Текст книги "Тело (сборник)"

* * *

– Ни-че-го, – удовлетворенно произнес в пространство Степан Петрович.

– Дядя Степа, чего ничего? – встревожился козявка, подозревая, что мороженого больше не будет. И заныл: – Давай купим еще, ну давай…

Степан Петрович отодвинул Славика таким широким и уверенным жестом, что мальчик понял серьезность положения и предпочел спрятаться за ближайший столб, переждать.

Потом он рассказывал матери, что испугался, когда глаза у дяди Степы сделались безумными и выпучились, как у лягушки, и он долго-долго стоял с такими вот выпученными глазами. Но мы хорошо знаем Славика и смеем заверить, тем самым обеляя репутацию нашего главного героя, что если мальчишка испугался, то только самую малость. А когда оказался под защитой столба, то замер и приготовился ждать, а не выкинет ли дядя Степа чего-нибудь эдакого. Он, как и любой малолетний прохвост, знал по опыту, когда от взрослых следует ждать «этакого».

Попробуем заглянуть в затуманенное сознание Степана Петровича и выяснить все-таки, что же стало причиной его искривления. Это очень важно. Потому что, когда общество лишается своего трезвомыслящего члена, который не переходит улицу на красный, не изменяет жене и старательно выполняет служебные обязанности, писатель не имеет права обойти молчанием это скорбное событие. Тем более что дальнейший поступок Степана Петровича Тетеньки вообще ни в какие ворота не лезет и запротоколирован в райотделе милиции и в штабе городского управления внутренних дел.

Итак, когда Тетенька поднял подернувшиеся пеленой раскаяния глаза, казнясь за две булки, скормленные по его воле бегемоту, то подумал, что приближается гроза. Небо затянуло густым серым – так бывает, когда гроза зреет моментально и выкидывает белые тонкие молнии, похожие на паучьи лапки. Но вроде грозы не обещали, да и слишком внезапно наплыли эти тучи. Какие же все-таки серые! Надо же! Природа всегда выкидывает коленца, вот даже грозой умудряется удивить, а ведь он уже сорок три года живет на свете! – сделалось приятно Степану Петровичу.

И вдруг увидел он у самого носа шевелящийся серый шланг, или канат, или даже скорее пожарный рукав. И крыло, обтрепанное по краю. И маленький карий глаз. Это был, само собою, слон. И никакой грозы, само собою, не собралось над головами посетителей зоопарка. И то, что Степан Петрович принял за явление стихии животное слона, – сиюминутная ошибка, которая тут же выявлена сознанием и исправлена: Степан Петрович видит слона. Но мы обращаемся ко всем, кто когда-либо влюблялся. А поскольку таких людей большинство, то надеюсь, дорогой читатель, ты примешь дальнейшие объяснения за чистую монету. Со Степаном Петровичем произошло то, что происходит со всеми влюбленными.

Если вы подумали, что сейчас мы станем рассказывать небылицу, будто Степан Петрович влюбился в слона, то признаёмся заранее, что обманули ваши ожидания. Слон ему вблизи даже совсем не понравился – морщинист, неопрятен. Именно так признавался потом в документах Степан Петрович. Дело в другом. Он принял слона за стихию и был покорён и удивлен ею. И теперь, когда узнанным в роли стихии оказался слон, заочно уважаемый Тетенькой в числе всех других слонов мира, громадность стихии перенеслась на живое существо – так великое чувство любви переносится на предмет, который всегда, безусловно, мельче и проще, чем в воображении влюбленного. Но если любовники могут прозреть, обнаружив мелкость, а то и ничтожность своего предмета, то дело Степана Петровича осложнялось тем, что слон был фигурой крупной и молчаливой. А теперь Тетенька видел в нем не только тяжелое животное, которое по чудесной логике природы способно преодолевать большие расстояния вплавь, но саму Стихию.

Что же он, Степан Петрович Тетенька, знал до этого дня о слонах? Ни-че-го. Он видел теперь не отдельные вещи в мире, но сам мир, в котором взаимосвязь вещей была животворна. Удивление в обыденном, самом простом его виде, в том самом, к которому Степан Петрович давно привык, оказалось бессмысленным, глупым, сентиментальным аханьем. Теперь удивление порождало само существование (читайте как хотите). И в слоне проявился весь этот сложный мир. И это был уже не слон – а то, о чем Степан Петрович не знал ни-че-го.

Когда широким жестом руки наш герой задвинул Славика за столб, когда встал и двинулся к толстой сетке слоновьего вольера, сам собою в голове Степана Петровича решался – и решился! – вопрос о плаванье слонов. И в этом вопросе уже не было удивления, но существовала справедливая бесконечность круговорота вещей и энергий. Мир ожил. И Тетенька понял, что сейчас он может совершить только один правильный поступок. Слоны жили почти на краю зоопарка, дальше, за забором, густели ивовые заросли, а по утрам здесь стояли туманы от узловатой, в островах, широкой и довольно глубокой реки, на берегах которой и раскинулся большой город.

* * *

Через некоторое время после описываемых событий, может быть, недели через две, в Заречное отделение милиции нетрезвый пенсионер гражданин Терентьев принес огромный предмет, требуя выловить всех мутантов, которых нынешнее правительство поразвело на горе мирным гражданам.

– Я имею права! – кричал пенсионер, испуская спиртовые испарения, как утюг испускает водяной пар. – Я не хочу быть съеденным заживо! Это зачистка социально неблагополучных территорий! Это геноцид! Правительство в отставку!

Милиционеры оторопело смотрели на Терентьева, которого знали здесь как облупленного еще со времен ЛТП. В другом случае они поместили бы его на пару часиков в обезьянник. А то вызвали бы наркологическую «скорую», чтобы та отловила белок в голове пенсионера. Но их очень смущал предмет, который достал гражданин Терентьев из мятого пакета. Молчание затягивалось.

– Кость! – победительно сказал Терентьев, указывая рукою вперед, точно как вождь мирового пролетариата. Обнаружив смущение вечных своих гонителей, он злорадствовал про себя: вот вам! Будете меня еще в кутузке держать. А вслух кричал:

– Долой, долой!

Действительно, то, что принес Терентьев, было похоже на кость. Но только похоже – слишком уж велико.

– Гипсовая. У меня сынишка в художественном учится, у них чего только нету, – пробормотал неуверенно седоватый милиционер.

– Динозавры, что ли, завелись? – неуверенно хихикнул другой, молоденький.

Терентьева погрузили в «бобик» и повезли отыскивать место, где был им поднят вышеозначенный нераспознанный предмет. Сам предмет отослали экспертам.

Терентьев место нашел легко – на краю города, на пустыре, заросшем полынью и кучами мусора. В мусоре тут же откопали еще пару больших белых предметов, но другой формы. Расследования, однако ж, не потребовалось. Через пару часов вся городская милиция знала о том, что найден пропавший слон – точнее то, что от него осталось.

В землянках на пустырях, которыми, как лишаями, был покрыт Заречный район, отловили нескольких бомжей, которые со страху подробно поведали историю «охоты на мамонта», показали запасы мяса и даже поделились рецептом по засолке его впрок. Слона завалили в тот же день, едва он пересек реку. Всю ночь разделывали тушу и мясом одарили всех своих, и еще осталось – отвезли как гостинец жителям городской свалки.

Досталось всем помногу. Мясо продавали на городских рынках, предлагали знакомым. Почти обогатились. Из костей хотели наварить холодца, но посуды такой не нашли, которая могла бы вместить громадные кости. Поэтому и выкинули ценный продукт. Но потом сожалели, очень сожалели. Можно было на части распилить.

Бомжей тот же час закрыли в кутузке. Вызвали следователя. Бомж Гряба, бывший лаборант в институте географии, описал следователю процесс ловли.

– Это, понимаете ли вы, способ этнографический, известным некоторым – и весьма диким – племенам знойной Африки. Осуществляется он с помощью тонких веревок, завязанных особыми узлами. О, если бы вы видели, как грандиозно выглядит ловля слонов в саваннах черного континента, когда красно-желтый шар раскаленного солнца наполовину уже опустился за горизонт. На его фоне слон и люди, стремящиеся поработить гиганта и попросту его съесть или продать нелегально куда-нибудь, выглядят черными силуэтами, как будто нарисованными на какой-нибудь древней вазе. Я не удивлюсь, если наши с вами предки занимались ловлей слонов, да-с, – Гряба выразительно поднял кверху длинный грязный палец. За неимоверно длинные пальцы его и прозвали Грябой – вроде как не руки, а грабли.

– Но-но, ты не обобщай – повысил голос следователь. Он и его соратники по правоохранительной работе внимательно слушали Грябу, вспоминая, как месяц назад по тревоге, поднятой директором зоопарка, трое суток безрезультатно обследовали они весь город на предмет исчезновения животного. Слон как сквозь землю провалился средь бела дня. Дело приобретало размах скандальный, директор зоопарка давал вопиющие интервью на телевидении, в связи с чем милицейское начальство ожидало «по шапке» – за бездействие. И вот на тебе, слона-то съели. В любом, значит, случае зря искали.

Следователь опросил еще нескольких бездомных, а также бичей, проживающих в вонючих лачугах частного сектора, а также парочку дворников, а также еще кучу всякого народу. Зареченский народ, неприглядный сверху, но внутренне справедливый, выразил полнейшую солидарность, признав съедение слона действием неэтичным – вроде как сожрали общественное достояние, внушающее уважение размерами и редкостью. Но с другой стороны, бесхозный слон может наделать бог знает сколько убытку тому же государству, не говоря уже о заречных жителях. Он и так разрушил одну землянку. А землянка была капитальная, досок на нее много пошло, трубу от печки слон непоправимо погнул. И где людям жить? А сколько огородов в частном секторе мог потоптать? И счастье, что только два потоптал и семь заборов повалил – уж больно улочки узкие, собака и та еле проходит.

Следователь уже изрядно устал. И все-таки ни на шаг не приблизился к разгадке – как же слон из надежного вольера переместился в Заречный, на другой берег. Река широкая, брода нигде нет. Надо сказать, что следователь не имел представления о плавательных возможностях слонов. Более того, он откровенно заблуждался, полагая, что гора кожи и жира не может передвигаться по воде иначе, как в клетке на океанском судне. Эту картину еще в детстве он видел в каком-то фильме. Так она и застряла в нем психологическим комплексом. Следователь был непрошибаемо уверен, что слона украли и в Заречный привезли на машине. И в этом направлении работал.

Чуть позже он позвонил жене, с прискорбием сообщил, что придется снова ехать в зоопарк, опрашивать администрацию, поскольку преступление пока не поддается раскрытию. Супруга стала возмущаться, в трубке завизжали – наверное, опять подрались дети. Жена что-то гавкнула в последний раз, и раздались короткие гудки. Следователь аккуратно опустил свою трубку на красненький телефонный аппарат, со вздохом подумал, что, наверное, сейчас подруга жизни оделит детей подзатыльниками, а потом, вне всякого сомнения, своевременно накормит их обедом. А он тут беседует с отбросами городского дна. Чертов воскресный день!

* * *

Бомжам для морального оздоравливания прописали исправительные работы – по очистке зареченского пустыря от мусора. А пока они отрабатывали сожранного слона, по городу разнеслась весть о найденных костях. Газеты сокрушались по поводу утраты габаритного выставочного экземпляра, прикидывали, сколько денег нужно, чтобы купить нового, спорили, кто будет гасить зоопарку убытки – мэрия или администрация района, где и произошло преступление.

* * *

Степан Петрович тем временем охранял склад готовой продукции. Добросовестно ходил себе с пистолетом вдоль забора. Только теперь он уже не радовался сосредоточенно пленительным особенностям природы и не разглядывал мечтательно облака. Жизнь его претерпела изменения. И теперь он смотрел куда-то внутрь себя.

Полина Ромуальдовна отмечала, что муж стал рассеян, по утрам его всегдашний бутерброд не радовал свежей зеленью, да и форму приобрел кособокую. Но даже и эта достойная женщина не умела постичь всей роковой глубины происшедших изменений. Да и сам Степан Петрович не думал, что теперь он по большому счету уже не тот Степан Петрович Тетенька, а совершенно другой Степан Петрович, хотя по-прежнему, безусловно, Тетенька.

Мы, нахально пользуясь авторским правом кроить и перекраивать историю как вздумается, опять вмешаемся в повествование и расскажем о том, как Степан Петрович получил страшное известие о кончине слона и что было с ним потом.

Когда Степан Петрович и насытившийся мороженым Славик вернулись домой, было довольно поздно. Степан Петрович сдал Славика матери. Анна после бурно проведенного дня не имела любопытства расспрашивать сына о походе в зоопарк. Славик молча поужинал, потаращился в телевизор и уснул. Под подушкою он поместил новоприобретенное богатство – от Степана Петровича он получил денег на неделю безбедного существования возле ларька с мороженым и жвачками. Степан же Петрович поблагодарил Анну, умолчав об испытаниях, которым подверг Славик обитателей зверинца. Потом ушел к себе в квартиру, где, поужинав, также лег спать, поцеловав вернувшуюся с дачи жену. Поскольку произошло это в восемь часов вечера, а Степан Петрович всегда укладывался спать в десять, Полина Ромуальдовна забеспокоилась и, волнуясь за мужа, выпила на ночь три бутылочки валериановой настойки.

А утром Степан Петрович впервые за многие годы супружества забыл положить на бутерброд веточку петрушки. Полина Ромуальдовна взволновалась, кинулась было к шкафчику с лекарствами, но валерьянки больше не нашла. Вы, может, упрекнете ее в слабонервности, даже в истеричности. Но ведь она, в отличие от нас с вами, даже и не знала, что Степан Петрович ходил в зоопарк. И позже, когда Полина Ромуальдовна читала в милиции бумагу, написанную чужой рукой со слов ее мужа, волосы на ее голове шевелились от мысли: как легко безумие уничтожает прекрасную человеческую личность. Степан Петрович надиктовал: «Я, Степан Петрович Тетенька, паспорт номер такой-то, невоеннообязанный, пришел в зоопарк с целью ознакомиться с выставкой животных. Цели похитить слона изначально не имел. Похищение произошло в связи с помутнением сознания».

Полина Ромуальдовна поплакала в протокол, размягчила и бумажку, и сердца милиционеров, которые тоже думали, что вот мужик попал как кур в ощип, свихнулся, видать, от солнца. Припомнили, что жара в тот день стояла страшная.

Вернемся, однако же, к Степану Петровичу, который после визита в зверинец не вспоминал о слоне две недели. В сердце его царило приятное и необъяснимое смятение. Рассудок подстраивался под новую форму существования души. К концу второй недели искривление сознания уже не доставляло особенных неудобств. Степан Петрович за это время успел передумать о многом – обо всем, кроме слона. В голове возникали самые разные картины из детства, юности и зрелости. Он переоценивал ценности и на более точных весах взвешивал свои поступки. Но слона его память почему-то не транслировала, словно выбросила или потеряла.

И тем страшнее было для него получить печатную новость. Полина Ромуальдовна принесла ее из института в виде газеты, где первая же страница рассказывала о случае казусном и вопиющем: украденное животное слона поймали и съели неблагополучные горожане. Подумать только, сколько мяса! Полина Ромуальдовна как раз доставала из супа большой кусок говядины и размещала в тарелке мужа. Степан Петрович хмуро посмотрел на жену, аккуратно, не торопясь, свернул газету, сунул в карман форменной куртки и, ни слова не говоря, вышел из квартиры, оставив удивленную Полину Ромуальдовну стоять с открытым ртом и полной парующего супа тарелкой в руках. Снизу на тарелку смотрела, обливаясь слюной, мелкая рыжая собачка пекинес, которую Полина Ромуальдовна воспитывала вместо ребенка.

Придя на службу, Степан Петрович разгладил газетный лист на обшарпанном столе и прочитал. И задумался. И в задумчивости вдруг вспомнил все.

Он видел в своем воспоминании этого слона, который гордо и плавно, без усилий, точно зеленую бумагу, прорвал ивовые заросли и, не останавливаясь, вошел в воду. Степан Петрович остался на скользком, поросшем травой берегу и смотрел, как слон, выставив над водою хобот, медленно плывет к огромному раскаленному солнцу. Солнце облизывало противоположный берег, плотно заросший зеленью. И слон будто уносил с собою в неведомые счастливые края, на тот берег, весь мир. Уносил, спасал его от ржавых клеток, от сеток вольеров, от зарешеченных окон, от человеческих условностей и общественных ценностей. Слон спасал мир от зеленых полочек в сознании Степана Петровича. Он растоптал полочки и теперь окончательно освобождал его – и миллионы других таких же Степан Петровичей, которые только и делали в жизни, что подменяли необъятное прекрасное удобным прекрасным и расточали себя по пустякам.

Когда деревья на том берегу сомкнулись и слон исчез, Степан Петрович посмотрел на часы, вернулся к вольеру, отлепил Славика от столба и они пошли прочь из зоопарка. Степану Петровичу отчего-то было спокойно и хорошо…

Теперь же перед ним лежала печатная новость. Степан Петрович думал над ней. Ах, если бы слон для него был, как и для всех, толстым экзотическим животным, которое, переминаясь с тумбочки на тумбочку, уныло машет ушами и тупо пережевывает морковку! Но, увы (а может быть, и к счастью), романтическая душа Степана Петровича, которая теперь жила вразрез с квадратом разума, наделяла слона теми самыми качествами, какими могли его наделить туземцы Берега Слоновой Кости. И он не думал о гибели слона, словно подразумевал это само собой разумеющимся и даже необходимым. Он сожалел о тех, кто сожрал животное без оглядки и зазрения совести. Они увидели в слоне всего лишь бесформенную кучу еды, всего лишь повод наполнить желудок. Степан Петрович не порицал их. Он даже понимал – и думал, что, будь он там, на том берегу, и сам претендовал бы на часть добычи. А уж как рада была бы Полина Ромуальдовна! Степан Петрович вспомнил тарелку с куском мяса, которую жена собиралась поставить перед ним на стол, и его передернуло. Где взяла она это мясо? Да, да! И он бы жрал, с аппетитом, часть мира, который приоткрылся ему. Он бы жрал самого себя! Степан Петрович подумал, что если человек захочет есть, то съест всё – и оставит пустошь. И себя – и останется мокрое место. И он, Степан Петрович Тетенька, такой же в точности оглоед.

Тогда Степан Петрович свернул потуже газету, опустил комок в карман и, бросив без пригляда склад готовой продукции, отправился в милицию.

* * *

Следователь, ковыряя карандашом газету, которую расстелил перед ним Тетенька, устало спрашивал уже в десятый раз:

– Вы что же, утверждаете, что слон мог переплыть такую большую широкую реку?

– Да.

Тетенька отвечал спокойно, но глядел куда-то в стену, и это настораживало следователя.

– Значит, утверждаете, что переплыл?

– Утверждаю.

– Утверждаете, значит… Расскажите, где вы взяли машину для перевозки животного?

– Попробуйте мне поверить. Слоны умеют плавать.

– Мы не в церкви, – выдыхал следователь утомленно.

Он все допрашивал и допрашивал Степана Петровича. Добивался правды о том, как при свете дня удалось погрузить слона в машину и вывезти через весь город в Заречье.

И главное, он хотел знать – зачем, зачем, с какой целью! Все, что рассказал Степан Петрович и что было, как мы с вами знаем, чистой правдой, для следователя выглядело гнусной закоренелой ложью. «Нет, братец, шалишь! Выведу тебя на чистую воду!» – кипел про себя следователь. Но внешне оставался вполне любезен.

– Итак, вы утверждаете, что слон сам переплыл реку…

Наконец Степан Петрович, сообразив, что разговор зашел в тупик, вспомнил про Славика.

…Славик утер нос и не заставил себя долго ждать с маленькой, жалкой, щенячьей местью, какою дети мстят взрослым за презрение. В Славике запищали маленькие подлые птички, требующие рассказать всю правду. И Славик, нащупывая в кармане штанов последние монетки от щедрого подношения соседа, важно изрек:

– Я видел, как он слона выпустил.

Анна, которая сопровождала сына, округлила глаза, схватила Славика и долго его рассматривала. Искала, наверное, дефекты, которые могли появиться после общения со странным антисоциальным, а то и сумасшедшим соседом. Славик, которому на секундочку сделалось стыдно за предательство человека, щедро кормившего и одарившего его, ковырял в носу и посматривал искоса на Степана Петровича, который глядел мимо него, куда-то в стену: он представлял себя слоном, который плывет по большой шумной реке и вплывает в океан, двигаясь навстречу красному заходящему солнцу.

Следователь утер лицо ладонью, шумно выдохнул и в тупом раздражении сел заводить уголовное дело.

* * *

Ну вот, история наша завершается и… Что? Ах да! Ружье… Мы должны со всей ответственностью заявить, что не каждое ружье стреляет. А хотя бы только то, которое заряжено. А если не заряжено, то хоть дави автор на курок, хоть об стену бей – ничего. Но, помятуя народную мудрость о том, что раз в год и палка стреляет, спешим обрадовать читателя.

Итак, Степана Петровича в интересах правосудия обследовали психиатры и не нашли у него никаких отклонений. Уголовное дело было отправлено в суд. Судья, старый, мудрый и лысый, похожий на побитого жизнью ворона, счел дело ничем не доказанной галиматьей. Может быть, выслушав рассказ Степана Петровича, он что-то понял про подсудимого. А может быть, с юридической точки зрения все это и впрямь была сплошная галиматья. Беседуя после заседания с возмущенным следователем, судья пошутил как будто: мол, подсудимого с такой фамилией жестоко отправить в места не столь отдаленные, негуманно, знаете ли, поместить человека с такой фамилией туда, где исчезают остатки условностей. И мы склонны думать, что именно фамилия Степана Петровича и послужила той самой каплей, которая заставила судью человечно обойтись с Тетенькой.

* * *

Жизнь Степана Петровича с тех пор сильно изменилась. Точнее, мы не сомневаемся, что она изменилась, но как, в какую сторону – это нам абсолютно неизвестно. Некоторое время он еще отправлял службу на складе готовой продукции, но дома уже перестал мастерить по утрам бутерброды и регулярно забывал вынести мусор. Однажды Полина Ромуальдовна, будучи не в силах выносить искривление мужниного сознания, позвонила знакомому психиатру. Он, посочувствовав горю, обещал приехать. А когда прибыл, Полина Ромуальдовна плакала в пекинеса, как в носовой платок. Больного в квартире не оказалось. По настоянию жены Степан Петрович утром отправился опустошить розовое мусорное ведро в зеленый уличный контейнер. Он что-то напевал, был бодр. Но взгляд его смотрел мимо жены, мимо двери, мимо розового ведра – мимо всего, что было ему до недавнего времени дорого. Да, мы забыли сказать: накануне супруга почему-то купила Степану Петровичу прекрасные новые тапочки и халат. Старые тапочки и халат были еще не изношенны и вполне годились. Но, видимо, Полина Ромуальдовна хотела сделать мужу приятное. Утром он примерил халат, надел тапочки. В таком виде, с ведром в руке, отправился вниз по лестнице. Больше Полина Ромуальдовна не видела Степана Петровича. Он исчез, пропал, растворился.

Но она и по сю пору не оставляет попыток найти супруга. И вот, собственно, для чего затеяли мы весь этот рассказ, да простят нас взыскательные читатели, требующие от автора объективности и полной незаинтересованности. Мы же заинтересованы, и еще как.

Поэтому обращаемся с личною просьбой и, как говорили в галантную старину, с нижайшим поклоном. Если вы встретите вдруг Степана Петровича – а узнать его, поверьте, нетрудно – и вдруг заметите в его глазах тоску по дому или он обмолвится невзначай, что, мол, неплохо бы навестить родные пенаты, передайте ему, что Полина Ромуальдовна все еще не оставляет надежды на его полное излечение. Он поймет.