Текст книги "«Хочу домой, в Царство Небесное!»"

Статья получилась интересная и написана по-доброму, но две фразы все-таки цепляют. Первая: «Перегородки между конфессиями до неба не доходят», да еще добавлено, что это «известная истина». С тем, что это изречение известно, согласна, а вот насчет истины согласиться никак нельзя. И второе. Упомянув, что в приют, который существует при монастыре, принимают и православных, и католиков, и протестантов (это понятно: все страждущие одинаково нуждаются в помощи), автор статьи добавляет: «Жизнь, любовь и смерть для всех едины».

И опять с таким утверждением невозможно согласиться. Вернее, здесь требуются пояснения. Да, жизнь, любовь и смерть непосредственно касаются каждого, но понимает их смысл каждый по-своему, а значит, и отношение к жизни, любви и смерти для каждого свое. (Я вспомнила, как одна женщина, называющая себя кришнаиткой, после нашей беседы с ней, которая, к сожалению, не привела нас к согласию, крикнула мне вслед, когда я удалилась от ее дома на значительное расстояние: «Но ведь главное – это любовь!» Действительно, главное – это любовь, с этим не поспоришь, но каждая из нас понимала значение этого слова, к сожалению, по-своему.)

На следующий день Саша с Риммой привозят нас в Домпьер. Вернее, везет нас на Сашиной машине мой муж (для этого мы и оказались в Швейцарии: Саша уже не может сесть за руль). Здесь все так, как и описывала автор статьи: милые, доброжелательные люди, западная чистота, аккуратность, улыбчивость. Правда, сейчас в хосписе, который называется «Милосердный самарянин», живет только одна женщина, но и ее сегодня нет: она гостит у родственников, а вечером отец Силуан должен привезти ее обратно.

– К сожалению, мы не вытягиваем наш хоспис, нас так мало, для того чтобы заниматься больными, – сокрушается мать Оттилия, хотя все хозяйство у нее в образцовом порядке.

Нам показывают подъемники для тяжелобольных, уютные спальни, столовую, открывают шкафчики с лекарствами и хозяйственными принадлежностями (и как это они умеют все так аккуратно расставить? Каждая вещичка на своем месте!).

– Будете в доме чай пить или пойдем в садик?

– Хорошо бы в садик, сегодня ведь так тепло!

Матушка Оттилия накрывает стол: фрукты, пирожные, конфеты. Пока идут приготовления к чаю, мы просим отца Мартина рассказать немного о себе, как он православным стал. Ведь сам он из старокатоликов, и его отец был католическим пастырем.

– А как же вы в Православие перешли?

– А я и не переходил, я всегда был православным. Это католики отошли от истины, а я с детства истину и правду искал. И когда вошел в православный храм, сразу почувствовал себя дома, потому что здесь была истина. Не было у меня никакого озарения и переворота, все естественно и спокойно, шаг за шагом. Тут и выбирать нечего. У протестантов ничего нет, а католики своим собственным сознанием исковеркали и литургию, и догматику.

После чая хозяева везут нас в свой маленький монастырь, который находится в семнадцати километрах от хосписа, где также все кажется естественным и спокойным. У входа в монастырь огромный деревянный крест, парящий над необъятным простором. Около храма арка, увитая розами, цветочные клумбы, шарики кипарисов, сосны, а дальше – поля, зелень, горы, растворяющиеся в небе. И я запоминаю Сашу в розовой арке, в которой он останавливается на мгновение, будто входит в райский сад, в вечные райские обители.

Нас приглашают на вечернюю службу, которая служится здесь на французском, за исключением некоторых песнопений. И французский, и церковнославянский звучат в этом небольшом храме так же естественно и органично. Сюда Саша с Риммой часто ездят, и здесь Сашу будут отпевать. После службы отец Мартин выносит из алтаря святыни: частичку Животворящего Креста Господня, частичку мощей святителя Иоанна Златоустого и пропитанную миром от Монреальской иконы Божией Матери ватку, которой крестообразно помазывают нам лоб. А потом и особо чтимую ими икону преподобного Сергия Радонежского. Это келейная икона преподобного Силуана Афонского, перед которой молился их духовник владыка Серафим. Затем нас приглашают на кладбище. Хотя до кладбища рукой подать, мы садимся в машину, потому что отец Силуан спешит к больной женщине. На небольшой округлой возвышенности в виде корабля, уплывающего в вечность, несколько десятков могил, окантованных каменной оградой. На каждой могилке оригинально оформленный цветник. Кроме этого, ни травы, ни цветов – все усыпано гравием. Строго и красиво. Нас сразу подводят к могиле владыки Серафима, их духовника, о котором они могут говорить, как сами признаются, бесконечно. На фотографии, прикрепленной к кресту, батюшка так же лучисто смеется, как и на остальных, которые мы уже видели в храме. «Вам что-нибудь надо, отче?» – спросил владыку перед кончиной отец Силуан и услышал в ответ: «Надо любить». Владыка скончался 14 декабря, но хоронили его 19 декабря, в день памяти святителя Николая: ждали владыку Николая. Гроб с телом покойного простоял в храме четыре дня, но запаха никакого не было. А в день похорон все ощутили в храме благоухание, которое сохранялось всю неделю.

– Знаете, у него было такое выражение глаз, такая мимика, такие жесты, что слов не нужно было, с ним можно было беседовать от сердца к сердцу, от души к душе. Возникало удивительное чувство общения, и слова только мешали. Владыка обладал редким даром благодати, озаряя и освящая даже неверующих, и они это чувствовали. Да, я православный, но я не русский. То, что для отца Серафима было органично, я добывал с трудом: ведь я принадлежал другой культуре, и это мне мешало. Но Православие, оно глубинно, потому что исходит от Бога, а Бог все культуры может объединить. Ведь и языки различны, но апостолам надо было – и заговорили на всех языках. Вы меня понимаете? – спрашивает отец Силуан, вглядываясь в нас по очереди, и мы очень стараемся его понять и очень хотим, чтобы это понимание было не поверхностным, а именно глубинным, но для этого, наверное, надо было бы прожить другую жизнь.

– Когда владыка лежал в храме, в окно постучала птичка с желтой грудкой, мы открыли окно, она влетела в храм и села на икону Божией Матери, а потом улетела, – вспоминает отец Мартин.

Рядом еще две могилы: старосты храма Евдокии и протоиерея Петра, отца монахини Оттилии и архимандрита Мартина. А мы всё смотрим и смотрим вдаль, где до самого горизонта поля, луга, леса. Среди колосьев пшеницы вместо привычных васильков краснеют небольшие маки. И мы думаем: надо же какое совпадение, ведь мы встретились с этой удивительной троицей в Свято-Троицком монастыре на Троицкой седмице.

Перед отъездом мы приходим к нашим друзьям попрощаться. И Саша удивляет и радует нас: он так же бодр, весел и остроумен, каким мы знали его до болезни, каким он был во все эти дни, пока мы возили его и Римму во Францию: и в Сашин домик в горах, который он хотел подарить монастырю, и в дом престарелых, чтобы он смог навестить свою маму, страдающую от болезни Альцгеймера, и попрощаться с ней. («Она меня не узнала!» – расстраивался Саша. «Как это “не узнала”, если она все время целовала твои руки?»)

И когда он вышел проводить нас до автобусной остановки, каждый из нас подумал, что вполне может произойти чудо и Сашина болезнь исчезнет навсегда. Но это был его последний подарок нам. После нашего отъезда он слег и уже больше не вставал. Жена просила Бога только об одном – чтобы дочь, которая жила в другом городе, успела попрощаться с отцом.

Но дочь, похоже, не успевала. До приезда оставалось два часа, а Саша уже закрыл глаза, и слеза покатилась по его щеке. «Сашенька, миленький, не умирай, дождись Машу, прошу тебя!» И Саша выполнил просьбу жены. Он дождался приезда дочери и, как только дочь наклонилась к нему и поцеловала, в ту же минуту отошел ко Господу. Вскоре умерла и Сашина мама.

Когда Батюшка отправлял нас в Швейцарию, он сказал: «Если окажетесь в пустыне, молитесь Антонию Великому». Но Швейцария настолько в нашем представлении не была похожа на пустыню, что мы тут же забыли Батюшкины слова. И вспомнили о них только тогда, когда оказались в Германии (мы с матушкой Евпраксией и там успели побывать за три недели нашего путешествия: Батюшка поручил нам заехать в православный мужской монастырь под Мюнхеном).

И теперь представьте такую картину. Ночь, незнакомый безлюдный немецкий городок, и не у кого спросить адрес ближайшей гостиницы, а на дверях той, куда нас направили, висит табличка: «Гостиница не работает». Но все это было бы ничего, если бы у моего мужа не поднялось давление, чего он в то время особенно боялся: он недавно перенес инсульт, и врачи запретили ему ездить на машине. Впрочем, Батюшка очень удивился такому диагнозу («Этого у него не должно было быть!») и разрешил сесть за руль, а про таблетки, которые прописали врачи, сказал, что это «утруждение для организма!». Вот тут-то мы и вспомнили про Батюшкино благословение – молиться Антонию Великому, когда мы окажемся «в пустыне», – и стали просить помощи у этого святого. И тут же появилась машина, а так как она въезжала на горочку, на которой мы стояли, не спеша, мы успели ее притормозить.

Женщина-водитель выслушала нас и охотно взялась нам помочь. «Езжайте за мной», – сказала она. Конечно, сами мы ни за что не сумели бы найти эту гостиницу, потому что пришлось выехать за город и потом довольно долго ехать по лесной дороге. Слава Богу, все закончилось благополучно, и через два часа мы уже крепко спали в своем номере. А когда ранним утром мы завтракали в гостиничной столовой, приехали наша благодетельница Анна-Мария, посланная нам Антонием Великим. Для чего приехала? Чтобы узнать, все ли у нас в порядке, а еще… чтобы обнять нас!

«Какой позор! Профессор Духовной академии чинарики подбирает!»

Моему мужу никак не удавалось бросить курить. Ладно бы он был неверующим и работал в Академии наук, как прежде, но он уже был профессором Московской духовной академии и читал лекции студентам по святоотеческим творениям. И при этом частенько пускал кольца дыма, облюбовав себе местечко на лестничной площадке. Но в Духовную академию ездил без сигарет. И даже в электричке, по дороге домой, терпел, страдая от желания затянуться сигареткой. И если раньше он пытался внушить себе, что курение – не такой уж тяжкий грех, а довольно невинная привычка, то теперь уже не тешил себя надеждой, услышав однажды в какой-то радиопередаче диалог священника с курильщиком: «Батюшка, почему курение считается грехом? Это ведь не грех, а просто привычка». – «Ну хорошо, предположим, ты прав, – ответил священник, – и курение не грех. А скажи мне: ты можешь бросить курить?» – «Нет, не могу». – «А вот это уже грех!» После той передачи муж наконец осознал, что курение действительно грех. Да что там говорить: жалкое состояние раба! Конечно, он пытался бросить курить. И неоднократно пытался. И когда приехал в очередной раз навестить отца Венедикта в Оптину, попросил его: «Отче, благословите бросить курить!» На что отец Венедикт со свойственным ему остроумием сказал: «Я тебя уже благословлял, да ты это благословение зарыл. Отрой и пользуйся!»

А вот отец Наум, когда принимал исповедь, ничего моему мужу не говорил, будто и не замечал этого греха. Не замечал до тех пор, пока не настал день икс. В тот памятный день мы ехали в лавру на машине друга, и мой муж заговорил о нашем зяте отце Николае, который на своей старенькой «копейке» объезжает таких же стареньких бабушек, ожидающих батюшку в своих деревенских избах. «Ему бы что-нибудь поновее, а то он уже замучился свою машиненку чинить». Вот такой был дорожный разговор.

Во время исповеди муж, стоя на коленях около Батюшки, начал перечислять грехи. И среди прочих назван был и тот, о котором говорилось неоднократно:

– Мой обычный грех, Батюшка, курение!

И тут отец Наум, который до того выслушивал моего мужа молча, вдруг встрепенулся.

– Ты куришь?! – удивленно спросил он. И посмотрел на меня: – А ты почему мне никогда об этом не говорила?

Я промолчала. А что я могла сказать? Батюшка протянул руку:

– Давай сюда твои сигареты!

– А у меня их нет!

– Как это «нет»? А что же ты куришь? Чинарики собираешь? Вот у нас тут один дворником устроился. Подметает двор, а увидит чинарик – и к ногам его, к ногам, а потом старается незаметно поднять. И ты так же?

Все это Батюшка говорил очень тихо, так чтобы слышали только мы с мужем. Но после слов: «И ты так же?» – как громом прогремел:

– Позор какой! Профессор Духовной академии чинарики подбирает!

А в это время, как нарочно, у Батюшкиной кельи ожидали приема и студенты мужа, и преподаватели. Вот уж позор так позор! Бедный мой муж! Ну что ж, кнут уже был, теперь Батюшка достал припасенный пряник:

– Ты мечтаешь о машине?

– Да не для себя, Батюшка, для зятя!

– Вот-вот, а ты умеешь водить?

– Нет, не умею!

– Тогда тебе лошадка нужна. А где ты ее будешь держать? На балконе? Сколько до твоей деревни километров? Двести тридцать? О-о-о, это значит, придется добираться трое-четверо суток. Нет, с лошадкой, значит, не получится. Тебе шофер нужен.

– Батюшка, я же не архиерей, чтобы меня на машине возили!

– Значит, надо самому учиться! Иди на курсы.

– Батюшка, да у меня машины нет!

– А тебе ее твои студенты подарят. – Потом помолчал, будто вглядывался во что-то, и сказал загадочно: – Она сейчас у женщины, но ей потом тоже подарят.

Затем Батюшка обратился ко мне:

– Ты смотри за ним, если будет курить, не давай ему чая.

– Батюшка, – расстроилась я, – он обижаться будет. Мой муж может без еды обойтись, а без чая – нет!

Но Батюшка был неумолим:

– Это тебе послушание!

Вот ужас-то! О послушании я услышала от Батюшки за все годы только второй раз. И это означало, что все, что Батюшка скажет, надо будет выполнить. Во что бы то ни стало и несмотря ни на что. Но Батюшка избавил меня, как и в прошлый раз, от неподъемного для меня делания: за Батюшкины молитвы муж уже больше не закурил.

Мы нашли курсы, которые находились, оказывается, в нашем доме, и муж пошел учиться. Через несколько дней к нам приехала наша приятельница Ольга-стоматолог с мужем и двумя взрослыми сыновьями. Разговор зашел о машине, и мой муж сказал, что пошел учиться на курсы вождения.

– А у вас есть машина?

– Машины нет, но нам ее скоро подарят.

– А какую?

– Не знаем.

– А кто?

– Не знаем.

Можно представить, как отреагировали наши гости, особенно сыновья. Ничего подобного они никогда не слышали, да и никто не слышал. Дурдом какой-то! Мы поспешили объяснить:

– Так Батюшка сказал!

Ольгу это объяснение вполне устроило, а вот ее сыновей, понятное дело, нет. Они сопротивлялись маминым поучениям и чудесам изо всех сил. Забегая вперед, скажу, что когда Ольга позвонила нам через два месяца и спросила:

– Машину подарили? А то мои сыновья не дают мне покоя, просят: «Позвони им, узнай!»

И когда мы ответили: «Подарили!» – Ольга радостно засмеялась.

Так вот, мой муж учится на курсах. И уже сдана теория. Но ему говорят, что вождение сдать практически невозможно, будут постоянно придираться, без двухсот долларов не обойтись. Но это такие деньжищи! Правда, они у нас были. Именно такой моему мужу выписали гонорар за какие-то статьи. И мы решили откладывать (смешно!) на компьютер. Надо сказать, что мы в той, прошлой жизни пытались копить деньги дважды: кроме компьютера, размечтались поехать в Иерусалим. И тоже чудом появились сто долларов. Но позвонила знакомая монахиня и сказала, что собирает деньги на поездку на Святую землю. Не сможем ли мы ей помочь? Мы тут же согласились: разве мы сумеем где-то еще девятьсот долларов раздобыть? Если надо будет – поедем! (Так и случилось: и на Святую землю нас дважды отправляли, и компьютеры нам дарили, – а как без компьютеров лекции и книги писать?)

Ну вот экзамены сданы. Права получены. Ждем. Машину. Но сколько же можно ждать?! Завтра Преображение, надо готовиться к Причастию. Пошли в храм, в который почти никогда не ходили. После службы к мужу подошел наш знакомый:

– Сейчас вам подарят машину.

Чему мы обрадовались больше: машине или свершившемуся чуду? Машину дарит настоятель храма, игумен Петр (Афанасьев), бывший студент-заочник Духовной академии, говорит:

– Она сейчас у дочки, надо ехать к ней.

Вот она, та женщина, которой тоже подарят машину. Она ходит вокруг машины, тщательно моет ее. Черная «Волга»-29, но кто из нас тогда смотрел на марку!

– Отец говорит, что семья не должна иметь две машины. Говорит, что «Волга» не для женщины. А у меня трое детей, без машины никак.

– Вам подарят, так отец Наум сказал, – спешим мы утешить батюшкину дочь.

Она оказалась такой же, как и мы, обрадовалась:

– Ой, как хорошо!

И ведь действительно подарили!

Только Батюшка нашей машине не обрадовался: «Вам надо японскую». Японскую? Да где же ее взять-то? «Да, это непросто!» – согласился Батюшка. Японскую машину нашему старцу пришлось долго вымаливать. За это время у нас появились три стареньких «Волги», «Патрол» и даже почти новый японский «Лексус». Но Батюшка не разделял нашей радости: «Вам нужна теплая машина, женщинам тепло нужно!» И правда, «Лексус» был почему-то не очень теплый. И только когда мы сказали, что нам подарили новый японский «Субару», Батюшка пришел в восторг: «Ты уж береги машину-то, старайся поаккуратнее ездить, поаккуратнее!»

Эта машина оказалась не только новой, но и самой теплой!

Огонь Божественной любви (Пасхальные дни на Святой земле)

Я никогда не стремилась на Пасху в Иерусалим, потому что слишком живо представляла себе нашего знакомого священника, у которого несколько лет назад, когда он пытался попасть на Благодатный огонь, оторвали рукав рясы. И когда я узнала, что моих подружек-игумений Иулианию и Евпраксию пригласили на Святую землю на пасхальные дни, я, конечно, обрадовалась за них, но оказаться вместе с ними в Иерусалиме мне все-таки не захотелось.

Разговоры о предстоящей поездке велись полгода, а за три месяца до Пасхи мы с мужем неожиданно встретились с матушками и нашим другом и благодетелем В. у отца Наума в келье. И В. сказал:

– Вот, Батюшка, я собрался вместе с матушками в Иерусалим, – а потом, обернувшись к нам, добавил: – И Алексея Ивановича с супругой приглашаю.

Батюшка обрадовался:

– Вот как хорошо! Пусть они все летят, а ты… дома останешься!

За неделю до поездки пришел в гости В., который сделал нам такой щедрый подарок, и, когда мы стали сомневаться в возможности попасть на Благодатный огонь, он предложил моему мужу:

– А нельзя ли где-нибудь пропуск достать?

– Можно было бы владыку М. побеспокоить, все-таки мой бывший студент, он всех там знает, – решил муж и позвонил владыке.

Но владыка ему отказал:

– Что вы, Алексей Иванович! Я не смогу помочь, а вам обязательно на Пасху надо? Знаете, что там будет твориться? Ведь в этом году католики вместе с нами празднуют. В любое другое время вам такую встречу организуют! После Пасхи поезжайте.

И тут я не выдержала:

– Может, правда потом, после Пасхи?

– Ну нет! – возразил В. – Вас уже благословили. Все будет хорошо, и на Благодатный огонь попадете, вот увидите!

Наш самолет поднялся в воздух, и далеко внизу затерялись и крохотные машинки, ползущие по тоненьким ниточкам дорог, и цветные, аккуратно расчерченные квадратики, свидетельствующие о неутомимой деятельности жителей Земли. И теперь нам не оставалось ничего другого, как наблюдать за кучевыми облаками, похожими то на поля, занесенные снегом, то на вершины айсбергов.

А наши матушки летели другим рейсом: разбираясь с текущими делами, они сдали необходимые для поездки документы лишь в последние дни. И жить матушкам пришлось не в Вифлееме, как нам, а в Иерусалиме: им другая паломническая группа досталась, наша уже была переполнена.

И матушки жалели, что так получилось, им хотелось вместе со всеми быть: ведь с нашей группой летела и тверская игумения Лариса, которая была когда-то послушницей в Свято-Екатерининском монастыре у матушки Иулиании, и монахиня Антония, монастырская сестра матушки Евпраксии. Среди паломников были даже студенты богословских курсов, где я преподаю, и отец Андрей (его назначили старшим в нашей группе) тоже оказался бывшим студентом моего мужа, а встретила нас на Святой земле монахиня Горненской обители мать Иустина, которая должна была нас сопровождать. Мы ее сразу узнали, хотя видели последний раз много лет назад на венчании наших детей.

Из Тель-Авива мать Иустина отвезла нас в Вифлеем, в гостиницу Русской духовной миссии, и после ужина мы пошли в храм Рождества Христова, в храм, который знаменует начало новой эры человечества. Отсюда и началось наше паломничество. Вся земная жизнь Спасителя пройдет за эти дни перед нами: от Рождества Господня до Его Крестных страданий и Светлого Воскресения. И Поле Пастушков нас ждет, где мы, стоя в ярком, радостном храме, построенном отцом Серафимом (его называют старцем всей Греции, батюшка скончался в 2001 году в возрасте ста двух лет; говорят, он очень преподобного Серафима Саровского любил), среди Пасхи запоем Рождественский тропарь, и Гора Блаженств, и гробница Лазаря Четверодневного, и Сионская горница, и три кущи на горе Преображения, и Благовещение в Назарете, где мы причастились Святых Христовых Таин 7 апреля, в самый день праздника Пресвятой Богородицы. И везде мы будем петь праздничные тропари и слушать Евангелие. За эти восемь дней нам предстоит прожить целый год, да что там год – вечность!

Наверное, каждый, кто видел пасхальный Иерусалим, скажет, что посещение Святой земли на Пасху – это событие, которое не сопоставимо ни с какими другими паломническими поездками, потому что Святая земля для человека православного – это сердцевина его духовных поисков. Увидеть Иерусалим – и встретиться с вечностью! Наш знакомый священник, отец Алексей, умер, как только прилетел из Иерусалима, а через три дня после похорон его друг получил от него по мобильному телефону сообщение: «Я дома!»

В эти дни нам дается уникальная возможность почувствовать плоды веры, обнаружить слабость духа, испытать соблазн и самоотречение. Все события Страстной седмицы – будто вся человеческая жизнь, в которой переплетаются любовь и малодушие, высота духа и ненависть, милость и предательство, ожесточение и покаяние, духовный подъем и отчаяние, страх и безудержная радость – словом, все трагичное и трогательное, высокое и умилительное соединяются здесь воедино.

И кажется, что большей радости и большей скорби уже и быть не может.

Но как же все-таки оказаться в Храме в субботу на Благодатном огне? Правда, я почти не сомневалась, что это должно произойти: ведь у меня здесь верный и преданный друг – моя святая мученица Фотина, и 2 апреля, то есть за день до схождения Огня, ее память, а значит, и мои именины. Матушка Лариса после обеда отводит нас в сторону и тихонько шепчет:

– Тут есть одна женщина, ее зовут Анна, она договорится с местным диаконом, он якобы где-то в Храме может спрятать. Надо будет только ночь переждать, пока полицейские проверяют, а перед схождением Огня нас выпустят и подведут прямо к Кувуклии. Но за это надо заплатить.

Мы готовы платить, готовы прятаться, только бы на Благодатный огонь попасть!

– Если хотите попасть, вам надо будет очутиться днем в Храме и оставаться там до следующего дня. Что ж, придется потерпеть, – говорит мать Иустина.

Но нас уже ничем не испугать; пожалуй, мы и три дня выдержим. Тем более что Страстная Пятница начнется с Крестного пути Спасителя, по которому мы пройдем за Ним от Претории, откуда вывели истерзанного Господа, до Голгофы, где Он принял Крестные муки, и окажемся в нужное время в Храме у Гроба Господня.

В Страстную Пятницу мы подходим к Претории в девять утра и останавливаемся в сотне метров от нее. Через полчаса мы уже начинаем понимать, что в любую минуту нас может раздавить толпа, дышать становится все труднее и труднее.

– Держитесь поближе к стене, – говорит мой муж, но стены я боюсь. – Не бойтесь, я вас охранять буду, рукой о стену обопрусь.

– Нет, что ты! Руку сломать могут!

– Только не падайте, затопчут! – предупреждает он.

И это не напрасное предупреждение: когда наших матушек оттеснили в сторону и, затянув в глубь толпы, повлекли к началу крестного хода, они по дороге едва успели подхватить споткнувшуюся женщину. Но теперь, слава Богу, матушки в относительной безопасности, а наше положение явно усугубляется: с двух сторон какие-то громкие иностранцы, активно жестикулируя, пытаются продвинуться вперед, одни в одну сторону, другие в другую, настойчиво желая непременно пробиться к своим друзьям: «Туда!» И это им каким-то образом удается; правда, за наш счет.

Впереди вижу множество крестов. Мне говорят, что это сербы привезли распятия, чтобы освятить их для новых храмов. Такие огромные?! А как же они кресты в самолете везли? А несли как? Ведь среди них много женщин. У нас в руках небольшие деревянные крестики, и то в такой давке держать их непросто.

Ожидание выноса Креста длится четыре часа, но, как ни странно, мы будто не замечаем ни изнуряющей жары, ни впивающихся поминутно в бок и спину локтей, все это нас нисколько не тяготит. Скорее наоборот, мы даже рады, что приходится немного потерпеть; может, это потому, что нам хочется внести свою, хотя бы крохотную, лепту в Крестный путь Спасителя. Но вот наконец в дверях Претории вместе с греческим архиереем появляется Распятие Спасителя, и все молящиеся устремляются к нему. Только бы не упасть! Но людской поток неожиданно величественно и плавно подхватывает нас и несет к Голгофе мимо трогательного барельефа с изображением Господа и Его Пречистой Матери на месте их последней встречи, мимо отпечатка на камне, как на воске, руки Спасителя, когда Он упал под тяжестью креста, мимо Лика Христа на плате Вероники, который она протянула изнемогающему Господу… Всем хочется дотронуться до этих святынь, но не каждому удается, – нас влечет все дальше и дальше.

– Мы еще успеем здесь спокойно пройти, – обещает мать Иустина, оказавшаяся возле нас.

До Голгофы остались считаные минуты и… вся человеческая жизнь. И тут, как иногда бывает, очередное «открытие»: радость – это дар скорби! И эта не однажды уже высказанная до меня мысль сейчас по-новому переживается мною. Не было бы дороги, ведущей на Голгофу, не было бы и пасхальной радости, уносящей в вечность.

В России вся Страстная седмица посвящена приготовлениям к пасхальным дням. А здесь все так насыщено скорбью, что она тут же переплавляется в радость, и боль Страстной седмицы вытесняется пасхальным ликованием. Это ликование с каждым днем усиливается, и к Светлому Христову Воскресению мне начинает казаться, что для радости уже не осталось места.

Такая полнота!

Но вот и Храм. Два часа дня.

У иудеев – Стена Плача, а у православных христиан – стена Радости, стена Кувуклии, в отверстие которой верующие по очереди с молитвенной просьбой погружают руки. Источник совершенной скорби и совершенной радости – Гроб Господень.

Все мы вырваны сегодня из обыденной суеты и соединены воедино Христом, Который с Креста жаждал всех собрать под Свое крыло. Здесь, у Святого Гроба, и собрал. Поэтому для православного человека нет чуда более явного, нет истины более доказанной, чем преславное Христово Воскресение. Господь прославляется в эти дни дважды: торжественным сошествием во ад и Святым Воскресением, а еще нашей любовью.

Два дня Пасхи. День и ночь в Храме у Гроба Господня, в Храме Воскресения Христова или, как его называют по-другому, в Гробском Храме.

Здесь все как единое целое – постящиеся и непостящиеся, верные и маловерные, те, кто живет по Закону Божию, и те, кто не хочет жить по любви к Богу.

Здесь, как нигде, ощущаешь общность всех людей, все они – твои братья, имеющие одного Отца – Бога и одного предка – Адама. В каждом видишь близкого тебе человека, ради которого и пришел Господь в мир претерпеть страдания, чтобы спасти и помиловать. И эта любовь, изливаемая Господом, этот исцеляющий Благодатный огонь Божественной любви, не сожигающий, а просвещающий и милующий, огонь, который завтра в два часа дня видимо сойдет на молящихся, переполняют наши сердца и делают самыми любимыми даже тех, кто пока сопротивляется Закону Божию, закону любви, правды, истины.

У коптского придела сидят несколько пожилых коптов и с удовольствием позируют, пока я их фотографирую, а потом один из них протягивает мне руку. Я отвечаю на рукопожатие, а он притягивает меня к себе и целует. И этот поцелуй так естествен, будто мы давно знакомы и рады встрече. У Кувуклии крутится юная барышня, похожая на итальянку, в изящной черной шляпке и белой в черную полоску блузочке. Она зажигает от подсвечника свечи, раздает всем желающим и непрестанно щебечет, расточая улыбки. И смотреть на нее радостно и приятно.

Несколько раз проходят крестным ходом греки.

Плывут старинные хоругви, большие, писанные маслом, тяжело ударяют о пол железные посохи, предваряющие крестные ходы. А еще множество маленьких детей в белых длинных рубашках, кружевных и воздушных, и не только детей, взрослых тоже. Это те, кто сегодня, в Страстную Пятницу, принял Святое Крещение.

Вокруг нас уже много желающих «прятаться».

Но диакон-то наш где?

– А вон он, вон там! Да не туда смóтрите, направо, направо смотрите… нет, уже скрылся…

И когда в третий раз диакон вот так промелькнул и скрылся, у меня возникает подозрение, что вряд ли он сможет нам чем-нибудь помочь. Но неужели, неужели уже никто не сможет? Вдруг на балконе появляется российская делегация, и мы видим их руководителя, Сергея! Мы машем ему руками: а вдруг заметит? Похоже, он все-таки нас увидел, потому что через какое-то время Сергей оказывается уже рядом с нами. В нашем голосе заискивающая надежда:

– Ты нас ищешь?!

– Нет, не вас, – недовольно отстраняется он, – я тут одного из наших ищу.

– А-а-а, понятно… А у нас ничего не выходит с пропусками, наверное, не попасть нам…

– Я вам ничем не могу помочь!

– Да ты не беспокойся! Тут один диакон обещал, может, что еще и получится.

– Это хорошо, что обещал. – Голос Сергея сразу смягчается. – Ну, я пошел, а вам, Алексей Иванович, хорошо бы отдохнуть, на вас лица нет!

И тут из толпы появляется, размахивая пучками свечей, запыхавшаяся Анна:

– Пошли скорее, он уже здесь, велел всех подвести!

Увидев нас, диакон морщится:

– Я же говорил, что только шестерых смогу, а вас тут тринадцать, мы так не договаривались! Нет-нет, ничего не получится. Да и вообще, это опасно, сейчас полицейские стали более серьезно проверять.

Диакон тут же исчезает, и Анна возвращает нам мятые и никому уже не нужные доллары.

Теперь надо что-то самим придумывать. Симпатичные супруги из нашей группы сразу отказались сдавать деньги: