Текст книги "Жизнь, какой мы ее знали"

Мы с Дэном держались за руки, хихикали и радовались возможности побыть вместе. Продвигались вперед и заулюлюкали, когда миссис Несбитт наконец вошла в здание школы. И снова торжествующе закричали, когда она вышла с пакетом.

В конце концов зашли и мы. Внутри дежурили еще полицейские, очевидно охраняющие пакеты. Страшно – они с настоящим оружием.

Однако все вели себя примерно. Когда подходила очередь, надо было показать документ с адресом. К счастью, читательские билеты при нас. Нам обоим вручили по полиэтиленовому пакету и велели выходить, что мы и сделали. А когда выходили, услышали, как полицейские говорят, чтобы люди не занимали очередь, потому что запасы подходят к концу.

Миссис Несбитт поджидала нас рядом с игровой площадкой.

– Там рис, – сообщила она, – и фасоль, и всякое прочее.

От воодушевления я крепко поцеловала Дэна прямо на глазах у миссис Несбитт. Не сказать чтобы она была шокирована. Дэн обнял меня и попрощался.

– Моя мама будет просто счастлива, – сказал он, что, в общем, резюмировало всю эту ситуацию.

– Может, будет еще, – предположила я. – Может, это начало лучших времен.

– Будем надеяться, – ответил он, поцеловал меня еще раз и зашагал по направлению к дому.

Я взяла пакет миссис Несбитт, и мы пошли обратно на заправку. Я предвкушала, в какой восторг придет мама, увидев меня с едой.

До заправки оставалось примерно полмили, когда дождичек превратился в ливень, а вдали загромыхал гром. Я сказала миссис Несбитт, мол, жаль, у меня нет зонтика для нее, но она только засмеялась и проговорила:

– Не растаю.

Дойдя до заправки, мы не нашли там маминой машины, что означало – она уже поехала на другую. Пришлось пройти еще пять кварталов, и к концу пути мы с миссис Несбитт вымокли до нитки, но что за беда? Рис, и фасоль, и сухое молоко, и соль, и супы в коробках, и сушеные овощи, и кукурузные хлопья, и лаймовое желе.

Перед мамой было около десяти машин, когда мы подошли. С меня уже и так текло, поэтому я вызвалась вылезти наружу и заплатить. Так непривычно заходить в магазин на заправке и натыкаться на пустые полки и знаки «Кассир вооружен и умеет стрелять».

Вероятно, пока я платила за бензин, миссис Несбитт рассказала маме все про очередь и еду. Мне только ясно, что мама была в превосходном настроении, когда я выходила из машины, и стала очень притихшей, когда я вернулась.

Не знаю уж, решила ли она, что шести галлонов достаточно для одного дня, или же ей хотелось поскорее отвезти домой миссис Несбитт, чтобы та не простыла, так или иначе – мы поехали прямо домой, высадив соседку по дороге. Любые мамины попытки казаться вежливой, пока миссис Несбитт сидела в машине, были отброшены, как только мы остались одни.

– Ну что? – спросила я, едва мы очутились наедине. – Что я опять сделала не так?

– Обсудим это дома, – сказала она, стиснув зубы, как чревовещатель.

Мы вошли в кухню, и я закинула сумку с книгами и пакет с продуктами на стол.

– Я-то думала, ты обрадуешься. У нас теперь есть вся эта еда. В чем я виновата?

– Иногда я тебя просто не понимаю, – сказала она, словно я какая-то неведома зверюшка. – Ты видела, что все стоят в очереди, и что ты сделала?

– Встала в очередь. Требовалось что-то еще?

– Ты оставила миссис Несбитт и побежала за Дэном. Эту часть ты, кажется, опускаешь.

– Ну да. Я сбегала за Дэном, и мы встали в очередь.

– А что, если бы пакеты закончились до вашего возвращения? Тогда что?

– Тогда нам не досталось бы всей этой чудесной еды, – сказала я. – Риса, и фасоли, и лаймового желе. Я не знала, что продукты кончатся так быстро. И вообще, какая разница? Нам хватило, и он получил пакет, и я, и миссис Несбитт. Не понимаю, чего ты взъелась.

– Сколько раз тебе объяснять? Прежде всего – семья. Дэн пусть беспокоится о своей семье, а ты – о своей. И, прежде чем ты хоть слово скажешь про Питера, напомню, что он каждый раз приходит с продуктами, и полбуханки хлеба – это простая благодарность.

И да, я бы помянула Питера, если бы она не опередила меня. И уж конечно, я понимала, что стоит воздержаться и не напоминать, что миссис Несбитт не является членом семьи.

– Нам всем хватило продуктов, – сказала я.

– Просто повезло. Я не позволю Мэтту, Джонни или тебе голодать только потому, что вы хотите заботиться и о друзьях тоже. Не те времена, чтобы дружить, Миранда. Мы должны думать прежде всего о себе.

– Ты не так нас воспитывала. Что случилось с «делитесь» и «всем поровну»?

– Делиться – это роскошь. Сейчас это роскошь, которую мы не можем себе позволить.

На мгновение вид у мамы стал не сердитый, а печальный. Я помню этот взгляд с тех времен, когда они разошлись с папой.

– Ты считаешь, мы все умрем, – сказала я.

Вся печаль разом улетучилась, сменившись яростью.

– Не смей никогда говорить мне такое! – взвилась она. – Никто из нас не умрет. Я этого не допущу.

Я потянулась к ней, чтобы успокоить:

– Мам, все нормально. Я знаю, ты делаешь все возможное ради нас. Но между мной и Дэном происходит нечто чудесное. Как у вас с Питером. Нечто особенное. Иначе я ни за что не сказала бы ему о продуктах.

Но маму это ничуть не утешило. У нее на лице появилось выражение сущего ужаса, как в тот первый вечер, когда все случилось.

– Ты с ним спишь? – спросила она. – Вы любовники?

– Мам!

– Потому что если так, то тебе лучше вообще с ним больше не встречаться. Я запрещу тебе ходить на пруд. Я не позволю тебе одной выходить из дома. Ты поняла меня? Нельзя допустить риск беременности. – Она схватила меня за плечи и притянула к себе, так что мое лицо было в дюйме от ее. – Ты слышишь меня?!

– Слышу! – заорала я на нее. – Я слышу, что ты мне не доверяешь!

– Не доверяю тебе, и тем более не доверяю Дэну, – заявила она. – Вас нельзя оставлять наедине. Я запрещаю.

– Попробуй запрети! – закричала я. – Я люблю Дэна, а он любит меня, и ты не остановишь нас, как ни старайся!

– Вон в свою комнату! – приказала мама. – И не вздумай выходить, пока я не разрешу. НЕМЕДЛЕННО!

Меня не пришлось уговаривать. Я убежала к себе и хлопнула дверью как можно громче. А потом разревелась. Захлебываясь и воя.

Я же не Сэмми. Я не дура. Само собой, я хочу заняться любовью с Дэном. Я бы очень хотела заняться любовью с кем-то до того, как этот дурацкий мир погибнет. Но хоть я и сказала маме, что мы с Дэном любим друг друга, ясно, что на самом деле нет. Эта не такая любовь, которую я хотела бы испытывать к своему первому мужчине.

Иногда я вообще не могу понять, что чувствует Дэн. Я-то думала, что и он хотел бы зайти со мной дальше, однако никаких попыток с его стороны нет. Целуемся, обнимаемся, и все.

И тут мама – ведет себя так, словно мы какие-то спаривающиеся животные.

Так обидно! Я не видела ни Сэмми, ни Меган после того, как закончилась школа. Дэн – единственный оставшийся у меня друг на всем белом свете. Даже если мы не любовники, если мы не пара, все равно он единственный человек в моей жизни, кто не семья и не Питер. Я смеюсь с ним. Я говорю с ним. Я беспокоюсь о нем. А по маминым словам выходит, что это что-то плохое, что я больше не могу иметь друзей, что только семья имеет значение с этих пор.

Если мир теперь устроен так, то пусть он сдохнет побыстрее.

Ненавижу маму за то, что я так себя чувствую. Ненавижу ее за то, что один хороший день приходится на десять, двадцать, сто плохих.

Ненавижу ее за то, что она мне не доверяет. Ненавижу за то, что она заставляет меня еще сильнее бояться.

Ненавижу маму за то, что она вынуждает меня ненавидеть ее.

Ненавижу ее.

25 июня

Не считая туалета (куда я выходила, только когда меня никто не мог увидеть), я просидела у себя в комнате весь вчерашний день. Заперла двери и из чувства протеста читала при свете фонарика четыре часа – и да, я понимаю, как это глупо.

Мэтт постучался ко мне утром:

– Завтрак готов.

– Я больше не буду есть. Так вам с Джонни больше достанется.

Мэтт вошел в комнату и закрыл за собой дверь:

– Ну хватит, что за детский сад. Ты донесла свою точку зрения. А теперь иди на кухню и съешь свой завтрак. И можешь заодно поцеловать маму и сказать ей «доброе утро».

– Не буду с ней разговаривать, пока она не извинится, – сказала я. Любопытно, моя злость все еще перевешивала голод. А может, я просто знала, что и после завтрака останусь голодной, так в чем смысл?

Мэтт покачал головой:

– Я-то думал, ты взрослее. Ожидал от тебя большего.

– Мне плевать, чего ты ожидал, – сказала я, и это полнейшее вранье. Мне отчаянно важно, что про меня думает Мэтт. – Я ничего плохого не делала. Мама набросилась на меня без всяких причин. Чего ты ей не высказываешь, что ожидал от нее большего?

– Меня там не было, – вздохнул Мэтт. – Я знаю только мамину версию событий.

– Она не забыла упомянуть, что вела себя чудовищно? – спросила я. – Что разговаривала со мной как с преступницей? Или это не вошло в отчет?

– Если ты имеешь в виду, ударилась ли она в слезы и корила ли себя за все кошмарные вещи, сказанные тебе, то ответ – нет. Но она действительно сказала, как ей мучительно жаль, что ты вынуждена проходить через все это. Миранда, мама держится из последних сил. Она тревожится за нас троих и миссис Несбитт. И ты же знаешь ее. Она к тому же тревожится за папу, и Лизу, и малыша, и за Питера. Она страшно переживает за Питера. Он семь дней в неделю отматывает двенадцатичасовые смены, и она представления не имеет, ест ли он вообще хоть что-нибудь.

Я думала, что опять расплачусь, чего совершенно не собиралась делать.

– Мама считает, что мы все умрем, – сказала я, – так ведь? А ты? Все это зря? Мы все просто умрем?

– Мама так не считает и я тоже, – ответил он. Я видела, что он крепко об этом подумал, а не просто отмахивается от меня. – Но это не то же самое, что сказать, будто худшее позади, потому что я так не думаю, и мама согласна со мной. Если все останется как сейчас, у нас есть вполне реальные шансы. Все ученые работают над тем, чтобы как-то поправить положение. Этот вчерашний пакет с продуктами доказывает, что ситуация чуть-чуть улучшается.

– Но ведь сейчас хуже некуда. Как может стать еще хуже?

Мэтт улыбнулся:

– Брось, ты же на самом деле не хочешь услышать ответ.

Я замотала головой, и мы оба рассмеялись.

– Мама больше волнуется за миссис Несбитт, чем за нас. Она попросила ее переехать к нам, но та вбила себе в голову, что будет обузой. И от этого маме еще сложнее.

– Я знаю, что она не хочет, чтобы мы умерли, – сказала я. И тщательно продумала слова, которые собиралась произнести. – Но, по-моему, она также не хочет, чтобы мы жили. Мы должны просто попрятаться по своим комнатам, ничего не чувствуя, а там – если спасемся, отлично, а если нет, то что ж, вдруг проживем чуть дольше. Разве это можно назвать жизнью? Ясно, что мама делится с тобой тем, чем не делится со мной, так скажи, я ошибаюсь? Мне все больше и больше так кажется. Хотелось бы ошибаться, потому что страшно, когда мама такое думает. Но ведь, похоже, я права.

– Мама может предвидеть будущее не лучше меня, тебя или коровы миссис О’Лири. Хортон мог бы выступить по CNN – если допустить, что CNN все еще существует, – и имел бы те же шансы попасть в точку, что и любой другой. Но мама полагает, и я тоже, что нам предстоят очень непростые времена. Времена похлеще тех, которые мы проживаем сейчас. И с ее точки зрения, чем лучше мы заботимся о себе теперь, тем выше наши шансы будут потом, когда станет хуже. Так что да, ее немного заносит. Я знаю, как ей страшно отправлять Джонни в лагерь, но она твердо намерена сделать это и ничем не выдать свою тревогу. И ты тоже не говори ничего.

– Не скажу, – пообещала я. – Но маме не надо беспокоиться за меня. Я не дурочка, Мэтт. Мне просто не нравится, что я должна перестать испытывать чувства. Лучше умереть, честно, чем перестать чувствовать.

– Никто и не требует этого от тебя. И мама не против того, чтобы ты плавала и встречалась с Дэном. Тебе хорошо – и ей хорошо. Но ей не хотелось бы, чтобы в этих обстоятельствах Дэн стал твоим единственным другом. Почему бы не сходить к Сэмми и Меган? Я бы послушал баек из жизни Сэмми.

Правда в том, что я почти не вспоминаю ни ту ни другую. Словно они часть мира, который уже сгинул для меня. Но поскольку я только что задвинула тут пафосную речь про чувства, то вряд ли сейчас уместно в этом признаться. В общем, я кивнула и сказала Мэтту, что спущусь и помирюсь с мамой.

Но, увидев внизу маму, я вовсе не испытала желания броситься ей в объятия. Очевидно, и у нее такого желания не возникло. Они с Джонни сидели за столом с довольно угрюмым видом.

Не успев как следует подумать, я брякнула:

– Джонни, пойдешь со мной на Мельников пруд?

Джонни аж засветился от радости, и было понятно, что, с маминой точки зрения, я сделала нечто правильное.

– Круто было бы, – сказал он.

Понятия не имею, почему Джонни раньше не попросился со мной. Мельников пруд не моя частная собственность. Но он играл в бейсбол, по крайней мере, они тренировались с Мэттом. А Мэтт в свободное от мяча время бегал. Может, они решили, что плавание – моя фишка, и держались в сторонке.

Джонни напялил плавки под джинсы, пока я доедала завтрак, и как только мы оба были готовы, отправились к пруду. Ну и невезучая же я: Карен и Эмили сегодня не было, так что я упустила шанс побыть вдвоем с Дэном.

Правда, оно того стоило – Джонни так радовался воде! Там оказалась еще пара знакомых ребят из средней школы, и они как следует повеселились. Потом мы плавали все вместе, играли в водное поло и типа эстафетные гонки. День был знойный и солнечный, и после купания все валялись на бережке, обсыхая на солнце. Выяснилось, что Дэн – большой фанат «Филлис», так что они с Джонни перетерли за бейсбол, что еще больше осчастливило моего брата.

До сих пор я была так поглощена собственными проблемами, что ни разу не задумалась, как это все переживает Джонни. Пока не увидела этот блеск в глазах при обсуждении с Дэном лучших бейсменов всех времен и народов, мне даже в голову не приходило, как ему скучно. У него, конечно, есть Мэтт, и Мэтт просто отличный товарищ, но обычно Джон в это время года, если не играет в бейсбол, то смотрит бейсбол по телевизору или следит за матчами в Интернете.

Он такой же двинутый на бейсболе, как я была в его возрасте на фигурном катании. Здорово, что его лагерь не отменили. Он заслужил пару недель, когда можно заниматься исключительно любимым делом.

Дэн не стал меня провожать, видимо, из-за Джонни. И хорошо, хоть представился удобный случай поговорить с братом.

– Я тут думал кое о чем, – сказал он, и я догадалась, что речь о чем-то очень важном для него. По нынешним временам «важное» значит «неприятное». – Ты ведь знаешь, что я собираюсь играть за «Янки» на второй базе?

Ну да, ничего нового, Джонни планировал это с самого рождения.

– Знаю, мама старается, – продолжил он. – Но мне кажется, у меня не очень сбалансированная диета. Белка не хватает и все такое. Я сейчас метр шестьдесят семь, но на сколько еще смогу вырасти без гамбургеров и ростбифов?

– Мы едим лучше, чем многие другие.

– Лучше, чем многие другие здесь. Но что, если в Японии или Доминиканской Республике есть тринадцатилетние парни, которые лопают бургеры и растут? Мне кажется, я не смогу добрать до ста восьмидесяти двух на тунце из банок. Что если так и застряну на ста семидесяти?

Я бы расхохоталась, не будь он так серьезен. Кроме того, меня остановило, что Мэтт бы не стал смеяться. Над моими идиотскими вопросами Мэтт не смеется.

– Ты же принимаешь свои витамины? – спросила я.

Джонни кивнул.

– Ну вот, они помогут. Слушай, Джонни, я понятия не имею, что будет завтра, что уж говорить про годы вперед. Даже если все придет в норму, и бейсбол будет таким же, как сейчас, то есть каким он был в прошлом году, возможно, нас ждет целая череда лет, когда игроки будут ниже, чем раньше. И может, у тебя будет меньше конкурентов, ну, просто потому, что не так уж много останется игроков второй базы. Не думаю, чтобы в Японии или Доминиканской Республике дела обстояли великолепно. Парни твоего возраста могут тоже не вырасти до ста восьмидесяти, и у них, наверное, нет возможности тренироваться, а у тебя есть.

– В смысле ты считаешь, что они все погибли.

– Не совсем, – ответила я, внезапно оценив, насколько деликатно обращался со мной Мэтт в последнее время. – Я имею в виду, что плохие времена настали не только для Пенсильвании, во всем мире так. И вполне вероятно, какие-то мальчишки в Японии и Доминиканской Республике волнуются не меньше тебя. Но я не уверена, что у них есть витамины и тунец в банках. Мне точно известно одно. Папа так говорит: если хочешь быть лучшим в чем-то, то единственный способ – выкладываться по полной. Если ты играешь за вторую базу настолько хорошо, насколько вообще способен, твои шансы выступать за «Янки» ничуть не хуже, чем у других.

– Тебя тоже все бесит?

– Да. И я тоже скучаю по гамбургерам.

Вернувшись домой, мы обнаружили маму на кухне. Весь стол был занят мукой, дрожжами и мерными чашками. С учетом жары на улице и включенной духовки, в помещении, наверное, было градусов под сорок.

– Мам, можно я помогу? – спросила я. – Хочу научиться печь хлеб.

Она улыбнулась в ответ. По-настоящему. Улыбнулась так, как будто я ее давно потерянная дочь, хорошая дочь, которая, как ей казалось, пропала навечно.

– Буду рада, – сказала она.

Так что мы вместе пекли и обливались потом. Мне нравится месить тесто. Я представила, что это луна, и избила ее до полусмерти.

Часть седьмая

2 июля

Сегодня мама отвезла Джонни в бейсбольный лагерь. Приехала сама не своя от радости, поскольку возле Либерти ей попалась заправка, где продавали бензин по пять галлонов на машину за семьдесят пять долларов. Это дороже, чем у нас, но здесь заправки продают максимум два галлона, и мама говорит, оно того стоило – сразу заправить много.

Один из вопросов, который я не задаю маме, – надолго ли нам хватит налички. С другой стороны, деньги теперь тратятся только на топливо, так что это, наверное, несущественно.

На улице под сорок, и у нас три дня не было электричества. Мэтт решил, что настал подходящий момент рубить деревья. А меня отправил за хворостом. По мне, так это тупо, но в лесу хоть тенек. К тому же собирать хворост гораздо легче, чем заготавливать дрова.

Я набрала четыре мешка и притащила их к дому. Мэтт все еще возился с деревом. С его темпами он будет рубить этот ствол не меньше недели.

Предложила ему помощь, он отказался.

Но мне неуютно просто сидеть где-то и читать, пока он вкалывает. И честно говоря, по дому заняться особо нечем. Я прополола огород, раз уж мама делает это ежедневно, и помыла посуду, и, чтобы доказать свою полезность, почистила туалеты и помыла пол на кухне.

Мэтт зашел выпить стакан воды.

– Впечатляет, – сказал он. – Другие планы на день есть?

Стремно было признаться, что нет, я промямлила нечто невнятное.

– Почему бы тебе не сходить к Сэмми или Меган? – спросил он. – Ты виделась с ними после окончания занятий?

Нет, не виделась. Не стоит и говорить, что и они не заходили в гости.

Просто чтобы унять Мэтта, я решила нанести им визиты. Очень по джейн-остиновски. Ни у одной из ее героинь не было ни телефонов, ни компьютеров, и у меня их теперь тоже нет.

До Сэмми ходу пятнадцать минут, я всю дорогу обливалась потом. Поэтому не сильно обрадовалась, обнаружив, что дома никого нет.

На минуту я задумалась, вдруг они собрались всей семьей и уехали (некоторые так и делают – уезжают на юг, где, по слухам, дела обстоят получше), но на веревке сушилось белье. Смешно представлять себе мать Сэмми, развешивающей стирку на улице. Конечно, мы и сами так делаем сейчас, но ее мама никогда не относилась к типу домохозяек.

Решив, что нет смысла торчать там в ожидании кого-нибудь, я направилась к Меган. Постучалась, и мне сразу открыла ее мама.

Один мой вид страшно ее обрадовал. Тут у меня случилось дежавю: тот же взгляд, которым когда-то меня встречала мама Бекки.

– Миранда! – воскликнула миссис Уэйн и проводила меня в дом. – Меган ужасно обрадуется, что ты пришла. Меган, Миранда здесь!

– Она у себя в комнате?

Миссис Уэйн кивнула:

– Почти не выходит оттуда. Только в церковь. Я так рада, что ты зашла, Миранда. Прошу, попробуй ее образумить.

– Постараюсь, – ответила я, хотя мы обе знали, что никакие мои увещевания не убедят Меган.

У меня еще ни разу в жизни не получилось переубедить Меган хоть в чем-нибудь.

Меган открыла дверь своей комнаты и, казалось, искренне обрадовалась мне. Я внимательно присмотрелась к ней. Она похудела, но не так сильно, как я опасалась.

А вот что меня по-настоящему напугало – так это свечение, исходившее от нее. Она положительно излучала внутреннюю радость. В наши дни это совершенно необъяснимо.

– Как ты поживаешь? – спросила она и с непритворной заинтересованностью выслушала все, что я рассказала.

А я рассказала ей почти все: как мы встречаемся с Дэном чуть не каждый день, и что Джонни уехал в лагерь, и как Мэтт рубил дерево. Про запасы еды ничего не сказала, потому что теперь это не обсуждается.

Закончив со своими новостями, спросила, как дела у нее. Она как будто засветилась еще больше, если это вообще возможно. Практически радиоактивный излучатель.

– О, Миранда, – воскликнула она, – если бы ты только могла познать то счастье, которое я испытываю.

– Рада, что ты счастлива, – ответила я, хотя полагала, что она сошла с ума, а я не радуюсь, когда люди сходят с ума, как бы плохо ни было все остальное.

– И ты могла бы обрести счастье, нужно только принять Бога. Признай свои грехи, отринь Сатану и вручи сердце Господу.

– Ты много времени проводишь в церкви? – спросила я.

Меган выслушала мою трепотню про Дэна, самое меньшее, что я могу сделать для нее, – выслушать ее трепотню о преподобном Маршалле.

– Хожу ежедневно. Мама знает, что мне нужно туда каждое утро, но сердится, если я не возвращаюсь после обеда. А я не хочу злить маму, хочу потом встретить ее в раю. Но иногда поздно вечером, если она спит, могу улизнуть обратно. Преподобный всегда там. День и ночь молится за нас, грешников.

Что-то я не уверена, что он молится и за меня, а если даже так, то, пожалуй, не хочу этого. Но, по крайней мере, Меган выходит из дома, хоть бы и в церковь.

Однако надо задать еще кое-какие вопросы.

– Ты еще ешь? – спросила я.

Любопытно, «еще» может означать совсем разные вещи.

– Я ем, Миранда, – ответила она, широко улыбаясь мне, словно я глупый ребенок. – Если бы я совсем перестала есть, это было бы самоубийство. А Бог не хочет, чтобы кто-то из нас совершил суицид.

– Рада слышать.

Она посмотрела на меня с такой жалостью, что пришлось отвернуться.

– Ты совсем как я была после смерти Бекки.

Интересная штука. Мы все были так близки с Бекки – и Меган, и Сэмми, и я. Но после того, как она умерла, почти не говорили о ней. Тогда-то и разошлись наши дорожки, потому что именно Бекки – даже ее болезнь – скрепляла наши отношения.

– А что про Бекки?

Я гадала, вдруг Меган тоже видит ее во сне, как и я (в последнее время она снится мне три-четыре раза в неделю).

– Я так злилась, – ответила она. – Злилась на Бога. Как Он мог позволить умереть человеку вроде Бекки? В мире столько ужасных людей, почему должна была умереть Бекки? Я прямо ненавидела Бога. Я ненавидела всех и вся, и даже Бога.

Я попыталась вспомнить Меган в те дни. Все случилось чуть больше года назад, вроде не должно забыться. Но то время слилось в один большой кошмар. Бекки болела так долго, и потом вроде как терапия начала действовать, а потом вдруг ни с того ни с сего она все равно умерла.

– Мама боялась за меня, – продолжала Меган. – А преподобный Маршалл тогда только начал проповедовать у нас, и она отвела меня к нему. Я наорала на него. Как Бог мог так поступить с Бекки? Как Он мог поступить так со мной? Я думала, что преподобный Маршалл скажет мне идти домой и что я все пойму, когда повзрослею, но нет. Он сказал, что нам никогда не постичь истинный замысел Божий. Мы просто должны доверять Ему, верить в Него и следовать данным Им правилам, не пытаясь понять Его. Господь действительно мой пастырь, Миранда. Как только преподобный Маршалл донес до меня эту мысль, все мои сомнения и вся моя злоба рассеялись. У наших страданий есть божественные основания. Может, в раю мы все постигнем, но пока нужно просто молить Его о прощении и смиряться перед Его волей.

– Но ведь заморить тебя голодом – вряд ли Его воля?

– Почему нет? Его воля была на то, чтобы Бекки умерла. Смерть может ведь быть и благословением. Подумай, от скольких страданий Бекки избавлена.

– Но ты не можешь молиться о смерти.

– Я молюсь о том, чтобы принимать Его волю без сомнений. Я молюсь о том, чтобы быть достойной Его любви. Я молюсь о вечной жизни на небесах. Молюсь за тебя, Миранда, и за маму с папой, и даже за другую папину семью. И я молюсь, как учит нас преподобный Маршалл, за души всех грешников, чтобы они увидели свет и были избавлены от вечного адского пламени.

– Спасибо, – сказала я за неимением лучшего варианта.

Меган разглядывала меня с сочувствием:

– Я знаю, что ты неверующая. И вижу страдание у тебя в глазах. Ты можешь сказать, что счастлива, Миранда? Что ты в мире со всем миром?

– Нет, конечно. И с чего бы? С чего бы мне быть счастливой, если не хватает еды, люди болеют и даже кондиционер не включишь?

Меган засмеялась:

– Все это абсолютно неважно. Эта жизнь – не более чем миг в сравнении с жизнью вечной. Помолись со мной, Миранда. Единственное, чего мне недостает для полного счастья, это уверенности, что мои близкие достигли спасения.

– Ну, никто и не обещал полного счастья. Я знаю, мне следовало бы порадоваться за тебя, Меган, но, по правде говоря, мне кажется, ты сошла с ума. И если тебя до этого довел преподобный Маршалл, то он просто негодяй. Эта жизнь, наше обычное существование здесь – единственный дар, который нам дан. Отбросить его, стремиться к смерти – вот что грех, как по мне.

Прошлая Меган, моя бывшая лучшая подруга, принялась бы спорить со мной. А потом мы бы вместе посмеялись. Нынешняя Меган опустилась на колени и начала молиться.

Вернувшись домой, я решила снова сходить в лес и притащила еще три мешка хвороста. Может быть, в конце концов я и окажусь в адском пламени, как говорит Меган. Но пока этого не произошло, намереваюсь греться у печки с пламенем самым обыкновенным.

3 июля

После ужина мама сказала:

– Я тут подумала на обратной дороге вчера: как вы смотрите на то, чтобы ужаться до двух приемов пищи в день?

Кажется, даже Мэтт обалдел, поскольку не согласился прямо сразу:

– И до каких именно?

Как будто это что-то меняет.

– Точно оставим ужин. Важно хотя бы один раз в день садиться за стол всем вместе. А завтрак или обед – можно решать каждый день. Лично я бы убрала завтраки. Никогда не могла толком есть утром.

– В школе я иногда пропускал обед, – сказал Мэтт. – Думаю, для меня это не будет проблемой.

– Само собой, это чисто добровольное дело, – продолжала мама. – Наши запасы далеки от истощения, но я подумала, что сейчас, когда Джонни нет, мы все могли бы обходиться чуть меньшим.

Я вообразила, как Джонни на ферме ест яйца, пьет молоко, и на секунду просто возненавидела его.

– Сойдет, мам, – сказала я. – Обойдусь. Переживу.

Интересно, как все это будет у папы и Лизы. У меня уже начинаются видения насчет Спрингфилда. Представляю себе кухню, полную еды, работающий холодильник, фермерские рынки с кучей свежих продуктов, и яиц, и пирогов, и шоколадной помадки. А еще кондиционеры, телевидение и Интернет, а на улице двадцать пять градусов, и крытые бассейны, и никаких комаров.

Меня устроит любая из этих вещей. Ну, любая из них плюс шоколадная помадка.

4 июля

С Днем независимости!

Ха!

Хортон не давал нам уснуть всю ночь, завывая перед дверями комнаты Джонни. Он ужасно дуется и слопал всего половину еды (и маме даже не пришлось его уговаривать).

Электричества нет уже три дня. Температура воздуха где-то тридцать семь или восемь, и ночь не приносит прохлады.

Мне снилось, что рай – это такой ледяной дворец, холодный, белый и манящий.

Сегодня я пропустила завтрак и пошла плавать голодной. Завтра попробую отказаться от обеда. Все время, проведенное с Дэном (недостаточно, и Эмили не дала нам продыху), я думала о еде. Как сильно мне не хватает завтрака. И что я съем на обед. Сколько еще буханок хлеба получится, пока не кончатся дрожжи.

Я думаю о Джонни, как он там ест три раза в день, настоящую еду, фермерские продукты, и как мама навязала нам всю эту фигню с двумя приемами пищи едва только он уехал, и это дико злит меня. Выглядит так, словно она считает потребности Джонни первостепенными. Надо подкормить его, чтобы он вырос до метра восьмидесяти. Давайте-ка на всякий случай отдадим ему часть Мирандиной еды.

Надеюсь, это ужасное настроение только из-за праздника. Раньше он был одним из моих любимых. Люблю парады, ярмарки и фейерверки.

В этом году Мэтт привез миссис Несбитт на ужин, и, поев, мы просто сидели на веранде и распевали патриотические песни. Хортон тоже вопил. Трудно сказать, у кого из нас получалось кошмарнее.

Без сомнения, это худшее лето в моей жизни, а впереди еще два месяца.

6 июля

Электричества нет уже пять дней. Никто не произносит этого вслух, но все подозревают, что, возможно, его вообще больше не будет.

Днем было плюс тридцать шесть. Мама заставляет нас пить тонны воды.

Мэтт все рубит дрова, а я таскаю хворост из леса. Сложно представить, что нам когда-нибудь будет холодно.

Думаю, мое решение – это бранч, нечто посередине между завтраком и обедом. Утром иду плавать, а потом возвращаюсь и ем свою порцию. Таким образом мне не придется наблюдать, как Мэтт поглощает свой завтрак, и смотреть, как мама съедает половину обеденного пайка, испытывая чувство вины за то, что я ем больше.

7 июля

Только вернулась с купания, дали электричество. Его не было почти неделю, и мы все скакали от радости.

Мама всегда держит в стиралке белье-которое-нужно-постирать-срочно, так что она сразу же ее включила. Я схватилась за пылесос и начала с пола в гостиной. Мама завела посудомойку и включила кондиционер (сегодня, когда я проснулась, было почти тридцать четыре). Мэтт врубил старый телевизор с кроличьими ушками, но там был только сигнал специального радиооповещения, что бы это ни значило.

Спустя десять великолепных минут ток пропал. Все остановилось: и пылесос, и кондиционер, и стиралка, и посудомойка, и морозильник, который мог бы наморозить нам кубиков льда впервые за неделю.

Мы все стояли – просто стояли и ждали, что вся техника снова заработает. Мама гипнотизировала посудомойку, я не выпускала из рук пылесос.