некоторая робость, такая бывает у людей, постоянно чувствующих себя в чем-то виноватыми. – Я тоже пишу, знаете. Раньше в обычной библиотеке работала и в голову ничего такого не приходило. А здесь… хранитель истории, я в периодике печатаюсь.

Думаю о прошлом, сопоставляю факты. Будто другая жизнь началась. Вот номер файла, возьмите. Пройдете в хранилище, это за воротами справа, там железная дверь, вы увидите. Сделаете заказ – вам фото скопируют на дискету. Или на электронную почту пришлют, как договоритесь.

– А сколько времени займет процедура? Антонина Петровна, ну пожалуйста! – прямо здесь скопировать никак нельзя?

– У меня телефоном сфотографируйте. На всякий случай. А по правилам – через наш отдел выдачи документов. – Вздохнула. – Там много формальностей, но ничем помочь не смогу.

В айфоне я уносила подтверждения тому, что день прошел не зря. Оттиски документов некачественные, но рассмотреть можно. И клировые ведомости тайком щелкала, и портрет прадеда – мы вместе с Антониной Петровной ракурс выверяли, ровности добивались.

Пристройка, где заветная железная дверь, выглядела сторожкой. Ни названия, ни вывески, бывают обветренные лица, а тут обветренный фасад – краска давно полиняла, оттенки облезлого рыжего цвета. Вдруг – привет из прошлого, реставрационный лоск не наведен. «Вот так выглядели здания нашего города в советские времена» – иногда сохраняют такие свидетельства нарочно. А в этом случае – просто руки не дошли, все стены не облагородишь.

Я открыла заветную дверь, вахтер показался мне переодетым матросом Железняком, тем самым, который произнес историческое: «Караул устал». Монолитен и монументален. Лицо потомственного рабочего или сотрудника ФСБ. В прошлом. Хранилище документов с железной дверью в полинялой стене – идеальное место работы для пенсионера с военной выправкой.

И первое место в Тобольске, где интерьер не приукрашен и не отдекорирован. Лет тридцать-сорок назад в ЖЭКе каком-нибудь стояли именно такие столы.

Люди в полуподвальном помещении – мебели под стать, без фантазий. Никаких благородных манер и строгих стрижек каре. Обрыв элегантности.

Фотографию мне копировали долго и муторно, пришлось и справку-запрос приносить из Дворца Наместника, подписывать, получать счет, а деньги потом – снова во Дворце Наместника платить, в кассе. Набегалась.

Еле успели до конца дня. Смеркалось уже, а я все ждала выдачи дискеты, торжественного окончания процедуры.

Предбанник ворчал голосом охранника с государственным мышлением.

– Вот вы там в Москве все чуди́те, все вам не так. Небось преемника наметили? Не будет вам преемника, мы того Президента хотим! Храните как зеницу ока, пусть он о порядке печется. Вон у него сколько забот! Мы при нем жить по-человечески начали. Тут до 2000 года знаете, какие были руины и развалины? Вспоминать страшно. А теперь вон – купола горят, дворцовые двери открыты настежь, духовная столица России! Балу́ете.

Мы, если слишком забалуете, по-своему переиначим, такой ветер задует, что и следа от баловства не останется. Думаете, шучу? А я не шучу! Я серьезно! Здесь не Россия, здесь Сибирь! – Охранник горячился по мере поступления новых идей, но сермяжная правда в его словах просматривалась и прослушивалась. Преданность действующему правительству на необъятных сибирских просторах многое значит. Гарант стабильности – гаранту стабильности. Эх, не попутал бы сибиряков и уральцев бес столетие назад – …впрочем, фотографию мне выдали, столовая поблизости вот-вот закроется, а история своим чередом идет. Мы можем наблюдать, но изменить ничего не в состоянии.

Столовая благополучно закрылась, а чаю горячего хотелось прямо сейчас, до гостиницы не дотяну. Одно спасение – добрейшая Полина Сергеевна. Вприпрыжку через площадь еще раз, по пути набираю ее номер – я сейчас к вам греться и отдышаться, можно?

– Да конечно, Света, я тут с бумагами сижу, над планом новой экспозиции колдую… почти закончила. Ставлю чайник. Вместе и уйдем.

Пока я рассказывала ей о своих архивных подвигах, она улыбалась – тихо, чуть утомленно. Долго разглядывала добытую мной фотографию и медленно произнесла:

– Засмотрелась я на вашего прадеда. Решительный, и некоторая угрюмость во взгляде. Выглядит старше своих лет. Встреться мы где-то на улице – нет, я все понимаю, не думайте, что рассуждаю странно, – но встреться он мне, я бы влюбилась.

За таким – как за каменной стеной. Я ведь сама мужу своему и стеной, и защитой была. Теперь проблемы взрослого сына решаю. Он без меня как птенец, из гнезда выпавший, – неправильно воспитала, все некогда, что уж теперь его судить…

Я ведь не тут родилась, переехали всей семьей много лет назад. Крупный завод поднимала. Типажи хорошо изучила. Образ сибиряка… Нет, повезло вам с фотографией, очень повезло. И не ожидала.

– Благодаря вам меня в библиотеке приняли с распростертыми, никакого официоза. Я туда прибежала для галочки. Ну, отметиться напоследок, конец утомительного исследовательского дня. И вот…

– И вот. Замечательно. – Полина заметно воодушевилась. – Завтра я вас нашим представлю по всей форме. Не каждый день у нас бывают родственники тех, про кого мы в экскурсиях рассказываем. Думаете, мне легко отстаивать наши выставки, новые заявки писать? Да, у нас есть Фонд помощи историческим проектам, но мысли их скрытые знаю: затевает Полина, все ей неймется, лишь бы деньги тратить. А ведь не так это, я времена связываю: дотянется ниточка из прошлого в настоящее – будущему будет проще.

Вы приходи́те в полдень в библиотеку. Конференц-зал на втором этаже, не пожалеете. Там и роскошные предметы мебели, ну да…

Правду сказать, нет у меня ни в чем нужды, ответственные посты занимала много лет, а теперь и вспоминать о том не хочу. Вроде успела все необходимое… а не успела полной грудью вздохнуть ни разу. Спешка, спешка.

Лазарет в доме шестнадцать лет был, маму и мужа выхаживала, болезни обрушились на них такие, что и рассказать нельзя, испугаетесь. Калейдоскоп невеселый…

И две смерти пережила, одну за другой. Похоронила, вечная им память, и решила с чистого листа начать, заново. Чтобы чисто и легко дышалось, вот очень этого хотелось!

Пришла в музей.

Меня и на работу не сразу взяли, боялись: что вы, что вы, Полина Сергеевна, у нас и должности для вас подходящей нет! Трудовая книжка, мол, как почетная грамота. Ну и что?! Мне сюда, именно сюда хотелось. Вначале простым экскурсоводом устроилась… – Она замолчала, и я не мешала ее мыслям. Но пауза всего несколько мгновений длилась, Полина Сергеевна энергично встряхнула головой, будто освобождая себя от воспоминаний.

– А теперь – не говорите никому, но мне весело, что иду на работу в царские интерьеры и дворцовые ковры под ногами. Когда-то боролась за оформление этих помещений, деньгодержатели в то время подобрее были, им самим так понятней. Чаще в гости к нам наведываются. Банкиры, заводчики. Как встарь – город богатых людей. Руку протянешь – смилостивятся. – Полина устала, наверное. Желание излить душу, по моим наблюдениям, усиливается к концу рабочего дня.

Мне пора, я собираюсь прощаться. Но Полина Сергеевна продолжает, как ни в чем не бывало:

– И еще тут кое-что для вас наметила. Размышляла, а самое главное-то мы с вами чуть не позабыли. По монастырям поедем?

– Я планировала, но автобусом рейсовым не получалось, а другие пути…

– Правильно, у моей сотрудницы муж по выходным дома сидит, он человек надежный и недорого подвезет, зачем вам тратиться. Целый день с вам проведет. Он за извоз много не берет.

Ну, а завтра… завтра приходите, я надеюсь, нам все удастся, – прибавила она загадочно. И долгий-предолгий взгляд куда-то в сторону.

Ох, любит Полина Сергеевна чувствовать себя Хозяйкой Медной Горы!

К вечеру я попадала в свой гостиничный номер вымотанная – и пройденными километрами, и бесконечными лестничными проемами, и беготней туда-сюда по площади у Тобольского кремля.

На́скоро жевала бутерброды, запивая их клюквенным морсом, и валилась в постель, как подкошенная. Нервный, беспокойный сон будто блуждание в невесомости, во всасывающей бесконечности сибирских пространств, темнота…

И вдруг взвыла сирена, я вскинулась – и, не допуская возражений, мне диктует радио приказным голосом, типа «от советского информбюро»: «Пожарная тревога! Уважаемые гости, вы обязаны эвакуироваться в течение десяти минут! Пожарная тревога! Уважаемые гости…» Я, натыкаясь на стулья, вслепую ломанулась к телефонному аппарату внутренней связи, он у двери в номер на стене, – хриплю сонно, непроговариваемо: «что случилось?» – и мальчик на ресепшене так же сонно отвечает: «да спите спокойно, у нас система барахлит».

Я долго потом ворочалась – в пять утра сирена ухнула! – и, наконец, неясные очертания фотографии прадеда успокоили, несколько минут спасительного сна. Черно-белое, а скорее серое фото, его темные глаза смотрели прямо на меня, а губы шептали: предан Богу и Царю, служу Отечеству, верую в Иисуса Христа.

Верую и служу, не щадя живота своего…

Когда я очнулась от накативших после фальшивой тревоги видений, солнце вламывалось в открытое окно весело и нагло. Я же опаздываю! – подумалось (в Тобольске я постоянно куда-то опаздывала, других пробуждений не было; о разнице во времени тоже не будем забывать, небольшая, но все-таки). Мигом почистила зубы, одевалась чуть ли не в коридоре, постыдное для дамы поведение.

В лифте я тем не менее стояла уже вполне упакованная, ругая на чем свет стоит самоуверенного Максима, директора и давешнего моего ночного перевозчика – мы о полуночных сиренах не договаривались!

Добрая Даша внизу объяснила, что ночью на паркинге что-то воспламенилось.

– Не воспламенилось у вас, курил небось кто-то, может, и охранник, – бросила я уже из дверей, еле попадая в рукав плаща, в Тобольске яркое солнце не освобождает от необходимости экипироваться по полной программе, к тому же неизвестно, что день грядущий мне готовит и когда я теперь в гостинице окажусь, чтобы дух перевести.

Я снова в библиотеке, да, уже поднадоевшие торжественные мраморные перила, темного дерева шкафы, стулья с резными спинками, благородные сотрудницы в длинных кофтах, стрижки каре или пучки волос, собранных сзади (Полина, конечно, им всем фору дает, ее прическа – валик на затылке, и платье, не повторенное ни разу, сегодня на ней синее в крапинку и бежевый пиджак); представители мэрии, спонсоры и журналисты собрались в конференц-зале, я что-то пропустила, но по сути пришла вовремя, Полина вскинула глаза и представила меня:

– А это…

Потом я четким и уверенным голосом говорила об Алексее Васильеве, о том, как тепло и сердечно помогают мне в Тобольске, зачем-то прибавила, что это самый чистый город из всех, мною доселе виденных. И люди в нем душевны и добры. Мне дружно аплодировали.

Как я поняла, повод для встречи – демонстрация ролика о достижениях музея. Но и я, наверное, не подкачала – солидные господа кивали одобрительно, меня фотографировали представители местной прессы, я улыбалась.

Думаю, все получилось как нельзя лучше, потому что Полина по окончании моей речи шепнула мне на ухо:

– Светлана, спуститесь вниз, к собору. Отец Зосима вас ждет.

– А кто это?

– Он очень знаменит. Тобольское чудо. Архимандрит Софийского собора, монах, местный святой. Вы ведь хотели встретиться с истинно верующим священником.

К отцу Зосиме очереди стоят.

* * *

N 66

Протокол допроса обвиняемой Васильевой Лидии Ивановны 28 августа 1933 года

Вопрос: Ваши дети упоминают о том, что царские ценности действительно вашему мужу Васильеву Алексею были переданы. После смерти вашего мужа эти ценности должны, безусловно, достаться вам, скажите, где они скрыты.

Ответ: Я не отрицаю того, что ценности действительно царской семьей переданы моему мужу Алексею, который хранил их от меня скрыто и перед смертью их мне не передал. Поэтому не знаю, где они теперь скрыты.

Записано с моих слов правильно и мной прочитано. К сему, Васильева.

Допросил*

(Архив СУ МБ РФ. Коллекция документов «Романовские ценности». Т.1, Л.74, об. Подлинник).

____________________

Подпись неразборчива*

N 65

Из характеристики ПП ОГПУ по Свердловской области на хранителей царских ценностей август 1934

Сов. секретно

…В 1918 году, во время нахождения царской семьи Романовых в городе Тобольске, священником Благовещенской церкви Васильевым Алексеем совершались для царской семьи церковные обряды и молитвы в доме царской семьи. Благодаря своей ревности к монарху Васильев в семье Романовых пользовался большим авторитетом и безграничным доверием. В дни эвакуации царской семьи из города Тобольска в Свердловск Васильеву А., как надежному человеку, лично царицей А.Ф. Романовой было поручено вынести и скрыть чемодан с бриллиантами и золотом, весом не менее одного пуда. С первых дней после разгрома Белой армии на Урале и установления советской власти в 1919 году, во избежание обнаружения у него скрываемых царских драгоценностей, чемодан с этими ценностями передали крестьянину Егорову Егору Ивановичу. Последний спустя некоторое время ценности Васильевым возвратил обратно. Васильевы эти ценности сразу же скрыли в городе Тобольске.

Васильев А. в 1930 году после продолжительной болезни умер, и все ценности, по показанию арестованного нами Васильева Александра Алексеевича, скрываются семьей Васильевых, но кем персонально, последний не указывает, утверждая лишь следующее:

«Мне хорошо известно, что „романовские“ ценности моим отцом были получены, и я убежден, что хранит их моя мать, но она, как я думаю, отдаст их только тогда, когда будут требовать от нее мои братья и сестра Елизавета».

Факты скрытия Васильевым ценностей бывшей царской семьи подтверждают, кроме брата Васильевых – Александра Алексеевича, Егоров Егор Иванович, служанка дома Романовых Кобылинския К.М., личный писец Николая Романова – Кирпичников.

Пом. Нач[альника] ЭКО ПП ОГПУ по Свердловской области Начальник 6-го отделения ЭКО ПП Ермолаев, Шумков

(Архив СУ МБ РФ, Коллекция документов «Романовские ценности» Т.2. Л. 51. Подлинник).

N 91

Постановление о сдаче дела в архив 9 февраля 1941 г.

Г. Свердловск

Я, Старший оперуполномоченный – ЭКО УНКВД по Свердловской области – Сержант государственной безопасности – Березин, рассмотрев агентурно-следственное дело N 2094 – «Романовские ценности» в 3-х томах на 704 листах – на Ужицкую Марфу, Корнилова Василия Михайловича, Кирпичникова Александра Петровича, Васильева Семена Алексеевича, Володину Прасковью Архиповну, Елисину Марию Матвеевну, Аксенову Пелагею Андреевну, Карпову Салфалиду Влоховну, Николаеву Викториану Владимировну, Кобилинскую Клавдию Михайловну, Печекоса Константина Ивановича, Уткину Анну Яковлевну, Васильева Александра Алексеевича, Васильева Георгия Алексеевича, Васильева Семена Алексеевича, Васильеву Лидию Ивановну, Васильеву Елизавету Алексеевну, Егорова Егора Ивановича, Мережникову Анну Павловну, и найдя, что указанное дело представляет оперативную ценность, в настоящее время использовано быть не может, постановил:

Дело N 2094 – «Романовские ценности» в трех томах на 21 человека, сдать в 1-й спецотдел УЕКВД по Свердловской области – для хранения в архиве.

Ст. оперуполномоченный ЭКО УНКВД по Свердловской области сержант государственной безопасности Березин.

(Архив СУ МБ РФ, Коллекция документов «Романовские ценности» Т. 2. Л. 51. Подлинник).

Ничего не выяснили, дело сдали, а с моим прадедом все гораздо интересней было, чем принято о том времени думать. Схемы не работают. Раз священник – значит, расстрелян. Один расстрелян, другой до момента разрушения церкви преспокойно работал в ней. Благовещенскую взорвали в 1929 году. Вплоть до последнего дня Алексий Васильев был ее настоятелем. По странному совпадению, после уничтожения церкви он умирает. В том же году, и не «после продолжительной болезни», а от разрыва сердца.

* * *

На самом деле никто меня не ждал. В соборе пусто, и я смешно приставала к служителям храма с уверениями «вы знаете, Полина Сергеевна мне обещала, что…»

– Не знаем, – отвечали мне старушки у входа, – отец Зосима позже будет, а когда – неведомо. Служба у него в пять, а если молится, то до того времени его не увидите.

И ожидающие о. Зосиму понемногу собирались, преимущественно молодые люди, и дети с ними, их никто не утихомиривает. Бегают, служба еще не началась, но не шумят. Рядом со мною парень с молодою женой и дочкой, за советом пришли, как он мне объяснил.

– Вы ждите, святой отец захочет с вами поговорить – сам к вам и обратится. Он не со всеми говорит. В Тобольске Софийская церковь – место широко посещаемое. По притвору я семенила в джинсах – мне из специальных припасов выдали юбку и огромный платок: нельзя в храм с непокрытой головой. Свечи продают у входа – 2 рубля, 1 рубль, иконки, библии и церковные календари, всем этим бабульки малюсенькие торгуют, они на одно лицо, и нет никакого на лицах выражения. Не разберешь: они раздражены или испытывают симпатию.

Указали мне дверь, скрывающую внутренние комнатки, там келья и трапезная, архимандрит готовится к богослужению. Стойте и ждите.

Вышел наконец священник – небольшого росточка, худой до истощения, черная ряса на нем, ни на кого не глядя, прошуршал мимо – и скрылся в алтарной части. В правой стороне храма собрались верующие. Судя по всему, веровали они истово – тут же упали на колени и бессчетные били поклоны до земли, осеняя себя крестом.

Священник стоял спиной к собравшимся, до меня доносился только его ровный голос.

В левой части храма готовились девушки-хористки, вот они запели удивительно чистыми и тонкими голосами. Взмахи рук капельмейстерши, но впечатление, что они держали ритм самостоятельно, интонировали сложные арии, не фальшивя. Я невольно заслушалась. В православной молитвенной песне смирение и мольба.

В конце – высокие ноты, длиннейшие фразы на одном дыхании. Солистке бы в оперу, неуместное подумалось. Голос отца Зосимы звучал более часа, в нужные моменты включался хор, и было в девичьем пении что-то языческое, искреннее и непостижимое, голоса вытягивали бесконечные мелодии, запредельно долго и высоко-высоко.

Гармонии службы красоты невероятной. Обычный ведь день, не праздничный. И коленопреклоненная паства, согбенные спины, лбы в деревянный пол. Не было ощущения искусственности, в этом городе я впервые увидела храм божий, где молитвенный экстаз не был показным.

Люди освобождались от греховных помыслов, от суеты отгораживались поклонами, защищались от суеты и порчи.

Отец Зосима будто дирижировал исподволь, направляя богослужение.

Служба закончилась, священник осенял верующих крестом, к нему мгновенно выстроилась очередь для частной беседы. Зосима выслушивал каждого, не торопясь отвечал на вопросы. Я застыла, созерцая ритуал. Когда архимандрит поравнялся со мной – осмелилась спросить, могу ли я надеяться на личную встречу.

– Приходи завтра в одиннадцать. Тебя зовут как?

– Светлана. Мой прадед работал когда-то в Благовещенской церкви. Васильев Алексий, настоятель.

– Ты приходи завтра. Сейчас молитва у меня вечерняя. А ты поклонись святым мощам отца Гермогена. – Рукой повел: – Вон там.

Я долго стояла над святой ракой с чернеющими сморщенными останками. Выполнила, что отец Зосима наказал.

Огляделась еще раз, собор необычайно красив изнутри. Отделан любовно, золотые оклады икон. Сверкающий иконостас, чаши со свечами, растекающийся запах ладана. Число собравшихся на службу уменьшалось, я тоже тихонько направилась к выходу, оставив в сундуке, доверху набитом предметами одежды «для неподготовленных посетителей церкви», юбку с завязками и платок.

В задумчивости потом двигалась к смотровой площадке, очень хотелось на те дома посмотреть, что внизу.

На скамеечке по пути следования, у музея, мой давний знакомец сидит – на этот раз в полной экипировке Кота Бегемота. «Ничего не делаю, примус починяю», – ну да. В точности.

И глаза кружка́ми темных очков скрыты, тросточка при нем и потертый кожаный портфель, тоже черный, естественно. Володя будто специально меня дожидался. А может, и правда ждал:

– Хочешь, спустимся по ступенькам? Пройдем по улочкам к губернаторскому дому – у меня ключи есть, я раздобыл. Покажу тебе, как комнаты Царской Семьи выглядели. Но ремонт там, ты помнишь. Так что визит – секрет.

– Пойдем, конечно. Ты знаешь. Я сейчас службу в соборе слушала. Впервые так хорошо мне было в церкви. Никогда раньше не видела, чтобы верующие молились так истово. И до сих пор мне голоса хористок слышатся, удивительные голоса! То ли плачет, то ли исповедуется, экстатическое пение.

– Студентки нашего колледжа искусств. В Софийском соборе, конечно, лучшие поют. И верующие. Да у нас весь город богомольный. Традиция. В городе 19 работающих церквей! А когда-то было 33.

Люди по субботам и воскресеньям идут в Божий храм, а главное – они задают вопросы. То, что за неделю накопилось, нужно непременно священнику сказать. Советуются. Тобольские храмы вовсе не декорация.

– Володя, об одном спросить бы у кого-то, да не у кого. Меня смущало и смущает в людях, называющих себя верующими, это ожидание непременного (а часто и требование: «помоги немедленно!») – вознаграждения от Господа. В обмен на веру. Я помолилась, и Бог мне помог. «Боженька меня спас», как говорит одна моя знакомая, очень часто. А если не помог, «не спас» – не молилась бы? И вот это ощущение избранности: «Я верую!» Любовь ко всему человечеству в целом и к себе… а к конкретным «остальным людям» – нечто вроде презрения. Никогда не обращал внимания? А ты верующий, Володя?

– Я краевед. В документах роюсь. Информацию накапливаю. Эта работа мне нравится.

Не могу назвать себя верующим – и неверующим тоже не могу.

– Как и я. Да, мы говорили об этом, что это я… В общем, настроение у меня благостное. И воздух этот, сгущенный в низине, – нежным кажется, обволакивающим.

– Это сырость, Света. У нас сыро по вечерам.

Дом Свободы, двухэтажное белое здание, благородно возвышающееся на площади, закрыт на реставрацию, меня еще Полина предупреждала – внутрь не пускают никого, но если Владимир решится… то мы на все закроем глаза и никогда ничего не узнаем. – Она улыбалась с невинной лукавинкой, как всегда.

– Музей Романовых собираются открывать. А у меня особые воспоминания. Год назад кино тут снимали.

Из видавшего виды портфеля Володя извлек связку ключей. Мы приблизились к дверям, Кот Бегемот позвенел железками, наконец нашел нужные – и два тяжелых замка, один за другим, открылись без труда.

– По секрету скажу – у меня ключи всегда при себе. Я там даже ночевал как-то. Тогда кино снимали, я с группой день и ночь, неотлучно. А теперь ремонт, реставрация. Обидно – там теперь ненастоящее будет. Мебель заново делают по чертежам. По-богатому. Долго совещались, решили не пугать посетителей обветшалостью. Тобольск, как ты заметила, город богомольный, люди здесь добрые. Осторожнее, пылищи много, старайся на вычищенные половицы наступать.

Мы бродили с ним по коридору, входили в комнаты, мне казался сном этот вечер. Знаменитый балкон – Царская Семья в изгнании дышала свежим воздухом, здесь изможденная Царица в непременном кресле на колесиках наблюдала за любимым ею народом, о спасении которого она страстно мечтала. О спасении России думала.

Царица была дама деятельная. Властная. Но во время ссылки – тихой и скорбной сделалась.

Вначале они выходили свободно, потом Дом забором обнесли – слишком большое оживление начиналось вокруг губернаторского дома, люди шли поклониться Царю-богопомазаннику, поприветствовать. Впрочем, Царя приветствовали в Тобольске повсюду, из-за чего передвижение Семьи по городу резко ограничили.

Из воспоминаний Татьяны Мельник-Боткиной, дочери лейб-медика Евгения Боткина: «По воскресеньям Их Величествам разрешали ходить к ранней обедне в храм Благовещения, находившийся в нескольких шагах и в который можно было пройти через городской сад, почти прилегавший к загородке около губернаторского дома. По всему саду расставлялись в две шеренги солдаты, между которыми проходили Их Величества и свита. Эта радость иногда омрачалась огромным стечением народа, стремившегося увидеть Царскую Семью».

Государь в своем дневнике 8(21) сентября писал: «Первый раз побывали в церкви Благовещения, в которой служит давно наш священник. Но удовольствие было испорчено для меня той дурацкой обстановкой, при которой совершилось наше шествие туда. Вдоль дорожки городского сада, где никого не было, стояли стрелки, а у самой церкви была большая толпа! Это меня глубоко извело».

Крепкий балкон, но работы ведутся, Володя предупредил – он не ручается за надежность перекрытий, лучше от дверей не удаляться. Я не удаляюсь.

Отсюда они смотрели на церковь. А маленькая девочка Лиза из дома при церкви все высматривала, не покажется ли Цесаревич. Хоть на миг.

– Володя, а ведь драгоценности зарыты где-то поблизости, я чувствую это. Мне казалось, что в лесу – но нет…

– Света, у нас тут где ни копни – что-то да находится. Дорогу строили, рабочий ямку рыл, один на один с лопатой. Во что-то твердое инструментом попал. Там статуэтки, ковши, посуда. Золото скифов обнаружили, древнее захоронение. Раньше черные копатели, их «черными археологами» называют, ломом да кирко́й врубались в любые возвышения, потом с металлоискателями бродили. Чего только не находят! Сейчас меньше ковыряются, в тюрьму загреметь – плевое дело. Я не об этом. Тут земля – сокровищница. Скифское золото, гагаринское, татарское, царское. Уже не ищут. Устали, и неприятности одни от этих находок. Еще один секрет: в Сибири тайной больше, тайной меньше – сумма не меняется. Мне интересней узнавать, как люди жили, какие характеры у них… я собиратель историй. Предметы – пустые хлопоты.