Текст книги "Мудрость леса. В поисках материнского древа и таинственной связи всего живого"

Я была потрясена. Никогда не видела такого. Я осматривала гниющие стебли – никаких признаков пагубного солнечного ожога или воздействия мороза. Я выкапывала корни и проверяла их под микроскопом: признаки патологической инфекции также отсутствовали. Но они напомнили мне забальзамированные корни елей в Лиллуэте: никаких новых корневых кончиков, только темные, неразветвленные стержневые корни. Вернувшись на участок, я увидела пышный травостой, поскольку все заросло ежей. Я ломала голову, откуда она взялась, когда подъехал владелец ранчо.

– Ваши деревья мертвы! – рассмеялся он, глядя на катастрофу.

– Да, и я не понимаю, что случилось.

Зато понимал он. Очень хорошо понимал. Разъяренный потерей места для выпаса, он густо засеял вырубку травой.

Наша группа (бурча под нос – в основном этим занималась я) убрала траву и снова засадила участок. Опять ничего не получилось. Первой погибла береза, затем лиственница, пихта и, наконец, кедр. В порядке чувствительности к свету и нехватке влаги.

Третья попытка на следующий год. Очередная неудача.

Четвертое высаживание.

И снова все саженцы погибли. Участок оказался черной дырой, в которой ничего не могло выжить. Ничего, кроме густой травы. Коровы ухмылялись при виде нас; мне захотелось собрать весь коровий навоз и вывалить его на грузовик хозяина ранчо. Я догадывалась, что в первый год травы лишили саженцы влаги, но у меня было тревожное ощущение, что пострадала почва. Я поспешила обвинить оппонента, но втайне понимала: активная подготовка территории нарушила лесную подстилку и соскоблила верхний слой почвы. Это не способствовало успеху.

Пихта Дугласа и лиственница западная образуют симбиозы только с эктомикоризными грибами, то есть грибами, которые покрывают внешнюю сторону кончиков корней, в то время как злаковые травы взаимодействуют только с арбускулярными микоризными грибами, которые проникают в клетки коры их корней.

Саженцы погибли от голода, потому что необходимые им микоризные грибы были вытеснены теми, которые нравились только этой чертовой траве. Меня осенило, что владелец ранчо помог мне разобраться в самом глубоком вопросе: имеет ли решающее значение для здоровья деревьев связь с правильным видом почвенных грибов?

На пятый год я снова посадила деревья, но на этот раз взяла почву из-под старых берез и елей в соседнем лесу. В треть посадочных лунок я добавила по чашке этой почвы. Я планировала сравнить эти деревца с теми, что высадила во вторую треть лунок – в местную землю без добавления почвы. Наконец для последней трети посадочных лунок я использовала почву из старого леса, которую облучили в лаборатории, чтобы убить все грибы. Это помогло бы мне выяснить, с чем именно связано улучшение состояния саженцев при использовании перенесенной почвы – живые грибы или только ее химический состав. После пяти попыток я чувствовала, что стою на пороге открытия.

Я вернулась на участок на следующий год. Саженцы, посаженные в почву из старого леса, прижились. Как и предполагалось, деревца в местной и в мертвой облученной почве погибли. Саженцы постигла та же печальная участь, которая годами преследовала их и нас. Я выкопала образцы растений, чтобы изучить под микроскопом. Как и следовало ожидать, у мертвых саженцев не было новых кончиков корней. Но, посмотрев на деревца, росшие в старой почве, я вскочила со стула.

Черт! Кончики корней покрывало великолепное разнообразие грибов. Желтые, белые, розовые, пурпурные, бежевые, черные, серые, кремовые – всех не перечислить.

Все дело было в почве.

Джин стала специалистом по лесам из пихты Дугласа и плохому росту саженцев в сухой, холодной местности, и я позвала ее посмотреть. Она сняла очки, заглянула в микроскоп и воскликнула: «Бинго!»

Я была вне себя от счастья, но при этом понимала, что нахожусь в самом начале пути. Недавно на горе Симард появились огромные вырубки, уничтожившие старые леса. Я проезжала по новой лесовозной дороге вдоль береговой линии, где мы некогда швартовали дедушкин плавучий дом. Где стоял сортир Джиггса. Водяное колесо дедушки Генри, его лоток-водовод. Теперь здесь одна вырубка переходила в другую. Сплошная валка, монокультурные посадки и опрыскивание изменили лес моего детства. Хотя я радовалась своему открытию, мое сердце разбивало безжалостное уничтожение деревьев. Я чувствовала, что моя обязанность – не дать их в обиду. Выступить против политики властей, которая ослабляла связи между деревьями и почвой. Землей. Нами и лесом.

Я также знала о рвении, стоящем за этой политикой и практикой, – рвении, подкрепленном деньгами.

В день окончания эксперимента я задержалась, чтобы впитать мудрость леса. Подошла к старой березе у реки Игл, где набирала почву для посадочных лунок. Проведя руками по бумажной коре, обтягивавшей широкий крепкий ствол, я прошептала благодарность дереву за то, что оно раскрыло мне некоторые свои секреты. За то, что спасло мой эксперимент.

Затем я дала ему обещание.

Обещание узнать, как деревья чувствуют другие растения, грибы и насекомых, как обмениваются с ними сигналами.

Рассказать всем об этом.

Гибель грибов в почве и разрушение микоризного симбиоза дали ответ на вопрос, почему умирали маленькие пожелтевшие елочки на моих первых насаждениях. Я поняла, что непредумышленное убийство микоризных грибов убивает и деревья. Деревьям помог гумус местных растений и возвращение в почву тех грибов, что содержались в этом гумусе.

Вдали вертолеты опрыскивали долины химическими препаратами, уничтожая тополя, ольхи и березы ради товарных культур – елей, сосен и пихт. Я ненавидела этот звук. Я должна была остановить его.

Меня особенно озадачивала война с ольхой, потому что Frankia – симбиотические бактерии в ее корнях – обладали уникальной способностью преобразовывать атмосферный азот в ту форму, которую этот невысокий кустарник мог использовать для образования листьев. Когда осенью ольха сбрасывала листья, и они разлагались, этот азот оказывался в почве, и окружающие сосны могли поглощать его через корни. Они зависели от этого процесса, потому что сосняки горели каждые сто лет, и большая часть азота уходила обратно в атмосферу.

Но если я надеюсь продвинуть методы лесоводства, мне потребуется гораздо больше знаний о состоянии почвы и о том, как деревья могут соединяться с другими растениями и обмениваться сигналами. Алан посоветовал мне вернуться в университет и получить диплом магистра. Мне было двадцать шесть.

Через несколько месяцев я уже училась в магистратуре Университета штата Орегон в Корваллисе. Я решила провести эксперимент, чтобы выяснить, убивает ли в действительности ольха сосны, как считает правительство, или ольха улучшает почву, привнося в нее азот, и тем самым помогает соснам расти.

Я ставила на второе.

Мое предположение оказалась гораздо более прозорливым, чем я могла представить. Я знала, что обличение политики свободного роста способно вызвать недовольство у властей. Но я не представляла, насколько оно будет велико.

Глава 6
Ольшаники

К моменту, когда прибыл грузовик с заключенными, я уже передумала.

На лесовозную дорогу выбрались двадцать арестантов в черно-белой полосатой одежде, доставленных из исправительного центра к северу от Камлупса. Не убийцы, в основном воры, но все же преступники. Тюремный охранник и его коллега из Лесной службы выстроили их в шеренгу. Мы с Робин наблюдали за происходящим с высоты птичьего полета, находясь на вырубке двумястами метрами выше. Больше месяца она была моей напарницей, помогая ставить эксперимент для магистратуры на вырубке десятилетней давности, полностью заросшей ольхой ситкинской.

Вырубка идеально подходила для опыта, целью которого было изучение, как кустарниковая ольха влияет на приживаемость и рост саженцев сосны скрученной. По всей провинции ольху вырубали и травили химикатами, добиваясь свободно растущих сосновых насаждений. Столь амбициозную программу по уничтожению ольхи, стоившую миллионы, реализовывали, несмотря на отсутствие доказательств о пользе этого для сосны. Это была реакция – драматическая реакция – на опасения, что кусты ольхи подавляют и убивают коммерчески ценные деревья.

Ольха росла в подлеске естественных лесов, составленных сосной скрученной; эти деревья выросли на плоскогорье, некогда охваченном ледником после пожаров, устроенных поселенцами, которые прокладывали железную дорогу и искали золото в конце XIX века. Столетие спустя леса вырубили с помощью валочно-пакетирующих машин – тракторов с механической рукой, оснащенной пилой, а несчастные ольхи либо раздавили колесами, либо срезали вместе с соснами. Когда верхний этаж леса исчез, на оставшиеся ольховые пеньки пролился свет, и они выпустили множество новых ветвей и листьев. Воды и земли было сколько угодно – настоящий рай для ольхи. Сохранившиеся корневища легко давали новые кусты, а под ольховой короной буйно разрастались вейник, кипрей и дикая малина. Проезжающему мимо лесоводу могло показаться, что саженцы сосны тонут в море ольхи и трав. За годы, предшествовавшие учебе в магистратуре, я объездила множество лесов и знала, как выглядят эти лесопосадки изнутри, поскольку выходила из пикапа и углублялась в заросли ольхи, окаймлявшие дорогу. Пробравшись сквозь эту стену зелени, я обычно обнаруживала прекрасно растущие сосны. Однако вид океана ольхи со стороны дороги – даже если из этого океана торчало множество сосен – давал лесоводам достаточное оправдание для химической атаки или работы пилой и секатором.

Но зачем? Никто не знал, улучшает ли это рост насаждений. Своим экспериментом я хотела дать ответ на этот вопрос. Я хотела количественно оценить конкурентное влияние ольхи и прочих растений на сосны. Еще больше меня интересовало, могут ли местные кустарники сотрудничать с соснами, помогая им соединяться с почвой и создавать здоровое лесное сообщество.

Чтобы посмотреть, как (и если) ольха мешает сосне, мне пришлось уменьшить плотность этих невысоких кустарников, включая полное уничтожение на некоторых участках. Я могла сравнить рост сосен на участках с разным количеством ольхи по соседству, включая те, где сосна не имела конкуренции. Вместо прореживания я решила срезать ольху полностью и позволить ей прорасти заново в контролируемом количестве, чтобы сосны высотой по щиколотку, которые я собиралась посадить, столкнулись с потенциальным противником в ситуации, приближенной к реальной. Если растения начнут рост вместе, в равных условиях, то будет проще оценить их конкуренцию. Если бы я проводила эксперимент во время вырубки, то могла бы просто проредить новые побеги ольхи и посадить экспериментальные сосны. Однако я появилась уже после того, как пни ольхи превратились в полноразмерные кусты. Природа – беспристрастный помощник.

Предполагалось, что заключенные с помощью мачете вырубят всю ольху, оставив пеньки высотой по щиколотку. Каждый куст ольхи включал около тридцати побегов, растущих из общего корневища. Чтобы получить диапазон плотности ольхи, я собиралась контролировать, какие скопления будут давать новые листья, а какие нет, нанося гербицид на верхушки стеблей. Таким образом мы создавали пять уровней плотности – от участка, где ольхи не было (все растения погибли в результате обработки гербицидом), до участка с плотностью две тысячи четыреста кустов на гектар (гербицид не наносили, все растения остались живы). Имелось также три промежуточных уровня (шестьсот, тысяча двести и тысяча восемьсот скоплений на гектар).

Кроме того, на участках, где ольхи не было, я хотела создать переменный уровень травяного слоя – разное количество вей-ника, кипрея, жимолости, гекльберри, дикой малины и дюжины других мелких видов. Так я могла оценить конкурентное влияние этого травяного компонента на сеянцы сосны – отдельно от влияния ольхи. Ольху рассматривали как главного врага, но эти низкорослые растения тоже считались нежелательными соседями. Как ни странно, настоящая трава здесь – только кипрей: вейник относится к злакам, а гекльберри и дикая малина – к кустарникам. Однако они не доставали мне и до колена, так что я объединила их и назвала травяным слоем. Для оценки его конкурентного воздействия я запланировала три варианта произрастания трав на участках без ольхи: сто процентов травяного слоя (оставляла естественный покров в покое), пятьдесят процентов травяного слоя (уменьшала естественный покров наполовину) и ноль процентов травяного слоя (полностью избавлялась от трав). В каждом из случаев я сначала срезала ольху и наносила гербицид, а затем распыляла химикаты, чтобы уничтожить выделенные участки трав. В случае полного уничтожения я опрыскивала все, что попадалось на глаза – кустарники, травы, злаки и мхи, обнажая землю.

Такая экстремальная обработка напомнила мне фермерские поля в низинах долин. Этот план борьбы ужасал, но я разработала его, потому что в 80-х годах американские специалисты по сорным растениям, следуя по пути сельскохозяйственной «зеленой революции», использовавшей пестициды, удобрения и высокоурожайные сорта культур, обнаружили, что именно такие условия благоприятствуют быстрому росту культур. Политики Британской Колумбии считали, что смогут скопировать эти методы и добиться максимального потенциала для роста сосны. Было бы упущением не проверить их идею, если они смогут заставить сосны расти, как бобы, то можно заготавливать больше леса, поскольку ожидается его более быстрый рост. Я собиралась оценить эффективность каждого подхода. У нас получилось семь вариантов – четыре с сохранением разной плотности ольхи и три без ольхи, но с сохранением различной доли травяного слоя; каждый мы повторили три раза. Получился двадцать один участок; каждый имел размер двадцать на двадцать метров, и все располагались примерно на одном гектаре вырубки общей площадью в десять гектаров.

В ходе каждого из семи экспериментов я высаживала сосну, чтобы определить, насколько интенсивно саженцы конкурируют или сотрудничают с ольхой и травяным слоем за свет, воду и питательные вещества.

Мне хотелось выяснить, насколько ольха помогает сосне (например, путем добавления азота в почву), и насколько они конкурируют между собой за свет, воду и другие питательные вещества, например: фосфор, калий или серу. Также я хотела узнать, были травянистые растения мощными конкурентами или в какой-то мере защитниками. Ставила цель зафиксировать количество ресурсов, которые получат сосна, ольха и травянистые растения. Собиралась изучить, насколько быстро будут расти сосны, и какой будет их приживаемость в семи рассматриваемых вариантах.

Арестанты поднимались по тропе, а мы с Робин смотрели на раскинувшийся горный сосновый лес. Ей было двадцать восемь – на два года больше, чем мне. Сестре хотелось, чтобы я заверила ее, что все будет хорошо, но я тоже испугалась. На ней была майка с глубоким вырезом, и я сказала:

– Думаю, тебе стоит…

– Точно, – поняла Робин с полуслова, натягивая поверх рубашку.

Заключенные ворчали, приближаясь к нам, ругательства складывались в речитатив:

– Что за фигня! Хочу курить!

С гиканьем они перелезли через забор из натянутой колючей проволоки в пять нитей. Келли, который делал эту ограду во время недельного отдыха от кузнечной работы, рассчитывал, что она будет защищать от коров, а не цеплять мужиков за область паха.

– Проклятье, у меня штаны порвались!

Мускулы, жевательный табак, длинные волосы, жесткие взгляды.

– Смотрите, цыпочки! – завопил один.

– Эй, детка, хочешь потанцевать? – выкрикнул другой, вращая тазом.

Я объяснила охраннику, как нужно срезать кусты до уровня земли. Он слушал, но ситуация выглядела потенциально опасной. Из оружия у него была только дубинка. Мы с Робин оставили их работать, а сами сбежали на дальний конец территории эксперимента.

Секаторы и ранцевый опрыскиватель лежали там, где мы их оставили. Я решила, что мы с сестрой должны сами обработать землю для получения нулевого процента травяного слоя, не привлекая заключенных. Мы обрезали все ольхи до основания и отнесли ветки в сторону, оставив только злаки и траву. Обработали срезанные верхушки 2,4-дихлорфеноксиуксусной кислотой и распылили глифосат на злаки и травы, чтобы все уничтожить. Там, где требовалось убрать только пятьдесят процентов травяного слоя, мы в шахматном порядке опрыскали половину территории. Участки выглядели бесплодными. Нам было неприятно убивать растения, но на этот раз мы видели свою цель. Если бы выяснилось, что местные растения не являются такими убийцами, какими их выставляет правительство, возможно, удалось бы пересмотреть драконовскую практику их уничтожения по всей провинции.

Мы сняли резиновые перчатки и защитные костюмы и присели отдохнуть на краю последнего участка. Мы работали с трех часов утра, убедившись, что фильтры вставлены правильно. Робин предложила мне маффин с ягодами гекльберри, собранными до опрыскивания. Хотя мы помылись и сидели за пределами обработанного участка, мы брали еду руками с надетыми полиэтиленовыми пакетами.

– Смотри, полевки! – воскликнула она. Зверьки суетились, перетаскивая срезанную траву к куче ольховых веток, которые мы свалили у границ участка. – И кролики!

Она еще не поняла, что эти маленькие создания едят отравленную траву. У меня перед глазами промелькнула картина: они делятся смертоносными обрезками с детенышами в норах и вместе умирают под землей.

– Убирайтесь! – крикнула я, подбегая к ним. – Не ешьте это!

Мы не могли удержать полевок, кроликов и сурков от поедания растений. Уничтожение ольхи сбило животных с толку. Мы с Робин беспомощно смотрели друг на друга: не успели сделать ни одного измерения, а нарушение экосистемы уже стало очевидным.

И тут мы услышали крики. Робин последовала за мной к тому участку с густо растущей ольхой в ста метрах от нас, где находились заключенные. Звуки становились все громче и энергичнее. Чтобы лучше видеть, мы пробрались через заросли кустарника.

– Нет, нет, нет! – хором скандировали арестанты.

Они отказывались работать, двигая тазом в такт словам. Восстание возглавлял парень, злоба которого могла напугать даже привидение. Другой тип, покрытый глубокими шрамами, сидел на пне и бросал слова с такой силой, что вздувались вены на шее. Третий, совсем тощий, уставился в пространство ужасающе пустым взглядом. Все бросили мачете. Охранник приказал заключенным встать, и мы с Робин затаили дыхание. Двадцать преступников, два безоружных караульных и мы вдвоем – могло произойти все, что угодно.

Зачинщик замолчал, и охранник с моим коллегой-лесоводом повели бунтарей по тропе в фургон. Они проработали на участке всего пару часов.

Когда мы посмотрели на результат их работы, мне стало дурно. Я ожидала увидеть аккуратные срезы кустов у основания – ровные, чтобы можно было легко наносить гербицид и тем самым контролировать количество выросшей ольхи. Вместо этого передо мной была изрубленная ольха: заключенные смахнули кроны, оставив торчать острые ветки высотой до моих бедер. Сок из рваной коры стекал по коричневым пятнистым одревесневшим стеблям. Они были похожи на копья: олень мог проткнуть живот.

Неделю спустя, после того как мы с Робин закончили работу по вырезке кустов, которую предполагали отдать заключенным, собрались остальные помощники. Моя семья. Робин, убрав черные волосы в хвост, присела с лопатой возле ящиков с сеянцами сосны, с нетерпением ожидая посадки. Келли выглядел как специалист – джинсы, ковбойские сапоги, ремень с инструментами. Он хотел доделать ворота и натянуть от коров проволоку на ограде: местные владельцы ранчо получили разрешение на выпас скота. Джин, практически член нашей семьи, несла инструменты – штангенциркуль и рулетку – для оценки размера и состояния саженцев во время посадки. Мама сидела на пне с блокнотом в руке и улыбалась, так была рада видеть нас. С ее появлением ушла нервозность, которую мы с Робин чувствовали после приезда заключенных. Через несколько недель должен был приехать отец. Мы постарались, чтобы они не оказались в одном месте в одно время.

Рядом со мной был Дон, темноволосый кудрявый мужчина, с которым я познакомилась в январе в Университете штата Орегон, сотрудник профессора, изучавшего влияние вырубки лесов на долгосрочную продуктивность почвы. Дон взял меня под свое крыло, обучая азам жизни аспирантов. Как пользоваться электронными таблицами, куда ходить на пробежки, где находятся лучшие пабы. «Вот так нужно писать программы для статистического анализа», – говорил он, показывая мне то, о чем я давно мечтала. Я считала дни до его появления. Дон легко нашел общий язык со всеми, обсуждая лесное хозяйство. Меня охватывало волнение, когда он был рядом. Я влюблялась.

– Отличная разбивка площадок, Сьюзи, – сказал Дон, глядя на столбики, которыми мы отметили углы каждого из испытательных участков. Я была в восторге, что он называет меня так, как принято в нашей семье. Произнося это, он прикоснулся к моей пояснице.

Чтобы вернуть его внимание к работе, Робин объяснила, что на каждом участке нужно сделать семь рядов по семь саженцев сосны на расстоянии двух с половиной метров друг от друга; дополнительные десять метров между рядами можно было использовать для специальных измерений. Она видела его компетентность, но ей нужно было убедиться. Дон не растерялся и закончил объяснение действий одной из его любимых цитат комика Граучо Маркса:

– «Это мои принципы, и, если они тебе не нравятся… что ж, у меня есть другие».

Они смеялись, поднимаясь на холм, чтобы высадить тысячу двести тридцать девять саженцев на участках с разной плотностью растительности.

– Наша очередь, – сказала Джин маме.

Они следовали за Робин и Доном. Джин двигалась вдоль первого ряда только что посаженных сосенок, вбивая возле каждого деревянный колышек с металлической табличкой, затем измеряла рулеткой высоту саженца, а штангенциркулем – его диаметр. Мама заносила данные в таблицы. Под канделябрами проросших побегов ольхи иголки сосновых саженцев соединялись в пучки, словно букеты. Со временем они превратятся в тонкие сосны, увенчанные пышными коронами, напоминающими пламя свечи.

– Ворота должны запираться, или достаточно просто прохода, Сьюзи? – спросил Келли, пока мы шли к месту, где он устанавливал последнюю секцию забора.

Я почувствовала успокоение, проведя с ним несколько безмятежных минут в изучении пригорков и впадин, где появятся столбы. Брат добавил строительство заборов к длинному списку того, что умеет делать ковбой. Келли копал ямы вручную, его плечи были крепки, несмотря на вывихи, полученные в ходе родео на быке – занятия, которому он отдавался с той же страстью, что и в подростковом возрасте. В итоге вокруг моего экспериментального участка появилась прочная ограда, которая простоит десятилетия.

– Я не специалист, но было бы достаточно простого прохода – такой Y-образный забор, чтобы мог пройти человек, но не корова, – ответила я.

– Да, это проще и дешевле, – согласился он.

– Проход должен быть достаточно широким, чтобы пронести через него снаряжение, типа барокамеры для измерения водного потенциала тканей растений, которую мы с отцом будем использовать через пару недель, – добавила я, показывая размер инструмента. Примерно с футляр швейной машинки «Зингер» бабушки Уинни.

– Могу установить внешние стойки ворот под таким углом, чтобы корова не могла протиснуться, а камера прошла, – сказал он с улыбкой, растянувшей шрам под его губой. – Хотел бы увидеть здесь папу с коровами.

– Будет весело. Мы будем носить это барахло посреди ночи.

– Жаль, что его сегодня здесь нет, – тихо произнес Келли, все еще не смирившийся с разрывом родителей, хотя это произошло тринадцать лет назад.

– Обстановка бы здесь накалилась.

– Я увижу его в следующие выходные на фестивале в Уильямс-Лейк. Я собираюсь заарканить теленка и поучаствовать в родео на быке.

– То, что нужно.

Я поблагодарила его за шикарный забор и попросила передать привет Тиффани. Я еще не познакомилась с ней, но слышала, что у нее непослушные рыжие волосы и она танцует тустеп, как сумасшедшая.

Лицо Келли расплылось в ослепительной улыбке, такой же широкой, как на озере Мейбл, и он пообещал:

– Спасибо, передам.

Брат был горд своей работой и тронут тем, что я высоко оценила ее; он все еще сиял, поднимая лопату и отправляя меня взмахом руки обратно к деревьям.

Дон помогал нам с Робин сажать новые сосны, пока Джин с мамой вбивали колышки и фиксировали первые данные о саженцах.

– Ваш ландшафт такой дикий и пустой по сравнению с нашим, – сказал он, обводя рукой панораму. Это заставило меня испытать гордость за место, в котором я выросла. – Надеюсь, я смогу переехать в Канаду, чтобы всегда быть рядом с тобой, – заявил он.

Дон был разговорчив. Его слова летели стремительно, как река на быстрине, и мне это нравилось. Наши дни были заполнены работой, которая из изнурительной превращалась в титаническую. По ночам я вдыхала землистый аромат его кожи.

В последний день перед возвращением Дона к должности научного сотрудника мы собирали с ним образцы почвы с помощью Т-образного бура. Он показал мне, как вдавливать кончик инструмента в лесную подстилку, а затем тянуть за рукоятку, извлекая длинную трубку минеральной почвы, и раскладывать пробы по пакетам.

Там, где мы уничтожили все растения, почва походила на масло.

Но в местах с плотной растительностью извлекать бур было крайне трудно: лабиринт живых корней, богатых углеродом, сопротивлялся, и нам приходилось вставать на рукоятку, чтобы пробиться вглубь. К полудню я так измучилась, что Дону пришлось разминать мне спину.

Когда он уезжал, я плакала. Он пообещал, что вернется в сентябре и поможет с последними измерениями саженцев. Мы решили, что покатаемся на каноэ в парке Уэллс-Грей.

Через несколько недель мы с Робин вернулись, чтобы измерить количество света, воды и питательных веществ на каждом участке. Ольха проросла, а травы набрали силу. Сколько света они отобрали у саженцев? Сколько питательных веществ они поглотили, сколько осталось для сосенок? Сколько воды осталось в почве для корней сосен после того, как свои потребности удовлетворили другие растения?

Для измерения количества воды в почве мы использовали нейтронный зонд-влагомер. Он полностью оправдывал свое название: это был желтый металлический ящик, похожий на детонатор, с радиоактивным источником нейтронов, который определял, насколько сильно вода удерживается в порах почвы. Чем меньше воды, тем сильнее она пристает к частицам почвы, и тем труднее соснам прижиться – об этом нам мог рассказать нейтронный влагомер.

И ольхе, и сосне, и травам для фотосинтеза необходима вода, однако ольхе ее нужно больше всех, чтобы получать энергию, достаточную для азотфиксации, то есть преобразования атмосферного азота в аммиак, который затем ольха может использовать.

По моему предположению, из-за этого энергоемкого процесса именно ольхи будут всасывать больше всего почвенной влаги. Травы и злаки с их ковром волокнистых корней тоже, вероятно, должны испытывать сильную жажду.

Мы с Робин отнесли желтый ящик к алюминиевому цилиндру, который был вкопан на метр в землю, и осторожно поставили его сверху. Такие цилиндры для измерения уровня влаги в почве появились на каждом участке. Чем больше воды забирала ольха, тем выше был уровень фотосинтеза, и тем больше энергии она могла вложить в процесс азотфиксации. Но при этом меньше воды оставалось для саженцев сосны. Этакий компромисс.

В ящике находился спиральный кабель, который заканчивался трубкой-зондом, содержащим источник нейтронов. Кабель с трубкой опускается в цилиндр, и высокоскоростные нейтроны встречаются с молекулами воды в почве. Электронный детектор регистрирует количество вернувшихся замедленных нейтронов – полученная величина отражает содержание влаги в земле вокруг. При нажатии кнопки кабель втягивается в ящик так же быстро, как электрический шнур в пылесос.

– Понятия не имею, как эта штука работает, но я хочу иметь детей, – заявила Робин.

Я нажала на ручку, чтобы опустить зонд в цилиндр. Я ненавидела этот нейтронный влагомер – старый и тяжелый, с липким кабелем. Мне не нравились странные взгляды водителей, когда они видели предупреждающий знак на моем автомобиле. Но больше всего меня пугала радиоактивность.

Измерение влажности в двадцати одном цилиндре заняло весь день. Мы повторяли эти измерения несколько раз в течение лета, чтобы фиксировать, насколько сухим был каждый участок, особенно места с густым ольшаником. Муторная работа: прибор был неудобен для переноски, кабель не всегда опускался правильно, а иногда цилиндры частично заполнялись водой, если какая-нибудь белка опрокидывала пластиковые стаканчики кофе, которые мы ставили сверху.

Стоя у последнего алюминиевого цилиндра, я испытала облегчение от того, что этот напряженный день почти закончился, но тут опустила взгляд и охнула. Зонд с источником нейтронов болтался у наших ног. Вероятно, у последнего цилиндра отказал блокировочный механизм, и кабель не втянулся. Мы попали под излучение.

– Сьюзи! – крикнула Робин.

– Вот дерьмо! – завопила я в ответ.

Я нажала кнопку на желтом ящике, и кабель с зондом ушли внутрь.

Насколько это было опасно? Следуя требованиям Канадского агентства по атомной энергетике, мы прикрепили к нагрудным карманам пленочный бейдж-дозиметр для измерения воздействия радиации на жизненно важные органы. Ноги вызывали меньше беспокойства из-за малой массы и отсутствия органов, поэтому пострадать могли лишь мягкие ткани.

– Думаю, все будет в порядке, – сказала я, рассказав про бейджи.

Робин скучала по Биллу, за которого должна была выйти замуж в маминой гостиной на День благодарения, и эта ситуация оказалась для нее серьезным ударом. Я тоже нервничала и пообещала немедленно отослать бейджи на проверку. В конце концов, радиация вызывает рак. Джин отвлекала нас за ужином, рассказывая о коровах, которые наелись удобрений, случайно оставленных на ее лесопосадке. У них раздуло животы, они пускали газы и отрыгивали. Я писала Дону, изливая свои страхи в сплошном потоке слов.

Когда пришел ответ из атомного агентства, я впилась взглядом в результаты. Доза оказалась намного ниже порога, который считается опасным. Мы еще раз прошли по грани.

С начала июня по конец сентября мы с Робин возвращались сюда каждые две недели, чтобы повторять измерения содержания влаги в почве с помощью зонда. Опираясь на эти данные, я анализировала тенденции изменения влажности в течение вегетационного периода. Выявилась четкая закономерность.

Весной, после таяния снега, поры почвы были заполнены водой. Не имело значения, проросла ольха или нет: никакое количество ольшаников не могло снизить влажность после таяния двухметрового снежного покрова.

Однако к началу августа поры почвы высохли там, где ольха росла густо. Пышная листва ольхи так активно пропускала воду через открытые устьица, что израсходовала большую часть доступной влаги. Однако там, где мы полностью уничтожили ольху, поры почвы оставались полными воды в течение всего лета. Возможно, сторонники идеи «мешающих растений» были правы. Казалось, в середине лета ольха действительно оставляет минимум влаги саженцам сосны. И здесь возникает вопрос: растут ли сосны в отсутствие ольхи с той дикой скоростью, что ожидает правительство (в отличие от тех сосен, что живут среди ольшаника), и имеют ли они доступ к дополнительной воде и используют ли ее, когда она доступна?