Текст книги "Надежда"

– Паша, скажи, ты же любишь своего папу? – спросил отец, взяв меня на руки.

– Я люблю своего папочку, – ответила я и чмокнула его в губы.

Мама начала плакать.

– И тебя, мамочка, я люблю, – сказала я, протягивая к ней руки.

Дома мама с папой еще долго ругались, а вечером перенесли мою кроватку в отдельную комнату. На ночь мама закрыла меня на ключ, оставив включенным светильник.

Ненавижу Андерсена!

В школу я пошла в шесть лет. К этому времени я уже неплохо читала и прочла сама много сказок. Я жадно поглощала знания, и мне все было мало. В итоге у меня начало падать зрение, врачи обнаружили близорукость. Так я стала носить очки.

У меня не было друзей и подруг. Я рано поняла, что отличаюсь от одноклассниц, прежде всего тем, что носила длинные платья и платочек на голове вместо модной шапочки. К тому же очки меня не красили. Девочки после уроков бежали домой, гуляли во дворе, ходили друг к другу в гости, а я шла в библиотеку и рылась в книгах – они были частью моей жизни. К себе домой я никого не могла пригласить – запрещала мама.

Я быстро взрослела и даже не заметила перехода между детством и юностью. Несмотря на это, я многого не понимала. Я не знала тогда, почему папа подглядывал за мной из кухни через маленькое окошко, когда я купалась в ванной. Я не понимала, почему он часто бил маму, почему они ссорились. И еще я не могла понять, почему в холодное время года я должна ходить в платочке, а не в шапочке. Но я четко знала, что так надо, потому что так сказала мама, которую я очень любила. То, что говорила мама, я всегда беспрекословно выполняла. Мама к этому времени уже не работала и часто болела. И я спешила из библиотеки домой, зная, что иногда у мамы так болит голова, что она не может подняться с постели. Мне надо было подать ей утку, накормить и дать таблетки. Будучи второклассницей, я уже умела делать ей уколы, только мама заранее все подготавливала.

Когда я находила маму лежащей неподвижно и тихо постанывающей, я делала ей укол и сидела рядом, пока она не начинала осознанно смотреть на меня и разговаривать.

Говорят, что дети не умеют ненавидеть. Или это неправда, или я еще в детстве стала взрослой. Трудно сказать, когда я начала ненавидеть своего отца настолько же сильно, как и бояться. Я испытывала к нему недетскую ненависть из-за того, что он постоянно курил во всех комнатах, и мы с мамой задыхались от едкого табачного дыма. Я ненавидела его, когда он приводил своих друзей, и они пили водку, орали, матерились и курили всю ночь. Бедная мама разрывалась между мной и шумной компанией – она была у них на побегушках. «Что ты там возишься?! – кричал отец. – На столе пусто! Что подумают обо мне мои друзья? А что они могут подумать? Они и так видят, какая ленивая у меня жена». Я ненавидела его за то, что он постоянно бил маму. Я ненавидела его, когда он за обеденным столом дотрагивался до моих коленок, задрав подол моего длинного платья. Я ненавидела отца, но никогда не показывала этого. Я просто очень его боялась. Страх матери передался мне, он сросся со мной, стал частью меня, и я начинала дрожать, как только отец входил в дом.

Я умела прощать одноклассникам их издевки и обидные клички – «чучело», «очкарик», «дурочка». Я прощала соседской подружке Вале то, что она играла со мной только дома, а в школе делала вид, что меня не знает. Но я не могла простить папе его отношения к маме. По мере взросления в моей душе накапливались ненависть и гнев, росли подобно снежному кому.

Однажды, когда я училась в третьем классе, учительница прочла нам сказку Ханса Кристиана Андерсена «Гадкий утенок». Как только она произнесла слова «Гадкий утенок», все в классе захихикали и, поворачиваясь в мою сторону, тыкали в меня пальцами.

– Пашка – гадкий утенок! – сказал Коля, и все уже во весь голос засмеялись.

Учительница его, конечно, одернула, но на ближайшей перемене за мной уже бегала толпа мальчишек, выкрикивая обидную кличку «Гадкий утенок», которая сразу же ко мне прилипла. В этот день я не пошла в библиотеку, а побежала домой под улюлюканье глупых мальчишек.

– Мама! – закричала я с порога. – Я ненавижу Андерсена!

Уткнувшись в теплое мамино плечо, я расплакалась и все ей рассказала.

– Пашенька, глупенькая моя девочка, – стала успокаивать меня мама. – Ты плохо слушала сказку. Вспомни, чем она заканчивается. Гадкий утенок стал прекрасным лебедем, таким прекрасным, что его никто не узнавал и все любовались его красотой. Пройдет немного времени, и с тобой тоже произойдет такое превращение. Тогда уже никто и никогда не посмеет назвать тебя Гадким утенком.

– Когда это будет? – спросила я, перестав плакать.

– Это будет, когда ты окончишь школу и сядешь в поезд, который увезет тебя далеко-далеко.

– Я поеду в домике на колесах? – улыбнулась я.

– Да, моя девочка, да.

Я верила маме, потому что она никогда меня не обманывала. Тогда я поняла эту сказку по-другому, словно ее сочинила моя мама, а не известный сказочник, и она мне понравилась гораздо больше, чем сказка ненавистного Андерсена, придумавшего Гадкого утенка.

– Расскажи мне еще что-нибудь, – попросила я.

– Слушай. – Мама обняла меня и прижала к себе. – Когда ты окончишь школу и получишь золотую медаль, я соберу твои вещи и пойду провожать тебя на вокзал. Приедет поезд, ты сядешь в вагон и помашешь мне в окошко своей ручкой. Он повезет тебя в новую, красивую жизнь, где ты расцветешь, как весной распускается из робкого бутона яркий цветок. Твоей красоте будут завидовать все. Тогда ты сможешь ходить без платочка и отпустишь длинные волосы. Локоны будут красиво рассыпаться по твоим плечам и доходить до пояса. Ты будешь идти по улице в коротенькой юбочке, на высоких каблуках, и в твоих рыжих волосах будет играть солнышко, потому что оно любит тебя.

– Мама, это правда? – спросила я, дослушав эту красивую сказку.

– Правда. Я тебе обещаю. Только ты об этом никому не говори. Пусть называют тебя Гадким утенком, пусть. А ты наберись терпения и помалкивай о том, что я тебе рассказала. Они, глупые, забывают, чем закончилась сказка. Если ты им скажешь, что превратишься из Гадкого утенка в прекрасного лебедя, тебе никто не поверит. Верно?

– Да.

– Вот и не рассказывай никому. Пусть это будет нашей тайной. И ты удивишь всех!

– Да. Если я уеду, то как же ты?

– Я буду тебе звонить, писать длинные письма и ждать ответа.

– Я хочу уехать с тобой.

– Хорошо. Тогда договоримся так. Ты поедешь учиться и как только закончишь учебу, напишешь мне письмо. Я приеду к тебе, и мы будем вместе. Договорились?

– Да.

– Самое главное, Паша, – надо верить в эту сказку. Как только ты потеряешь надежду, счастливого конца не будет. Как бы трудно тебе ни было, что бы тебе ни говорили, верь, верь в счастливый конец. Обещаешь? – Мама пристально посмотрела мне в глаза.

– Обещаю, – твердо сказала я ей.

– Доченька, будет трудно, но я научу тебя всему тому, что поможет тебе преодолеть трудности. Самое главное – ты не должна отчаиваться, и делай то, что говорит мама.

– Хорошо, мамочка.

– Ты готова преодолеть все трудности?

– Да.

– Тогда начнем с малого. Я часто болею и не всегда могу приготовить поесть. Прежде всего ты должна научиться пользоваться газом и готовить обед.

– А Валя уже умеет готовить яичницу, – сообщила я.

– Валя старше тебя на три года, а умеет готовить только яичницу, – улыбнулась мама. – Значит, ей не суждено стать прекрасным лебедем. Давай начнем с картошки.

– И никакого Андерсена! – засмеялась я.

– Правильно, моя маленькая принцесса, – согласилась мама.

– Можно мне отпустить волосы, чтобы заплетать косички? – попросила я маму. – Я хочу такие длинные волосы, как у Вали.

– Нельзя. Пока нельзя. Пусть волосики дождутся своего часа, а потом вырастут быстро-быстро. А то сказка получится неправильной.

С этого дня мама стала постепенно учить меня всему. Правда, нам приходилось это делать, только когда дома не было отца. Мы с ней, как две заговорщицы, ждали с нетерпением, когда он уедет в Германию за очередной машиной. Я уже знала, что отец пригоняет из-за границы автомобили, а потом их продает. В его отсутствие в нашем доме царил праздник. В глубине души я надеялась, что однажды отец не вернется, но он всегда возвращался. Мамина сказка запала мне в душу. Я поверила в ее магическую силу, и мне стало легче сносить обиды одноклассников и крики отца. Я жила этой прекрасной сказкой, которую знали только я и моя хорошая, любимая мамочка.

Однажды, вернувшись домой, я вошла тихонько, зная, что папа дома, – во дворе стояла его машина. Не найдя маму в кухне, я решила пойти в родительскую спальню. «Наверное, мама опять приболела и лежит в постели», – подумала я, идя по коридору, ведущему в спальню. Оттуда доносились странные звуки, но я не придала этому значения. Дверь была открыта настежь, и я увидела отца, совершенно голого. Он лежал на маме и двигался так, как я видела по телевизору. От неожиданности я растерялась и застыла на месте. Мама, пытаясь столкнуть отца с себя, нащупывала рукой одеяло.

– Уйди! Ребенок смотрит, – сказала она.

Отец повернулся ко мне лицом и, с ухмылкой глядя на меня, продолжал ритмично двигаться.

– Лежать! – скомандовал он маме, словно собаке.

– Что ты творишь?! – крикнула она.

Отец, не сводя с меня глаз, сильно ударил маму по лицу. Она притихла, а я стояла с открытым ртом и от ужаса не могла пошевелиться. Я смотрела на него голого, видела, как он содрогнулся несколько раз, после чего громко рассмеялся.

– Что, Паша? Любишь своего папочку? – крикнул он.

– Ненавижу-у-у! – прокричала я, поражаясь своей смелости, и убежала к себе в комнату.

Закрывшись там, я долго плакала. Мама звала меня ужинать, просила открыть дверь, но я не могла. Мне было страшно и стыдно и жаль маму.

На следующий день после школы я, нырнув в дырку в заборе, оказалась в соседском дворе. Мы с Валей пошли в сад, и там я поделилась с ней своей тайной, рассказала об увиденном.

– Как ты думаешь, они занимались сексом? – спросила я свою старшую подругу.

– Называй это, как хочешь. Занимались сексом или, как девчонки говорят, просто тр. хались, – со знанием дела сказала она.

– Теперь у меня будет брат или сестра?

– Откуда ты это взяла?

– Ну, они же тр. хались.

– Ой, деревня! Дети не всегда получаются. Может быть, твоя мама бездетная, а может, отец надевал презерватив.

– А ты видела их?

– Кого?

– Не кого, а что. Презервативы.

– А что на них смотреть? Резиновые штучки, как воздушные шарики, только белые.

– А-а-а, – протянула я, не совсем поняв объяснение подруги.

– Я тоже буду тр. хаться с Серым, – заявила Валя, а я от удивления открыла рот.

– Да ты что?!

– Ну, не сейчас, конечно.

– А когда?

– Так… – Валя закатила свои карие глазки. – Сейчас мне двенадцать… Значит, года через три.

– Правда?

– Да! Представь себе, в него все наши девчонки влюблены по уши! А он ходит только со мной! – похвасталась Валя.

– И ты будешь раздеваться перед ним догола?!

– Страшно, но придется, – серьезно ответила Валя.

– А какой он, этот Серый?

– Ты что, своего соседа с другой стороны не знаешь?

– Сережка?

– Да. Именно он несет мою сумку из школы. Правда, мы с ним ни разу не целовались, но об этом ни одна живая душа не знает. – Валя перешла на шепот. – И ты никому не говори. Наши девчонки думают, что у нас все серьезно, и я им насочиняла, что мы уже целовались и все такое. Поняла?

– Ага, – шепотом ответила я. – Я никому не расскажу. Обещаю.

А сама подумала, что мне совершенно не хочется целоваться с Сережкой, в которого влюблены все девчонки, тем более заниматься с ним сексом, от которого меня просто тошнило.

– Валя, а тебе нравится Андерсен? – спросила я подружку.

– Сказочник? Нет, не нравится. Я уже слишком взрослая, чтобы его сказки читать.

– А я ненавижу Андерсена, – призналась я, открыв еще одну свою тайну, которая для Вали ничего не значила.

Правда

Мне исполнилось четырнадцать лет, и события понеслись одно за другим. К этому времени кличка «Гадкий утенок» прилипла ко мне, как банный лист. Еще бы! Я ходила с короткой стрижкой, и мои пышные кудрявые рыжие волосы никак не хотели лежать в красивой прическе, они торчали во все стороны, как у клоуна в цирке. Мой красивый носик и щеки были усыпаны не очень яркими, но все же заметными пятнышками веснушек, а верхом на носу сидели большие очки с толстыми линзами. Брови были широкими и рыжими, а за искажающими линзами очков мои зеленые глаза казались совсем маленькими. Ресницы у меня были пушистые, густые, длинные, но совершенно прямые, а на концах даже и не рыжие, а белые. Может быть, красивыми были только яркие, сочные, словно спелая малина, губы, но они не спасали положения. Блуза с доверху застегнутыми пуговицами делала мою шею еще длиннее и тоньше, а всю фигуру делал бесформенной широкий и длинный сарафан, в котором мне хотелось быть похожей на школьницу из американского колледжа, но он болтался на мне, как на плечиках для одежды. Мама хотела, чтобы я так выглядела, и я слепо подчинялась ей, начиная догадываться, что все это делалось из-за отца. Но я была по-детски беспечна и в полной мере не осознавала опасность своего положения.

В конце лета с отдыха вернулся мой сосед Сергей. То ли я его давно не видела, то ли время пришло и я посмотрела на него другими глазами. Это был не тот длинношеий угловатый мальчик, каким я его помнила. Его кожа была бронзово-черной от загара, плечи стали шире, исчезла подростковая угловатость, но самое главное, что я отметила, – это какие у него красивые карие глаза с живым, веселым блеском. Когда я видела его за забором, то чувствовала непонятное волнение и даже душевный трепет. Мама учила меня реально смотреть на жизнь, и я, еще раз критически оглядев себя в зеркале, поняла, что Сергей никогда не посмотрит на меня с интересом. С Валей, кстати, они расстались, и она уже была влюблена в другого мальчишку, так что Сергей был свободен. Но мне ничего не оставалось, кроме как вздыхать о нем по ночам и пытаться увидеть его в щель между досками забора.

Однажды ночью я не спала и размышляла о жизни. Я думала о маме, которая, казалось, еще совсем недавно была быстра в работе и весела, когда мы оставались одни. Теперь она все чаще и чаще болела. Она уже давно перестала следить за собой, не ходила к парикмахеру и свои рыжие волосы стягивала в пучок на затылке. Она не выщипывала брови и не красила ни их, ни ресницы, и они теперь были рыжими, как у меня. Лицо у нее стало более бледным, чем раньше, и на нем выделялось только несколько коричневатых пятнышек веснушек. Мы были с ней не только близки по духу, но и похожи внешне. И тут мне вспомнилось, как мама когда-то сочинила красивую сказку о моем чудесном превращении после окончания школы. Я жила столько лет, отказывая себе в общении с подругами, не бегала на дискотеки и не пыталась нравиться парням. Почему я не могу начать новую жизнь прямо сейчас? Завтра? В конце концов, что мне может сделать отец? Конечно, от него можно ожидать чего угодно, но я больше не могла, не могла и не хотела играть роль Гадкого утенка! Я хотела быть, как все, хотела носить шорты и футболку, короткие юбки, хотела выщипать свои мохнатые брови и покрасить их в черный цвет, хотела… хотела… Я просто хотела нравиться соседскому парню.

Мы с мамой были дома одни, и я могла, ничего не опасаясь, выйти ночью из своей комнаты. Нащупав ногами тапочки, я их обула, накинула халатик и пошлепала в спальню родителей.

– Мамуль, ты не спишь? – шепотом спросила я.

– Раз отвечаю – значит, нет. Давай, залазь. – Мама откинула угол одеяла и похлопала рукой по матрасу рядом с собой, приглашая лечь рядом.

Я быстренько нырнула под одеяло.

– А почему ты не спишь? – спросила я почему-то шепотом.

– Голова все еще болит.

– А ты таблетки на ночь пила?

– Угу. Не помогают.

– Тебе надо обязательно съездить в город на консультацию к хорошему врачу.

– Я знаю. Каждый день собираюсь и все никак не соберусь.

– Хватит откладывать! – заявила я. – Завтра же поезжай. Хорошо?

– Хорошо. Пока отца нет, съезжу. Ну, что моя принцесса расскажет?

– Мама, ты была красивой в молодости? – спросила я, хотя она была еще далеко не старой.

– Да. Говорят, я была красивой.

– И работала в школе?

– Да. Я была в районе самым молодым и перспективным директором школы, да к тому же красавицей. Все учителя, даже пожилые, с большим опытом работы, прислушивались к моему мнению и уважали меня. Вот так!

– А потом? Что было потом?

– Потом… потом я встретила твоего папу, и мы полюбили… нет, наверное, все-таки я его полюбила.

– Каким он был?

– Он приехал в наше село на крутой иномарке, каких у нас тогда никто еще не видел. На шее блестела толстая, в палец толщиной, золотая цепь с массивным крестом, волосы черные, блестящие, кудрявые, глаза карие, огнем страсти горят…

– Скажешь тоже! – ухмыльнулась я.

– Честное слово! Знаешь, какой мы были красивой парой! Нам все завидовали и, наверное, сглазили. – Мама тяжело вздохнула.

– Как же так получилось? Было все хорошо, а потом…

– Он мне рассказал, что работал за границей, а о том, что сидел много лет за решеткой, я узнала гораздо позже.

– Что?! Папа сидел в тюрьме? – Я чуть не подпрыгнула от неожиданности.

– Да, сидел. А зачем тебе, ребенку, это было знать? И что изменилось бы, если бы ты знала? Я просто в нем ошиблась, а когда это поняла, было уже поздно. Я сама не заметила, как под его натиском сникла, поддалась ему и перестала быть личностью. Страх сделал меня ничтожеством, дрожащим перед каждым его приходом по ночам и даже днем. И так продолжалось долгие годы.

– Ты сама ушла с работы?

– Сама. Когда поняла, что я никто, когда он начал меня бить, а меня замучили головные боли.

– Это случилось после того, как он ударил тебя в ванной?

– А ты не забыла? Ты была тогда совсем маленькой, и я думала, что ты ничего не помнишь. Да, после сотрясения мозга и травмы я уже не смогла работать. Да и вообще… – Мама притихла, и я не захотела больше говорить на эту тему, чтобы ее не расстраивать.

– А почему мы не уедем отсюда?

– Куда? У меня из родни никого нет – ты же знаешь. И как я, по-твоему, буду зарабатывать себе на жизнь? У меня даже пенсии нет. Но это уже не важно. Главное, что ты уедешь отсюда через четыре года. Правда ведь?

– Мама, я не смогу быть Гадким утенком еще долгих четыре года. Это ведь целая вечность!

– Паша, мы же с тобой договорились…

– Я просто больше не могу! Не хочу! – взвыла я. – Я устала, и я хочу быть, как все!

– Доченька… – Мама, как в детстве, обняла меня и прижала к себе. – Осталось совсем немножко, надо потерпеть. Понимаешь, у нас ведь нет другого выхода. Ты же знаешь отца…

– Мама, когда я была ребенком, ты сочинила красивую сказку, в ожидании которой я жила столько лет! – почти плача, с отчаянием сказала я. – Теперь я становлюсь взрослой и не хочу неизвестно сколько ждать чудесного превращения! Я хочу быть нормальным человеком сейчас, а не потом! Ты меня понимаешь?!

– Пашенька, я понимаю, понимаю тебя. Но что мы можем с тобой сейчас сделать? Мы полностью зависим от отца, от его воли и… его денег.

– Он запугал тебя, мама, настолько запугал, что ты стала, как пресмыкающееся. Ты не хочешь меня понять, не хочешь! – Я не выдержала и горько расплакалась, уткнувшись в мамино плечо.

– Я не вижу другого выхода, надо потерпеть. Осталось немного до того момента, когда ты окончишь школу и улетишь в большой город, навсегда позабыв этот кошмар. – Она гладила меня по стриженым волосам, и, слушая ее красивый спокойный голос, я понемногу успокаивалась. Он действовал на меня просто магически!

Но доводы мамы на меня все же не подействовали, и на следующий день я побежала к соседке.

– Тетя Даша! – крикнула я, постучав в дверь. – Валя дома?

– Дома. – Мама моей подружки открыла мне дверь. – Заходи, она спит. Ночь напролет, до самого утра простояла под забором с очередным женихом, а утром побросала в сумку книги и побежала в школу. А теперь пришла и дрыхнет. Иди, Паша, разбуди ее, пусть хоть поест.

Мне нравилась тетя Даша. Она была полненькой, кругленькой, но очень подвижной женщиной. Иногда она казалась грубой, но я знала, что она добрая женщина и гостеприимная хозяйка.

– Сейчас я ее подниму, – пообещала я тете Даше и зашла в комнату, где при закрытых шторах крепким сном спала Валя.

– Валюша, «вставай» пришел! – Я легонько тронула ее за плечо, выглядывавшее из-под одеяла.

– Кто пришел? – Валя подняла свою взлохмаченную голову и захлопала глазами так забавно, что я рассмеялась. – А-а, это ты… – разочарованно протянула она и опять бухнулась на подушку. – Представляешь, мне мой Колян снился.

– И что же вы с ним делали? – шепотом спросила я.

– Целовались, как вчера. Ой, Пашка, если бы ты знала, как он целуется! Обалдеть! – Валя закатила глаза.

– А когда целуется, слюнявит твои губы?

– Пашка! Ну ты просто глупый ребенок!

– Вы целовались и все?

– Ты что?! Сразу все нельзя. Надо еще посмотреть, что он за птица. – Валя явно окончательно проснулась. – Я, похоже, втюрилась в него по уши. Правда, говорят, что он ни с кем долго не встречается. Потаскается немного с одной, потеряет к ней интерес, и – сразу к следующей.

– Не надо настраиваться на плохое, – посоветовала я ей на правах подруги, пусть и младшей. – Пройдет время – видно будет.

– И то так. А ты по делу или просто поболтать?

– И просто, и по делу. Я хотела у тебя попросить кое-что. – Я замялась.

– Проси, чего уж там.

– Отца и мамы нет дома, и я хотела бы у тебя попросить примерить что-нибудь модненькое из одежды, – наконец решилась я сказать, зачем пришла.

– Без проблем. Я вообще не совсем понимаю, зачем тебя так наряжают. Почему ты не приведешь себя в порядок? – спрашивала Валя, вставая с постели.

– Отец у меня дурак, – вздохнула я.

– Я слышала от своих краем уха о его… А впрочем, не мое это дело. Этот топик подойдет? – Она подала мне красивую голубую маечку на тоненьких бретельках.

– Ага! – обрадовалась я. – А юбочка есть?

– Зачем тебе она? Возьми вот шорты джинсовые. Они коротенькие дальше некуда. Подойдут?

– Конечно!

– Сарафанчик примеришь?

– Нет, спасибо! Хватит и этого. Только я дома, можно? – спросила я, прижимая к груди одежду.

– Ради бога, бери. Можешь поносить, если захочешь. Вещи высший класс!

– Правда?! – Я в восторге теребила одежду в руках.

– Сколько хочешь, – сказала, улыбнувшись, Валя.

– Ну, я пойду? – почему-то робко спросила я, чем развеселила подругу.

– Давай-давай! – засмеялась Валя.

Я ловко пролезла в дыру в заборе и с опаской зашла в дом. Мамы дома не было – она все-таки поехала к врачу на консультацию. Отец должен был вернуться только завтра утром, но его стойкий запах – запах табачного дыма, смешанный с перегаром, – напоминал о нем во всем доме, кроме моей комнаты. Казалось, что его злость жила здесь, независимо от того, дома он был или нет. Я на цыпочках прошлась по всем комнатам, заглядывая по углам, и, убедившись, что отца действительно нигде нет, спокойно прошла в свою комнату. Достав из потайного места в своем шкафу трусики, представляющие собой две узенькие полосочки, я их натянула, любуясь своей обнаженной фигурой. Конечно, женственной ее назвать было трудно. Угловатые плечи, тоненькие, как ниточки, руки, маленькие, еще не совсем сформировавшиеся груди, талия, которую можно обхватить двумя руками, и длиннющие, тонкие, но ровные ноги, – все это говорило о том, что я еще подросток, но подающий большие надежды. Я покрутилась перед зеркалом, представляя, какой будет через несколько лет моя фигура, и осталась довольна собой. Натянув коротенький голубой топик прямо на голое тело, я скрыла часть своей худобы и впрыгнула в шорты. Они были мне немного велики, но все же бедра не давали им сползать. Повернувшись спиной к зеркалу, я заметила, как из них игриво выглядывает нижняя часть моих ягодиц.

– Класс-с-с! – пропела я Валино слово.

Поднимать взгляд выше, конечно, не стоило. Все портила моя лохматая рыжая голова и грубоватые очки с толстыми линзами. Я побежала в комнату родителей и нашла там бейсболку отца. Спрятав под нее непослушную копну волос, я сняла очки и положила их на тумбочку. Так было гораздо лучше, а может, я просто не видела своих недостатков без очков, будучи близорукой.

Надев шлепки, я впервые в таком наряде вышла из дома. Я ждала этого момента много лет, предвкушала его по ночам, грезила, как о чем-то далеком и неосуществимом, готовилась к нему, но мне вдруг стало очень страшно. Я почувствовала себя совершенно голой, незащищенной, словно меня раздели и выставили на всеобщее обозрение, и я остановилась на крыльце как вкопанная, не зная, что делать дальше.

Приятный, теплый осенний ветерок обдувал мое тело, щекотал, игриво касаясь кожи, и вскоре немного остудил мои пылающие огнем щеки. Соблазн показаться соседу Сережке в таком виде был сильнее сомнений и страхов, и я смело шагнула во двор, чуть не упав со ступенек, которые не увидела без очков. В саду я бросила быстрый взгляд за ограду, во двор соседей, но, если Сергей и был там, я не увидела его. Включив воду, я взяла резиновый шланг и принялась поливать петрушку, которая после стрижки опять зазеленела. Вообразив, что за мной из-за забора с интересом наблюдает объект моего внимания, я легко перепрыгивала через грядку и напевала какую-то мелодию. «Наверное, Сережка увидел меня и не узнал, – размечталась я. – Решил, что к нам приехала гостья. Он полюбовался ею, а потом, присмотревшись к лицу в веснушках, узнал меня и подумал, что был идиотом, раз до сих пор не сумел заметить красоту и привлекательность своей соседки, спрятанную за широким мешковатым сарафаном».

Из-за шума воды я не услышала, как к нашему двору подъехал автомобиль. Вскоре без очков мне стало дискомфортно, и, решив, что они меня не испортят, я положила шланг в междурядье и побежала за ними в дом. Витая мыслями где-то далеко, я утратила бдительность и не заметила сандалий отца, которые появились в коридоре. Заскочив в свою комнату, я подбежала к зеркалу, захотев еще раз полюбоваться собой. Заглянув в него, я вздрогнула и вскрикнула от неожиданности. Прямо за собой я даже без очков увидела ухмыляющегося отца. Резко развернувшись, я бросилась к выходу, но было уже поздно. Он схватил своей могучей липкой лапищей меня за руку, и я задергалась, как рыба на крючке.

– Иди к своему папочке, – произнес он похотливым тоном.

– Пусти! – крикнула я, пытаясь высвободить руку.

Я почувствовала себя ужасно неловко в такой вызывающей одежде. Сердце трепетало от страха, словно пойманная птичка, и я залилась краской.

Внезапно отец резко притянул меня к себе одним сильным движением, и его рука мгновенно скользнула под мой короткий топик, больно сжала маленькую грудь. Я хотела закричать от охватившего меня ужаса, но его рука, оставив в покое грудь, зажала мне рот.

– Тихо-тихо-тихо, – горячо зашептал отец, пытаясь просунуть вторую руку мне в шорты.

Наверное, в этот миг во мне сработал древнейший инстинкт самосохранения и я, собрав все силы, начала вырываться, орать, царапаться, извиваться, как змея, и бить его по лицу. Это его распалило еще больше, и он набросился на меня, словно дикий зверь на свою жертву.

– Иди ко мне, иди ко мне! – говорил он, а я во время этой борьбы почувствовала, как затрещала разрываемая ткань, и вскоре от топика остались только голубые клочья, валявшиеся на полу.

Я упала, пытаясь выскользнуть из-под него и уползти, но отцу удалось схватить меня за шорты. Я изо всех сил рванулась вперед, и шорты остались у него в руках. С прыткостью ящерицы я помчалась в одних плавках к соседям, нырнув в дырку в заборе. Не стучась, я влетела в дом, вся дрожа от страха, исцарапанная и с перекошенным от ужаса лицом, и попала прямо в теплые объятия тети Даши. Я сразу же разрыдалась, уткнувшись ей в грудь.

– Помогите мне, спасите меня, мне страшно! – лепетала я сквозь слезы.

– Что стоишь?! – закричала тетя Даша вытаращившей глаза Вале. – Дай халат!

Валя побежала в свою комнату и тут же вернулась с халатом в руках. Тете Даше стоило немалых усилий немного меня успокоить, оторвать от себя и одеть. Я продолжала плакать и дрожала от страха. Мне казалось, что отец сейчас ворвется в дом, и я уже не смогу ничего сделать.

– Топик, топик! – сквозь всхлипывания произнесла я с отчаянием.

– Да черт с ним, с этим топиком, – успокоила меня Валя. – Что же это делается, а?

– Ну, все-все, вытри слезки, все уже позади, – приговаривала тетя Даша, поглаживая меня по плечам. – Это отец?

– Угу, – покивала я.

– Скотина! Какая же он скотина! Он тебе не причинил вреда?

– Не-а, – отрицательно помотала я головой.

– А матери дома нет?

– Она поехала в больницу.

– Надо вызвать милицию, – решительно сказала тетя Даша. – Пусть его упекут туда, откуда он пришел! Извращенец! Изверг!

– Не надо милицию! – взмолилась я. – Прошу вас, не надо. Он убьет и меня, и маму.

Я подумала о том, что о моем позоре узнает все село, люди будут тыкать в меня пальцами и за спиной обсуждать, смакуя все детали. Мне стало страшно за себя и за маму. Я чувствовала себя опозоренной, униженной и очень глупой.

– Не надо никакой милиции! – уже твердо сказала я и утерла слезы. – Можно я у вас дождусь маму?

– Что же это делается?! – сокрушалась тетя Даша. – Мир перевернулся! Что творится вокруг?! Бедный ребенок! А Аля? Какая была женщина! И что он с ней сделал?! Жалко смотреть на несчастную. Говорила я твоей матери: «Зачем тебе этот Андрей?» Слухи о нем нехорошие ходили, а Аля не верила. Любовь у них, видите ли. А может, и не было никакой любви, а просто Аля побоялась остаться одна с маленьким ребенком на руках? А я ей говорила: «Что ты боишься? Не ты первая, не ты последняя – дите сама воспитаешь. Дом ты от гороно получила…»

Я, хотя и плохо соображала в тот момент, была поражена словами тети Даши, как ударом молнии. Я вытаращила на нее глаза и сидела с открытым ртом. До тети Даши дошло, что она сболтнула лишнее, и она с виноватым видом замолкла на полуслове и прикрыла рот рукой.

– Как… с ребенком? Я уже была у мамы, когда она познакомилась с… – Я не закончила фразу, не сумев назвать эту гадину отцом, и после паузы добавила: – С Андреем?

– Прости, Пашенька, прости, дуру старую, – запричитала тетя Даша. – Я не хотела, видит Бог, не хотела этого говорить! Сама не знаю, как с языка сорвалось! Не мое это дело, да и слово я Але дала, что буду держать все в тайне. А я и не знала, что тебе до сих пор никто не рассказал. В селе ведь живем, не в городе. На одном краю собака залает – на другом все слышат…

– Значит, он не мой отец? – спросила я упавшим голосом.

– Не знаю я, детка, ничего не знаю! – твердила раздосадованная тетя Даша. – Кто отец ребенка, только мать знает, вот и поговори с ней. А я ничего не знаю. Недаром мой Вася говорит, что у меня язык, как помело. Обижалась я на него всю жизнь, а теперь сама вижу, что он прав был.