Текст книги "Не зачёркнуто Памятью"

В 1943 году нас, самых младших, а мне только 16 исполнилось, погнали в Германию. Мы тогда еще не знали, что наши наступают и скоро придет освобождение. Убежать было невозможно, поэтому никто не убегал, понимали, что никого не оставят в живых.

28 мая нас пригнали в районный городок – Глухов, до войны там был городок танковых частей. Фашисты туда со всего района под колючую проволоку сгоняли молодежь. До нас в 1941 году там были военнопленные, а в 1943 году мы стали обитателями подвалов городка. Спустя неделю нас через строй немцев с собаками загнали в теплушки. Родителей близко не подпускали, но я все-таки успела в толпе увидеть маму. Она стояла вся черная.

Везли нас в Германию две недели, и все это время мы ревели. Поезда останавливались в степи, чтобы мы смогли справить свою нужду под вагонами, нас дальше и не пускали. Кормили консервами, и то по чуть-чуть.

Привезли нас в г. Эссен. Поселили в бараки. Вокруг все было разбомблено, американцы сильно бомбили. Бараки дощатые были, внутри двухъярусные нары из досок. Кормили нас капустными листьями, да еще иногда брюкву давали, все это рано утром и поздно вечером. Работали мы на металлургическом заводе. Стены высокие, краны ходят, огонь горит. Я была между всеми меньше всех, маленькая, худенькая. Надеть на ноги нечего было, и я ходила босиком. Вот я босиком и подметала металлургическую стружку и относила ее на свалку.

Спустя 1,5 месяца нам с девочкой удалось бежать. Началась сильная бомбежка, мы укрылись в подвале дома, которого уже почти не было. Стало чуть тише, мы выглянули, бараки наши полыхали, проволока разорвана, ворота нараспашку, кругом все горит, сыплется. Выползли мы с ней тихонечко и пошли. Долго шли, вышли на окраину города, оглянулись, а там – дым, пламя, раненые мечутся. К вечеру вышли на скошенную полянку, нарвали колосков, ошелушили их, поели и с тем заснули, а ночью холоднющие были, а утром двинулись дальше.

Дорога шла мимо леска, в Германии не лес, а небольшие перелески. Девочка не захотела пойти по этому леску, испугалась, что собьемся с дороги и домой не попадем, шли-то ведь на восток, к своим. Ну, вышли мы с ней на дорогу, а навстречу полицай. И закончилась на этом наша дорога домой. Привел он нас прямо в тюрьму. Нас – по разным комнатам, осталась я одна среди незнакомых девчат, они уже давно в этой тюрьме жили, их отсюда на работу водили. Попала я туда во время обеда, каждой принесли по одной большой картофелине, а я такая голодная была, есть хотелось жутко. Забилась я в уголок, и в слезы. Сели вокруг меня девчата, стали успокаивать. Тут открывается дверь, и меня зовут на выход. Отвез меня полицай на ферму к молодой хозяйке. Первое, что она меня спросила: как меня зовут? Дала она мне воды, я вымылась, переоделась. Захожу, а на столе огромная чашка картошки с капустой. Если бы не стыдно было, я бы все съела, но как я могу! А есть хочется, чуть-чуть к еде прикоснулась и больше не стала. Так я и осталась в этой семье. Я занималась домом: уборка, стирка, работа в поле. Тут давали кушать. Утром подъем в 6 утра и весь день в работе: сел, поел и за работу, и так до семи вечера. Попытались меня отправить корову доить, но силенок у меня не хватило, и меня вернули в дом.

Нас было восемь человек работников: поляк, два француза, два русских, немка и я. За год я повзрослела, выучила немецкий язык, делала все бегом, боялась, что отправят назад, в лагерь.

9 мая 1945 года в город вошли американцы, и мы все-таки решили идти домой. Вот так: от лагеря до лагеря и дошли до Эльбы. Впервые я там видела негров. Вы не представляете, какими были красивыми наши советские офицеры! Они среди американцев, французов, англичан выделялись особенной выправкой!

В Юргу я приехала недавно, в 1997 году, после смерти мужа, а до этого мы с ним жили 35 лет в Казахстане. В Юрге живут мои сыновья, внуки. Жизнь прожита, она разной была: и горькой, и страшной, и хорошей, всего понемножку.

Беккер Оскар Генрихович, бывший узник трудовой армии на территории Германии, тоже вспоминает о тех страшных скитаниях по дорогам и весям родного края и других стран.

Я родился в июле 1938 года в Одесской области. К началу войны мне еще не было и трех лет. И почти сразу же мы оказались на оккупированной территории. А потом нас погнали. В нашей группе было 17 человек, среди них я с мамой. Хлебнули мы всего: и с телеги скидывали, и с теплушек выталкивали, и с машины сбрасывали, и все на землю. Терпели, чтобы не погибнуть. Страшно было, когда самолеты бомбили. Старшие говорили, что за сутки тысячу вылетов было. Лежали, не шевелились. У нас был руководитель – полковник медицинской службы. Он нам постоянно твердил, чтобы мы были осторожными, под ноги смотрели, мин-то натыкано видимо-невидимо было. У нас на глазах медсестра на одной из них подорвалась.

После очередной бомбежки, а мы прятались в полуразрушенном доме из трех комнат, я был весь изранен стеклом, ползали от одной стены к другой, чтобы не погибнуть от осколков разорвавшейся бомбы. А я еще всю ночь не спал, будил взрослых, если слышал гул самолетов, и мы переползали с места на место. В последний раз мы только успели перебежать и… взрыв! Не переползли бы, не выжили бы, погибли бы все. А самое интересное было: часы на одной стене висели, кончился этот кошмар: дым, взрывы, осколки, огонь, а эти часы висят себе на стене и тикают! Выползли мы из этих комнат, когда чуть-чуть все затихло, а я весь в крови, все руки и ноги стеклом иссечены. Перемотала меня медсестра, а у меня даже сил плакать не было, глаза слипались от бессонной ночи, и отползла в сторону. Взрыв, и все…

Погнали нас дальше, это было в Бухаресте. На вокзале мы груду тел увидели, вперемешку детей и взрослых, кто это был, можно было узнать только по низу или верху тела в клочья были разорваны. В тот день Пасха была, и люди ехали на праздник: дети с куличами, с подарками, взрослые тоже одеты празднично. И в одно мгновение все это превратилось в кровавое месиво. Кровь ручьем текла, как у нас, когда снег тает, вода по Московской течет, так у нас там то же самое было, только ручей кровавый был. Мать глаза мне рукой прикрыла, чтобы я этого ужаса не видел. В этот день мне 5 лет исполнилось.

Погнали нас в лесок, чтобы хоть немного укрыться да дух перевести, отсиделись и дальше.

В чистом поле мы лежали, не двигались, любое шевеление – смерть. Самолеты летали низко, лицо летчика можно было разглядеть. Мама глаза мне прикроет и шепчет, чтобы я не шевелился, вот так и лежали, пока они не улетали. А потом дальше и дальше по кругу.

В 1945 году нас освободили и сразу же в теплушку, и в Молотовскую область, Соликамский район, г. Бобруйск, сейчас это Пермская область.

В 1951 году я приехал в Юргу и уже 50 лет живу здесь. Тридцать семь лет работал в тресте, строил дома, там же встретил свою жену, вот уже полвека вместе.

Все вышесказанное показывает, что мирное население, как и попавшие в плен военнослужащие, оказалось в неимоверно тяжелом положении. В условиях объявленной «тотальной войны» и в соответствии со своими взглядами и понятиями нацисты осуществляли жестокую политику террора против всех, независимо от их национальности.

P. S.

К сожалению, собственноручные рукописи воспоминаний этих людей, прошедших ужасы фашистских застенков и советских фильтрационных зон, были уничтожены. При увольнении меня с работы в должности педагога дополнительного образования, руководителя школьного музея по сокращению штатов музейные экспонаты, по приказу директора школы, были вынесены из комнаты, где раньше размещался школьный музей. Комната та была бывшим холодильником для школьной столовой, ничего не скажешь – «достойное место» для хранения музейных экспонатов. Да и для новой комнаты музея подобрали тоже ну очень «достойное место» – комнату в школьном подвале.

Школу строили в 1956 году, и, естественно, было отведено место для бомбоубежища в подвале школы под землей. Сейчас в этих комнатах работают раздевалка для малышей и для старших ребят, качалка для учеников военно-профильных классов, хранится документация-журналы успеваемости разных годов, личные дела педагогов за последние 25 лет. Вот в одной из таких комнат бывшего бомбоубежища было решено разместить музей.

Я прекрасно знала, что из себя представляет комната, предназначенная для музея: пол местами прогнил, никакой вентиляции, обшарпанные стены и окна, почти полностью засыпанные землей.

Меня в комнату не пустили, ссылаясь на то, что там ведутся ремонтные работы. Все музейные экспонаты, среди которых были уникальные вещи: собственноручные рукописные воспоминания, поисковые задания классам и отчеты по этим заданиям, летописи разных школьных лет, личные вещи участников Великой Отечественной войны, – были сложены на подоконники. Как они там лежали, я могу только предположить! А в результате – многие работы были просто уничтожены дождями, в течение лета шли дожди, и не факт, что окна в подвале на это время закрывались.

Как к такому относиться? С презрением к тем, кто таким образом относится к той святой истории нашего государства, о которой так много трещат на всех углах! И я с большой долей уверенности могу сказать, что в канун 75-летия Великой Победы все отчитаются об успешном военно-патриотическом воспитании подрастающего поколения.

А я себя ругаю, что, уходя из школы, не забрала эти ценные рукописи. И вину за уничтожение этих бесценных документов я с себя не снимаю.

Глава 3. Совсем не простая история семьи Сапожник

А эта история написана от имени Исаака Шмулевича Сапожника. В один из дней, после того, как наша работа о детях – узниках концлагерей была опубликована в местной прессе и все участники этой исследовательской работы были награждены медалью Союза славянских журналистов «Сыны Отечества», у меня дома раздался звонок, и смущенный мужской голос спросил, могу ли я рассказать о письмах, которые долгое время хранились дома, на антресолях. Письма эти оказались весточкой из далеких 30-40-х годов XX столетия, тех годов, когда разгоралось пламя самой страшной и кровопролитной Второй мировой войны.

Когда Исаак Шмулевич, это он мне звонил, бережно достал сверток и очень осторожно развернул его, я ахнула! Передо мной лежали письма из гетто Лодзи! Все они были датированы 1939-1942 годами! Письма прекрасно сохранились, на них отчетливо видна гербовая печать фашистской Германии со свастикой. Все письма были написаны на немецком и польском языках. Было очень интересно узнать, что в этих письмах написано. Но ни Исаак Шмулевич, ни я не знаем этих языков. И у меня возникла идея попытаться перевести несколько писем, обратившись за помощью к учителю английского языка той школы, где училась моя дочка.

Протасова Нина Ивановна с удовольствием согласилась нам помочь. Но об этом я расскажу чуть позже.

А пока вернемся к Исааку Шмулевичу. Волнуясь, он рассказал непростую историю простой польской еврейской семьи.

Вот эта история.

Я, Сапожник Исаак Шмулевич, хочу рассказать об отдельных эпизодах из непростой жизни моих родителей, их братьев и сестер. Надеюсь, что таким образом продлится Память о них, и не исчезнет она с моим уходом, и останется в памяти людей, прочитавших эти записи. Заранее хочу сказать, что, к большому сожалению, мама и папа мало говорили с нами (имею в виду себя и мою сестру) об их молодых годах, о семьях, где они родились и росли. Поэтому все, что я постараюсь здесь рассказать, будет носить отрывочный характер. Но думаю, что даже отдельные факты из их жизни дадут представление об их устремлениях и мечтах о новой жизни, о том непростом времени, где было много хорошего и плохого, радостей и горестей, как, впрочем, и в жизни любого поколения.

Итак, мои родители родились в Польше. На этой фотографии, которая была сделана в 1939 году в городе Лодзь, они стоят в центре, на стульчике сидит бабушка Идесс, справа от нее стоит Цирл, старшая мамина сестра, рядом с ней Шимек – брат, в центре, как я уже говорил, мои будущие родители и Мотя, муж Цирл.

Это последняя фотография, сделанная перед захватом Польши фашистскими войсками. Что случилось потом с каждым из них, я расскажу чуть позже, а пока я хочу вернуться к родителям.

Папа, Сапожник Шмуль Иехелевич, родился в 1915 году в Бельцк-Подляцком (какое-то время этот город принадлежал Западной Украине). В семье папы было еще два брата, а вот о родителях папы я ничего, к сожалению, не знаю.

Мама, Вайнгартен Хая-Сура Ицковна, родилась в 1913 году в Польше. О ее семье я знаю чуть больше и поэтому могу рассказать о ней. Отец мамы был ткачом-частником. Дома у них стоял старый ткацкий станок, и мой дед занимался изготовлением ткани.

Бабка, ее звали Идесс, воспитывала детей, которых по сегодняшним временам было немало. Кроме мамы было еще три сестры – Цирл, Стефа и Франя, и брат Шимек.

Папа учился в польской школе, неплохо закончил 7 классов. После окончания школы пошел работать в типографию города Лодзь, наборщиком. Вступил в еврейскую Коммунистическую партию Бунда. Этот выбор сыграл огромную роль в его судьбе, а также его брата Зельмана и моей мамы.

В сентябре 1939 года мой отец, как и все солдаты Польской армии, был на передовой, участвовал в первых тяжелейших боях против фашистских захватчиков. Как известно, Польская армия в ходе этих боев потерпела сокрушительное поражение и была почти полностью уничтожена. Многие солдаты были убиты или попали в плен, кому удалось вырваться из этого огненного котла, тот в одиночку добирался до дома. В число таких одиночек попал и мой папа. Он был легко ранен и решил пробираться в Лодзь, к семье, чтобы там найти мою маму. Они уже к этому времени были знакомы.

Смешаться с гражданским населением было непросто, т. к. по обычаям того времени солдаты Польской армии были острижены наголо и выделялись в толпе. На этой фотографии как раз мой папа снят в форме солдата Польской армии. Он благополучно добрался до дома и встретился с мамой. По рассказам моих родителей, нацисты очень часто проводили обыски и облавы. Во время этих карательных операций отца прятали под пышную перину на кровати, что не раз спасало ему жизнь.

В первые месяцы оккупации фашисты не особо притесняли евреев и поэтому они более-менее свободно передвигались по улицам, не зная о том, какая судьба их ждет в дальнейшем. Не избежала облав и моя мама. Она была схвачена на улице, и как многих других горожан, среди которых были и евреи, и поляки, ее отправили мыть окна в какое-то учреждение. Что должно было с ними произойти дальше, можно догадаться. Но судьба была благосклонна к маме. Неожиданно к ней подошел пожилой немец и, стараясь не привлекать внимания окружающих, вывел маму из здания на улицу и отпустил ее на все четыре стороны. Это и спасло ее от гибели.

Как я говорил выше, мои родители придерживались левых взглядов, хотя мама так и не вступила ни в одну из партий, и поэтому желание перебраться в Советский Союз было у них велико. К ним присоединились младший брат мамы Шимон и средний брат отца – Зельман. Вчетвером они решили перебраться в СССР. Просился с ними и младший брат отца – Янек, но ему было только 14 лет, и поэтому взрослые решили, что для подростка путь в Советский Союз будет очень тяжел, и он остался в Польше. Впоследствии все об этом горько пожалели. Янека схватили фашисты, т. к. он был евреем, и чуть позже сожгли в печах одного из концлагерей.

Мои родители более-менее благополучно добрались до границы с Советским Союзом. С ними были и мои дяди – Шимон и Зельман. Таких беженцев было достаточно много, и поэтому они наняли проводника, предварительно заплатив ему за нелегальный переход через границу. Им очень повезло. Начальник заставы, на территорию которой перешли ночью мои родные, оказался очень порядочным человеком. Он не обвинил их в шпионаже в пользу фашистской Германии, как в то время было достаточно часто с беженцами с той стороны, а это грозило либо расстрелом, либо Сиблагом, что и случилось с людьми, с которыми я познакомился в 1996 году. В настоящее время эти люди проживают в Австралии, в Мельбурне. Они точно так же, как и мои родители, нелегально перешли границу Польши с Советским Союзом. Но они были менее удачливы и были отправлены в один из сибирских лагерей.

Освободили их только в 1956 году. А моих родных отправили в лагерь для перемещенных лиц. Пробыв определенное время в этом лагере и получив документы, они стали полноправными гражданами Советского Союза. В стране они нашли то, на что они рассчитывали: защиту и приют. В 1943 году мой отец приехал в Юргу. К тому времени здесь был построен и начал выпускать военную продукцию машзавод. Папу прислали на несколько месяцев сюда в командировку, чтобы научить молодых рабочих, которые были набраны на работу из близлежащих деревень и, естественно, вообще понятия не имели ни о геометрии, ни о тригонометрии, делать сверхточную продукцию для фронта. Как потом оказалось, это обучение стало длиною в целую жизнь.

Судьбы родных, оставшихся в Польше, – трагичны. Про Янека я уже писал. Стефа и Цирл попали в Освенцим. Стефу освободили американцы. Она вышла замуж за французского еврея, и до 1948 года они жили во Франции, а затем эмигрировали в Австралию, где прожили долгую и счастливую жизнь. Вырастили детей. Один из них – профессор медицины. Второй тоже отменный доктор.

Цирл не дожила в Освенциме до освобождения 2 недели. Ее сожгли в печах лагеря. Была у мамы еще одна сестра – Франя. Со слов друзей и знакомых, кто выжил, она попала в Варшавское гетто и погибла там во время восстания.

Мои бабушка и дедушка со стороны мамы были отправлены фашистами в гетто города Лодзь, где погибли от голода. О судьбе родителей моего отца мне ничего не известно.

А это письма, которые посылали в Молотов моим родителям родные и друзья из оккупированной Польши.

Все письма датированы 1939-1941 годами. В первое время фашисты, пока не напали на Советский Союз, разрешали вести переписку с родственниками и получать от них посылки. Обратите внимание, что на лицевой стороне открытки стоит гербовая печать фашистской Германии со свастикой.

Эта печать здесь хорошо видна. Все письма написаны на польском и немецком языках. Их более 50 штук. Долгое время к ним никто не прикасался. И вот настало время прочитать, что там написано.

Благодаря Нине Ивановне Протасовой мы узнали, что все письма содержат приветы родственникам, проживающим в Советском Союзе, здесь же – описание повседневной жизни в оккупированной фашистами Польше, об изменениях, происходящих ежедневно, о том, что пока живы, о друзьях и их семьях, грусть от расставания и надежда на скорую встречу. И, конечно же, вопросы к родным: как им живется на новой родине, как складываются взаимоотношения с людьми, окружающими их, нет ли проблем со здоровьем и питанием, и вообще, что они чувствуют вдалеке от родных и близких людей?

Никто из писавших даже не подозревал о том, что эти письма спустя много лет станут свидетелями страшной трагедии большой и дружной еврейской семьи Сапожник. В живых остались только мама, Вайнгартен Хая-Сура Ицковна, папа, Сапожник Шмуль Иехелевич, младший брат мамы Шимон и средний брат отца – Зельман.

Глава 4. Последняя, требующая продолжения…

Так что же это было? Массовое безумие? Страх перед будущим? Или что-то еще?! Как это все понять, объяснить и жить с этим? Испытавшие адские муки, выдержавшие самые страшные пытки, перенесшие нечеловеческие страдания, видевшие все собственными глазами, присутствовавшие при совершении ужасов, которым нет названия, сегодня они еще могут рассказать. Время неумолимо. Еще пятьдесят лет, и не останется никого из них. Свидетелей не останется…

История не знает сослагательного наклонения, и она не может рассматриваться лишь сквозь гибель и страдания миллионов людей. Не зря говорят: дни жизни не те, что прошли, а те, что запомнились. Мы надолго запомним наши встречи и работу над книгой.

Мы смотрели на этих милых, тихих старичков, веря и не веря их рассказам, потому что нормальной человек не может нормально воспринимать все то, о чем они рассказывали. Мы живы благодаря им, потому что они выстояли и победили.

Над Бабьим Яром…

Не так часто можно услышать и прочитать о трагедии, произошедшей с еврейским народом в годы Второй мировой войны, о Холокосте. Казалось бы, в нашей многонациональной стране эта тема, наравне с другими, должна была бы занять ведущее место в воспитании толерантной личности, о которой в последнее время так много говорят и приводят примеры из различных государственных образований: деревень, городов, а иногда даже из областей, об идеальном сосуществовании в данном субъекте нашего государства людей разных национальностей.

Конечно, все это очень правильно, все это нужно и необходимо, но каждый вечер большинство из нас, просматривая на всех возможных каналах программы новостей, вздрагивает от очередного сюжета об убийстве человека другого цвета кожи и отличного вероисповедования. А уж о преследованиях на бытовом уровне говорить не приходится, это наш обычный суетный образ жизни.

Почему я выбрала именно эту тему и почему я так хочу, чтобы об этой трагедии знали не только люди еврейской национальности? Мои предки из Хохломы, из самого сердца России, и, казалось бы, чего ради я стала бы говорить о Холокосте, а почему не обратила внимания на геноцид армянского народа, насильственную депортацию немцев Поволжья в 1941-1943 гг. или же чеченцев сюда, к нам, в Сибирь и в Казахстан, в 1944 году, о штрафе и еще о многом другом, о чем как-то не принято говорить в нашем государстве много и часто?! Ведь это тоже огромные черные пятна и дыры в истории нашей многонациональной державы.

Запретный плод, как известно, вкусен, и поэтому мне очень захотелось вкусить этого запрета. Знакомясь с этими людьми, а в нашем городе живет и работает большое количество замечательных врачей, учителей, инженеров, работников градообразующего предприятия, я обратила внимание на то отношение, на те чувства, которые испытывают они, говоря о потрясающей истории своего народа, о традициях, которые поддерживаются в их семьях. Мне посчастливилось побывать на церемонии Дня трепета. Это День памяти о 6 миллионах евреях, сожженных в пламени в годы Второй мировой войны. Честно скажу, что меня до глубины души потрясла искренность рассказов тех, чьи родители, бабушки и дедушки, близкие родственники были расстреляны в Бабьем Яру.

А еще были рассказы о том, что люди разных национальностей, рискуя собственной жизнью, укрывали тех, кто спустя несколько часов по телам умирающих близких и родных сумел выползти на поверхность расстрельных рвов и попросил укрыть их от верной гибели. Как их, «жидов», да простят мне этот термин, приняли здесь, в нашем тогда еще не существующем на карте городе. Как спасал от голода и холода в нашем промозглом месте молодых немцев, русских, украинцев, белорусов, чеченцев еврей М. И. Райкин, брат известного и любимого артиста А. И. Райкина.

Почти 25 лет я работаю в школе, бывала и сама проводила за это время разные показушные и не очень мероприятия, посвященные различным датам нашего государства, куда сгонялись десятки, для массовости, не желающих слушать и не понимающих, зачем их сюда притащили, молодых людей. Да простит меня старшее поколение, я с великим уважением отношусь к их действительно беспрецедентному подвигу во имя будущего, но то, что я на протяжении многих лет слышу от них, порой напоминает низкокачественную пародию на ту действительность, которая окружала их в их время. За много лет я ни разу от этих людей не услышала, что было мучительно страшно убивать, что молили Бога, чтобы только не на передовую, бежали с фронта, потому что здесь, в тылу, от непомерного труда и голодухи погибали близкие и родные люди, что в блокадном Ленинграде люди едят друг друга и от этого сходят с ума, а в нашем городе достаточно тех, кто пережил все это!!!

Впервые мы и наши воспитанники услышали жуткую правду о концлагерях и детях, которые там находились, когда появилась идея написать книгу «Между адом и… адом». Плакали и мы, взрослые люди, и они, наши дети, и старики, прошедшие весь ужас Освенцима, Маутхаузена и других многочисленных концлагерей, щедро разбросанных на огромной временно оккупированной территории не только Советского Союза, но и Западной Европы.

Плакали навзрыд, утирали слезы ладошкой, потому что слышать то, что слышали мы в скорбной тишине, и воспринимать все услышанное человеку с нормальной психикой невозможно. Вот тогда в глазах наших «неуправляемых» детей я впервые увидела то, что увидела у моих друзей на церемонии Йом-ха-Шоа, – осмысленное понимание, о чем говорится, потрясение и искреннее уважение к этим людям. А еще впервые у этих неподдающихся воспитанию, в принятом у нас понимании, ребят в глазах стоял вопрос: за что и почему?

Так вот, «Раздумья о Холокосте» – это лишь моя попытка ответить на эти вопросы и о том, как же могло так случиться и в чем виноваты люди еврейской национальности перед человеческой цивилизацией. Почему же, по прошествии 60 лет, человечество отрицает сам факт Холокоста. За что евреев так ненавидят, и к чему может привести эта ненависть. Почему я, русская, порой подвергаюсь оскорблениям со стороны своих же русских только за то, что имею свое собственное мнение по поводу межнациональных отношений в нашем городе, осмелилась успешно учиться в Открытом университете Израиля и не скрываю своей симпатии к истории этого народа и тем людям еврейской национальности, с которыми я имею честь общаться.