Текст книги "Море смерти, берег любви"

Глава седьмая

Позвонила жена Савоськина и попросила о помощи – необходимо было привезти машину, на которой разбился Эдик, и раздеть ее, то есть снять для продажи все детали, которые уцелели после столкновения.

Вечером автокран выгружал смятую консервную банку, которая некогда носила гордое название «семёрки», во двор автосервиса, уже и так битком набитый ржавым железом.

Я подошел к автомобилю. Было тяжело и жутко представлять на месте шофера грузное тело Савоськина, воображать, как оно корчится от боли, когда в грудную клетку со страшной силой вдавливается рулевое колесо, разламывая хрупкие ребра, как голова откидывается назад и ломаются хрупкие позвонки шеи… На сиденье водителя виднелись бурые и черные пятна – кровь от порезов боковыми стёклами, вылетевшими от удара.

Я покосился на механиков. Если кто-то из них и испытывал подобные чувства, то никак этого не демонстрировал.

– Начинайте разбирать, – бросил я Толику и Коляну, – а Вася пусть занимается своим делом.

Вася презрительно хмыкнул: мол, и без тебя знаю, чем мне заниматься, и подался перебивать номера на «тойоте» последней модели, которую вчера вечером пригнали в гараж бравые ребята с оттопыренными карманами.

– Хозяин, а хозяин… – Тихий голос вывел меня из бесконечного созерцания собственных брюк.

– Что такое?

Это был Толик с возбуждённо блестевшими глазами.

– Пошли со мной, кое-что покажу.

Мы вошли в ангар, где в углу, за подъемниками, за сварочным оборудованием, тоненько звучал молоточек. Развороченная «семерка» была похожа на модернистскую скульптуру, творение рук безумного скульптора. Отдать ее, что ли, Ринату Максютову для одной из его концептуальных композиций?..

Молоточек перестал стучать, притаившись.

– Смотрите сюда, шеф. – Изогнувшись, Толик заполз в салон между острыми, как бритва, краями разрезанного железа и показал пальцем куда-то вглубь машины: – Вот.

– Ну и что? – ничего не понимая, удивился я.

– Вы видите, вот здесь рубчик?

– Ну?

– Потрогайте пальцем. Шершавое, да? Прямо рядом с разломом. Это не заводской брак.

– А что это?

– Подпилено.

– Ну и что?

– Ну как вы не понимаете… – Для Толика всё это было очевидно. – Если рулевая сошка подпилена, то при резком вращении рулевого колеса она может не выдержать нагрузки и переломиться. И тогда машина потеряет управление. Видите, сошка сломана как раз в том месте, где виден надпил?

– Значит, ты думаешь, что кто-то подпилил ее?

Толик пожал плечами, как бы говоря: выводы делай сам.

– А кто это мог быть?

Толик выразительно молчал. Я задумался. Обошел машину, колупнул ногтем кусочек отвалившейся краски.

– Давно она у него?

– Недели три назад Эдик ее пригнал.

– Откуда?

Толян пожал плечами:

– У кого-то купил, кажется.

– У кого, знаешь?

– У какого-то своего знакомого.

– У какого знакомого?

– Вроде бы из ваших кто-то… Вроде лысый, что в ресторане работает. Он потер эту тачку и решил загнать ее по дешевке, а себе купил новую «ауди».

Меня как будто обожгло током: «Работает в ресторане… Загнал по дешевке… Новая „ауди“… Недавно я видел Ломакина на новой „ауди“…»

– Где обычно стояла машина?

– Когда в гараже, когда возле дома.

– Но ремонтировал-то он ее здесь?

– Здесь.

– Сам?

– Сам, конечно… Эдик свою машину никому бы не доверил.

Я помолчал, пытаясь осознать услышанное.

– Скажи-ка, Толя, а долго можно было вот так ездить с подпиленной сошкой?

Толик многозначительно почесал затылок:

– Да как повезет… Можно сразу же гробануться, а можно еще месяцок-другой покататься… До первого крутого поворота…

– Ясно…

Хотя мне было абсолютно ничего не ясно.

Молоточек застучал снова.

– Послушай, – сказал я Кэтрин как можно более беззаботным и равнодушным тоном. – А ты ведь тогда, в кафе, соврала мне, что не знала Ингу…

Мы нежились на пляже в Серебряном Бору. Кэтрин сидела в шезлонге, подставляя солнцу лицо. Ее глаза закрывали большие солнечные очки. Я не видел ее глаз, и это мешало мне разговаривать.

– Дорогой Сержи, – улыбнулась Кэтрин, не оставляя и доли секунды для подозрительной паузы. – Насколько я знаю русский, для корректной беседы рекомендуется применять глаголы «обманывать», или «лгать», или «сочинять», потому что «врать» – это грубая разговорная форма. Так меня учили в Иллинойском университете.

– Хорошо. Ты мне лгала? Сочиняла? Выдумывала? Забивала баки? Лила пулю? – начал злиться я. Что за привычка уходить от ответа!

– «Разводила турусы на колесах». Я помню это прекрасное выражение из учебника по русскому… Нет, я не врала тебе. Я просто не говорила тебе всю правду. Это разные вещи, не так ли?

– По-моему, это одно и то же, – сердито буркнул я.

Кэтрин снова едва заметно улыбнулась.

– Не злись, Сержи, – сказала она нежно. На горячее от солнца плечо легла ее прохладная рука. – Я не знала, как ты ко всему этому отнесешься. Я боялась, что ты не поймешь меня…

– А ты не боишься, что я не пойму, когда ты скрываешь от меня важные вещи? Ты ведь приходила в квартиру, где жила Инга, уже после ее гибели. И пыталась открыть дверь!

– Неужели ты шпионил за мной еще до нашего знакомства? – Тонкие брови вразлет гневно взметнулись вверх.

– «Шпионить» – это очень грубая разговорная форма, – передразнил я. – Я не шпионил. Я случайно узнал об этом от своего друга. Он видел, как ты пыталась открыть дверь.

– И что же он не остановил меня? Я надеюсь, твой друг не подумал, что я взломщица? – Кэтрин иронически усмехнулась. – Да, я пыталась проникнуть в квартиру, где жила Инга, не буду спорить.

– Зачем? – Мягко говоря, я был изумлен.

– Чтобы найти одну вещь, принадлежащую, кстати, мне.

– Какую?

– Тебе действительно важно это знать?

– Ну естественно, говори, не томи.

– Это кассета с записью.

– Какой записью?

– Записью встречи местной русской мафии и ее зарубежных представителей.

– Что?

– Они разрабатывали новые пути транспортировки наркотиков из Таиланда в Америку через Россию, а также обсуждали возможности нелегальных поставок оружия и ядерного топлива. Это очень, очень важная кассета.

Я поднялся и сел на песок и изумленно смотрел на Кэтрин во все глаза. Ничего себе! Я нахожусь рядом с той бурной жизнью, которую наблюдал разве что с экрана телевизора! И я ничего не знаю об этом! А Кэтрин!.. Кэтрин, которая деловито стучит по вечерам на своей машинке, Кэтрин, которая с диктофоном разъезжает по Москве в поисках материала для своей газеты, красивая Кэтрин, которая вот сейчас сидит со мной рядом, нежная Кэтрин, которая, кажется, не сможет побороть и сонную осеннюю муху, тоненькая, хрупкая Кэтрин, которую я могу поднять одной рукой и держать так на весу хоть весь день, – эта Кэтрин борется с русской мафией! Ну и ну!

Очевидно, вид у меня был очень уж ошарашенный. Кэтрин мелодично рассмеялась:

– Похоже, ты удивлен, Сержи?

– Не то слово! – Мои глаза по величине, наверное, спорили с куриным яйцом высшей категории. – А откуда у тебя взялась эта кассета?

– Это мой профессиональный секрет, Сержи, – покачала головой Кэтрин. – И даже тебе я не могу рассказать.

– А почему она вдруг оказалась у Инги?

– Я думала, что она у Инги… Думала, потому что в сейфе Абалкина ничего не оказалось.

– У Сашки в сейфе? – У меня перехватило дыхание.

– Да, он хранил кассету у себя, потому что мою квартиру могут в любой момент обыскать, а меня убить. А у него был надежный сейф, и, кроме того, он был вне подозрений, ведь он работал на них. Ты не знал?

– Ну, кое о чем и я догадывался. – Я многозначительно кивнул – и мы не лыком шиты! – Так, значит, вот из-за чего его убили… Тогда при чем тут твои предположения о том, что его убрали из-за «коричневого» прошлого?

Кэтрин выразительно молчала, предоставляя обо всем мне догадываться самому.

– А если кассета всё еще находится в квартире у Инги? – предположил я.

– Это я и пыталась узнать. – Кэтрин пожала плечами. – Но мне не удалось проникнуть в квартиру – ключи не подходили.

– Давай попробуем вместе, – загорелся я. – Со мной мы на сто процентов влезем туда!

– Уже не имеет смысла, – отрицательно качнула головой Кэтрин.

– Почему? – Мне страшно хотелось прослушать вожделенную кассету. Наверняка там будет маленький ключик к убийству Абалкина. А может быть, и к поджогу дома…

– Потому что те, кто охотился за ней, наверняка уже побывали в квартире Инги и всё перерыли вверх дном. И нашли кассету.

– А если нет?

– Глупая трата времени. – Кэтрин опять откинулась в шезлонге и подставила лицо солнцу. Весь ее вид показывал, что она больше не расположена обсуждать эту тему.

Некоторое время я лежал спокойно, переваривая сказанное. Я следил за белым парусом сёрфера, который то ложился на воду, то опять вставал над темной гладью реки и нёсся по волнам, как крыло огромной птицы. Солнце слепило глаза и жарило, как в Африке.

Уткнувшись носом в покрывало, я размышлял. Итак, Кэтрин отдала кассету на хранение Сашке. Теперь можно выстроить новую цепочку событий. Например, Инга могла взять кассету из сейфа вместе с какими-нибудь своими документами – ведь у нее были ключи от квартиры, да и от сейфа, наверное, тоже. Просто прихватила заодно… Она не представляла всей взрывоопасной ценности этой кассеты. Возможно, те, кому она была позарез необходима, вышли на Ингу и потребовали возврата, но она заартачилась, возможно, потребовала денежную компенсацию – все, кто хорошо знал ее, твердили в один голос, что она могла выкинуть и не такое коленце!

А что же потом? Ингу убили, обыскали весь дом в поисках кассеты и подожгли его, чтобы скрыть беспорядок после поисков или следы преступления. А я-то в это время мирно дрых себе наверху, в спальне, не подозревая, какие дела творятся на первом этаже!..

Потом, не найдя кассету у Инги, они переключились на Сашку. Абалкин небось прикинулся шлангом, заливал: мол, какая кассета, да не знаю ничего такого, ребята, да вы что, да я свой в доску… И его решили убрать. И убрали. Убрали, не очень-то стараясь замести следы преступления, – и не такие дела творятся в спешке.

А потом… Что же было потом? Нашли ли они кассету? Судя по тому, что и Эдик погиб при очень странных обстоятельствах, то нет… Стоп! Да, при чем здесь Савоськин? Может, ему Абалкин отдал на хранение кассету? А почему именно ему? Он же, собственно говоря, довольно мелкая пешка во всей этой истории… А может быть, именно потому, что мелкая – лучше всего привлечь к делу совершенно невинного человека. Но они как-то проведали о том, что он знает, и…

Голова шла кругом. Какой-то запутанный клубок преступлений, их целей и причин, мне вовек в этом не разобраться. Может, хоть милиция до чего-нибудь допрет… Годика через два… Когда уже поубивают всех, кто мало-мальски причастен к этому делу. А вдруг и Кэтрин… И меня тоже… Такая мысль взбодрила меня лучше, чем водные процедуры зимой на свежем воздухе. Да, в ней есть что-то очень привлекательное. Чувствуешь собственную значимость, хотя при этом и остаешься круглым дураком, потому что абсолютно ничего не понимаешь в происходящем.

Я встал, стряхнул с себя налипшие травинки, щепки и шелуху подсолнечника. Надо слегка отвлечься, я, кажется, зациклился на своих дурацких мыслях.

– Пошли купаться. – Я предложил Кэтрин руку и рывком помог ей встать.

– Будешь спасать меня, Сержи, ведь я плохо плаваю. – Смеясь, Кэтрин побежала к воде.

Да, фигурка у нее была такая, что все мужчины на пляже враз повернули головы, как псы по команде инструктора по собаководству. Мы были уже в воде, когда последняя из беспокоивших меня мыслей всплыла в голове, требуя объяснения. Я нырнул, проплыл под водой метров пять, увидел смутные очертания белого тела в ярком купальнике, обхватил его, вынырнул, отфыркиваясь, как водяной, и, борясь с противной водой, заливавшей мне рот, на одном дыхании выдохнул:

– Скажи, Кэтрин, в этом как-то замешаны братья Палей?

Кэтрин взвизгнула, вырвалась из моих объятий и брызнула мутной речной водой. И, ничего не сказав, поплыла по-собачьи к берегу, яростно шлёпая по воде руками.

Подозрительная гибель Савоськина не давала мне покоя еще несколько дней. Каким боком подходил погибший Эдик к делу о похищении кассеты? Неужели он что-то знал и поэтому его убрали? Что же такое он мог знать? Эти вопросы я задавал себе, бесконечно ворочаясь по ночам, как жаркое на вертеле, вместо того чтобы спать младенчески невинным сном.

Постепенно мне удалось убедить себя, что, как всегда, я все преувеличиваю, сваливая подозрительные факты в одну кучу. Может быть, Савоськин тут и ни при чем вовсе, и кассеты он никакой не знал, а убрали его по каким-то своим делам, может быть, наказали за строптивость. И гибель его не имеет ни малейшей связи ни с пожаром в загородном доме, ни с убийством Абалкина, просто она совпала с ними по времени, связалась в один нераспутываемый узел – а я ломаю голову почем зря. А на самом деле наверняка все гораздо примитивнее. Ведь частенько мы ищем сложное решение, тогда как все гениальное просто…

Я позвонил Славе Гофману. Он по роду своей продуктовой деятельности часто виделся с Ломакиным и мог сообщить сведения о его тачке. Действительно, Коля ездил на новой «ауди» темно-синего цвета. Действительно, недавно у него была вишневая «семёрка», но он помял крыло и загнал ее Савоськину.

– Да и вообще, машина эта оказалась неудачной, – вздохнул Слава Маленький.

– Что значит «неудачной»?

– Ломалась она у Кольки часто, крыло он потер, потом и Эдик вот на ней разбился… Да и угоняли ее как-то…

– Угоняли?

– Да, прямо из двора увели… Буквально на минуту Колька поднялся домой, выглянул в окно – и увидел, как его тачка от него уезжает.

– А потом? Как он ее отыскал? Милиция нашла?

– Ха, милиция! – Слава пренебрежительно хмыкнул. – Покатались на ней и бросили недалеко от дома. Пацаны, наверное, развлекались…

– И давно это было?

– Да на майские праздники, наверное. Ну, Колян после этого и решил ее загнать по дешевке. И точно, машина неудачная оказалась, чертом меченная…

Последние слова Славки меня разозлили. Что за ерунда, да что они все как сговорились, о несчастье поют. Не верю я в несчастные случаи! Ну не верю! Итак, здесь было над чем задуматься. Ломакин продал машину Эдику. Неужели он сбыл ее с рук с уже испорченным рулевым управлением? С его стороны это было рискованно, ведь Эдик профессионал, мог легко заметить неисправность! Да и зачем Ломакину делать такую подлянку другу? Не по приказу ли всемогущих близнецов? Кроме того, Савоськин мог и не взять машину. Впрочем, если бы он отказался покупать «семерку», они могли испортить другую, хотя бы ту старую «копейку», на которой он тогда ездил. Например, угнали бы и через дня два подбросили, как и рассказывал Славка. Наверняка с «семеркой» они так и сделали. Спокойно, без помех покопались, а потом подогнали машину к дому: мол, забирайте. Какой хозяин не будет рад найти свой обожаемый автомобиль!

Стоп! Они могли проделать всё это и не ставя Ломакина в известность, только зная, что тот собирается сбыть машину с рук. Таким образом, выходит, прямое подозрение в гибели Эдика, если вопрос о его убийстве когда-нибудь поднимет милиция, падает на Кольку! Ведь как будут рассуждать менты, если фокус с рулевым управлением раскроется: Ломакин подпилил сошку и продал машину другу, соблазнив приятеля очень низкой – по знакомству! – ценой. И то, что Эдик проездил на этой тачке порядочно, прежде чем попасть в аварию, значило только, что покушавшийся старательно отводил подозрения от себя, отсрочив время «Ч», – естественно, чтобы труднее было обвинить его в покушении.

Может быть, эти типы задумали именно так, чтобы повесить подозрение на Ломакина и отвести его от настоящего убийцы? В том, что убийца существует, я уже почти не сомневался. Я даже был уверен, что он действует не один. Более того, я был уверен, что их двое. Может быть, конечно, они совершают преступления чужими руками, может быть. Но все равно рано или поздно они должны выдать себя. Но боюсь, что это может случиться слишком поздно…

Однако другая, не менее разумная мысль мгновенно перечеркивала все мои предыдущие рассуждения. А что, если Эдик – только случайная жертва? В конце концов, не такая уж он и важная птица. По сравнению с Колькой, а? Может быть, эти типы метили как раз в Ломакина? Испортили ему тачку, ждали, пока он угробится на ней, а он сделал такой финт ушами и загнал ее. Не дожидаясь, пока поперек пути встанет фонарный столб, или дерево, или разворачивающаяся на шоссе фура. Расстроил замыслы преступника… Точнее, преступников.

Но как с этим стыкуется пропавшая кассета Кэтрин? Знает ли Ломакин о ее существовании? Может быть, его и пытались убрать только затем, чтобы потом без шума и пыли покопаться в вещах? Но не удалось, меч отсек неповинную голову, фигурально выражаясь. Надо поговорить с Колькой. Только он сможет прояснить сумбур в моей голове. Если захочет, конечно…

У нашей дружной команды, кажется, теперь новый вождь, даже два вождя, мрачно размышлял я. Они подмяли под себя всех некогда преданных друг другу друзей, заставили их работать на свой карман, обтяпывать темные делишки, а теперь аккуратно убирают ненужных людей, не слишком умело инсценируя несчастные случаи. Они убрали Ингу (правда, я пока не понимаю зачем), убрали Абалкина и, какая разница по ошибке или нет, убрали Эдика. Кто же будет следующий в их списке?

В силу своих профессиональных обязанностей Ломакин вел ночную жизнь, и поэтому его голос в девять часов утра по телефону звучал сонно и неприветливо.

– Ты что, Серый, какая кассета? – недовольно буркнул он, одним ударом разрубив все путаные словеса, которыми я оплетал его минут десять.

Еще несколько минут я талдычил что-то про Абалкина, Ингу, Эдика, тщательно избегая называть имя Кэтрин, намекал на близнецов, неискусно запугивал и вообще вел себя как подросток, играющий в детектива.

Продолжительный зевок был мне ответом.

– Скажи, Коля, какие отношения у тебя с Юркой и Шуркой? – наконец спросил я, не отваживаясь на более прямой вопрос.

– Отличные. Я с ними – не разлей вода, – ответил Ломакин и добавил: – Ну всё, утомил, Серёга… Ладно, я пошел досыпать… Не бери в голову… – И повесил трубку.

Глава восьмая

Солнце проникало даже сквозь плотно задёрнутые шторы. В комнате было душно – наверное, на улице совсем распогодилось. Ночная гроза принесла долгожданную прохладу, но часам к двенадцати дня солнце уже раскалило город в своей адовой печке. Ну и погодка! Надо включить кондиционер, выпить снотворное и попытаться заснуть. Он должен быть всегда в форме. Наступили трудные деньки, сейчас надо держать нос по ветру – не знаешь, что в следующий момент случится…

Накинув скользкий прохладный халат, Николай Ломакин щёлкнул кондиционером и, чуть-чуть отогнув штору на окне, выглянул на улицу. Да, жарит порядком, как в духовке, воздух дрожит, волнами поднимаясь от нагретого асфальта. Кажется, всё вроде бы тихо: в песочнице щебечут дети, дремлют на скамеечке пенсионеры, девочка-подросток гуляет с палевым догом. Его синяя «ауди» – конфетка в яркой обёртке – стоит в тени раскидистого тополя, и никто на нее не покушается. Наверное, угонщики думают – хозяин крутой, поймает – в гроб вгонит, на такого напороться – себе дороже.

Ох, скорее бы всё закончить и уехать отсюда… Надо рвать когти, пока ему самому их не вырвали. Ломакин улыбнулся – что за дурацкий каламбур пришел ему в голову! Еще рано удирать без оглядки, сначала надо подготовить запасной аэродром, а это не так просто… Никто, никто не знает о его планах, ни единый человек! Но близнецы, бдительные, как животные во время охоты, чуют спинным мозгом, где поджидает их ловушка. То, что он задумал, очень опасно. Очень!..

Еле слышное жужжание кондиционера успокаивало своей монотонностью. В воздухе повеяло свежестью – ох, хорошо! Ломакин лег на постель и прикрыл глаза ладонью. Черт, Копцев своим звонком разбудил его, теперь не заснуть… И что это он забеспокоился? Ему-то что?..

Нёс ахинею про какую-то кассету… О чем это он? Смешно даже думать, что Абалкина пришили из-за какой-то кассеты. Ерунда! Уж он-то, Ломакин, знает, какие дела крутились вокруг банка. Точнее, не знает, а имеет представление – знать что-либо об этом слишком опасно. Но он об этом ни-ни, все это его не касается. Господи, скорее бы закончить со всеми делами и слинять как можно дальше!.. А Абалкина было за что убирать… Да хотя бы из-за того непогашенного кредита, который он перевел на Запад, откусив себе солидный ломоть… А Инга? Она-то тут при чем? Кажется, у Копцева от расстройства все смешалось в голове – впечатлительный он очень. Если он будет так бегать, гоношиться, то может спугнуть близнецов, и тогда все планы самого Ломакина рухнут в одночасье. Надо намекнуть кое-кому, чтобы его осадили…

Николай взял трубку радиотелефона и набрал номер.

– Артур? – Голос его немного охрип – в такую жару это немудрено, постоянно приходится пить минералку со льдом, иначе изжаришься. – Кажется, Копцев что-то знает… Ну об этом, да… Он парень горячий, глупый, может наломать дров. Пусть ему намекнут, чтобы он не в свои дела не лез… Да-да, пусть его придержат чуток… Да нет! Я думаю, что просто после того, как немного поджарился, он боится всего… Да нет, не надо… Пооботрётся – сам всё поймет. И успокоится… Конечно, ерунда! Нет, он парень надежный, так, попервости ерзает. Ну, нормалёк… Будешь сегодня в «Обезьянах»?.. Я вечером заеду… Да, с этим… Ну пока…

Итак, кажется, он подстраховался. Пусть они творят что хотят, его дело сторона. Надо только выждать еще недельку, и все. Последнюю недельку! Деньги, которые уплатил ему этот грузин за «Красного петуха», пока лежат у Антошки Загорского. Пусть лежат, там их никто не тронет. Антон, кроме своих компьютеров, ничего не знает, ничего не видит – и слава богу. Настанет день, Ломакин заберет свои деньги, сядет на самолет – и ту-ту! Что-что, а лежать в гробу с музыкой, как Сашка, ему не улыбается.

Встав с кровати, Николай достал из шкафа строгий светлый костюм и начал одеваться. На сегодня у него запланированы кое-какие дела, а потом, к обеду, надо появиться в «Красном петухе», и пусть все думают, что он еще его хозяин. Ни в коем случае нельзя нарушать заведённый порядок. Пусть всё идет так, как шло в последний год.

Повязав галстук, Ломакин открыл дипломат, бросил в него толстую пачку долларов, перехваченную тесёмкой, небрежно прикрыл ее бумагами и, допив стакан минералки, вышел из квартиры. Сначала нужно заехать в «Monkeys», отдать деньги близнецам (это их доля прибыли в выручке ресторана), потом отвезти бумаги в налоговую, заехать в продуктовую фирму и заключить договор на поставку лососины. Исключительно хорошие продукты в «East food ltd.», солидная контора, никогда не подсовывают товар второй свежести. Наверное, потому, что там заправляет Слава Маленький. Не станет же он впаривать своему другу лежалый товар!

Впрочем, его это почти уже не касается. То-то заварится каша, когда он, Ломакин, в один прекрасный день исчезнет, а в ресторане появится новый хозяин, толстый грузин из Ростова! Вот будет рожа у этого грузина, когда к нему заявятся близнецы и потребуют свою долю! Пусть грызутся потом друг с другом – уже без него…

Он теперь только управляющий, таков его договор с новым владельцем, но пока все должны думать, что он по-прежнему хозяин. И поэтому вести себя он обязан как хозяин.

Бросив дипломат на заднее сиденье, Ломакин сел в машину и повернул ключ зажигания. Мотор завелся с полоборота. Все думают, что он эту машину купил, – xa-xa!.. Вот еще, станет он тратить такие бешеные бабки перед тем, как свалить за бугор! Он просто арендовал «ауди» в одной автомобильной конторе. Правда, это обходится ему недешево, зато возможные подозрения в том, что он намерен сбежать, если они, конечно, уже возникли у близнецов, должны исчезнуть… И квартира его уже продана, он доживает в ней последние дни. Да, за пыль в глаза приходится платить по тройному тарифу!

А близнецы, кажется, что-то уже заподозрили… Хитрые, черти! Подослали к нему рыжую девицу, длинноногую стерву с огромными глазищами. Ишь шпионка тоже мне! Так и зыркает, так и зыркает, как будто прожигает насквозь своим взглядом! Того и гляди вынюхает что-нибудь и доложит своим боссам. И тогда пощады не жди…

Что-то в ней есть смутно знакомое… Где-то он ее видел, что ли… Она работает официанткой только второй день, но такое впечатление, как будто в ресторане уже сто лет. В первый же день он ее увидел на кухне – трепалась с шеф-поваром, наверное, вытягивала из него сведения о нем. А вчера он видел, как эта девица выходила из кладовой, где хранились продукты. Ворует она их, что ли? Да не похоже… Он проверил, когда эта рыжая уходила домой, ее сумка была пуста. Маленькая дамская сумочка с обычным барахлом – помада, расческа, зеркало, противозачаточные таблетки. И диктофон. Сначала он подумал – плеер, но потом догадался – диктофон. И сразу всё понял…

Как уж тут не понять! Пожалуй, надо быть идиотом, чтобы не дойти до этого. Когда ему неделю назад позвонил Шурка и попросил взять на работу знакомую дамочку, оставшуюся на мели, он сразу заподозрил неладное. Заподозрил, но виду не подал. Пусть попробует что-нибудь разузнать – дело-то уже давно сделано!

Она намекнула одному из официантов, что была любовницей близнецов (интересно, которого из них? Или двоих сразу?). Такое заявление сразу прибавило ей весу среди персонала. Все официанты сразу поняли, что с этой особой лучше не ссориться, и стали перед ней лебезить – тьфу, противно-то как!

Где-то он ее все-таки видел… Но где?

Закончив с текущими делами, Ломакин приехал на Никитскую. В «Красный петух» он вошел со служебного входа – ресторан еще был закрыт. В темной прохладе сводчатых залов, оформленных под кабачок в стиле средневековой Франции, было чисто и тихо. Сегодня шеф-повар, Франсуа Бижу, настоящий француз из Дижона, приглашенный по контракту на три года, должен приготовить новое меню.

Каждый месяц меню ресторана обновлялось на девяносто процентов – в этом был залог того, что посетителям не надоест здесь бывать. В оставшиеся десять процентов входили те блюда, которые пользовались устойчивым спросом у клиентов и заказывались постоянно. Эту идею придумал сам Ломакин. И она уже около трех лет приносила ему неплохой доход.

За занавесью тяжёлого бордового бархата мелькнули рыжие волосы и белая наколка… А-а, следит за ним, стерва… Вынюхивает! Уж не собирается ли она докладывать близнецам, что он опаздывает на работу? Уж не должен ли он отчитываться перед ней, что делал все утро и где был?..

Кстати, белые чепчики, кружевные передники, платья с открытыми плечами и тяжёлые тупоносые башмаки – это тоже его идея. Франция в его ресторане должна быть настоящей, неподдельной. Он сам рисовал эскизы форменной одежды, проведя немало времени в залах Музея изобразительных искусств – изучал полотна мастеров во Французском зале.

Официантки с полуоткрытой грудью в средневековых платьях, официанты в пышных воротниках привлекали посетителей не меньше, чем сама французская кухня. Надо признать, этой рыжей стерве платье идет как никому другому, очень уж соблазнительны два розовых полушария, заключенные в тугой корсет платья! Неудивительно, если через месяц-другой ее сманит какой-нибудь толстосум, любитель подобных прелестей. Что ж, ему, Ломакину, это уже будет до лампочки!

По пути он заглянул на кухню. Франсуа Бижу, поджарый француз с тонкими веревочками усов, возился около огромной, размером с двуспальную кровать, плиты. Клубы белого ароматного пара сгущались под потолком. Николай повел носом. Да, он не раз убеждался, что Франсуа стоит тех денег, которые ему платят. Настоящий виртуоз плиты! Уже от одного запаха слюнки текут! Впрочем, это естественно, ведь он не завтракал сегодня, живот подводит от голода.

– Ну как, Франсуа? – спросил Ломакин, подходя к повару.

Тот обернулся, весело скаля белые крупные зубы под черными усами.

– Хорошо, шеф! Лососина просто великолепна! Как говорится по-русски – пальчики оближешь!

– Когда закончишь – сервируй и подай мне в кабинет. Насчет продуктов я уже договорился, завтра утром придет машина…

– Отлично, шеф, через полчаса всё будет готово!

«Прекрасно! Всё идет как всегда… Всё идет по плану», – думал Ломакин, направляясь в свой кабинет.

Мимоходом он проверил чистоту скатертей на столах, понюхал цветы в вазах – не пахнет ли гнилью, провел рукой по полировке рояля – нет ли на нем пыли. Всё было отлично. Скатерти белые, цветы свежие, рояль сиял лаковыми боками. Часа через три в «Красный петух» придет старый пианист и заиграет котильоны, экосезы, менуэты – всё будет изысканно, элегантно, стильно. А все-таки жалко, что его здесь скоро уже не будет! Жалко, что творение его рук достанется какому-то грузину, который придет на всё готовенькое. И как пить дать, первым делом в меню появится кислый шашлык, а потом вся утонченная французская атмосфера исчезнет, и «Красный петух» превратится в одну из тех кавказских забегаловок, которые в изобилии расплодились в последнее время.

Вздохнув, Ломакин вошел в свой прохладный кабинет. Испуская ароматный запах, на столе стояли прекрасно сервированные блюда – повар постарался на славу! Запотевшее вино охлаждалось в ведёрке со льдом, листок меню, только что отпечатанный, предупредительно покоился рядом.

Николай ослабил узел галстука, снял пиджак и аккуратно повесил его на спинку стула. Пора приступать к дегустации. Черт, как хочется есть! Ну, сейчас он по достоинству оценит искусство Франсуа Бижу!

Итак, что у нас сегодня… Лососина со спаржей, утка, фаршированная шампиньонами по-лангедокски, салат из лангустов «Гавр», консоме «Яблоки любви» (Consomme au Pommes D’Amour), морской налим в белом вине по-марсельски, розовый торт «Изабель» и так далее. Ко всему этому великолепию – белое и красное коллекционные вина. Нет, пить вино он сегодня не будет, разве что глоточек, чтобы оттенить специфический вкус рыбы.

Критически оглядев сервировку блюд, Николай выписал на листочек рекомендации повару по оформлению – слишком много красного цвета в сервировке – и принялся за еду. Всё было просто прекрасно, но особенно восхитительной ему показалась утка по-лангедокски. Отличный тонкий вкус, великолепный аромат, удачно подобраны специи – они отменно оттеняют вкусовой букет. Надо сказать официантам, чтобы они рекомендовали к утке красное «Шато де роз» восемьдесят седьмого года. Прекрасное дополнение!

Ломакин вышел на кухню, чтобы лично поблагодарить повара:

– Все просто чудесно, Франсуа. Утка – божественна, верх кулинарного искусства.

Польщенный повар расплылся в улыбке:

– Благодарю, хозяин.

Вернувшись в кабинет, Ломакин достал бумаги. Надо проверить бухгалтерию, чтобы новому хозяину ресторан достался в полном ажуре. А остальное – не его забота…