Текст книги "Великий пан"

Святослав Логинов
Великий пан

Умер великий Пан.

Плутарх

Осла звали Клаксоном, и в хозяйстве он был вещью в себе. Алексей Панов сам не мог понять, чего ради он обзавёлся этим нахлебником. Пахать на осле было нельзя, с конной косилкой у Клаксона была взаимная неприязнь, грабли и борону он таскал, но с большой неохотой. Единственное, куда Клаксона удалось пристроить, – работа водовоза. Для этого пришлось сшить два кожаных бурдюка ёмкостью в полтора ведра каждый. С пустыми бурдюками на спине Клаксон бодро цокал к роднику и старательно пёр в гору полные бурдюки.

Ещё на осле можно было ездить верхом, но куда и зачем? На Ходжу Насреддина Алексей Панов не походил совершенно.

Кроме Клаксона, в хозяйстве Панова числилась кошка Рыжка и добрейший пёс по кличке Цербер. До полного бременского коллектива не хватало только петуха.

Панов принадлежал к той породе людей, которых называют модным словечком «дауншифтер». Он числился безработным и работы искать не собирался. Городская квартира, которую он сдавал понаехавшим гастарбайтерам, приносила небольшой, но постоянный доход, позволявший существовать в деревне, не озабочиваясь заработками. Впереди ещё маячила пенсия, разумеется, минимальная, но это всё равно какая-никакая, но копеечка.

Пятнадцать соток хорошо нахлебленной земли снабжали дауншифтера всяким произрастанием, а лес, изобильный грибами и ягодами, приятно разнообразил стол. А если добавить сюда рыбалку, то жить было совсем хорошо.

Всем прелестен сельский быт, но малость скучноват. Всех развлечений – в ожидании автолавки побеседовать с собравшимися старушками да предугадать, какую новую каверзу придумает неутомимый Клаксон, и заранее минимизировать причинённый ущерб.

Односельчанки Алексея Панова, собравшись на автобусной остановке, где раз в неделю торговала автолавка, живо обсуждали телепередачи, самыми популярными среди которых были «Пусть говорят» и «Давай поженимся». Иногда они пускались в воспоминания, обсуждая каких-то давно умерших людей. И уж совсем редко речь заходила о местных новостях, как правило, криминального толка: пожарах, кражах и внезапных смертях.

Однако в тот раз новость оказалась и впрямь интересной.

– В Быкове народ какой-то объявился, целый табор, человек двести, а может, и больше. Но не цыганы, те я знаю, как одеты, а эти всё больше в белом. Сектанты, верно. Парни с пиками ходят и, с этими, саблями, что ли? А милиция их не трогает. Девки пляшут, и все полуголые да долголяхие, – тётка Зоя, принесшая новость, довольно верно напела мотивчик, под который выплясывали долголяхие.

– Так это – сиртаки, – сказал Алексей. – Греческий танец.

– Во-во! Мне и говорили, что это не сектанты, а греки, только я позапамятовала. Они там и с детьми, и по-всякому.

– Где в Быкове двести человек ухичить? – усомнилась Надя Ступешина. – В Быкове всего два дома осталось, да и те раскрытые: ни окон, ни дверей; а Грунин дом, так и вовсе крыша обваливши. Негде там жить.

– Может, поправят, а пока палаток понаставили в самом Быкове и вокруг фонтана. Войной друг на друга идтить хотят, дерутся – страсть, как бы не убили кого до смерти. Я так и стояла полоротая, но ничего, меня не тронули.

Алексей слушал, качал головой, а когда кто-то из подписанных принёс номер районной газеты, быстро завладел листком и просмотрел статью на третьей странице. Оказывается, в Быково приехали не то игровики, не то реконструкторы – автор путался в этих понятиях – и собираются делать в заброшенной деревне, где ни одного жителя не осталось, полигон для грядущих сборов. Пустых деревень, которые можно купить целиком за бросовые деньги, в округе пруд пруди, а вот фонтан есть только в Быкове. Лет тому сорок назад, в далёкие советские времена приехали сюда не то геологи, не то – неясно кто и принялись бурить скважину. Народ толковал, что ищут нефть, хотя какая нефть на Новгородчине… Вместо нефти ударил фонтан артезианской воды. Струя в руку толщиной била метра на четыре, не хуже, чем в Петергофе, только льва позолоченного не хватало. Вот этой диковиной, видать, и соблазнились приехавшие, которые решили разыграть здесь знаменитый сюжет «Семеро против Фив».

Упустить такой случай Алексей Панов не мог. В игру, а это, скорей всего, была ролевая игра, следовало вмешаться.

Весь вечер Панов готовился к интервенции, чтобы рано утром выехать в Быково. Гвоздём программы должен был стать Клаксон, хотя его как раз готовить не было нужды: серый, ушастый и себе на уме, такими же были его братья во времена Фиванской войны. Хуже всего дело обстояло с одеждой. Римляне носили тоги и туники, римские матроны щеголяли в пеплосах. А во что наряжались греки? Конечно, в литературе можно найти и название, и покрой. Но где та литература и где деревня?

Наряд получился ничуть не древнегреческий и поражал эклектикой. Панов выбрал шорты, а сверху, разодрав лучшую простыню, навертел некое опоясание, заботясь только, чтобы оно не было похоже на саван. Заодно вспомнилось слово «хитон», хотя оно ничуть не помогло в сборах; как выглядит хитон, Панов не знал.

Обувью пришлось пренебречь; резиновые сапоги и парадные полуботинки решительно не коммутировали с греческой личиной, а сандалий в доме не нашлось. Зато волосатый торс смотрелся весьма органично, поэтому полярка, которая именуется также игровухой, хотя и была взята на всякий непредвиденный случай, но засунута в седельную сумку. Там же был спрятан баллончик антикомариного спрея. Конец июля время не комариное, но поберечься не мешает.

В ящике стола среди всяких сберегаемых ненужностей отыскалась сопелка, вырезанная когда-то из рябиновой ветки. Дудочка рассохлась, но звуки издавала исправно.

И, наконец, Панов взял бурдюки и спустился с ними в подпол. Там стояли два сорокалитровых бака, в каких развозят по различным кафешкам пиво, продаваемое в разлив. Но у Панова там хранился напиток куда более благородный. В прошлом году в заброшенных садах родилась прорва яблок. Горьковато-кислая дичка опадала и сгнивала, не находя себе применения. И вот деятельный дауншифтер умудрился надавить без малого восемьдесят литров яблочного сока и поставил его бродить, ожидая, что в результате получится сидр. Получилось что-то вроде терпкого морса. Крепость у него была совершенно крюшонная, что-то в пределах трёх-четырёх градусов. Выпаивать сидр местным алкоголикам Панов не стал, сам употребить такое количество благородного напитка был не способен, поскольку пил редко и помалу. Но теперь сидру нашлось применение. Наполнив бурдюки, Панов отнёс их в сени на холодок и отправился спать, предвкушая завтрашнее приключение.

Проснулся до рассвета, наскоро перекусил, ободрал с засохшей ветлы обвивавший её хмель и сплёл чудесный венок. Вычурную можжевеловую палку, с которой ходил в лес, тоже обвил хмелем, обратив её в подобие тирса. Теперь образ стал совершенным.

Навьючив бурдюки на шею Клаксону, Панов сам взгромоздился в седло. Клаксон покосил глазом – не многовато ли? – но безропотно пошёл. Впрочем, через минуту хозяин, понимая, что ослику сегодня предстоит немало трудов, седло покинул и пошёл пешком, а повеселевший Клаксон бойко побежал рядом.

Через полчаса впереди замаячила провалившаяся крыша Груниного дома, одного из двух, что уцелели в Быкове, где, по словам деревенских, обустроился первый из пришлых отрядов. Видны палатки, проснувшийся народ тянется умываться к колодцу, который единственный остался в большой некогда деревне. Защитники семивратных Фив наверняка умываются в большом фонтане, простой источник им не годится. В лагере нападающих орёт магнитофон, и не что-нибудь, а сиртаки. Всё как ожидалось.

Панов вскочил в седло, вздёрнул ввысь тирс, издал клич: «Э-о-э!..» – и двинулся навстречу удивлённым взглядам.

* * *

– Лёха, Алексей, да проснись же ты!

– М-м?..

– Проснись, у нас ЧП.

– Ну что там ещё?

– Какой-то самозванец. Присвоил себе божественную сущность, сбил с панталыку нормальных игроков и, пользуясь тем, что ахейские цари в лагере отсутствуют, повёл вакханок на штурм Фив.

– Они что, сдурели?

– Похоже на то. Снялись все, даже Харон.

– Этому сегодня будет работы в любом случае. А ты пока пошли кого-нибудь проверить у самозванца аусвайс. Возможно, его удастся в рамки ввести, а нет, так попросить его выйти вон.

– Я посылал Виктора. Он позвонил, сказал, что видит толпу. Самозванец там едет на осле.

– Что значит, на осле? Кто отыгрывает осла? Или он на палочке с ослиной головой скачет?

– Виктор сказал, что там настоящий осёл с ушами и копытами. Откуда он тут взялся – ума не приложу.

– А спросить религия не позволяет? Что он вообще Витьке сказал?

– Не знаю. Виктор пропал, на звонки не отвечает. А других смотрящих у меня там нет.

– Так. Похоже, народ разыгрался не на шутку. Настоящий осёл своему владельцу харизму поднимет, только держись. Не хватает, чтобы вакханки какого-нибудь Орфея на самом деле на куски порвали. Лети им наперехват, отыграешь Гермеса и введёшь игру в рамки.

– Что с самозванцем делать?

– Ничего. Вылущивать его из игры – себе дороже. Если он адекватен – пусть играет.

– А если нет?

– Тогда по обстоятельствам. Но сперва – по-хорошему.

* * *

Вписаться в игру Панову удалось удивительно легко. В лагере, где обосновался один из отрядов, оставались почти исключительно женщины, отыгрывавшие роли торговок, что наподобие маркитанток сопровождали армию, вакханок, пифий, дриад, нимф и иных древнегреческих особ. Некоторые были с детьми, что характерно, пожалуй, только для нимф и маркитанток.

– Э-о-э!.. – закричал Панов, приблизившись к лагерю. – Радуйтесь, жёны ахейские!

На крик сбежались чуть не все обитатели лагеря. Казалось бы, экая невидаль – осёл. И видели, и катались, особенно в зоопарке. Но тут, на вольной воле, в трёхстах километрах от ближайшего аттракциона, ослов быть не должно. Здесь вам не Средняя Азия.

– Где же ваши могучие мужи? – вопросил Панов. – Куда исчезли герои? Или вы одни отправились в поход против семивратных Фив?

– Герои во главе с богоравным Адрастом проведут сегодня Немейские игры на месте гибели младенца Ольфета, убитого чудовищной змеёй, – ответила одна из вакханок, видимо, хорошо начитанная в истории Фиванской войны. – А ты кто, светозарный?

Панов читал когда-то трагедию Эсхила, но напрочь не помнил, кто такой Адраст и какое отношение к фиванским событиям имеет печальная судьба младенца Ольфета. Но на прямой вопрос ответил прямо:

– Я тот, кто поведёт вас на штурм семивратных Фив!

– Но цари сейчас на ристалище, а среди нас нет ни одной амазонки. Баллист и таранов у нас также нет. Неужели слабые женщины смогут пробить ворота и разгромить фиванское войско?

– Вам не потребуются стенобойные орудия. Филипп, царь Македонский, сказал: «Осёл, нагруженный золотом, откроет ворота любого города».

– В твоих мешках золото? – спросила дева, взглянув на бурдюки.

– То, что там, – лучше золота! Вели подать чашу!

– Ганимед, чашу! – скомандовала вакханка, бывшая, видимо, в лагере за главную.

Мальчишка, ничуть не похожий на олимпийского виночерпия, мигом притащил пластмассовую чашечку, и хорошо, что не одноразовый стаканчик.

Панов распечатал первый бурдюк. Бурдюки были сделаны как следует: на горле колпачок, под ним – пробка с гвоздём. Для перевозки воды то была излишняя роскошь, но Панов делал бурдюки на совесть, так что реконструкторы иззавидуются.

Нацедивши с полчашечки сидра, Панов поднёс её предводительнице вакханок. Та осторожно попробовала. Лицо её расплылось в улыбке.

– Нектар!

Меньше всего кисловатый сидр с крепостью, стремящейся к нулю, напоминал напиток богов, но спорить никто не пытался. Несколько чашек пошли по кругу. Угощались даже дети, и яблочная кислятина им нравилась. Панов побаивался, что его спросят, из чего изготовлен нектар. Смутно помнилось, что эллины яблок не знали: яблоня, одомашненная в Персии, ещё не дошла до Европы. В Греции росла айва, и не яблоко раздора было подброшено на пир богинь, а айва раздора. И в саду Гесперид росли не яблоки, а айва. Кто сомневается, пусть сходит в Эрмитаж, в греческий зал, и посмотрит, какие плоды держит в руке Геракл. Скульптор знал своё дело, обознаться невозможно.

На всякий случай, вдруг среди собравшихся окажется занудливый всезнайка, который спросит, из чего изготовлен нектарчик, Панов заготовил ответ, что напиток сделан из плодов восточного дерева. Однако обошлось, никто ни о чём не спросил. Женщины с восторгом дегустировали необычайное питьё, поднялся шум, разговоры. Происходящее и впрямь стало напоминать вакханалию, не игровую, а самую настоящую. Тут же организовался оркестр. Состояло эту чудо древнегреческой музыки из двух гитар, домры, трёх флейт и пяти бубнов. Начались танцы, слегка напоминавшие сиртаки, а отчасти что-то исландское.

Всё это было весьма увлекательно, но надо было двигаться дальше, и Панов, перекрывая голосом оркестр, закричал:

– Идём, идём! Сегодня Фивы падут перед нами! Неужто уступим мы эпигонам честь победы?

Человеческая громада с песнями и плясками двинулась по дороге. До артезианского фонтана, где обосновались фиванцы, было около двух километров, и это расстояние предполагалось пройти часа за полтора, если не встретится на пути неодолимых препятствий.

Не желая перегружать Клаксона, Панов усадил в седло трёхлетнего карапуза, объявив его сыном Афродиты, Купидон держался в седле с ловкостью истинного джигита.

Первое препятствие оказалось преодолимым до смешного легко. Молодой человек, наряженный в хитонообразный прикид, протиснулся к Панову и, махнув запаянной в пластик ксивой, произнёс вполголоса:

– Мастерская группа. Предъявите ваш аусвайс.

– Что за варварское слово? – загремел Панов. – Эллины никогда не оскверняли свои уста подобными звуками!

– Документ, пожалуйста, – терпеливо повторил посланец. – Когда и кому заплачен взнос за участие, какой персонаж отыгрывается, сколько у вас хитов, какими магическими способностями владеете…

В школе и в институте Алексей Панов носил прозвище Пан, и сейчас это имя само соскочило с языка.

– Тебя приветствует великий бог Пан! Ганимед, чашу амброзии знатоку варварских наречий!

Ганимед мигом нацедил чашечку амброзии, отхлебнул чуток, показывая, что напиток не отравлен, и поднёс её мастеру. Тот, хочешь не хочешь, сделал глоток. Глаза его остекленели и собрались в кучку.

– Кьепкие шпитные напитки, – выговорил он заплетающимся языком, – запьящены… – после чего повалился на обочину и захрапел. Ганимед, который пять секунд назад пил из этой же чаши, с изумлением взирал на происходящее.

– Бедняга! – возгласил Пан. – Грамматика поразила его разум, и он не выдержал простой жизни. Дружище Харон, отвези его в царство Аида, пусть он проспится там и, быть может, воспрянет к новой жизни.

В окрестностях не было никакого потока, способного сыграть роль Стикса, Ахерона или Леты, так что и лодки у Харона не было, а имелась тележка, на которую и погрузили усопшего. Харон впрягся в тележку и повёз первую на сегодня жертву в мертвячье царство.

Теперь воинственные девы узнали, кто ведёт их на Фивы.

– Великий Пан! – пронеслось по толпе. Оркестр взыграл усиленно, плясавицы, не щадя пяток, ударили в пыльную дорогу. Движение войска стало ещё медленней и неудержимей.

– Нет эпигонам! Возьмём Фивы своими силами!

Войско двинулось по пути, проложенному тележкой Харона. Мертвятник, палатки мастеров и семивратный город Фивы располагались вокруг артезианского фонтана, а это значит, что начальство с минуты на минуту узнает от Харона о судьбе проверяющего и подготовится к встрече дикого войска.

Шествие ещё не достигло поворота, когда оттуда на большой скорости вылетел мотоцикл, и с него соскочил новый посланец мастерской группы. Это был красавец! Шлем и сандалии с приклёпанными крылышками сразу выдавали его природу. Преградив путь толпе, Гермес повелительно вскинул руку.

– Внимайте воле богов!

– Власть олимпийцев сильна на Олимпе, – перебил Панов, – а здесь Земля и властны боги земные!

– Ты смеешь перечить отцу?

– Ха! Папенька… Гермес, ты недаром считаешься богом торговцев и лгунов, даже себя самого ты сумел обмануть. Твои похождения известны, все знают, что ты, оборотившись козлом, изловил и изнасиловал нимфу, которую смертные называют десятком разных имён, и она родила козлоногого сатира. Но неужто ты впрямь думаешь, что это был я? Спроси свою бабку Рею, и она подтвердит, что я играл на свирели возле колыбели твоего отца. Вот на этой самой свирели… – Пан выхватил из сумки свистульку и издал дребезжащий звук, подхваченный разномастным оркестром.

– Повелеваю… – неуверенно начал Гермес.

– Что ты можешь повелевать, ничтожный врунишка? – Пан гремел, не позволяя сопернику вставить слово. – Что ты вообще можешь? Вспомни, как ты пытался обмануть прикованного Прометея… Тому было довольно дунуть на тебя, чтобы ты развоплотился вместе со своей ложью. Ты хочешь, чтобы история повторилась? Прочь с дороги, ничтожный!

Панов не помнил, где он читал легенду о Прометее, и не был уверен, что там действовал именно Гермес, но говорил твёрдо, понимая, что противник, скорей всего, не знаком с этим мифом. И Гермес не стал ввязываться в бесплодный диспут. Он указал на толпу и пророкотал тоном, каким делаются пророчества:

– Ты ведёшь их на смерть! Ваш поход не угоден богам, вы не сумеете даже доползти к городским воротам. Сегодня раздвинулись медные стены Тартара, и Лернейская гидра вышла на свет. Ужаснитесь и бегите, пока не поздно!

– Эллины не показывают спины врагам! – Пан отвечал твёрдо, но понимал, что инициативу упускает. Гермес сумел колонну остановить, а гордо переругиваться можно до бесконечности. И что прикажете делать в такой ситуации? Толкаться грудью в грудь или садануть оппоненту посохом по крылатому шлему? Первое было бы смешно, второе вне правил, как игровых, так и человеческих. В таком положении легко заиграться, и тогда кровь прольётся всерьёз.

Выручил Клаксон. Ослиный крик заглушил реплику Гермеса и подсказал Пану, что надо делать. Пан тихонько потянул повод, и Клаксон пошёл прямо на посланника богов. Осёл привык, что когда он таскает воду, дорогу ему уступают. Так положено издревна: главней тот, кто трудится, даже если это осёл. Гермес не ожидал, что животное пойдёт прямо на него, он попятился, споткнулся и упал под дружный хохот толпы. После этого оставалось только вскочить, оседлать свой мотоцикл и умчать подальше от позора.

Войско немедля воспрянуло духом и продолжило путь.

Весело было Пану. Несколько лет смиренной сельской жизни породили состояние, которое у психологов именуется сенсорной депривацией. Только теперь он понял, до чего же обрыдло ему размеренное существование. Дауншифтер – это вовсе не лентяй, не рантье, возлежащий на пляже и проедающий проценты с капитала, это человек, которому невмоготу предсказуемость жизни. Дауншифтер не выносит, когда ему диктуют правила, а они есть всегда, на высокой должности и на низкой, и даже в ролевой игре, куда Пан так удачно вмешался. Он не мог бы отыгрывать персонажа, он мог лишь жить в игре, путая роли всем, кто оказывался рядом. Надолго ли хватит запала, Пан и сам не мог сказать, но сейчас он был счастлив. Он ведёт своё войско навстречу неведомому, люди идут за ним всерьёз. Впереди семивратные Фивы, но прежде придётся одолеть Лернейскую гидру. Любопытно поглядеть, кто и как будет отыгрывать эту роль.

Долго изнывать от любопытства не пришлось. Войско покинуло грейдерную дорогу, свернуло на тропу, ведущую к фонтану, когда из-за ближайших кустов показалось чудовище Лернейского озера.

Ни один человек не смог бы отыграть подобную роль. Играли разом тринадцать воинов: все, кто за первый день игры был убит и попал в мертвятник, были выпущены из Аида и назначены на роль гидры. В центре двигался здоровенный парень, возможно, то был мастерский персонаж. На груди его висел бейдж размером едва не с рекламный щит. Надпись на нём гласила: «Гидра Лернейская – 1 экз.». К поясу центральной фигуры были навязаны бечёвки, и на них, как на сворке, метались двенадцать игроков, изображавших головы. В руках у каждой головы имелась пластиковая бутылочка, на которой было жирно написано фломастером: «Йад».

За спинами Гидры стояли Харон со своей тележкой и Гермес. На этот раз бог торговцев и мошенников открыто исполнял роль мастера, наблюдающего за ходом игры, хотя переодеться он не успел и по-прежнему был в шлеме и крылатых котурнах.

– У них нет оружия! Хворостиной гаду болотную! – закричала одна из вакханок и ринулась вперёд.

Головы вскинули бутылки. Струйки воды из продырявленных крышечек оросили нападавшую.

– Убита! – выкрикнул Гермес.

Гидрины головы плотоядно загудели.

– Близко не подходить! – крикнул Пан. – Сейчас мы её уконтрапупим! Мне пустую бутылку, шило и маркер!

У запасливых женщин нашлось всё: полуторалитровая бутыль, из которой вылили питьевую воду, перочинный ножик с шильцем и даже маркер, который в походе всегда пригодится.

В бутыль Пан нацедил сидра, в крышке пробил всего одну дырку, а на этикетке поперёк надписи «Семь ручьёв» жирно намалевал: «Противойадiе». При чём здесь i-десятеричное, Пан не мог сказать, но раз гидра пишет слово «яд» через йоту, то противоядие должно писаться через десятеричное i.

С противоядием в одной руке и тирсом в другой Пан начал атаку.

Не важно, что тирс – атрибут не Пана, а Диониса, что делается он из кедра и увивается плющом, а жезл Пана вырезан из можжевельника и обвит порядком подувядшим хмелем, волшебные его свойства остались при себе.

Лернейские головы встретили нападающего сплошной завесой яда, но ни единая капля не достигла цели, а вот струя животворящего сидра из большой бутылки била метров на пять.

– Замри и умри!

Бывают в игре такие моменты, когда люди заигрываются и перестают отличать реальность придуманную от настоящей. Для того и нужны мастерские персонажи, которые всегда сохраняют трезвость ума. Без них условное сражение может перерасти в жестокую драку. Панов не был искушён в ролевых играх и не мог сказать, заигрался он или нет. Понимал одно: после совершения неких магических действий он, присвоивший божественную власть, может повелевать, и ему будут подчиняться.

Те головы, на которых попало противойадiе, немедленно прекратили плеваться ядом и послушно замерли, облизываясь. Пан аккуратно выбил у них бутылки и концом жезла отправил их в канаву. В реальности в бутылках была вода, набранная в артезианском источнике, но условия игры утверждали, что это яд и потому касаться их – смертельно опасно. А выбитая из рук и отброшенная в канаву бутылочка теряла токсические свойства.

Через минуту детоксикация гидры была закончена и гидра уже не представляла опасности.

– Покорись великому Пану – и будешь жить!

По отдельности каждая голова предпочитала иную судьбу, но гидра в целом хотела жить в нынешнем обличье, и игровые головы склонили головы человеческие.

Гермес досадливо махнул рукой и умчал на своей тарахтелке докладывать высшим силам об очередной неудаче. Никто ему не препятствовал, да и как можно остановить бога?

– Я-то думал, смертоубийств море будет, что не перевозить, – заметил Харон, повернувший к убитой вакханке, – а тут всего одна жертва. Давай, родимая, пошли в Аид.

– Постойте, как же так? – запротестовала покойница, кинув отчаянный взгляд на Пана. – Я не могу в Аид, у нас вечером вакхические пляски, девочки без меня не справятся…

Так оно и бывает, да кабы только в игре! Живёшь в полной уверенности, что будешь вечно радоваться жизни, выплясывать вакхические танцы. А тебя – цап! – и изволь отправляться в Аид.

Пан смущённо отвёл глаза. Жизнь человеческая и живая природа в его ведении, а смертью владеют совсем иные боги, и жалости от них не добьёшься. Пан не Асклепий, умерших воскрешать не может.

Неожиданно на выручку пришёл непреклонный Харон.

– Не горюй. Ты первая из женщин, попавшая у нас в царство мёртвых, и, значит, можешь выбирать образ. Вот и бери роль Персефоны. Ей весной и летом можно выходить в живой мир. Так что танцевать будешь сколько влезет.

– Ага, – согласилась покойница. – Тогда другое дело, – она порылась в кармане, отыскала рублёвую монетку. – Вот тебе обол, добрый лодочник. Поедем в Аид, коли так рок распорядился.

«Не многовато ли у нас стало бессмертных богов? – подумал Пан. – Я и Гермес, Харон и Персефона, Ганимед и Купидон… Как бы ещё Зевс со своими перунами не вылез и не перепортил всё подряд. Помнится, он при штурме Фив кого-то самолично пришиб. Ну да ладно, Зевс не выдаст, Калидонский вепрь не съест».

Женское войско катилось к цели. На горизонте вырисовывались грозные башни семивратных Фив. В реальности неприступные Фивы представляли собой семиугольную площадку, огороженную хилым заборчиком в две жердинки. Больше всего неприступная цитадель напоминала загон для коров, которому фантазия пастуха придала такую причудливую форму. Ворота, числом семь, обозначались красными лентами. В городе уже была объявлена тревога, и навстречу завоевателям выходило фиванское войско. Оно ничуть не походило на разношерстный отряд Пана. Гоплиты в сияющих медных доспехах, в шлемах с высокими волосяными гребнями, с тяжёлыми округлыми щитами-гоплонами. Мечи, по большей части напоминавшие римские гладиусы, нежели греческие махайры, имелись у всех, а вот копий не было. Время фаланг ещё не пришло, к тому же копьё даже в шутейном сражении оказывается слишком опасной штукой и может убить не понарошку.

Гоплитов было человек пятьдесят, а это уже несметное войско.

При виде толпы, явившейся под стены Фив, гоплиты разразились хохотом.

– Аргос прислал нам своих женщин! Вот славная добыча!

Тем не менее фиванцы были предупреждены, что противник не так прост, и, отсмеявшись, воины обнажили мечи и двинулись навстречу прибывшим.

– Ужасайтесь!.. – загремел Пан, и вакханки разъярёнными волчицами подхватили его вопль.

– У-у-у!.. – запела Лернейская гидра, размахивая десятками рук.

Клаксон, обрадовавшись возможности пошуметь, заревел во всю свою широчайшую глотку.

– Бойтесь! – срывая голос, повторил Пан.

Нервы фиванцев не выдержали.

Пан не бог-воитель, но панический ужас целиком в его власти. Потом поддавшиеся панике сами не смогут сказать, что с ними приключилось, но сейчас, побросав тяжёлые гоплоны, неудачливые защитники города обратились в беспорядочное бегство. Спешка была столь велика, что несокрушимые стены оказались проломлены в нескольких местах. Войско Пана ворвалось в бреши и распахнутые ворота.

– Город не грабим! – командовал Пан. – Жёны фиванские, покиньте гинекеи, отворите двери храмов, несите благодарственные жертвы богам и щедрые дары победителям!

Вихрастый Ганимед протиснулся к Пану и тихонько сообщил:

– Там наши воины идут, опоздавшие, с этим… как его… богоравным Адрастом.

– Радуйтесь! – вскричал Пан. – Семь великих царей поклялись сразиться под стенами Фив. Пусть исполнится их клятва! Готовьте ристалище, зовите неустрашимых фиванских мужей. Всякий, имеющий щит и меч, сможет выйти сегодня на бой и стяжать неувядающую славу!

Такому исходу были рады все. Недовольных не нашлось.

* * *

В палатке, стоящей отдельно от фиванского лагеря, сидели двое мастеров. Один, так и не снявший облачение Гермеса, и второй, не взявший игрового имени и за весь день не высунувший из палатки носа.

– Как там Виктор?

– Спит.

– Он не отравился, случаем? С ним всё в порядке?

– Я Асклепия посылал. Тот сказал, что Виктор пьян. К утру проспится. Я этого не понимаю. Виктор не то чтобы абстинент, но никогда не напивается, а тут вдруг такое. Когда только успел.

– Завтра спросим. Хотя побаиваюсь, что он ничего помнить не будет.

– С Виктором разберёмся, а что с этим Паном делать? Ведь всю игру с ног на голову поставил.

– Ничего не делать.

– Как это?

– Сам подумай. Игра не сорвана. Вакханки танцуют, воины сражаются, в храмах приносят мирные жертвы богам, тебе, между прочим, тоже. Кроме нас, все заняты, все довольны. Помяни моё слово, наша игра войдёт в анналы как непревзойдённый образец. Так что сиди ровно и жди новостей.

* * *

Клаксон дробно стучал копытами по каменистой дороге. Алексей Панов устало покачивался в седле. Опустевшие бурдюки были упиханы в седельную сумку, а вот игровуха, напротив, вытащена и надета. Долгий суматошный день закончился, в округе быстро темнело. Где-то возле фонтана горели костры, звучали голоса, брякали тимпаны и рассыпались дробью кимвалы. Прежде эти слова, вроде бы слышанные, не имели значимого смысла, а ныне – словно старые знакомые. Что за праздник без тимпанов, да и без кимвалов тоже…

Целый день вокруг Панова бушевала людская круговерть, сотни глаз ловили каждое его движение, а понадобилось, и он ушёл, тихо, никем не замеченный. Завтра его хватятся, глядь, а Пана-то и нет. Как там у Плутарха: «Умер великий Пан». Придётся самим заканчивать игру.

Деревня спала, в окнах ни огонька. Деревенские рано ложатся и рано встают.

Дома тикали на стене ходики, старинные, доставшиеся от прежних хозяев и отремонтированные лично Алексеем. Подмигивал красный огонёк мультиварки. Ячневая каша с тыквой была горячей и распарилась в самую пору. Часть каши Алексей развёл холодным молоком и разложил по мискам. Маленькую мисочку для Рыжки и большую для Цербера. Клаксон бездельно топтался перед домом и не торопился пастись. Сегодня ему досталось бессчётное количество морковок и кусков хлеба с солью и без. Бурдюки Алексей бросил в корыто и плеснул с полведра воды. Отмывать ёмкости от сидра придётся завтра.

Завтра начнутся будни. Огород, лес, возня по хозяйству, посиделки со старухами в ожидании автолавки.

Безысходная тоска овладела Алексеем Пановым. Чувство знакомое, такое бывало, когда он попадал в тиски повседневности. Всё, что ни будет, будет как всегда. Не плохо, боги упасите, а привычно. Раз за разом жизнь станет возвращаться на круги своя. Чувство обыденности невыносимо для человека, которого пытаются загнать в рамки, обозвав модным словом «дауншифтер». Прежде Панов такого слова не слыхивал, но всегда жил по его правилам. Когда-то, впав в хандру, Панов бросил институт, сжёг недописанную диссертацию и устроился чернорабочим на стройку. Через два года, шкурой расчувствовав, что и там всё повторяется, устроился сменным мастером на завод. На производстве он быстро сделал карьеру, но когда впереди засветила должность главного инженера, уволился и пошёл грузчиком в продуктовый магазин. Вот так, раз за разом Панов спасался от будней. Но теперь будни, кажется, настигли его.

Нет жизни лучше, чем в деревне, но она же заформализована до предела. Плюс ко всему – годы. Не так много мест, куда согласятся взять работника предпенсионного возраста, да ещё с исчерканной трудовой книжкой. Отсюда только в бомжи. Чёрт с ним, домом, огородом, высаженными яблонями. Рыжка тоже не пропадёт, пристроится у старух; кошка ласковая, мурлыка и охотница хоть куда. А что делать с безответным Цербером и Клаксоном? Продать? Своих не продают.