Текст книги "Ратник княгини Ольги"

Глава VII
Верой и правдой

Закут Ясмуду выделили темный, душный и тесный: не особо развернешься меж лавкой, сундуком, кадушкой с водой и прочими предметами обихода. Ключница попросила потерпеть, пообещала подыскать что-нибудь попросторнее, как только поминки по князю закончатся.

– Народу наехало тьма-тьмущая, – жаловалась она, по-беличьи цокая языком. – И всех размести, всех накорми, напои, укрой и обогрей.

Ясмуд видел, что она врет ему в глаза. Для гостей знатных были приготовлены светлицы в отдельном тереме, а прислугу рассовали по сараям да конюшням. Просто ключница не была уверена, что новый дядька Святослава задержится при дворе надолго, так зачем же суетиться понапрасну?

Ясмуд мысленно согласился с ней, поэтому возражать не стал. Вчера малец из каприза выбрал его, а завтра на кого-то другого укажет. Княгиня, может, и отошла, но женское сердце переменчиво. Или снова обиду припомнит, или еще что-нибудь удумает.

Укладываясь спать, Ясмуд закладывал руки за голову, смотрел в низкий скошенный потолок и думал о своей жизни. Прошлое не радовало, не было там ничего хорошего. Настоящее казалось шатким, ненадежным, точно на тонком льду стоишь, гадая, в какую сторону ступить. Будущее и вовсе было скрыто непроницаемой завесой. Что там? Мрак один. Сплошной мрак.

В богов и их милость Ясмуд не слишком верил, хотя остерегался признаваться в этом кому-либо. Какой же может быть лад промеж ними, ежели их так много и каждый норовит по-своему поступить? Как ни крути, а выходило, что главный должен быть только один, а остальные – на подхвате, чтобы волю хозяйскую выполнять. Но и при таком раскладе получалось не слишком ладно. Взять князя, который приказы раздает, а потом диву дается, что ничего не сделано или все сделано не так. Не может быть такого, чтобы на небе тоже так все глупо было устроено. Если бог всемогущ, то на что ему сдались помощники?

И вертелся Ясмуд, давил клопов ногтями, прислушивался к писку мышей в подполье и ощущал себя таким же жалким, ничтожным мышем, которому и податься-то, в общем, некуда.

И незачем – вот что хуже всего.

Кровавая расправа над князем и соратниками что-то изменила в душе Ясмуда. Он перевидал на своем веку много смертей, много убитых, покромсанных, заколотых, сожженных, повешенных – всяких. Однако то утро на холме во древлянской земле заставило его по-новому взглянуть на ратные подвиги и военные забавы. Не хотелось Ясмуду опять браться ни за меч, ни за какое иное орудие смертоубийства.

Сколько крови ни лей, а ничего от этого на земле не меняется. Все так же брат идет на брата, все так же безутешно плачут их жены и матери, полыхают мирные селения, мрут от голода осиротевшие детишки. И впитывает почва кровь, и всходит молодая зеленая трава, удобренная человечьим мясом, а потом на том же поле происходит новая сеча, и все повторяется, повторяется, повторяется…

Мысли Ясмуда начали заплетаться, как пьяный язык, но уснуть он не успел. В хлипкую дощатую дверь постучали, сначала осторожно, робко, потом сильнее.

– Не затворено, – просипел Ясмуд, прикрываясь дерюжкой до пояса и садясь на лавке. – Кто там?

– Василиса, – ответил женский голос. – Нянька Святослава.

Лицо у нее было конопатое, а тело сдобное – так бы и мял, на вкус пробуя. Но к блуду Ясмуд относился сурово – и себе лишнего не позволял, и других, когда мог, осаживал.

– Чего тебе? – буркнул он недовольно. – Сплю я.

– Княжич тебя требует, – просительно произнесла Василиса. – Не лягу и все тут, говорит. Вынь и положь ему дядьку. Пойдем, Ясмуд. Княгиня сегодня совсем не в себе – то криком кричит, то слезами заливается. Не до сына ей. А он ни в чем не виноватый.

– Ладно, погоди там. Я быстро.

Натянул Ясмуд порты, рубаху, обулся, потопал ногами, к узким сапогам прилаживая. Шапку нахлобучивать не стал, не на люди ведь собирался. Разодрал волосы гребнем и, согнувшись, выбрался из закутка.

– Веди, – кивнул Василисе.

Она уверенно пропетляла узкими ходами, пошла вверх по лестнице, приподнимая подол выше, чем требовалось. И икры показала Ясмуду, идущему сзади, и то, что выше. Жарко сделалось ему.

– Знатно натопили, – сказал он, покашливая.

– То ли еще ночью будет, – сообщила Василиса, останавливаясь на площадке. И невинно добавила: – Я, когда душно, голая сплю. Только тогда овчинку накину, если сквозняком потянет.

Ясмуд зашелся надсадным кашлем, весь побагровел даже – хорошо, что в потемках не видать.

Василиса довела его до двери, открыла, запуская во тьму медовый свечной свет.

– Святик! – пропела сладенько. – А кого я к тебе привела-а?

– Дядька! – позвал мальчик. – Иди ко мне, скорее. Будешь сказки мне рассказывать, а то мне не спится.

– А если не стану? – спросил Ясмуд.

– Как это – не станешь? – удивился Святослав. – Я княжич. Что говорю, тому и быть.

– Вона как. А пусть тогда день будет.

– Что?

– День, говорю, пускай настанет, – пояснил Ясмуд. – Прикажи ночи уйти.

Святослав засопел, поджав губы. Он явно вырос из своей колыбели, но пока что спал в ней, отчего походил на звереныша в клетке. Чтобы лучше видеть собеседника, он положил руки на борт, а сверху пристроил маленький острый подбородок. Встрепанные волосы падали на глаза, таинственно поблескивающие в тени. Белая рубашонка придавала его облику ощущение чистоты и невинности.

– Уймись, Ясмуд, – предупредила Василиса еле слышно. – Не серди Святика. У него характер крутой, княжеский.

– Солнцем и луной боги управляют, – нашелся наконец мальчик. – Но то в небе. А на земле я главный.

– Но и здесь не всегда все по-твоему выходит, – мягко напомнил Ясмуд. – Иногда достаточно приказать, согласен. А иногда попросить нужно. Или хитростью взять. – Он подмигнул. – По-всякому можно. Лишь бы цель была. И чтобы она того стоила.

Святослав помолчал, хмуря светлые бровки. Потом сказал:

– Мудрено говоришь, дядька. Мне бы сказку. Вот хотя бы про Змея Горыныча. Расскажешь?

Маленький, маленький, а сообразил, как и тон сменить, и достоинством не поступиться. Это неожиданно понравилось Ясмуду. Внезапно он почувствовал влечение к белобрысому мальцу, потерявшему отца. Может быть, став близкими, они облегчат друг другу боль от своих утрат?

– Конечно расскажу, – согласился Ясмуд, делая знак Василисе удалиться. – Но пообещай, что потом спать будешь.

– И ты тоже, – кивнул Святослав. – Я велю тебе рядом постелить.

– У меня свое место есть, княжич.

– Теперь твое место здесь. Ты всегда рядом будешь.

Ясмуд хотел возразить, но не стал. Не всегда людям хочется правду слышать. Иногда лучше промолчать. Или сказку рассказать.

– Про Змея, значит? – уточнил Ясмуд, устраиваясь на полу рядом с колыбелью. – А не забоишься?

– Не-а, – заявил Святослав, мотая светлой головенкой. – Я же не один. Нас двое теперь.

После такого признания сказка, конечно, задалась. Кое-что Ясмуд выдумал от себя, а местами добавил куски других сказаний, так что история длинная получилась, под конец он даже охрип. Против ожидания, Святослав не уснул. Лежал в своей детской кроватке и, просунув ручонку сквозь прутья, держал Ясмуда за большую твердую ладонь.

– Ты самый лучший дядька, какой только может быть, – прошептал он, когда сказка закончилась. – Почти как тятя мой. Он мне тоже однажды про Змея Горыныча рассказывал. Я совсем маленький был, но хорошо помню. И сказку, и тятьку.

– Грустно тебе? – спросил Ясмуд.

– Ага, – признался мальчик. – Но я никому не должен показывать, как мне плохо. Так матушка научила. Мы – властители. Все в нас силу должны видеть.

Ясмуд вспомнил бледное, малоподвижное, словно скованное морозом лицо княгини, бледные хрупкие кисти ее рук под черным плащом.

– Твоя матушка молодец, – сказал он. – Стойкая.

– Стойкая, – согласился Святослав. – Поплачет, утрется и опять стойкая. Ты нас не бросай, дядечка. Нам трудно будет.

– Не брошу. – Ясмуд помолчал, дожидаясь, пока перестанет сдавливать горло. – Спи. Поздно уже.

Дважды просить измученного княжича не пришлось. Глаза Святослава тут же сомкнулись, и он задышал ровно и безмятежно, как это может делать только спящий ребенок. Ясмуд пошарил глазами по комнате, подтащил к колыбели оленью шкуру и лег рядом.

Он проснулся поздно, с тяжелой от духоты головой и затекшей шеей. Святослава в кроватке не было, а Ясмуд оказался укрыт его пуховым одеяльцем.

В тереме царила какая-то особая, тревожная тишина, зато снаружи было непривычно шумно. Выглянув в окно, Ясмуд увидел множество киян, стекающихся на площадь.

– Смута? – спросил он гридней, стоящих у княжеской опочивальни.

– Вече, – ответили ему. – Ступай отсель. Сейчас княгиня выйдет.

– Ты мне не указ, – отрезал Ясмуд, оставшись на месте.

Стражники смерили его одинаковыми угрожающими взглядами, но не тронулись с места. Они были поставлены охранять дверь и не знали, как вести себя в подобных случаях.

Дождавшись Ольгу, Ясмуд почтительно поприветствовал ее и попросил разрешения сопровождать ее на вече.

Она покачала головой, и каменья, подвешенные к княжеской шапке, заколыхались.

– Нет, Ясмуд. Я хочу, чтобы ты остался со Святославом. – Убедившись, что их никто не слышит, она тихо добавила: – Воеводы задумали лишить меня власти. Сына князем ставят. И советника при нем. Но это они сейчас мягко стелют, а потом… – Она опять покачала головой. – Опасаюсь за Святослава.

– До тех пор, пока ты у власти, никто его пальцем не тронет, – сказал на это Ясмуд. – А вот потом… – Не договорив, он твердо произнес: – Я иду с тобой, княгиня. Главное сейчас происходит именно там. – Он кивнул в сторону гудящей площади. – Не возражай, прошу. Не сумел я мужа твоего уберечь, так позволь о тебе позаботиться.

Ольга поморщилась:

– Да что ты можешь один против всех?

– Один преданный пес сильнее целой стаи волчьей.

Она посмотрела на него с новым выражением лица и кивнула головой:

– Ладно. Возьми оружие и латы. Только не медли, а то без нас начнут.

– Меча будет достаточно, – рассудил Ясмуд, подзывая гридня и нетерпеливо подгоняя его движением руки.

Он понял, что дело плохо, когда свита Ольги увязла в толпе, теснимой дружинниками Свенхильда. Сам воевода уже красовался на помосте, умело завладевая вниманием людей.

«Не успел, – тоскливо подумал Ясмуд, прокладывая плечом дорогу княгине. – Все кончено. – И сам же возразил себе: – Врешь! Нельзя сдаваться. Не удержим Киев, его на куски разорвут и на все стороны растащат».

Он не заметил, что думает о себе и княгине как о едином целом. Не понимал еще, что она успела стать для него смыслом жизни и самой жизнью.

Ясмуд рвался не Русь спасать, не владычицу русов.

Он старался ради женщины по имени Ольга. Только она у него и осталась. Вместо семьи, вместо родины, вместо всего, что обычно бывает дорого.

Глава VIII
Глас народа

У лестницы, ведущей на помост, дорогу Ольге преградил очередной отряд дружинников. Шлемы были надвинуты низко, защитные пластины опущены, чтобы скрыть лица и сделать неузнаваемыми. Цвета плащей и узоры на щитах выдавали в них ратников Бердана, но это значения не имело, поскольку сейчас все воеводы действовали заодно. Им было важно задержать княгиню, чтобы успеть склонить народ на свою сторону и назначить князем малолетнего наследника Игоря. Остальное несложно домыслить – подчиняй несмышленое дитя своей воле и действуй от его имени. А мать надежнее убрать подальше. Хотя бы и во сыру землю.

Одна мысль об этом удесятерила силы Ясмуда. Перед ним стояло четверо дружинников, крепко держась за развернутое поперек копье. Ухватившись за плечи товарищей, он стал на древко ногами, пригибая к земле. Гридни тут же поднажали и, уподобившись живому тарану, протолкнулись к самому помосту.

– Подсадите, братцы! – попросил Ясмуд и в то же мгновение был поднят и вынесен наверх, словно мощной волной. – Руку, княгиня! – крикнул он.

Ольга взглянула в сторону затора у лестницы и подчинилась. Ясмуду она показалась легкой, почти невесомой, как девочка. Ее ладонь была сильной и в то же время очень хрупкой. Помогая Ольге ступить на тесаные доски, Ясмуд придержал ее за талию и ощутил такое волнение, что едва не задохнулся.

– Я не знаю, что говорить, – призналась она, подталкиваемая им вперед.

Шум стоял оглушающий. Он прочел ее признание по губам.

– Говори, что от сердца идет, – прокричал он в ухо Ольги. – Помни, ты наша княгиня. Не робей.

Напутствие не помогло. Начала говорить Ольга слишком тихо, поэтому первые слова были произнесены впустую. Стоя в отдалении, за ее спиной, Ясмуд видел, что творится на площади. Казалось, там не люди копошатся, а сермяги, кафтаны да полушубки – бездумные, ошалевшие, неуправляемые. Стоящие на помосте старались держаться уверенно, однако вблизи было заметно, как они робеют и нервничают, опасаясь, что толпа окончательно выйдет из подчинения, нахлынет разом и поглотит всех верховодов вместе с досками, как поглощает днепровская вода прохудившийся челнок на быстрине.

Когда же Ольга обрела голос, то ее уже мало кто слушал. Людям хватило доходчивых речей Свенхильда. Они полагали, что властители действуют по общему согласию, и не вникали в тонкости отношений и поведения собравшихся наверху. О княгине и воеводах совсем позабыли, переключив внимание на тех, кто стоял рядом, вровень, был близок и понятен.

И все бы не беда, если бы не хмель, бродивший во многих лихих головах. Кое-где уже началась поножовщина, а уж оплеухи и зуботычины сыпались в толпе градом. Прежде в Киеве таких вече не бывало. Никому еще не приходило на ум подпаивать народ перед собранием, как это сделали воеводы.

Будучи соплеменником и даже дальним родичем Свенхильда, Ясмуд ясно понимал его расчет. Захват власти был в крови у выходцев из варяжских земель. Долгое время они могли служить хозяину верой и правдой, но, почувствовав слабину, тут же выходили из повиновения. Если слабый не способен оказать сопротивление, то нужно без жалости отнимать у него все, чем он владеет, – кусок хлеба, монеты, женщин, власть. Получив же достойный отпор, варяги унимались. Они уважали силу и только ее. Взывать к их совести было так же бесполезно, как зайцу жалобно кричать в когтях рыси.

Пока Свенхильд, заслонив собой Ольгу, пытался снова завладеть вниманием расходившейся толпы, Ясмуд внезапно понял, что делать. Озарение было подобно яркому свету, зажегшемуся в темноте. Одновременно с этим Ясмуд ощутил необычный подъем и стал почти невесомым, точно готовый взлететь пузырь, наполненный горячим воздухом.

Толпе сейчас плевать на то, кто возьмет власть в Киеве, – ей нужны только две вещи: зрелище, чтобы было на что посмотреть и что вспомнить, а еще обещание сытой спокойной жизни. Кто сумеет дать это толпе, тот и окажется в центре внимания.

Сперва зрелище. Нужно привлечь к себе внимание.

Сделав несколько быстрых, решительных шагов вперед, Ясмуд толкнул Свенхильда плечом с такой силой, что воеводу понесло в сторону.

– Рехнулся! – рявкнул он. – Башку снесу!

Выхваченный из ножен меч ударился с лязгом о другой, вовремя вскинутый вверх. Казалось, стальной звук был совсем негромок, однако людские уши тотчас уловили его, и все взоры обратились на помост. Никак там рубятся? Ого! Вот это потеха! Гляди, гляди, честной народ!

– Остынь, – сказал воеводе Ясмуд. – Пока твои дружинники поднимутся, я тебя дважды зарублю.

Свенхильд был еще не слишком стар и совсем не дряхл, однако давно не упражнялся с мечом, призывая заниматься этим других. Его ратники вопросительно смотрели на него снизу, да только они были зажаты в толпе так плотно, что и руки поднять не могли.

– Убери меч, воевода, – предложил Ясмуд. – Не хочешь ведь, чтобы люди услышали правду о том, как ты князя оставил. После этого сразу почета лишишься, предателем прослывешь. Не веришь? Испытаем судьбу?

Выругавшись, Свенхильд бросил меч в ножны. Зная, что убивать прилюдно в спину его не станут, Ясмуд обратился к нетерпеливо глядящей на него толпе.

– Кияне! – выкрикнул он. – Братья! Нет в мире людей разумнее и справедливее, чем вы.

– А-а-а-а-а-а! – согласно отозвалась площадь. – У-у-у-у-у-у! О-о-о-о-о-о!

Ясмуд не слышал слов, только общий хор голосов и эмоции, которые их переполняли. Он по-прежнему чувствовал себя окрыленным, им словно бы руководил кто-то свыше. Фразы складывались сами собой, движения были выверены и правильны, ум холоден, сердце горячо и огромно – оно едва умещалось в груди.

– Тут вам говорили, что власть следует сыну Игореву отдать, – продолжал Ясмуд, глядя по сторонам и дивясь непривычной чистоте и силе своего голоса. – Отдавайте, коли войны и смуты хотите. Кому не жаль домов, семьи и хозяйства, тот голосуй за них. – Не оборачиваясь, он небрежно ткнул пальцем через плечо, точно отгадав, где стоит сейчас Свенхильд со своими товарищами. – А кто хочет благоденствия, лада, сытости и покоя, те пусть за Ольгу выскажутся.

Он сделал передышку, переводя взор из стороны в сторону таким образом, что люди могли подумать, будто он различает в толпе каждого и каждому заглядывает в глаза. Потом набрал полную грудь воздуха и уже не просто заговорил, а закричал на пределе натянувшихся шейных жил:

– Она вдова! Она мужа потеряла, как потеряли многие из вас своих сынов, братьев и кормильцев. Ей и меч в руки. Кто отомстит, если не она? Кто, я спрашиваю?

– А-а-а-а-а-а! – согласились внизу. – О-о-о-о-о! Э-э-э-э-э-э!

– Ольга – наша княгиня, ей с древлянами разбираться!..

– А-а-а-а-а-а!

– Сыночку ее расти и ума-разума набираться!..

– У-у-у-у-у-у!

– А вам, кияне, своих детей растить, ремесленничать, в землю семя бросать…

Если бы кто попросил Ясмуда повторить все то, что он наговорил жадно внимающему народу, он бы ни словечка не припомнил. Предложи ему произнести без запинки еще одну столь же гладкую речь, он бы не взялся. Но в тот момент его несло. Он летел. Парил над жадно внимающей толпой.

Когда он закончил, людские массы закричали в едином порыве:

– Ольгу на княженье! Ольгу! Ольгу!

Побледневший Свенхильд попытался что-то возразить, но его голос был слышен не лучше, чем писк комара на днепровском перекате. Славя Ольгу, толпа плотнее обступила помост. Распри и ссоры прекратились. Воодушевленные речью Ясмуда, люди на некоторое время почувствовали себя сплоченными и великодушными. Такое состояние не могло продолжаться вечно или хотя бы сколько-нибудь долго, но пока оно длилось, всем хотелось быть лучше и благороднее, чем обычно.

Княгиня Ольга, не веря себе, неподвижно стояла посреди помоста и не замечала, что слезы благодарности и облегчения медленно стекают по ее щекам. Бояре поочередно хватали ее холодные, безвольные руки, чтобы целовать их, произнося клятвы покорности и верности. Волхвы произносили молитвы, воздевая руки к небу. Переминаясь поодаль, к ним готовились присоединиться Бердан, Ярополк и Мстислав.

Ольга не видела никого из них, как не видела ликующей толпы. В эти минуты она смотрела только на Ясмуда. Он тоже смотрел в ее блестящие, влажные глаза и думал, что готов жизнь отдать ради них.

– Ольга! Ольга! – неслось отовсюду. – Скажи слово! Слово, Ольга!

Раздвинув воевод, она подошла к краю и звонко прокричала:

– Спасибо, кияне! Век не забуду. Все помыслы мои, все дела отныне с вами и для вас. Пусть трепещут враги земли киевской. Отомстим и воспрянем!

Это было именно то, что от нее хотели услышать. Если до благодарственной речи княгини Свенхильд и питал какую-то надежду, то теперь от нее и следа не осталось. Растолкав остальных, он занял место по правую руку от Ольги и, повысив свой сорванный голос, стал благодарить людей за выбор и напоминать им про бочки с бесплатным вином, которые все еще стоят на улицах, прилегающих к Вечевой площади. Сам же, преклонив колено перед Ольгой, взял ее руку обеими руками и сбивчиво заговорил:

– Ошибся, княгиня… Прости… Верой и правдой… Всегда… Никто кроме…

До слуха Ольги долетали лишь отрывочные слова. Не отнимая руки, она продолжала смотреть на Ясмуда. Он улыбнулся. Она тоже, но это была быстрая, моментально исчезнувшая улыбка, не оставившая и следа на лице Ольги.

Она опомнилась. Вспомнила, кто она такая, почему на ней черные одеяния, вспомнила, что дома ее ждет маленький сын, оставшийся без отца. Да, его удалось защитить, благодаря этому странному ратнику по имени Ясмуд. Что с того? Он слуга, и его долг заботиться о хозяевах. Отблагодарить его, конечно, нужно, и Ольга это непременно сделает, но улыбаться ему – абсолютно лишнее. Она вдова и княгиня. И она не имеет права забывать о своем предназначении.

Отведя глаза от Ясмуда, Ольга сказала, ни к кому в особенности не обращаясь:

– Домой хочу.

Свенхильд тут же бросил приказ своим дружинникам, и они с прежним рвением принялись раздвигать толпу, освобождая проход к терему. Ольга спустилась по ступеням и пропала из виду, точно так же, как пропали для нее тысячи людей, собравшихся на площади. За ней следовали волхвы в меховых шапках, изображающих звериные головы. Только Гостослав шел простоволосый, белый, как лунь, с остроконечной бородой по пояс. Перед началом вече он посулил Ольге покровительство богов и теперь настойчиво гудел в ухо про плату. Она кивала.

На закате на Священный холм привели троих выкупленных отроков, слегка придушили сыромятными ремнями и поочередно зарезали на жертвенном камне. Трепещущее сердце каждого было торжественно вынуто из груди и передано женской фигуре в черном, безмолвно наблюдающей за ритуалом. Поднося сердца ко ртам трех главных богов, она мазала их кровью и кланялась. Их деревянные губы оставались неподвижными, но ей чудились довольные улыбки. Отныне можно было не сомневаться в их поддержке.