Текст книги "Амулет для влюбленных"

Светлана Лубенец
Амулет для влюбленных

Глава 1
Странная Марина и расстановка действующих лиц вокруг нее

Кошка была жалкой, тощей и к тому же с абсолютно голым животом. Марина знала, что у кошек шерсть может выпадать не от ужасных болезней, а всего лишь от недостатка витаминов. У этой симпатяги наряду с голым животом была еще такая умильная мордаха с печальными желтыми глазами, что Марина обязательно взяла бы ее домой, если бы там уже не жили целых две кошки, Муся и Буся.

Мусю она два года назад самым натуральным образом нашла на помойке, застукав за пожиранием ржавых селедочных хвостов. Когда Мусю отмыли от селедки и грязи, она превратилась в рыжего полуперса с веселой беленькой мордочкой. Щечки кошки были украшены аккуратными круглыми рыжими пятнышками, за что она первоначально получила кличку Матрешка. Произносить это довольно милое, но длинное имя было неудобно, поэтому Марина однажды наскоро переименовала ее в Мусю. Кошке на переименование было решительным образом наплевать, потому что, прожив большую часть своей сознательной жизни безымянной, она принципиально не отзывалась ни на Матрешку, ни на Мусю, зато мгновенно и без перебоев откликалась на слово «на!».

Буся в прошлом году сама прибилась к квартире Митрофановых, проскользнув сквозь Маринины ноги в прихожую, где и поселилась. Была она простой дворняжьей породы, гладкошерстная, серо-полосатая. Марина любила обеих кошек одинаково горячей любовью, невзирая на явную разницу в происхождении. Полукровка Муся беспородную Бусю презирала и никогда с ней вместе даже не обедала на митрофановской кухне. Правда, настоящей причиной этого, возможно, было не столько веление части ее благородной крови, сколько волевой и беспардонный характер Буси, которая никого не подпускала к еде, пока сама не насытится. Маринина мама, скрипя зубами, самым героическим образом терпела присутствие в доме двух кошек, но вряд ли смогла бы вытерпеть появление третьей, даже такой замечательно-белой, с черными неровными пятнами на спинке. Марина еще раз почесала за ушком голоживотую симпатягу, которая тут же с готовностью прищурила свои желтые глаза и заурчала. Девочка тяжело вздохнула, легонько сбросила кошку с колен и пошла домой к Бусе и Мусе.

Мы так много сказали о Бусе с Мусей и о безымянной черно-белой кошечке, потому что именно они характеризуют Марину лучше всего. Марина Митрофанова, сколько себя помнила, всегда жалела всех и вся: кошек, собак, ворон, лягушек и даже хомяка Шурика, который жил у ее подруги Милки в трехлитровой банке. Марина посчитала, что Шурику в банке тесно, и отдала в его полное владение большую проволочную клетку, в которой не так давно почила в бозе ее престарелая морская свинка Машка.

Жалела Марина не только животных, птиц и земноводных. Она, например, жалела и довольно мерзкого вида старушонку, которая облюбовала для попрошайничества вход в соседний универсам. Марина всегда опускала в ее замызганный пластиковый стаканчик из-под йогурта деньги, оставшиеся от школьных завтраков, несмотря на то, что однажды собственными глазами убедилась: старушка гораздо богаче ее родителей, конструкторов карбюраторного завода «Вымпел». Марина стояла в очереди универсама как раз за старушонкой, когда та высыпала на блюдечко кассы мелочь из своего йогуртового стаканчика, двух карманов драной детской каракулевой шубенки и еще из неимоверно грязного мешочка непонятного происхождения. Ловкими пальцами пересчитав старушонкину мелочь, кассирша выдала ей на руки тысячу тридцать рублей наличными единовременно. Быстренько помножив в уме округленный в меньшую сторону, до тысячи рублей, дневной заработок старухи на двадцать календарных дней (положив ей, ввиду преклонного возраста, целых десять дней на выходные), Марина получила весьма приличную для людей со средним достатком цифру аж в двадцать тысяч. Конструкторы карбюраторного завода в месяц зарабатывали, конечно, побольше, но ненамного. Но если вы думаете, что с тех пор Марина перестала опускать в старухин стаканчик свою жалкую мелочь, то сильно ошибаетесь. Она все равно продолжала подавать старухе. Ей казалось, что если она пройдет мимо, то со старушонкой обязательно случится что-нибудь нехорошее, например, ей больше не подаст вообще никто, и она тогда непременно помрет от огорчения, потому что от голода – это вряд ли.

Нам пришлось так много времени уделить мерзкой старушонке, потому что теперь вам будет понятно непреодолимое тяготение Марины Митрофановой к Рыбареву и Криворучко. Хотя, пожалуй, о Рыбареве и Криворучко мы заговорили преждевременно. Есть смысл прежде рассказать еще кое-что, а именно: с детского сада Марина жалела и опекала неприкаянных, некрасивых и отверженных детей. Например, в младшей группе детского сада № 17 никто не хотел становиться в пару с Юрой Лякиным, который регулярно писался в кровать во время тихого часа, и от него вечно плохо пахло. Марина всегда приходила на выручку Лякину, когда тому не хватало пары. Ей в то время даже снились цветные сны про Юру: как она купает его в красном тазике, будто куклу-голыша, потом заворачивает в махровую простынку небесно-голубого цвета и укладывает спать в чистую свежую постельку на хрустящее белье в желтенький цветочек. Именно Юра Лякин был первой Марининой любовью, хотя он об этом не догадывался и поэтому в свои сухие периоды иногда ее даже поколачивал, хотя, надо отдать ему должное, не сильно.

Второй Марининой любовью стал Фелик Лившиц. С ним ее посадили за одну парту в первом классе. Мелкого и жутко кудрявого Фелика все дергали, щипали и дразнили Носопырой. Носопыра у Лившица действительно была неслабая: с внушительной горбинкой и круто вырезанными ноздрями. Марина тут же взяла Фелика под свое покровительство и любила его вплоть до девятого класса. На нынешнюю торжественную линейку, посвященную празднику Первого сентября, Лившиц неожиданно для всех явился сильно вытянувшимся, с несколько развившимися, модно постриженными кудрями и носопырой, которая перестала быть ему велика. Девчонки Марининого 9-го «Г» тут же постановили:

1) Что Лившиц стал похож на библейского персонажа.

2) Что ему больше не к лицу прозываться какой-то там Носопырой или даже Феликом, а потому стоит звать его полным именем – Феликс, и начали наперебой строить ему глазки.

Марина же моментально утратила к Лившицу интерес и даже пересела со старого места, на котором просидела целых семь лет, к своей подруге Милке Константиновой. На Маринино место к Феликсу тут же припорхнула Лена Слесаренко, а Маргарита Григорович, по прозванию Марго, опоздала, и потому ей пришлось довольствоваться не слишком выразительным Алешей Пороховщиковым.

Некоторое время Маринино жалостливое сердце оставалось пустым, пока она не сообразила, что в их 9-м «Г» есть, по крайней мере, еще двое, кто нуждается в ее опеке и покровительстве. Таким образом мы наконец и подобрались к Рыбареву и Криворучко.

Богдан Рыбарев, которого, смотря по обстоятельствам, звали то Рыбой, то Рыбарем, был абсолютно серым, неприметным троечником, временами сбивающимся на абсолютные «пары», и одновременно сыном школьной уборщицы тети Люды. Илья Криворучко, наоборот, являлся зубрилой, отличником и сыном директора фабрики детских игрушек «Карлсон». Понятно, что ему приходилось отзываться на Кривую Ручку или, на худой конец, на Карлсона.

Рыбарь занял освободившееся место в Маринином сердце по причине своей бедности. Никто в школе хуже его не одевался, если не считать всякую мелкоту, которая еще просто не доросла до осознания справедливости первой части поговорки «по одежке встречают». Мать Рыбаря, уборщица тетя Люда, имела, помимо Богдана, еще троих Рыбарей: близняшек Олю и Толю, которые учились в пятом классе, и первоклассника Ромочку. Все Рыбари, как один, были одеты в жалкие застиранные кофтенки и джинсики из магазинов секонд-хенда и одинаково презирались школьниками своей возрастной категории. Сначала Марина начала жалеть всех Рыбарей скопом, но потом решила не распыляться и сосредоточиться на Богдане. Она сама предложила ему к списыванию ежедневные домашние задания по любому предмету, а на контрольных пересылала записки с решениями уравнений и задач его варианта, хотя сама сидела на другом. На диктантах она садилась с Богданом за одну парту. Классная руководительница, которая одновременно была и русачкой, смотрела на это даже одобрительно, потому что в противном случае Рыбарь делал бы столько ошибок, что оценивать его работу приходилось бы отрицательным числом. Надо сказать, что Богдан Рыбарь принял неожиданно свалившиеся на его голову Маринины благодеяния благосклонно и даже сердился, если она вдруг заболевала накануне «контрошки» или диктанта.

Одновременно с Рыбарем Марина полюбила и Кривую Ручку (он же Карлсон). В отличие от Рыбаря, Илья Криворучко был весьма зажиточным человеком по причине директорства папы. Учился он отлично, а потому ни в чьей помощи на ниве образования не нуждался. Марина решила полюбить его за некрасивость, неказистость и низкорослость. В отличие от Рыбаря, Карлсон Марину боялся и был счастлив, когда ее по какой-нибудь причине не было в школе. Ему гораздо привычнее и спокойнее было получить очередной подзатыльник от Вадима Орловского, чем выслушивать, как Митрофанова стыдит Вадика за то, что он обижает слабого и беззащитного Карлсона. Карлсон и сам знал, что беззащитен, хотя иногда ему казалось, что его беззащитность уже почти незаметна постороннему глазу, но именно тут-то и вылезала Митрофанова и всем об этом напоминала.

К слову, тут надо сказать и об Орловском. Он являлся «первым парнем на деревне» 9-го «Г» и еще знаменитым хоккеистом юношеской сборной Марининого района. Он был длинноног и длинноволос. Волосы небрежно убирал в хвост, а ноги засовывал то в запредельной фирменности джинсы, то в такие штаны на молниях и заклепках, которым и названия-то еще не придумали. Девчонки млели, когда он с ними заговаривал, а имя его произносили с придыханием и нараспев: «Ва-а-ди-ик». Понятно, что при наличии выигрышных внешних данных, хорошей физической формы, материального благополучия, приличной успеваемости и общей счастливости Орловский абсолютно ничем не мог заинтересовать Марину Митрофанову. Она никогда без надобности не смотрела в его сторону, в случае необходимости называла строго официально Вадимом и никогда при разговоре с ним не закатывала глазки и не делала дебильного лица, как все остальные девчонки. Орловского это удивляло, задевало, и он все чаще останавливал взгляд своих светлых глаз на Митрофановой. Надо сказать, что он уже давно отметил и ладную Маринину фигурку, и пушистые светлые волосы, завязанные в такой же хвост на затылке, как у него самого, и ясные голубые глаза, и ямочки на щеках, появлявшиеся, когда она улыбалась. Он даже как-то пару раз после занятий попытался завязать с ней легкий треп, чтобы ненавязчиво, между делом, пригласить прогуляться, но она, сославшись на какие-то важные дела, тут же уходила домой. Неотразимому Вадиму Орловскому оставалось только сожалеть, досадовать и удивляться странной Марине Митрофановой.

А странная Марина последнее время тоже стала задумываться о своей странности. Все девчонки их 9-го «Г» помешались на любви. Основная их масса обожала Орловского, большая часть оставшейся от Вадика части сохла теперь по Феликсу Лившицу, меньшая – неконтролируемо распределялась между другими единицами мужского пола 9-го «Г» и за его пределами. Марина Митрофанова к концу первой четверти вдруг осознала, что любит Рыбаря и Кривую Ручку какой-то неправильной любовью: не романтической, каковая наблюдалась у большинства девчонок, а материнской, да к тому же еще и с ветеринарным уклоном. Она пичкала Рыбаря своими «домашками», как «породистую» Бусю – витаминами, чтобы у той лучше густилась шерсть. Она защищала Кривую Ручку от Орловского, опять же, как Мусю от нагловатой и самоуверенной Буси. И если раньше такая любовь еще могла хоть как-то пойти в зачет, то в 9-м классе, на пороге старшей школы, она угрожала выставить Митрофанову в весьма невыгодном свете.

Марина порадовалась тому, что вовремя разобралась в своем несоответствии общепринятым нормам, и решила срочно исправиться. Она собралась тотчас же взглянуть на Рыбаря и Кривую Ручку под другим углом зрения, чтобы выявить качества, за которые в них можно влюбиться до такой степени, чтобы жаждать вечерних свиданий и поцелуев, как в кино. Не думайте, что Марина решила по-настоящему влюбиться сразу в двоих. Она просто могла выбрать, поскольку было из кого. Начала она с Кривой Ручки и как-то сразу сникла. Независимо от угла зрения, особого наклона головы и даже освещения, Илья Криворучко на героя романа никак не тянул. Единственным, что показалось Марине достойным внимания в его персоне, была длинная шея. Если бы Илья был девчонкой, то такую шею, возможно, даже называли бы лебединой, но парня она совершенно не украшала, и Марина решила поскорей и напрочь о ней забыть. Она сходила в библиотеку, покопалась там на полках «Здоровье, физкультура и спорт», отыскала несколько методичек, рекомендующих комплексы упражнений по увеличению мышечной массы и строительству красивой фигуры. Особые надежды она возлагала на пособие доктора Свиридова по вису на турнике с отягощениями с целью увеличения общей длины тела. Всю эту литературу она выдала Кривой Ручке, велела проштудировать и сделать конспект по вису на турнике. Илья тут же пообещал все выполнить в лучшем виде и в максимально короткие сроки, лишь бы эта ненормальная Митрофанова от него поскорей отвалила.

Выполнив свой долг в отношении Кривой Ручки, Марина переключилась на Рыбаря. На первый взгляд он показался ей не столь безнадежен, как Илья. Если не опускать глаза на жеваную грязно-синюю куртку от спортивного костюма и коротковатые замызганные джинсики, а смотреть только на лицо Богдана, то в нем можно было увидеть многое, достойное самой пламенной любви. Во-первых, Рыбарь был абсолютным блондином с нежно-розовой кожей и серо-голубыми глазами. Во-вторых, как всем известный Григорий Александрович Печорин, он имел при этом темные ресницы и брови, что, как утверждал М.Ю. Лермонтов, являлось признаком породы у людей и лошадей. Если, опять же абстрагировавшись от куртки и джинсиков, оценить рост и фигуру Богдана, то результаты будут самые утешительные: в физкультурном строю Рыбарь стоял на втором месте после Вадима Орловского. Найдя в Богдане столько замечательных качеств, Марина решилась даже представить, на пробу, как он наклоняется к ней с высоты своего весьма приличного роста и целует ее в губы. Результатом этого представления оказалась дрожь во всем теле и мороз по коже. Митрофонова тряхнула головой и руками, прогоняя дрожь, и поняла, что Богдан Рыбарь вполне может стать героем ее романа, если в ближайшее же время выстирает свою грязную куртку и отпустит подгиб у джинсов.

Прежде чем мы перейдем к основным событиям нашего повествования, надо сказать еще об одном человеке: о некоей бабке Антонине. Не думайте, что мы опять вспомнили ту старушонку с йогуртовым стаканчиком. Имени той старушонки вообще никто не знал, и возможно, что под звонкий перезвон монет она и сама его давно забыла. Мы оставим ее спокойно стоять на посту у дверей универсама и займемся бабкой Антониной, которая жила на первом этаже Марининого дома и всю свою старушечью жизнь проводила у окна во двор.

Двор для обзора был очень удобен, потому что представлял собой правильный прямоугольник, образованный четырьмя домами. Вход во двор был всего один и находился аккурат напротив окна бабки Антонины. Благодаря ее неусыпному бдению, ни один сомнительный элемент не мог просочиться незамеченным во двор и сделать в нем какие-нибудь свои неблаговидные дела: что-нибудь распить или улечься спать на газон. Если кто-нибудь посторонний и намеревался сделать что-либо из выше перечисленного, бабка Антонина тут же выскакивала на улицу с чугунной сковородкой наперевес в одной руке и со сломанным мобильником, который бросил в нее внук, – в другой. Она размахивала сковородкой и делала вид, что звонит по мобильнику в милицию, и все сомнительные элементы предпочитали покинуть охраняемую территорию, поскольку рядом сколько угодно дворов, свободных от бабок со сковородками. Таким образом, благодаря Антонине двор процветал в прямом и переносном смыслах. Он был очень чистым, а летом утопал в цветах.

На этом польза от бдения бабки Антонины заканчивалась и начинался сплошной вред населению четырех домов. Ничто не ускользало от острого бабкиного взгляда. Она знала про жильцов абсолютно все: кто куда пошел, кто к кому пришел, кто с кем дружит, кто кого ненавидит, кто женился, кто развелся и кто с кем тайно целуется. Каждый, возвращаясь домой, при входе во двор приглаживал волосы, поправлял одежду и принимал самый благопристойный вид, на какой только был способен. И каждый ощущал себя при этом действующим лицом бесконечного сериала, который вечно смотрит из своего окна бабка Антонина. Она на своем подоконнике пила чай, поливала красную герань, ела суп и грызла куриные окорочка. Когда она успевала готовить себе еду, не знал никто.

Ну вот, теперь все действующие лица обозначены, расстановка сил ясна, и мы наконец можем рассказать нашу историю.

Глава 2
Боги Олимпа не против

– Познакомьтесь! Это моя бывшая ученица Элечка, – Людмила Ильинична представила своему 9-му «Г» тоненькую стройную девушку в голубом джинсовом костюме, расшитом стразами. – Хотя для вас она, конечно, не Элечка, а Элеонора Сергеевна.

Девушка слегка порозовела и смущенно улыбнулась, а Людмила Ильинична, обняв ее за плечи, торжественно продолжила:

– Элеонора Сергеевна оканчивает Санкт-Петербургский государственный университет культуры и искусств по специализации «Режиссура театрализованных представлений и праздников», то есть всяческих массовых зрелищ, и ей нужно пройти преддипломную практику. Я предложила ей сделать это на базе нашего класса.

– Неужели она специально для нас поставит массовое зрелище? – хохотнул классный весельчак и балагур Вася Курослепов, которого в обиходе все, конечно, звали Курой. – Хорошо бы с эротическим уклоном!

9-й «Г» грянул богатырским смехом, а бедная Элеонора Сергеевна из розовой стала густо-малиновой. Людмила Ильинична, выпустив худенькие плечики бывшей ученицы, строго сказала Курослепову:

– Еще одно слово в подобном духе, и ты, Василий, будешь лишен до конца года абсолютно всех массовых зрелищ, включая дискотеки.

– Молчу-молчу! – поднял руки вверх Кура. – Без дискотек, Людмила Ильинична, я – не человек, вы же знаете! О! Заметили? – обратился он к классу, радостно сверкая серыми, чуть раскосыми глазами. – Я стихи сочинил: «Без дискотек я – не человек!» Впервые в жизни! Это только благодаря вам, Элеонора Сергеевна! – И он, вскочив со своего места, церемонно раскланялся перед вконец растерявшейся будущей режиссершей массовых зрелищ.

Девятиклассники опять дружно и с удовольствием рассмеялись.

– Элечка, не обращай на него внимания, – махнула рукой на Куру классная руководительница. – Вася, в сущности, неплохой парень, хотя и страшный балаболка. Его болтовня иногда очень утомляет, но в общем-то она довольно безобидна. Не сердись на него. Лучше расскажи ребятам, что ты хочешь им предложить.

Тоненькая и малиновая лицом Элеонора Сергеевна в молитвенном жесте сложила на груди детские ручки и сказала высоким звенящим голосом:

– Я хотела предложить вам организовать праздник для младшеклассников… – И она опять замолчала, нервно теребя застежку на курточке.

– Ты ведь уже даже придумала какой, – изо всех сил старалась помочь своей бывшей ученице Людмила Ильинична.

– Да… – выдохнула Элечка.

Она еще не знала, но все девятиклассники, не сговариваясь, уже поняли, что между собой будут называть ее только так.

– Ну! – опять подбодрила ее классная руководительница 9-го «Г».

Элечка улыбнулась ей подрагивающими губами и выпалила одним духом:

– Поскольку шестиклассники по литературе проходят мифы народов мира, то я предлагаю поставить праздник как раз на материале мифов и легенд Древней Греции.

– Чур, я буду Стимфалийской птицей! – опять выкрикнул Курослепов, снова сорвался с места и забегал взад-вперед по проходу, размахивая руками, как крыльями.

– Какая ж ты птица? – лениво возразил ему Вадим Орловский. – Ты – Стимфалийская Кура!

– А кто сказал, что курица не птица? – выкрикнул Вася, и его слова потонули в громоподобном хохоте одноклассников.

Не могла скрыть улыбки и Людмила Ильинична. Неожиданно открыто и наконец без смущения рассмеялась и Элечка.

– Ой, не могу! Насмешил! И я, честно говоря, удивлена такому глубокому знанию предмета. Стимфалийские птицы… Можно, конечно, и их включить, тем более что одна у нас уже есть, – глядя на Куру с доброй улыбкой, проговорила она.

– А у нас и свой Геракл имеется! – опять подал голос Орловский.

– Да? – доверчиво улыбнулась и ему Элечка. – И кто же?

– А вон он сидит! – Вадим показал на еле возвышавшегося над столом Кривую Ручку.

Класс опять покатился со смеху. Кривая Ручка еще более вжался в стол, а Элечка, подавившись готовой вырваться новой порцией смеха, осуждающе сказала:

– То, что вы сейчас сказали, молодой человек, вам не к лицу. Доброта вас украсила бы гораздо больше.

Орловский с кривой улыбкой отвернулся к окну, в классе установилась неприятная тишина, а Марина Митрофанова порадовалась, что достала для Кривой Ручки очень хорошие книги. Занимаясь по ним, он вполне сможет в ближайшем же будущем построить себе фигуру настоящего Геракла, и Орловский заткнется раз и навсегда и даже еще будет ему завидовать.

– Честно говоря, – нарушил всеобщее неловкое молчание Феликс Лифшиц, – эти греческие мифы уже надоели до тошноты. Все их без конца разыгрывают, будто бы больше и нечего. Мы сами в шестом классе их уже представляли. Между прочим, эта Стимфалийская птица, – он кивнул головой на Куру, – изображал кузнеца Гефеста, в материном фартуке с оборочкой и с надувным молотком. Помнишь, Васька?

– Еще бы! Я даже помню, как Леха Пороховщиков мне этот молоток гвоздем проткнул, и он у меня сдулся в самый ответственный момент.

– Вот-вот! У него молоток сдулся, а меня кто-то за поясок дернул, и мой, с позволения сказать, хитон из домашней простыни упал к ногам, когда я, будучи Купидоном, пытался пустить в кого-то стрелой из пластмассового лука ядовито-красного цвета.

– Ну… я даже не знаю… – огорчилась Элечка. – Вы можете предложить что-нибудь другое? Я, вообще-то, не против… Пожалуйста…

– А правда, ребята, что нам эти древние мифы? – подхватила мысль Феликса задушевная Маринина подруга Милка Константинова. – Давайте лучше поставим что-нибудь про любовь. Например, «Ромео и Джульетту».

– Ага! Шестиклашкам как раз только «Ромео с Джульеттой» и не хватает для полного счастья, – снисходительно заметил Константиновой Лившиц.

– Наверно, не обязательно для шестого класса, ведь так, Элеонора Сергеевна? – с надеждой спросила Милка.

– Мила! Ты немножко не поняла, что, собственно, нужно Элеоноре Сергеевне, – мягко возразила ей Людмила Ильинична. – Она постановщик не спектаклей, а театрализованных представлений, то есть массовых зрелищ.

– Ну… тогда… может быть, хотя бы без простыней? – скривив перламутровые губки, сказала Милка. – Я целиком и полностью поддерживаю Феликса: надоели уже всякие там Гефесты и Аполлоны с Афродитами.

– Может быть, вы и правы, – задумчиво проговорила Элечка. – Даже, скорее всего, правы! И я рада, что вы до этого додумались! Жаль, что не я, – и она опять улыбнулась девятиклассникам. – Я сейчас, конечно, не готова к обсуждению чего-то другого, помимо греческих мифов, но я подумаю… Спасибо вам, что не отнеслись равнодушно к моему предложению.

Как только Элечка закончила говорить, из окна на ее лицо упал яркий луч солнца, сумевший наконец пробиться сквозь сизые тучи, с утра плотным слоем обложившие небо.

– Глядите, а боги Олимпа не против того, чтобы мы их оставили в покое! – завопил дурным голосом Кура. – Весь день за окном был сплошной мрак, а тут вдруг солнышко выглянуло. Одобряет старик Зевс наше решение!

И все опять засмеялись.

Когда Элечка ушла из класса, Милка вслух спросила:

– Что-то я не очень понимаю, что же такое массовое зрелище… Если уж спектакль не массовое зрелище, то я и не знаю, что тогда массовое…

– Массовое зрелище, Константинова, это, чтоб ты знала, – открытие Олимпийских игр или, к примеру, лазерное шоу, – ответил ей Вася.

– Ну и дурак ты, Стимфалийская Кура, – снисходительно покачала головой Милка. – Какое лазерное шоу можно организовать из древнегреческих мифов? Тут что-то другое…

– Насколько я поняла Элеонору Сергеевну, – вмешалась Людмила Ильинична, – она собиралась поставить такой праздник, где вы, одетые богами, проводили бы с шестиклашками всякие викторины, игры, а заодно проиграли бы несколько отрывков из мифов.

– Да ну-у-у… – протянула Милка. – Скукота одна…

Большая часть одноклассников с ней тут же согласилась.

– Знаешь, Маришка, – огорченно заявила Милка Константинова, когда они с Митрофановой шли из школы домой, – зря все-таки эта Элечка не ставит спектакли. Так хочется Джульетту сыграть, просто ужас… У меня обязательно получилось бы! Вот слушай: «Ромео! О-о-о-о! – душераздирающе крикнула она на всю улицу. – Зачем же ты, Ромео?..» Как там дальше-то… Не помнишь?

– Не помню, – улыбнулась Марина. – А чего ты так развопилась? Она же Джульетта, а не диджей.

– Так она ж, кажется, с балкона ему кричала… Или нет?

– Она не кричала, а сама с собой разговаривала.

– Ну… это почти одно и то же! – не огорчилась Милка и взахлеб продолжила мечтать дальше: – А чтобы Ромео непременно играл бы Феликс или Вадик Орловский. Тебе кто больше нравится, Феликс или Вадик?

– Никто, – буркнула Марина.

– Ой! Ну ладно врать-то! Всем они нравятся, а ей, видите ли, не нравятся. Я тебе, Мариночка, почему-то все всегда говорю, а ты мне – ничего. Даже обидно!

– Ну и чего ты мне такого секретного сказала? Что-то я ничего не помню.

– Как это что? Я буквально минуту назад честно и откровенно призналась, что мне нравятся Орловский и Лившиц, только я никак не могу понять, кто больше. Вчера мне казалось, что Вадик, а сегодня, когда он так некрасиво выступил с Кривой Ручкой, то я подумала, что Лившиц как-то интеллигентней… Ты-то как думаешь?

– Если рассматривать с точки зрения интеллигентности, то Феликс, конечно, лучше, – согласилась Митрофанова.

– Слушай, Маринка! – Милка до невозможности округлила глаза. – Я, между прочим, давно хотела тебя спросить, зачем ты ко мне от Феликса отсела? Столько лет сидела, когда на него и смотреть-то было противно, а сейчас, когда девчонки за него драться готовы, ты, как последняя дура, без боя отдала свое место какой-то там Слесаренко! Может, вы с Лившицем поссорились или… наоборот? Меня и девчонки без конца об этом спрашивают…

– Что значит «наоборот»? – удивилась Марина.

– А то и значит, что, может быть, между вами сложились какие-то такие отношения, которые вы не хотите афишировать, а сами где-нибудь тайно встречаетесь…

– Совсем вы с девчонками с ума посходили! – Марина покрутила пальцем у виска, а сама при этом нервно думала о том, что если рассказать Милке про Рыбаря, то она, пожалуй, и не поверит.

– Значит, с Феликсом ты не встречаешься? – с большим подозрением еще раз спросила Константинова.

– Нет.

– А с кем встречаешься? – не сдавалась Милка.

– Ни с кем! – отрезала Марина. – Отстань от меня, Людмила, очень тебя прошу!

– Ах так, да? – всерьез разобиделась Константинова. – Ну и какая же ты мне подруга после этого? – Она остановилась посреди тротуара и уперла руки в бока, так что прохожим стало очень трудно ее обходить.

Марина вздохнула и решилась признаться во всем Милке, потому что в ее возрасте уже гораздо стыднее быть невлюбленной, чем влюбленной в несколько неперспективную личность.

– Ладно, пойдем, – потянула она за собой Константинову, – я тебе расскажу… Только дай слово, что воспримешь это адекватно.

– Адекватно – это как? – Милка не собиралась трогаться с места до тех пор, пока не будут расставлены все точки над «i».

– Ну… дай слово, что не будешь смеяться… – заглядывая Константиновой в глаза, попросила Марина.

– Смеяться?! – Милка тут же дала дорогу прохожим, потому что сообщение обещало быть интересным и с места стронуться стоило. – Кто ж над любовью смеется? Только бессердечные люди!

Когда подруги уселись на скамейку в скверике возле Марининого дома, Милка в предвкушении сногсшибательной новости смогла произнести всего лишь одно междометие, но в нем явственно слышалось все сразу: и вопрос, и дружеское участие, и подбадривание, и обещание никому не проболтаться, и главное – разрывающее ее на части любопытство:

– Ну!!!

– Ну… – Это повторенное Мариной «ну» было в тысячу раз беднее Милкиного, потому что в нем, кроме неуверенности, ничего другого, к сожалению, не сквозило. – Понимаешь… мне нравится один парень из нашего класса… который никому больше не нравится…

– И кто же это? – Константинова на всякий случай придвинулась к Марине поплотнее, чтобы ненароком в шуме улицы не пропустить какой-нибудь мелкой, но очень важной детали.

– Это… ты, конечно, не поверишь… но это Богдан Рыбарев… – слабым голосом выдохнула Марина.

– Да ладно… – скривилась Милка, так как сначала подумала, что подруга ее разыгрывает, но, увидев, как Маринино лицо сделалось багровым, в состоянии полного изумления прошептала: – Не может быть…

– Ну вот, я же говорила, что не поверишь… – Марина отвернула голову в сторону, так как боялась встретиться с Константиновой глазами.

– Вот, значит, к чему привели все эти «домашки» с «контрошками»… – проронила растерянная Милка. – Или ты из любви их ему и решаешь, как проклятая, а?

– Не знаю я, Милка, что было сначала, а что потом, – сказала Марина и опять представила, как Рыбарь склоняется к ней с высоты своего очень хорошего роста, чтобы поцеловать в губы. Как и во время предыдущего представления, ее пробрала дрожь, и она зябко поежилась.

– Знаешь, Маринка! – собрала свою волю в кулак Милка Константинова. – Тебе срочно надо его разлюбить, потому что это уже не «Ромео и Джульетта», а натуральный «Собор Парижской Богоматери» получается! Тоже нашла себе Квазимодо!

– Никакой он не Квазимодо! – обиделась за Рыбаря Марина. – Ты вот завтра присмотрись к нему получше!

– А то я на него за столько лет не насмотрелась!

– Да вы все, кроме как на Орловского с Лившицем, ни на кого больше и не смотрите! Прямо как стадо…

– Несмотря на то, что ты по этому поводу думаешь, – возмутилась Милка, – я очень хорошо представляю Рыбины брючатки по колено и не пойми какого цвета куртенку от спортивного костюма. Мне кажется, что он их не снимает с самого детского сада.