Текст книги "Разум в тумане войны. Наука и технологии на полях сражений"

Все они в полной мере сошлись воедино в Первой мировой войне.

3
Траншеи, танки, химическое оружие

Ничего подобного не было ни до, ни после. Западный фронт представлял собой технологическое совершенство и стратегическую катастрофу. Эти два факта неотделимы друг от друга.

На этой войне, которая велась главным образом в траншеях, изрезавших Францию, где линия фронта почти не двигалась четыре года, были впервые применены многие новые технологии. Химическое оружие шло из огромных лабораторий Германии напрямую в траншеи. В качестве ответа появился танк, созданный по образу трактора. Экспериментальным дополнением к арсеналу стали (менее чем через 20 лет после первого полета братьев Райт около городка Китти-Хок) хрупкие аэропланы, не только сбрасывавшие бомбы, но и осуществлявшие разведку. Радиосвязь, более мощные пулеметы, большие подводные лодки и аэрофотосъемка также переформировали стратегию и возможности людей.

В Первую мировую войну на действительную службу начали призывать ученых. Они не просто делились своими знаниями и идеями, а становились частью вооруженных сил. Одни гибли на фронте, другие служили в лабораториях, где производили химическое оружие и изучали методы психологической войны. Первую мировую войну часто называют войной химиков из-за появления химического оружия, но в действительности она этим не ограничивалась. Это была война антропологов, психологов, физиков и инженеров. Первая мировая война привела современную науку, технику и медицину в окопы, попутно не оставив камня на камне от мечты научного сообщества об интернационализме.

Существует литературный образ траншеи, увековеченный в мемуарах, поэзии, беллетристике и даже официальных военных отчетах[90]90
  См., например: Stichekbaut and Chielens, 2013; Shell, 2012; Finnegan, 2006.


[Закрыть]. На первом месте в нем – грязь. Но к этому нужно добавить еще обстрел средствами уничтожения, порожденными научным разумом. Грязные траншеи были местом применения знаний и медицинских достижений, а также поисков истины (рис. 6)[91]91
  Travars, 1987; Selcer, 2008.


[Закрыть]. Война массированно травмировала психологически и физически. Социологам и психологам она дала возможность продемонстрировать государству свою практическую значимость. Врачи получили доступ к множеству раненых, которых можно было изучать и пытаться исцелять, – яркий пример «полезности» войны для медицины и получения косвенных данных. Для ученых в целом война одновременно открыла перспективы новых исследований и стала причиной духовного кризиса: Первая мировая война привела к расколу международного научного сообщества. Больше десятилетия после войны немецких химиков, включая нобелевского лауреата Фрица Габера, чурались коллеги из-за их участия в применении отравляющего газа и открытой поддержки агрессии германского государства. Мечта XIX века об интернациональной, чистой науке начала разрушаться[92]92
  Полезный сравнительный анализ см. в: Sachse and Walker, 2005.


[Закрыть].

Выдающийся военный историк Уильям Макнилл, описывая хаотические события начала Первой мировой войны, заметил: «О причинах столь дикого поведения можно лишь гадать… Первая мировая война остается невероятно трудной для понимания». Похоже высказывались и многие другие историки[93]93
  McNeil, 1982.


[Закрыть]. Некоторые предполагают, что эта война – «естественный» результат биологического напряжения, вызванного современностью. В числе факторов, на которые историки ссылаются в попытках объяснить войну, называют культ мужественности и героизма, отражающий реакцию конца XIX века на экономические и социальные потрясения; внутренние раздоры и противоречия во многих странах-участницах, из-за которых внешний враг был полезен как объединяющая сила; дорогостоящая гонка в строительстве дредноутов, грозившая обанкротить целый ряд стран; психологические изменения, связанные с массированным переходом населения от сельской жизни к городской во многих европейских странах. Из этих объяснений следует, что война была скорее припадком или трансом, чем следствием рационального политического расчета.

Какой бы ни была причина войны, многих лидеров, приложивших руку к ее продолжению и затягиванию, похоже, не очень интересовал анализ затрат и выгод. Это была одна из тех (многих?) войн, которые несли только издержки, причем всем сторонам. Из 70 млн человек, находившихся в Первую мировую на действительной военной службе, 10 млн погибли и многие миллионы получили тяжелые ранения. В 1918 году смертоносная эпидемия гриппа, начавшаяся в армейских лагерях, унесла жизни еще около 30 млн человек, захватив гражданское население в городах и сельской местности по всему миру. Войну и все то, что она принесла, сейчас практически невозможно объяснить. Трудно уместить в голове и осознать столько всего одновременно. В этой главе я прослеживаю технические элементы войны, показывая, как наука, техника и медицина формировали стратегию, и рассуждаю о том, что война означала для участвовавших в ней специалистов. Однако объяснить саму войну я не в состоянии.

Рис. 6. Вид с воздуха на поле во Фландрии дает представление о сложности и масштабах системы траншей во время Первой мировой войны. Royal Museum of the Armed Forces and Military History, Brussels

Она началась в июне 1914 года, когда группа молодых сербов, подготовленных сербским правительством, совершила покушение на наследника австро-венгерского престола в ходе его визита в только что аннексированную часть Боснии. Исполнители покушения следовали за ним на всем протяжении объявленного маршрута, пока наконец одному из них не удалось убить его. К концу июля страны одна за другой начали объявлять войну.

Австрия и Германия выступили как союзники против Сербии; Россия объявила войну Австрии; Германия объявила войну России и вторглась в Бельгию и Францию; Англия объявила войну Германии. И так далее. В течение нескольких недель Европа превратилась в поле боя. Однако Европой дело не ограничилось. На каждом фронте присутствовали колониальные войска, мобилизованные на защиту земель и обществ, с которыми их непосредственно ничто не связывало. Люди прибывали из Австралии, Африки, Азии и Латинской Америки, чтобы сражаться в окопах. Первая мировая война была в полном смысле мировой, поскольку Европа притянула к себе весь мир.

Многие заявления об объявлении войны были переданы по телеграфу, поэтому можно сказать, что новые технологии коммуникации сыграли свою роль в быстром развертывании военных действий. Телеграф также обеспечил согласованное перемещение войск. Он изменил темп военных действий. Телеграф также использовался для обмена дипломатическими нотами, которые, как ожидалось, позволят покончить с войной так же быстро, как ее разожгли[94]94
  Nickles, 2003; Winkler, 2015.


[Закрыть]. Многие высшие военные чины в Европе понимали, что современное оружие более летально и жестоко, чем оружие, использовавшееся в предшествующих войнах. Некоторые предполагали, что современные общества не станут поддерживать и нести бремя затяжной войны, которая, скорее всего, будет очень разрушительной. Многие надеялись, что сокрушительный удар быстро положит конец войне и войска вернутся домой к Рождеству. Однако технологии, которые, казалось бы, должны были быстро завершить войну, сделали прямо противоположное. Пулеметы удлинили войну, вместо того чтобы положить ей конец.

К Хэллоуину в октябре 1914 года Западный фронт застыл на месте. Он растянулся на 760 км, от Северного моря до швейцарской границы, и включал в себя 24 000 км траншей, редко отстоящих друг от друга больше чем на 500 м.

Война не кончалась, а близость противника и стабильно патовая ситуация повлекли за собой неожиданные последствия. Социологические исследования окопной войны показывают, что на некоторых участках линии фронта насилие было ограничено неформальными нормами. В некоторых местах противников разделяли буквально метры. Был случай, когда канадское подразделение окопалось на одной стороне разрушенного овина, а немецкое на другой так, что они могли слышать друг друга. Хотя от солдат постоянно требовали наступательных действий и командиры привычно отчитывались в выполнении этого приказа, многие источники свидетельствуют об обратном. Дневники, письма, мемуары и даже донесения командиров говорят о практике «живи и давай жить другим», сложившейся на некоторых участках фронта. Этот принцип определял взаимодействие противостоящих армий и ограничивал риск. Подобные неформальные коллективные соглашения между солдатами на передовой были молчаливыми, неписаными, скрытыми. Они ослабляли наступательную активность до взаимно приемлемого уровня[95]95
  Ashworth, 1968.


[Закрыть]. Это могло выливаться в стрельбу в сторону или в землю, чтобы не попадать в солдат противника, или в рутинный «вечерний обстрел» – ожидаемый и понимаемый как формальное свидетельство «активных действий» на передовой. По общему согласию с уважением относились к приему пищи, о времени которого узнавали по звукам, доносящимся из вражеских окопов. Солдаты разведгрупп с обеих сторон во время вылазок порой молча не замечали друг друга[96]96
  Ashworth, 1968.


[Закрыть]. Стороннему наблюдателю такая линия фронта показалась бы активной, шумной и соответствующей официальным требованиям. Для тех же, кто находился в окопах, нерегулярные бомбы и пули были показателями не враждебности, а согласия, даже сговора.

Попытки объяснить такое поведение обычно опираются на теории отчуждения. Солдаты, от которых ожидают насилия, могут отвергать его и иногда так и делают, формируя альтернативные отношения с противником. Они могут использовать технику в собственных целях – для создания впечатления активного участия в боевых действиях, никого в действительности не убивая. Как и участники прежних войн, стрелявшие поверх голов или в землю, они предпочитали защитный вариант технологического выбора, создавая видимость подчинения требованиям командиров.

Окопная война требовала технологической и социальной системы невероятной сложности. Это были не просто ряды грязных траншей, а гигантская сеть снабжения, стратегии, коммуникации и социального взаимодействия. Поражающие воображение карты окопов и систем траншей – даже мемориальные парки, где сохраняются участки траншей, – показывают, что представляла собой современная траншея. Это было настоящее архитектурное сооружение. Многие системы траншей состояли из трех параллельных зигзагообразных линий. Передняя траншея называлась огневой, из нее солдаты стреляли по противнику. Обычно она была глубиной 1,8–2,0 м и шириной около 1,8 м. В ней имелась стрелковая ступень, идущая горизонтально со стороны фронта, на которую вставал солдат, чтобы вести стрельбу или наблюдение. Траншеи были не прямыми, а зигзагообразными с резкими поворотами через каждые 10 м. Они предназначались для ограничения урона в случае попадания в окоп снарядов, шрапнели или пуль. Перед огневыми траншеями, представлявшими собой первую линию укреплений, часто ставили заграждения из колючей проволоки. Дальше шла траншея поддержки для хранения запасов и отдыха солдат, а за ней резервная траншея. Все они соединялись ходами сообщения.

Нейтральная полоса (или ничейное пространство между траншеями) представляла собой никем не занятую, формально «спорную» территорию, хотя, пожалуй, это не слишком подходящее слово (рис. 7). Она могла быть как совсем узкой, меньше 20 м, так и широкой, почти километр, но обычно имела ширину порядка 200 м – меньше типичного нью-йоркского квартала. Несмотря на близость противника, противоборствующие стороны видели друг друга лишь изредка. Французские и британские войска активно циркулировали. Немецкие солдаты могли просидеть два года, в сущности, в одной и той же маленькой секции траншей.

Неподвижность траншей, после того как линии фронта стабилизировались и участники военных действий окопались, толкала на крайние технологические решения. Одним из них стало химическое оружие.

Война 1914–1918 годов была единственным мировым военным конфликтом, в котором все стороны регулярно применяли химическое оружие. Химики обещали, что химическое оружие станет выходом из тупика, однако этого не произошло, а все участники стали широко применять химическое оружие. Использование в стратегических целях иприта, хлора, фосгена и других удушающих и отравляющих химических веществ, наблюдавшееся во время Первой мировой войны, никогда больше не повторялось по неясным причинам[97]97
  См.: R. M. Price, 1997; E. Jones, 2014.


[Закрыть].

Рис. 7. Аэрофотоснимок деревни Тьепваль с немецкими траншеями первой линии и поддержки во время обстрела британской артиллерией. Image © Imperial War Museum

В определенном смысле химическое оружие в 1914 году не было новинкой. Мышьяковистые газы применялись еще в 1500 году, а может быть, и раньше. Книги с древними рецептами из разных частей света свидетельствуют, что ядовитые зловонные газы издавна считались боевым средством, а сера и дым регулярно применялись во время осад. Однако в Первую мировую войну все было иначе. На ней для уничтожения людей использовалось знание биологических процессов, происходящих в организме человека. Ружья и мечи были жестоким и кровавым оружием – грубыми инструментами. Химическое оружие было изощренным, опиралось на лабораторную науку и убивало людей словно насекомых[98]98
  E. Russell, 2001.


[Закрыть].

Видный немецкий химик Фриц Габер, позднее получивший Нобелевскую премию за процесс синтеза аммиака, возглавил разработку химического оружия в Германии. Габер руководил Институтом физической химии кайзера Вильгельма в Берлине. Он был влиятельным ученым и настоял на приглашении Альберта Эйнштейна на работу в Берлин из Праги в 1912 году. Всецело преданный делу развития химии в Германии, он видел в войне возможность повысить ценность этой науки в глазах государства.

В момент официального начала войны в июле 1914 года Габер находился в отпуске. Он сразу же попытался уйти на фронт добровольцем, но получил отказ из-за возраста. Вместо этого его назначили главой химического департамента только что созданной Комиссии по сырьевым материалам в составе военного министерства. Его опыт поиска альтернативных веществ для использования в различных промышленных процессах мог пригодиться в решении проблем нехватки сырья для военного производства в Германии. Он также экспериментировал с новыми типами взрывчатых веществ (из-за взрыва в одном из этих экспериментов погиб его коллега). Главная проблема, над которой бился Габер в первые месяцы войны, была связан с азотом, точнее, с производством достаточного количества нитрата натрия, являвшегося сырьем как для взрывчатых веществ, так и для азотных удобрений[99]99
  R. M. Price, 1997; E. Russell, 2001; Haber, 1986.


[Закрыть].

Вскоре, однако, внимание Габера переключилось на химическое оружие. Это был его собственный выбор. Он все активнее изучал аспекты применения удушающих и отравляющих газов, а для решения проблем собрал квалифицированных ученых и специалистов из разных областей науки. Проблемы касались не только массового производства и эффективности, но и средств доставки. Как доставить данное оружие на поле боя и применить так, чтобы не причинить вред собственным войскам? Ему нужны были инженеры, врачи, химики, метеорологи. Ему нужно было предсказывать воздействие как на окружающую среду, так и на биологические объекты.

Армия Германии быстро сделала программу Габера по разработке химического оружия приоритетной. Любого офицера по выбору Габера назначали и переводили в его организацию. Он привлек к работе группу молодых немецких ученых, в том числе Отто Гана, впоследствии удостоенного Нобелевской премии за понимание механизма деления ядер. Среди них также были Джеймс Франк – физик, который позднее эмигрировал в Соединенные Штаты, также получил Нобелевскую премию, участвовал в Манхэттенском проекте и стал главным автором «Доклада Франка» в мае 1945 года; Ганс Гейгер, впоследствии создатель счетчика Гейгера – Мюллера для измерения радиоактивности, и Густав Герц, физик, также ставший лауреатом Нобелевской премии в 1925 году за работу по ионизации. Как свидетельствует этот неполный список, в группе было много дарований[100]100
  Людвиг, сын Габера, опубликовал обзор трудов своего отца, который, безусловно, заслуживает внимания читателя, Haber, 1986.


[Закрыть].

Габер полагал, что химическое оружие – законное средство войны, причем более гуманное, чем огнестрельное оружие. Как показали послевоенные споры о химическом оружии, так считал не только он. Даже некоторые ветераны Первой мировой предпочитали химические боеприпасы пулеметам, утверждая, что они не делают людей калеками[101]101
  R. M. Price, 1997.


[Закрыть].

Рис. 8. Сержант Стабби, самая заслуженная собака Первой мировой войны. Бостонский бультерьер превратился из талисмана в участника боевых действий. Wikimedia Commons

В начале 1915 года Габер стал искать способы применения сжиженного хлора против неприятеля. Первоначально предполагалось использовать наполненные газом баллоны, которые нужно было открыть одновременно на протяженном участке фронта. В воздухе сжиженный хлор мгновенно становится газообразным, образуя желто-зеленое или белое облако с относительно низкой концентрацией. Поскольку хлор тяжелее воздуха, облако должно двигаться вперед и вниз на вражеские траншеи и укрытия. Как ожидалось, это заставит неприятеля оставить позиции и создаст хаос. Немецкие солдаты должны были надеть противогазы и, следуя за облаком, занять вражеские позиции, захватить пленных и прорвать фронт.

Габеру и другим немецким руководителям сыграло на руку использование французами слезоточивого газа осенью 1914 года, которое формально объявили первым применением химического оружия. Это оправдывало проведение исследований. Когда Отто Ган заявлял, что использование химического оружия – нарушение международного закона (имея в виду наложенный в конце XIX века запрет на применение снарядов с ядовитыми химическими веществами), Габер вспоминал о действиях французов и говорил, что Германия не первая начала. Слезоточивый газ (общее обозначение раздражающих веществ, вызывающих слезотечение) является одним из тех особых видов химического оружия, которые до сих пор могут легально использоваться странами против собственных граждан в случае бунтов или массовых беспорядков, хотя их применение в условиях войны остается противозаконным.

Двадцать второго апреля 1915 года в 16:00 на шестикилометровом участке фронта немцы открыли 5730 баллонов и выпустили в воздух 180 000 кг хлора, образовавшего желто-зеленое облако. Это произошло возле бельгийского города Ипр. Ненадолго на линии фронта образовалась брешь протяженностью 9 км, но немцы не поняли этого и не воспользовались ситуацией. Пострадали как минимум 7000 человек, от 350 до 500 человек погибли. На этом отрезке фронта стояли британские колониальные войска, почти не имевшие боевого опыта. Они не были готовы к атаке с применением химического оружия и бежали. Немцам удалось взять в плен около 1600 солдат. На следующий день лондонские газеты сообщили, что немцы применили удушающий газ, но умолчали о том, что линия фронта была прорвана. Берлинские газеты объявили, что немецкие войска перешли в наступление и захватили новую территорию, но обошли молчанием использование хлора.

Немцы немедленно применили газ снова, и эти действия Германии заставили все участвовавшие в конфликте страны принимать ответные меры. Так началась гонка вооружений – новые действующие вещества, новые газы, новые средства защиты. Одновременно с разработкой оружия создавались и противогазы – Black Veil, Helmet, Large Box Respirator, XTX Respirator и PH Helmet. Они имели фильтры из грунта, песка, хлопка и других фильтрующих материалов, призванных задерживать химические вещества. Появились маски для лошадей и собак – животных, игравших ключевую роль в войне. Некоторые собаки чуяли запах при очень низкой концентрации, и их держали в траншеях как дозорных. Например, сержант Стабби получил больше боевых наград на Первой мировой войне, чем любая другая собака. Бостонский бультерьер (рис. 8) начал военную службу в качестве талисмана, но после того, как пострадал в газовой атаке, стал чувствительным к газу и лаем предупреждал солдат в траншеях, когда чуял его[102]102
  George, 2012.


[Закрыть].

Чем дальше, тем более высокие концентрации газа использовались противоборствующими сторонами. Совершенствовались стратегия и практика защиты. Постепенно обе стороны поняли, что достаточно просто заставить солдат противника надеть обременительные и неудобные противогазы. Противогазы утомляли и причиняли дискомфорт. Страх газовой атаки деморализовал и изнурял. Более того, газ и традиционные боеприпасы часто использовались совместно. Разрывные снаряды загоняли солдат в траншеи, где обычно скапливались газы, например хлор. Сочетание разных технологических систем усиливало бедствия войны. К концу войны ее участники испытали потенциал боевого применения 3000 химических веществ. В общей сложности 35 рецептур были реально применены на поле боя, и командиры пришли к выводу, что 12 из них «работают». В совокупности во время войны было использовано 125 000 тонн химических продуктов. От химического оружия погибли примерно 90 000 и пострадали 1,3 млн человек. Наибольшее распространение получил иприт. Смертность от него была относительно низкой, но он действовал быстро и вызывал сильное раздражение. Хлор и фосген также широко использовались. Фосген был очень токсичным, но убивал долго – один-два часа. Менее токсичный хлор действовал быстрее.

Использование химического оружия уже запрещалось различными международными договорами, принятыми после 1874 года. После Первой мировой войны химическое оружие вновь было запрещено международным законодательством, а также общепринятым табу, и эта ситуация (более или менее) сохраняется, несмотря на медленное присоединение стран к соглашению (Соединенные Штаты тянули до 1974 года) и некоторые нарушения, особенно в колониях[103]103
  D. P. Jones, 1980.


[Закрыть]. Союзники были удивлены тем, что немецкие войска не применили химическое оружие во Второй мировой войне. Правительства некоторых стран в последние годы использовали ряд еще более ужасных нервно-паралитических газов против своего населения. Табу не абсолютно, несовершенно, но реально[104]104
  R. M. Price, 1997.


[Закрыть].

В 1919 году, когда Первая мировая война закончилась, The New York Times сообщила, что американский химик разработал новое химическое оружие с запахом цветущей герани. Газета назвала это открытие «вершиной достижений нашей страны в искусстве уничтожения». Люизит был открыт случайно химиком-священником в лаборатории Католического университета Америки. В оружие его превратил Уинфорд Льюис в самом конце войны. Она окончилась, когда первая партия отравляющего вещества пересекала Атлантический океан. После объявления перемирия команда корабля сбросила 3000 тонн люизита в открытое море.

Размышляя о воздействии военных технологий, важно учитывать их долгосрочные последствия. Затопление люизита стало первым известным, но не последним случаем сбрасывания Соединенными Штатами химического оружия в океан. Хранить бочки с ипритом, фосгеном и другими веществами опасно, а Соединенные Штаты к 1918 году накопили большие запасы. С 1920-х до 1970-х годов – полвека – вооруженные силы США регулярно сбрасывали невостребованные, просроченные, не имеющие стратегического значения и нестабильные химические боеприпасы в море, зачастую в собственных водах, недалеко от берегов Северной Америки.

Одна печально известная программа получила название CHASE, что означало «дырявим и топим» (cut holes and sink 'em). Это было короткое обозначение процедуры затопления списанных кораблей ВМС США, груженных химическим оружием. В то время военные, отвечавшие за планирование, утверждение и осуществление этих операций, считали океан местом, которое может поглотить все что угодно.

В конце 1960-х годов Министерство обороны США публично признало, что у вооруженных сил страны есть сведения о 74 случаях захоронения химического оружия в океане, а точнее – о 32 случаях у американских берегов и 42 случаях у берегов других стран (рис. 9). По армейским данным, последняя операция по захоронению проводилась в 1970 году в 400 км от побережья Флориды. В общей сложности оружие затапливалось в водах 11 государств, а информация о точных местах затопления отсутствует[105]105
  См.: Müller, 2016.


[Закрыть].

Рис. 9. Программа CHASE: затопление иприта в 1964 г. у берегов Нью-Джерси. US Army

В 1972 году конгресс принял закон, запретивший сбрасывать отходы в водах Соединенных Штатов. В этом законе были статьи, прямо запрещающие морское захоронение боевых отравляющих веществ.

Создание химического оружия имело много долгосрочных последствий. В число его жертв после появления подводных свалок в океане вошли морские обитатели, например дельфины, появлявшиеся у атлантического побережья США в 1980-х годах с ожогами от не потерявшего активность иприта. Пример химического оружия является проявлением намного более общей тенденции. Современная научно-техническая война порождает отходы, токсины и радиоактивные материалы, загрязнившие буквально весь мир. Только теперь историки начинают осознавать и изучать связанные с ней масштабы загрязнения и непреходящих последствий[106]106
  McNeil and Unger, 2010.


[Закрыть]. В определенном смысле войну XX века можно рассматривать как историю систематического промышленного причинения катастрофического вреда окружающей среде. Это постоянная война против планеты как таковой.

Тупик позиционной войны привел к появлению химического оружия. Еще одним его результатом стала глубокая эмоциональная травма. К концу 1914 года солдаты в окопах начали испытывать состояние, которое назвали «снарядный шок». Первоначально считали, что разрывы современных снарядов встряхивают мозг как погремушку и таким образом вызывают его повреждение. Позднее диагноз изменили. На страдавших снарядным шоком стали смотреть как на слабаков, притворщиков, женоподобных созданий, нарциссов, слишком зависимых от матерей, и даже как на бесхребетных трусов. Приводились доводы, что только представители светских кругов подвержены таким травмам. Некоторые эксперты утверждали, что выходцы из нижних слоев общества не ведают страха, в отличие от чересчур образованных молодых людей, которые из-за своей интеллигентности страдают от психических травм на войне.

Из множества расстройств, порожденных современной войной, те, что были связаны с эмоциональной реакцией на насилие, имели явную гендерную окраску. Гендерная система с феминистской точки зрения делит социальный и биологический мир на две четкие категории – мужскую и женскую. Каждая из этих категорий связана с целым спектром других бинарных понятий, которые мыслятся взаимоисключающими: мысль и чувство, объективность и субъективность, логика и интуиция, разум и тело, культура и природа, агрессивность и пассивность, общественное и частное, политическое и личное и т. д. В каждом случае первый атрибут ассоциируется с мужчинами и маскулинностью, а второй – с женщинами и феминностью. Эти ассоциации выходят за биологические рамки. Мужчина вполне может считаться интуитивным, эмоциональным, пассивным, то есть феминным. Логичная, интеллектуальная, агрессивная женщина может восприниматься в социальном отношении как маскулинная. Гендерная система в том виде, в котором она существовала на протяжении прошлого века в Европе и Соединенных Штатах, относит людей к строгим категориям, полностью избежать которых человеку очень трудно. В общем, качества, приписываемые мужчинам, какими бы они ни были, ценятся выше[107]107
  Cohn, 1993.


[Закрыть].

Снарядный шок, боевое истощение, военный стресс и другие диагнозы подобного рода на протяжении столетия нередко рассматривались как разновидности мужской слабости. Эмоциональные реакции солдат на войне говорили о том, что идеалы маскулинности не были достигнуты. Таким образом, эти диагнозы существовали где-то между медицинской рациональностью и нравственным порядком. Если прежде врачей приглашали к чудотворной святыне во французском Лурде, чтобы засвидетельствовать истинность или ложность чудес (поскольку только доктор мог установить, выходят ли факты исцеления за пределы медицинской науки), то в Первую мировую войну им предлагали провести границу между трусом и жертвой, дезертиром и больным, разумом и телом[108]108
  Szabo, 2002; Wessely, 2006.


[Закрыть].

Термин «снарядный шок» впервые появился в британском медицинском журнале Lancet в феврале 1915 года. Психолог Чарльз Майерс (1873–1946), входивший в состав добровольческой медицинской части во Франции, предположил, что столкнулся с чем-то новым. Как следует из названия, причиной расстройства были взрывы снарядов (а не переживания). Майерс не дал точного объяснения механизма происходящего. Симптомы, на его взгляд, были похожи на те, что наблюдаются у женщин, которым ставят диагноз «истерия», и он заключил, что они могли быть следствием физического повреждения нервной системы или психологической травмы. Майерс первым использовал этот термин в печатном издании, однако, по некоторым данным, он позаимствовал его у солдат в окопах: название, возможно, предложили те, кто реально побывал под артиллерийским обстрелом[109]109
  Loughran, 2012.


[Закрыть]. На следующий год британский психиатр Фредерик Мотт высказал мнение, что это органическое состояние, то есть прямое следствие повреждения головного мозга при взрыве снаряда или, возможно, вдыхания окиси углерода, выделяющейся при взрывах.

Симптомы снарядного шока были удивительно разнообразными. Под эту категорию подходили очень разные случаи. Один солдат, у которого развились депрессия и тремор после сильного четырехчасового обстрела, не мог ходить и был отправлен в полевой госпиталь, где умер. Другой онемел и оглох через пять дней после взрыва снаряда. Он исцелился полгода спустя вследствие религиозного виде́ния. У третьего временно отказали ноги – симптом, с давних времен считавшийся каноническим проявлением психологической травмы.

Постепенно диагностические категории, связанные со снарядным шоком, стали учитываться даже при получении ветеранских льгот, поскольку ставшие инвалидами вследствие боевых действий могли претендовать на пенсию как жертвы войны, в отличие от тех, кто пострадал от своей эмоциональной реакции на войну. Таким образом, название состояния солдата определяло, куда его отправят после определения диагноза, какое лечение будет выбрано и получит ли он пенсию[110]110
  Loughran, 2012.


[Закрыть]. Антрополог и психолог Уильям Риверс видел в снарядном шоке нечто большее, чем психологическое состояние. В его представлении это было нечто космическое, эсхатологическое, связанное с вопросами суда божьего, небес, ада и смысла человеческого существования. Между тем британская армия казнила за трусость 306 человек и привлекла к суду еще несколько тысяч за дезертирство[111]111
  Johnson, 2015.


[Закрыть].

В отношении психиатрических диагнозов, а возможно, и всех медицинских диагнозов важно понимать, что их категории, симптомы и смысл не являются чем-то незыблемым или трансисторическим. Симптомы формы кардионевроза, так называемого солдатского сердца (диагноз XIX века), и других реакций на войну не соответствовали симптомам снарядного шока, боевого истощения или современного посттравматического стрессового расстройства. Хотя все эти диагностические категории имели смысл для тех, кто использовал их, они сильно разнились и отражали специфику времени и места. Психологические страдания Первой мировой войны были неподдельными и глубокими – исторические данные ясно показывают это. Однако они имели свои особенности.