Текст книги "Сборник статей. Выпуск 2"

Люли-люли

О том, что санскрит – язык древнеиндийской культуры – был принесен на территорию Индостана арьями с их далекой приполярной Восточноевропейской прародины писал еще в ХVIII веке академии Жан Сильвен Байи. Он отмечал в своих знаменитых письмах Вольтеру, что: «Вполне может случиться, что о принесшем просвещение чужеземном народе не осталось никаких следов, прежде всего, у народа, который безмолвствует, ничего не записывая. Наставники умирают, ученики же оказываются неблагодарными: примерами забвения совершенных благодеяний пестрит история всякой страны и всякого рода людского… Но я поступил бы несправедливо в данном случае, говоря, будто в Индии не осталось никаких следов сего великого события. Сии следы слишком отчетливы, чтобы их не заметить. До нас дошел чудный памятник от чужеземных учителей, в виде привитой философии и наставлений, воспринятых в Индии без какого-либо последующего развития оных. Это – санскрит, тот ученый язык, что был оставлен теми, кто говорил на нем с народом, который его более не разумеет».

Соотечественник Ж. С. Байи маркиз Сент-Ив Д Альвейдр в начале ХХ века называет санскрит языком «патриархов белой расы Северного полюса» и «европейским языком патриархов, матерью наших интеллектов». Еще в 50-х годах ХХ века выдающийся индийский санскритолог Р. Санкритьяяна ввел в научный оборот термин «индо-славы», а профессор Д.П.Шастри в 1964 году заявил: «Если бы меня спросили, какие два языка мира более всего похожи друг на друга, я ответил бы без всяких колебаний: русский и санскрит». О многочисленных схождениях в современном русском языке и санскрите неоднократно писала Н. Р. Гусева.

В моей книге «Золотая нить» приведены примеры аналогов в севернорусских диалектах и классическом санскрите, а также названия рек России, которые объяснимы только через санскрит.

Исходя из вышесказанного, имеет смысл вспомнить, что в русских обрядовых песнях довольно часто встречается такой припев как «люли-люли», «лёли-лёли», «лели-лели».

Обращаясь к санскриту, мы узнаем, что «li» значит буквально «прикасаться, ласкаться, липнуть, опускаться, садиться, таять, плавиться, растворяться». Отсюда и «lila» – «игра, забава, красота». В индуистской традиции «любовные игры Кришны и очарованных им пастушек» так и называются «lila». Здесь же «lul (lolati) значит «двигаться туда и сюда, метаться, шевелиться, волноваться, колыхаться, исчезать». Но в этом же ряду есть слово «lulita», имеющее те же самые значения – «метаться, шевелиться, волноваться, колыхаться». «Lulita» и Лилит – не слишком ли похоже и по звучанию и по смыслу. Да и народная этимология, связывающая имя Лилит с еврейским lul – «ночь», судя по-всему, близка к истине. Ведь ночь время lulita – или lul (двигаться туда и сюда, метаться, колыхаться и т.д.), т.е. плотской любви. Во всяком случае, в «Законах Ману» (текст 175) прямо говорится, что «дваждырожденный мужчина, вступивший в связь (половую) … в дневное время, для искупления греха должен полностью омыться в одежде.

Это, во-первых. А во-вторых: вспомним, что Лилит связана с детьми, т.е. с теми, кого по закону зачинают ночью. Она их дает, но она же может их и отнять. Ведь это владычица Жизни и Смерти, Великая Мать матриархата. Может быть поэтому на Руси издревле (да и в наши дни), укладывая спать, маленьких детей качали в люльке (lul), припевая «люли-люли».

Ведь сон это промежуточное состояние между жизнью и смертью. Люлька «двигается туда и сюда, колыхается, колеблется», а ребенок «погружается» в ночь, в сон, чтобы утром вновь вернуться в этот мир.

Таким образом, выстраивается тесная связь трех этнических традиций: русской, индийской и древнееврейской, где сохраняется общий блок представлений, связанных с термином «lul, lulita».

В древнеиндийской традиции (санскрите) это термин, обозначающий понятия «двигаться туда и сюда, метаться, шевелиться, колыхаться, исчезать». Кроме того, и это очень важно, – деятельное начало Брахмы – шакти – называется «lolita» или «lulita» и представляет собой «женское» начало Вселенной. В древнееврейской – Лилит имя «ночной Богини», символом которой была Сова.

В шумеро-вавилонских текстах Лилит – «Святая Властительница», «Великая Мать и Праматерь», дающая и отнимающая жизнь. С ней также соотносится хетто-хуритская богиня любви и плодородия, хтоническая, соединяющая в себе мужское и женское начала Шавушка (Шовушка – Совушка).

И, наконец, в русской традиции это слово «люлька» – детская колыбель и припев «люли-люли», «лели-лели», присущий как колыбельным, так и календарным обрядовым песням.

Все это, вместе взятое, свидетельствует о том, что у названных выше традиций один исток, а, следовательно, и одна Прародина – Север Восточной Европы – Приполярье. И время рождения этой единой традиции уходит в глубины тысячелетий.

Материнский переворот в истории

Вопрос о том, что заставило ветхозаветную традицию превратить Лилит из Великой Богини и Всематери в кровожадного демона, злого духа, похищающего новорожденных и пьющего их кровь, наводящего порчу на беременных женщин и насилующего спящих мужчин, чтобы родить от них детей, остается открытым. Быть может, ответ кроется в легенде о Каине и Авеле – земледельце и пастухе и их антогонизме, закончившимся убийством Авеля – «пастыря овец». Не слишком ли это похоже на раскол в индо-иранском единстве, когда взаимная ненависть привела к тому, что даже общие до того боги были превращены в демонов. «Асуры» древности – светозарные и благостные, стали в древнеиндийской мифологии символами зла, а в древнеиранской – добра. «Дэвы» – демоны древнеиранской мифологии, в древнеиндийской были божествами. Но раньше все было единым. И об этом свидетельствует русский язык. Мы до сих пор кричим «Ура!», призывая свет. А в русских деревнях девушку по-прежнему могут назвать «девка», что аналогично «древнеиндийскому (санскритскому) «девика» (daivika) – «божественная, или даже «дева» – (daiva) «божество, божественность, рок, судьба, удел».

Здесь уместно вспомнить вновь греческую мифологию, в которой есть пастух Лилай или Лилий, «почитавший из всех богов одну Селену (т. е. Луну – Богиню ночи) и отправлявший ее ночной культ. Боги наслали на него двух львов, которые растерзали его, но Селена превратила Лилия в гору». Глухим отзвуком древнего материнского культа звучит имя этого «пастуха». И два льва здесь тоже уместны. Ведь на шумерском изображении Лилит (нач. II тыс. до н.э.) с совиными крыльями и лапами, и двумя совами по сторонам, она стоит на двух львах. И гора, в которую превратился пастух Лилай (или Лилий), тоже символ и воплощение Великой Матери матриархата.

Где проходит этот рубеж взаимного неприятия, и власть Матери-Земли заменяется на верховенство Патриарха-Пастыря, сказать трудно. Но страх перед свободой и независимостью женщины зафиксирован уже в «Законах Ману» гласящих: «Ни днем, ни ночью мужчины не должны позволять женщинам быть независимыми и свободными в своих действиях: склонные к мирским наслаждениям женщины всегда должны находиться под контролем мужчин. В детстве девушка находится под защитой отца, в молодости – под защитой мужа, в старости – под защитой сына, но никогда она не должна быть предоставлена сама себе, другими словами, женщина не должна иметь независимость. А ведь все разные ипостаси древней Богини Матери, будь то аккадская Иштар, шумерская Инанна, Лилит, древнегреческие Гея, Гера, Афродита, Афина и т.д., отличало одно главное качество – независимость. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в патриархальном обществе Лилит превратилась в злого демона.

Возвращаясь к санскриту, отметим, что среди множества аналогов русским словам, безусловный интерес представляют санскритские термины родства.

Правда, не всегда можно найти прямое одинаково в русском и санскрите. Но углубляясь в смысл, понимаешь, что речь, в сущности, идет об одном и том же так на санскрите «папу» – «защитник», но разве не должен «папа» быть защитником своих детей. «Сваха» на санскрите – возглас, издаваемый при разжигании нового огня. И имя супруги бога Агни (Огня). Но разве наша «сваха» не разжигает новые семейные очаги, соединяя невесту с женихом. Кстати, слово «невеста» тоже есть в санскрите («nivesta») и значит оно «оболочка, упаковка, футляр, покрышка», а слово «nivesaya» – «успокаивать, женить». В этом, достаточно обширном ряду, почему-то отсутствует звучаний приближенно к русскому термину «тёща». Но зная, как он звучит в русском языке, попробуем найти аналог в санскрите. Оказывается он есть – «tesu». И значит этот термин буквально следующее: 1) тот, та, то, 2) этот, эта, это, 3) он, она, оно. То есть ВСЁ!

Ведь действительно Земля – Великая Праматерь ВСЕГО, что на ней есть. Тот, та, то, этот, эта, это, он, она, оно – все рождено ею и все возвращается в нее.

Вот вам и Масленица – «Красная Гора» Велесовой книги. Великий древний праздник, посвященный Матери – Земле, Вечному Вселенскому материнскому началу, чье пробуждение праздновалось в день весеннего равноденствия – 22 марта. Просыпаясь целый месяц (с 21 февраля по ночь с 21 на 22 марта), она пробуждалась окончательно, чтобы порождать всё живое. И её просили о приплоде скота, о здоровом потомстве, о богатом урожае. Просили, катаясь на роскошно украшенных конях, чьей хозяйкой она была – «Владычица коней». Просили, скатываясь на прялках с посвященных ей ледяных гор. И здесь уместно вспомнить деревянный фетиш древнегреческой Геры, представлявший собой прялкообразную деревянную резную доску, стоявшую в храме Геры на острове Самос. Отметим также, что такая же резная доска была символом Великой Богини Матери жителей Гиндукуша (Афганистан),как считает ряд исследователей – потомков первой волны индоевропейцев на Азиатском субконтиненте.

Тёща – Пряха

В русской традиции с горы на Масленицу съезжали именно женщины, девушки и девочки на прялках, держа в кармане передника блин. А ведь прялка в русской обрядовой практике была отнюдь не простым инструментом для получения нити. Она была воплощением Древа жизни, с которым непосредственно связана Богиня – Праматерь. Это древо несло на своих ветвях Вечное Время – прошлое, настоящее и будущее.

Прялка была намогильным памятником и соединяла мир живых и мир ушедших на тот свет, предков и потомков. Будучи воплощением изначального божества, соединяющего в себе и женское, и мужское начало, прялка была символом плодородия и способствовала увеличению плодородия всего, живущего на Земле. Да и нити, получаемые на прялке не так уж просты. Само это слово niti в санскрите значит буквально «правильное поведение, жизненная мудрость, обычай», а nitka – «музыкальная мелодия, песня».

И здесь уместно вспомнить древнейшую египетскую богиню Нейт (Nit), которой поклонялись как «отцу отцов и матери матерей», «Всесоздательнице», соединяющей в себе и мужское, и женское начало, «Владычице вод» еще в Начале III т. до н.э. при первых династиях царей Египта. Ее ипостасями стали в дальнейшем Хатор, Исида, Нефтида и Серкет, а Геродот отождествлял Нейт с Афиной – совоокой Богиней – Матерью матриархата. Стоит особо подчеркнуть, что священный город богини Нейт назывался «Lunyt» (Люнит), а древние греки именовали его Город Латополис (город Лато), Полис Латон (город Латоны) или просто Лато.

То есть город богини Лето.

Вот так протянулась эта нить через тысячелетия, народы и страны к «Теще – Сове». В ней они все: и «совоокая Тетис», и «теща» Гера, и вечно юная Афродита, и оболганная патриархатом Великая Мать Лилит (Иштар – Астарта), и Гиперборейская Богиня – Лето.

Все вместе они олицетворяли Мать – Землю, не любить и не славить которую нельзя. Ее, пробуждающуюся от долгого зимнего сна, прославляли и песнями, и кострами, и буйным весельем. О счастье, изобилии и богатом урожае просили люди Мать Землю, сжигая чучело из соломы, оставшейся после обмолота прошлогоднего зерна. И отдавая этот символ ушедшего года стихии огня, они возвращали Земле пепел и золу, чтобы те возродились новыми хлебами (заметим, что в литовской традиции Совий – основатель традиции трупосожжения и проводник душ).

Все возвращалось к извечному материнскому началу. А женщины, что родили, вырастили и выдали замуж своих дочерей, представляли эту Всеобщую и Вечную Мать в мире людей, называясь ее древнейшим именем Теща!

Великая Мать Авина

Еще в эпоху палеолитического протоземледелия люди уже ясно представляли себе, что сожженная на полях солома, оставшаяся после сбора зерна, увеличивала плодородие почвы.

Вероятно, это и есть тот исток, та отправная точка, из которой вырос впоследствии широко распространенный культ соломы. На соломе (в русской народной традиции): рожали детей, плясали на Святки и Масленицу, должна была стоять невеста перед венцом, мылись, обмывали покойников, стелили на стол на Рождество и только после этого накрывали стол бранным столешником, да и уходить из жизни полагалось на соломе. Снопы соломы и соломенное чучело, которые сжигали на Масленицу, в этом контексте, были символами плодородия, счастья, изобилия – тем самым «мертвым телом» прошлогоднего урожая, которое отдавалось стихии огня и, превратившись в сажу и пепел, порождало новую жизнь, новый урожай.

А поскольку в палеолитической древности сбором, хранением и обработкой зерна «занимались женщины – «девки, молодухи», и сама земля ассоциировались с образом женщины – «Мать Земля» – то нет ничего удивительного в том, что масленичному соломенному чучелу придавались женские черты. И этот обряд вовсе не свидетельствует о «звериных нравах» наших предков, как это утверждают некоторые современные «интеллектуалы», ужасаясь по поводу сожжения чучела и полагая, что его место раньше, до принятия христианства, занимала живая женщина, во время сожжения которой все окружающие ее люди пели, плясали и веселились. Такая жуткая картина могла родиться только в очень больном воображении. Ведь даже во время многочисленных аутодафе (сожжения еретиков) в христианской Западной Европе ничего подобного (песен, плясок и буйного веселья) не было.

Во время Масленицы участники обряда посыпали золой и сажей от костра друг друга и даже пол в избах, приобщаясь, таким образом к плодородию, изобилию, счастью, богатству. И вот что интересно. В обрядовых песнях святочных гаданий (подблюдные песни) мы встречаем образ Совы именно в связи с дымом, золой, сажей или отверстием в овине, через которое передавались снопы. Так в подблюдной песне (записанной П. В. Шейном в конце ХIХ в.), предрекавшей бедность и вдовство, говорится:

 
«Сидит сова
Над сапушкой.
Диво или ляду!
Кому спели,
Тому добро!».
 

Но практически такая же песня предвещала свадьбу:

 
«А сидит сова
Перед сопухой,
Прилетел сокол
Он сорвал хохол!».
 

Здесь «сапушка, сопуха» – это:

1) отдушник у печи;

2) сажа в трубе;

3) вырубленное отверстие в стене, которое мечут сено;

4) дым в куриной избе.

И, что не менее интересно, «сипуха» – севернорусское диалектное название самой совы.

Среди песен, предвещающих смерть, одним из атрибутов является овин (или гумно):

 
«Сидит баба на овине
Полотно дерет.
Илею, илею!».
 

Или:

 
«По гуменцу хожу
Полотенце стелю.
Свят вечер!».
 

В свою очередь девушки жалуются в святочных песнях, что их заставляют «овин молотить» или «гумно скрести» (Записки П. В. Шейна в Орловской и Симбирской губерниях).

Откуда такое, более чем странное отношение к овину (гумну) и что у него общего с печью (сажей, пеплом, золой) и, в конечном итоге, с совой?

Обратимся за ответом прежде всего к «Восточнославянской этнографии» Д. К. Зеленина, где говорится, что: «в болотах и лесах, где живут северорусские и белорусы, до сих пор сохранилась сушка снопов в овинах, хотя теперь это делают редко. До начала ХХ века овины существовали здесь повсюду, и лишь широкое распространение молотилок привело к быстрому их исчезновению… Простейшая разновидность овина для сушки снопов носит название ШИШ… Настоящий овин… это грубая бревенчатая постройка. Согласно народным верованиям, в яме овина живет овинник или подовинник, овинный батюшка. Облик у него неопределенный».

Стоит особо подчеркнуть, что архаическая форма (ШИША) представляет собой конус из жердей или бревен, под которым вырыта яма, где разводят огонь для сушки снопов, и чрезвычайно напоминает форму надмогильного холма, кургана или пирамиды.

Б. А. Рыбаков отмечал, что северорусский овин – место культа огня – Сварожича, который в самых различных формах дожил до начала ХХ в. повсеместно. «Огневи Сварожицю молятся». Огонь называют «богом», «святым огнем»; при вздувании огня читали молитвы. Огонь переносят из старого жилища в новое… «Мы почитаем огонь как бога», – говорили жители Подолии. Древние источники говорят о культе Сварожича под овином, где должен гореть огонь, высушивающий снопы. Белорусы, разводя огонь под овином, бросали в него не обмолоченный сноп ржи как жертву огню». В одной из проповедей ХII – ХIII вв. резко осуждаются те, кто молится «огню под овином».

Очень часто «овинника» (или Овинницу) воспринимали еще в начале ХХ века как духа огня. Отметим, что в Виленской губернии белорусы мылись в овинах, а в северо– и центрально русских губерниях в овинах рожали. Непосредственное отношение имел овин и к свадебному обряду. Так сохранились свидетельства, что в первый день свадьбы пили пиво в овине. Затем, во время венчания, родители невесты «распивали овин». И, наконец, по завершении свадьбы совершался обряд «заливания овина», когда в овине зажигали огонь, кричали «пожар» и бежали заливать огонь пивом (информация Л. А. Тульцевой).

В овин приносили покойника, чтобы положить его на солому (житную или гороховую). Представление о том, что души умерших (навьи) оставляют птичьи следы было широко распространено вплоть до начала ХХ века. Поэтому в четверг страстной недели в бане или овине (выполнявшем функции бани) пол посыпали пеплом, чтобы «навьи» оставили птичий след. В болгарском фольклоре «навьи» оставили птичий след. В болгарском фольклоре «навьи» это птицеобразные души умерших, летающие по ночам и пугающие своим криком. Но по ночам летают в основном только совы и филины, т.е. представители одного семейства.

В народной традиции существовали особые праздничные дни, в которые запрещалось топить ригу. Они назывались «именинами овина».

К ним относились:

Воздвиженье (14 сентября),

день Фёклы Заревницы (24 сентября),

праздник Пресвятой Богородицы (1 октября).

Интересно, что по окончании молотьбы пекут блины, приносят их в ригу и кладут там на печь. Блины же, как известно, в русской народной традиции связаны с культом предков и луной – «солнцем мертвых», а в архаическом варианте представляют собой пресные лепешки, выпекавшиеся на раскаленных камнях в древних очагах.

Овинник (или овинница) представлялся нашим крестьянам самым могучим из всех окружающих их духов – «опытные хозяева не иначе начинают топить овин, как попросив у «хозяина» позволения. Когда убирается последний сноп, обращаются к овину лицом и с низким поклоном благодарят овинника». И, наконец, «овины», как и бани, излюбленное место девичьих гаданий. Приходят сюда на Васильев вечер, в полночь, между вторыми и третьими петухами (самое удобное для заговоров)».

Там, где совы – желанные гости

Раньше складами для общинного зерна были хлебные ямы, которые устраивали на гумне. Овин (или гумно, рига) – место, где сушили и хранили зерно.

А там, где хранят зерно, обязательно появляются мыши.

А там, где появляются мыши, обязательно появляются совы. И в данном случае совы – желанные гости.

Сова, прилетевшая к зернохранилищу, и сегодня – подарок для земледельца. Она спасает урожай, уничтожая мышей. Никакая кошка не сравнится здесь с совой. Вообще, даже в конце ХIХ – начале ХХ в. отношение к овину и сове в русской народной традиции было особенным. И вот примеры тому. Считалось, что если в деревню прилетит сова, сядет под крышу дома и будет кричать, то в этом доме, а то и во всей деревне случится большой пожар.

Но в то же время сова кричит и к новорожденному.

А. В. Гура в своей работе «Символика животных в славянской народной традиции» отмечал, что «в Сове видят воплощение чёрта… По представлениям поляков и сербов, в Сову нередко оборачиваются ведьмы. У поляков есть поверье, что сова днем мертва и оживает только в темноте. Повсеместно своим появлением возле дома Сова предвещает смерть… Известны поверья о Сове, как воплощении души умершего… Своим криком Сова скликает души умерших (у поляков), выманивает детей из дома и лишает жизни (у сербов). Совы, охраняющие клады,

являют собой души давних владельцев зарытых сокровищ (у поляков)».

Но при всем этом, «крик совы воспринимается и как предсказание рождения ребенка… Образ новорожденного в связи с Совой возникает в некоторых белорусских жатвенных песнях, в которых женщины призывают друг друга ловить Сову в жите. Сова предстает как безбрачная, вдова или распутная (неверная жена, распутная девица)». А здесь имеет смысл вспомнить Лилит – Иштар – Астарту – Богиню Сову древнего Шумера (II тысячелетие до н.э.).

«Крик Совы и некоторые подблюдные песни о Сове, – пишет А. В. Гура, – сулят рождение внебрачного ребенка у вдовы или девушки. Белорусское бранное выражение „Сава смалёная“ адресуется девушке, родившей до брака… Совой у русских называли распутную „корчемную“ женщину».

Образ Совы развивает эротическую символику. В польских загадках Сова прямо соотносится с женским половым органом. Брачно-эротическая символика присуща образу Совы в свадебном обряде. Например, в украинских песнях, исполняемых перед брачной ночью, Сова символизирует невесту». И, наконец, «в качестве оберега у лужичан Сову прибивают к дверям дома, чтобы отвратить от него болезни и несчастья. У поляков – к воротам овина, для устрашения мышей, у украинцев Сову вешают в конюшне, чтобы домовой не мучил лошадей».

И как тут не вспомнить «Сову-Тещу», которая пасла коней в вологодской обрядовой песне:

 
Туру-туру, пастырь, далёко ли трубишь?
От моря до моря, до Кейева города
Там наша родина, на родине то дуб,
На дубе-то сова, сова-то мне тёща, коней пасла.
 

И ещё. «Сова имеет свойства необыкновенные. Если сердце этой птицы положить вместе с левой ножкой или хотя бы с одним когтем на крепко спящего человека, он сейчас же будет рассказывать, что думает делать в будущем, и выдаст все свои сокровенные тайны».