Текст книги "Мудрость леса. В поисках материнского древа и таинственной связи всего живого"

Чтобы ответить на этот вопрос, требовалось измерить, сколько воды поглощают сосновые саженцы в середине лета. Я попросила отца помочь.

Мы выехали из города в полночь седьмого августа, когда, согласно полученным с сестрой показаниям нейтронного влагомера, почва под ольхой была наиболее сухой. До места эксперимента предстояло добираться два часа. Кроме отца, в кабину пикапа поместился и плотный обед, который собрала его новая жена Марлен. Пока мы ехали по шоссе, он налил кофе из термоса. Мы свернули на лесовозную дорогу; чем глубже в лес, тем плотнее становились кусты. Взгляд отца мрачнел. Он никогда не позволял своему детскому страху перед темнотой портить семейные приключения, включая недели, проведенные в плавучем доме на берегу озера Мейбл, где могло произойти все, что угодно. Я заверила его, что у меня есть яркие фонари, которые упростят задачу.

На краю леса нас ждал баллон с азотом под высоким давлением. Я объяснила, что для проверки, восстанавливаются ли саженцы после дневного дефицита влаги, газ нужно использовать ночью. Опираясь на полученные данные о высокой влажности почвы, я предполагала, что сосны на голом участке за ночь восстановятся лучше, чем те, что растут среди влагопоглощающей ольхи. Затем мы проверим саженцы в полдень, таким образом определив, насколько они страдают от дневной жары. Если они испытывают недостаток влаги и днем, и ночью, то я буду знать, какие сосенки столкнулись с трудностями и могут погибнуть до конца лета. Это могло бы объяснить, почему саженцы на голой земле начали расти быстрее, чем те, что соседствуют с ольхой.

Отец возился с резиновым налобным креплением фонаря размером с кулак. Я включила его на полную мощность, и папа тут же улыбнулся потоку света. Я зажгла свой и два ручных фонарика, а потом погасила фары грузовика. Мы посмотрели друг на друга. Налобные и ручные фонари не могли справиться с глубокой тьмой.

– Иди за мной, папа, – сказала я.

Он кивнул.

Нам следовало перекачать газ из баллона в цилиндр размером с термос, потому что большой резервуар был слишком тяжел, чтобы тащить его вверх по холму к месту эксперимента. Я показала отцу, как регулятор снижает давление газа, выходящего из баллона в трубку, соединяющую его с маленьким цилиндром. Без этого регулятора мы бы разнесли на мелкие кусочки и трубку, и маленький цилиндр, а может быть, и самих себя. Я скрывала нервозность, подпитываемую мыслями о возможной ошибке.

Мы набрали газ и пошли через чернильно-черный кустарник, держась так близко друг к другу, что соприкасались локтями. Отец нес устройство для отпугивания медведей и маленький баллон с азотом, а я девятикилограммовую измерительную камеру. С ее помощью мы должны определить давление воды в ксилеме – сосудистой ткани саженцев, которая транспортирует воду.

Посветив на ворота, я сказала:

– Забор делал Келли.

– Келли? – папа подергал за верхнюю проволоку, проверяя, насколько она натянута, затем провел указательным пальцем вдоль, словно по изысканной мебели. – Идеально.

Отец прикладывал все усилия, чтобы обеспечить Келли необходимым – возможно, компенсируя бедность собственного детства. Он купил ему лучшую хоккейную экипировку, посещал игры, записал его на силовое катание и поддерживал в матчах всех звезд, желая, чтобы он наслаждался игрой на льду, как множество канадских мальчишек.

Спотыкаясь, мы разместили измерительную станцию между участком с самым густым ольшаником и участком с голой землей. Накрыв куском фанеры старый пень, я разложила оборудование. Отец держался меня, как застежка-липучка. Тяжелый металлический чемодан, в котором находилась камера, выглядел так, словно в нем хранилась бомба времен холодной войны. Внутри лежали камера, циферблат и ручки – казалось, устройство предназначалось для распознавания лжи или казни шпиона на электрическом стуле.

– У твоего деда было что-то подобное, – присвистнув, сказал отец.

В мастерской дедушки, расположенной в подвале его старого дома, хватало странных приспособлений – в основном тех, которые он сконструировал для работы в лесу.

– Иди вон к тому участку, где много ольхи, и отрежь боковую ветку от маркированного саженца сосны, – попросила я, направив луч фонарика в сторону сосенки с повязанной розовой лентой. – Только бери боковой побег, а не главный, потому что без главного сосны не знают, как расти вверх.

Папа посмотрел на меня так, будто я попросила его прыгнуть с обрыва, а потом прошептал:

– Понял.

До сих пор отец был спокоен, но теперь я переживала, что его страх перед опасностью в лесу – не говоря уже о кромешной тьме – настолько усилился, что он может запаниковать.

– Я здесь, папа, – сказала я, включив плеер, одолженный у Джин.

В ночи зазвучала песня «Walk of Life» группы «Dire Straits», и отец исчез. Луч его налобного фонаря покачивался, а я продолжала напоминать о своем присутствии. Через несколько минут он вернулся, гордо держа в руках сочный главный побег.

Я все равно взяла его и удалила хвою и флоэму, оставив только центральную ксилему длиной в пару сантиметров. Ксилема переносит воду от корней, реагируя на дефицит воды, вызванный транспирацией, – выделением воды в воздух через устьица хвои во время фотосинтеза. В течение дня давление воды в ксилеме должно быть низким, поскольку корни пытаются вытянуть влагу из высыхающей почвы, чтобы восполнить дефицит, порожденный транспирацией. Ночью давление в ксилеме должно быть выше, поскольку устьица закрыты, а корни по-прежнему имеют доступ к грунтовой воде; в результате ксилема насыщена и не испытывает недостатка влаги. Однако при сильной дневной засухе может оказаться, что за ночь саженцы не успеют восстановиться, и даже ночью клетки ксилемы будут сухими.

Я просунула центральную ксилему – все, что осталось от очищенного стебля – через крошечное отверстие в центре резиновой пробки размером меньше сантиметра. Остальная часть – веточки и иголки – свисала с нижней части пробки. Я вставила эту резиновую пробку в отверстие такого же диаметра, просверленное в середине тяжелой завинчивающейся крышки, затем поместила пушистый побег в газовую камеру и плотно закрутила крышку. Теперь деревце выглядело как бонсай, висящий вверх ногами внутри винного графина с широким горлом. Я направила свет на верхнюю часть завинченной крышки и обрадовалась, увидев кусочек очищенной ксилемы, торчащий прямо, как зубочистка.

Папа с удивлением наблюдал, как я плотно прикручиваю к газовой камере трубку от баллона с азотом и поворачиваю рукоятку, прислушиваясь к звуку газа. Когда давление газа сравнивалось с сопротивлением воды в ксилеме, из верхнего срезанного конца побега появлялся пузырек воды. Чем больший дефицит воды испытывал саженец, тем плотнее она удерживалась в ксилеме, и тем сильнее мне приходилось поворачивать рукоятку.

От отца требовалось крикнуть «Есть!», когда он заметит пузырек.

Охваченный интересом, он крикнул так громко, что я подпрыгнула. Я сбросила давление газа и присвистнула, увидев показания в пять бар. Саженцы нуждались в воде, не восстановившись за ночь. Папа заверил меня, что взял образец посреди ольховых зарослей.

Ольха высасывала большую часть влаги и оставляла саженцы без нее. Я объяснила, что ольхе, вероятно, нужны тонны воды, чтобы обеспечить преобразование азота в аммиак.

Данные о почве также говорили мне, что ольха возвращает в почву большое количество азота, когда ее листья сгнивают и разлагаются осенью. Затем корни сосны могут поглощать этот азот.

– У этого саженца в иглах должно быть много азота, – сообщила я, – даже если ему нужна вода.

– Мы можем это проверить? – спросил отец.

Решив отправить эти иголки в лабораторию, чтобы установить концентрацию азота, я открыла камеру и передала ему саженец. Через несколько секунд папа сложил иглы в пластиковый пакет. Я начала думать, что из него может получиться хороший специалист.

– Какой саженец будем измерять дальше? – отец предвкушал повторную вылазку в темноту.

На этот раз он нашел подходящий боковой побег, росший на участке, где вся ольха была уничтожена. Аппарат показал нулевой дефицит воды: ксилема полна влаги. Саженцы, не соседствующие с ольхой, хорошо восстанавливались ночью, потому что воды в почве у них содержалось больше. Я старалась не расстраиваться из-за того, что пока саженцы доказывали правоту правительства: ольха в середине лета действительно забирала воду, в которой нуждались сосны. Однако мое исследование было глубже: я хотела разобраться с опасностью необоснованных выводов и недальновидности правительства. Что происходит в долгосрочной перспективе, учитывая трудности, связанные с жизненно важной потребностью в азоте?

Трижды мы с Робин возвращались, чтобы измерить количество воды в почве с помощью нейтронного влагомера. И каждый раз следом мы с отцом выезжали ночью, чтобы установить, насколько хорошо саженцы реагируют на колебания воды в почве.

Полученные результаты меня удивили.

К концу августа нейтронный влагомер показал, что почва под плотным ольшаником снова наполнилась водой. Теперь под густо растущей ольхой было столько воды, сколько и на участках с голой землей. Поры почвы наполняли не только роса и поздние летние дожди; по ночам корни ольхи тянули воду из глубины и выделяли ее через боковые корни в сухую поверхностную почву в процессе гидравлического перераспределения. Перенаправление воды.

И еще кое-что происходило с этой оголенной почвой, засаженной сосной. Дождевая вода стекала с поверхности земли, унося крошечные частицы полезных веществ. Вместе с ручейками уходили ил, глина и крупинки гумуса, потому что отсутствовали живые листья или корни, которые могли бы их задержать. Начиная с конца августа, в течение нескольких месяцев участки, заросшие ольхой, начали набирать воду, а голая земля стала ее терять.

Мы с папой использовали камеру, чтобы проверить, ощущают ли саженцы эти изменения в содержании воды в почве. По мере того как вода насыщала почву, дефицит воды, который ранее испытывали сосны, росшие среди ольхи, исчез. За исключением короткого периода в начале августа, сосны по соседству с ольхой испытывали не больше проблем с водой, чем сосны на голой почве. Оказалось, что избавление от ольхи ради свободного роста сосен дает лишь мимолетное преимущество с точки зрения поглощения воды. Все эти убийства стали выглядеть крайностью. Мало того, появился побочный эффект в виде утраты почвы.

Далее я проверяла уровень освещенности. Саженцы среди прорастающей ольхи получали почти столько же солнечного света, сколько и саженцы на голом участке, поэтому улучшение освещенности не могло обеспечить более быстрые темпы роста сосны без соседства ольхи. Было и еще одно важное дополнение: образцы почвы, взятые Доном, показали, что уничтожение ольхи остановило поступление азота в почву, поскольку азотфиксирующая бактерия Frankia погибла вместе с корнями ольхи.

Азот необходим для создания белков, ферментов и ДНК, наращивания зеленой массы, фотосинтеза и эволюции. Без него растения не могут развиваться.

Азот – одно из самых важных питательных веществ в лесах умеренной зоны, поскольку часто улетучивается в атмосферу во время лесных пожаров. Известно, что дефицит азота наряду с низкой температурой ограничивают рост деревьев в северных лесах.

Хотя поступление нового азота (точнее, атмосферного азота, преобразуемого в аммиак) после гибели ольхи и ее партнера Frankia прекратилось, произошел кратковременный приток в почву других питательных веществ (фосфора, серы, кальция) вследствие разложения мертвых корней и стеблей. По мере разложения детрита белки и ДНК ольхи минерализовались или распадались на неорганические соединения азота – аммиак и нитраты. В ходе этих процессов азот перерабатывался и высвобождался в виде неорганического азота. Эти неорганические соединения, растворенные в почвенных водах, оказывались легко доступными для саженцев сосны, и их рост ненадолго ускорялся. Но примерно через год, когда ольха уже давно разложилась, а минерализованный азот был либо потреблен саженцами, растениями и микробами, либо вымыт грунтовыми водами, общее количество азота в земле голых участков резко падало по сравнению с теми местами, где ольха росла свободно. Кратковременный всплеск уровня азота в виде аммиака и нитратов, высвобождаемых в процессе разложения, быстро израсходовался, а ольхи, которая могла бы заменить или дополнить этот азот, уже не было. Она погибла.

К осени первого года кратковременное увеличение количества воды и питательных веществ, высвобожденных в процессе разложения, привело к усилению роста саженцев сосны на голых местах по сравнению с теми участками, где разрасталась ольха. Именно это видело правительство. Но будет ли у молодых сосен все хорошо в дальнейшем, или их настигнет надвигающаяся нехватка азота? Изучение данных действовало угнетающе, словно мы читали гороскопы саженцев.

– Нужно ли нам для получения ответа ждать, пока насаждения превратятся в полноценный лес? – спросила Робин.

У меня не было уверенности. Я думала о статьях, которые читала. Ясно, что сосны получают азот из почвы, обогащенной азотфиксирующими растениями, такими как ольха. Затем корни сосны или микоризные грибы, колонизировавшие их корни, забирают этот азот.

Я никак не могла понять, почему сосны – сама основа соснового леса – подбирают остатки. Разве они не должны придумать более эффективный способ выживания?

Возможно, те сосновые саженцы на голых участках смогли получить достаточное количество азота после того, как разложились отмершие корни ольхи и травы. А может быть, существует и более прямой источник.

Я исчерпала все свои знания.

К октябрю у меня в руках были данные по содержанию азота в листьях. Саженцы, росшие среди ольхи, были богаты азотом, а сосенки без ольхи в соседях – бедны. Несмотря на то что сосны среди мертвых корней ольхи на участках с голой землей поглотили больше фосфора и кальция, высвободившихся при разложении, они были беднее азотом – в частности, из-за отсутствия новых его поступлений в почву. Хотя из-за дефицита воды в середине лета я потеряла несколько саженцев на участках с густо растущей ольхой, остальные сосенки были в порядке: напитанные азотом и водой, они росли так же быстро, как и растения на участках с голой землей. Это навело меня на мысль, что большую часть времени, за исключением самых дефицитных недель августа, ольха пополняла запасы воды и азота в почве.

Лес функционировал гораздо сложнее, чем предполагала прямолинейная политика свободного роста.

Складывалось ощущение, что правительство видело данные только об истощении. Краткосрочная перспектива, поверхностный взгляд. Ольха забирает ресурсы, которые могли пойти саженцам сосны.

Но стоило мне сделать шаг назад и взглянуть на ситуацию в масштабах времени, сезона и места, как стало понятно: это явно не все. Казалось, полученные данные раскрывают историю щедрости.

Там, где была уничтожена вся ольха, я потеряла гораздо больше сосновых саженцев из-за полевок и кроликов, поедавших теперь иголки. Зверьки, о которых беспокоились мы с Робин, безумно размножились в срезанных ольховых кучах. Саженцы – единственные зеленые растения, оставшиеся на оголенных участках, – стали магнитом для них, и грызуны счастливо объели сочные побеги в первый же год. От большинства высаженных сосен остались лишь коричневые торчащие хвостики. Кролики оставляли такие же чистые срезы, как мы с Робин секаторами. Другие саженцы пострадали от морозов: сначала короткие пожелтевшие иголки, а в итоге – только бледные мертвые стебли. Несколько сосен получили солнечные ожоги: следы остались у основания, лишенного тени окружающих лиственных растений. К концу лета погибло более половины саженцев без соседства ольхи. Голые участки выглядели такими же негостеприимными, как поверхность Луны.

При этом почти все сосны, росшие среди ольхи, прижились. Они развивались немного медленнее, чем те немногие, что остались на голых участках, но их темно-зеленая хвоя была здоровой. Когда я сложила объем древесины саженцев – всех пятидесяти девяти сосен на участке с ольхой, общий объем древостоя оказался намного больше, чем у сосен с голых участков, где осталось лишь несколько быстро росших сосен. Большее количество деревьев пониже даст больше древесины, чем несколько высоких.

Со временем я увидела, что там, где ольха активно росла, она продолжала привносить азот в почву по сравнению с той территорией, где я ежегодно использовала гербицид, чтобы она и другие растения не восстанавливались. Через пятнадцать лет на участках с густо растущей ольхой окажется втрое больше азота, чем там, где эти растения уничтожили. Метод голой земли принес мимолетную выгоду – краткосрочное увеличение количества воды, света и питательных веществ, но обеспечил долговременную боль – длительное снижение уровня связываемого азота. Удаление мешающих растений обобрало одного, чтобы отдать другому.

Я вернулась в Корваллис, чтобы закончить выпускную работу, и переехала к Дону, погрузившись в уют его маленького дома. Он переоборудовал свободную спальню в мой кабинет. У нас установился определенный порядок: велосипедные прогулки до кампуса, дневные пробежки по проселочным дорогам, приемы пищи в саду. Мы собирали яблоки и гекльберри, а он пек пироги. Он выращивал помидоры и кабачки, чтобы тушить их с мясом для ужинов с друзьями, где его легкие журчащие разговоры позволяли мне расслабиться и забыть о застенчивости. Я сосредоточилась на учебе и полученных данных, а он работал, готовил и смотрел Мировую серию Главной лиги бейсбола. Он или собирал образцы почвы, или прогонял их через аппаратуру, или анализировал информацию, или поддерживал порядок в лаборатории руководителя. Восемь часов в день. Дону нравился такой режим, а мне он придавал уверенность. Он находил время, чтобы показать мне, как прогонять образцы через масс-спектрометр, определять влагоудерживающую способность почвы и разбираться с невероятными объемами данных. Тягучие сентябрьские дни перетекли в бодрые октябрьские недели. Порывистые ноябрьские дожди сменились декабрьским снегом, достаточно глубоким, чтобы добираться до кампуса на лыжах. Я читала, писала и училась. Он не возражал против моего настойчивого стремления разгадать секреты сосны и ольхи и сам заинтересовался ими. В выходные мы отправлялись в Каскадные горы на пешие или лыжные прогулки. Наконец-то я чувствовала себя как дома в этом студенческом городке на Тихоокеанском северо-западе, а он был рад находиться рядом со мной. Не думаю, что кто-то из нас сознавал, насколько легкой была наша жизнь в те дни.

Полученные данные предупредили меня о грядущих неприятностях.

Очевидно, что уничтожение ольхи снижает поступление в почву преобразованного азота. Это проявилось уже через год после посадки: концентрация азота снизилась в сосновой хвое. Кроме того, хотя сосны, лишившиеся соседства с ольхой, росли быстрее, более половины из них погибло. Я беспокоилась, что в перспективе, через несколько десятилетий, снижение содержания азота в почве замедлит темпы развития свободно растущих сосен. В конечном итоге выяснится, что сосны без ольхи будут настолько истощены, что их поразит горный сосновый лубоед, и большая часть сохранившихся растений погибнет. Через три десятилетия от сосен, высаженных на участках с голой землей, останется всего процентов десять.

Проповедники удаления лишних растений упускали из виду последствия долговременной потери азота и конечный упадок насаждений. Разве мы могли игнорировать это? Мне требовалось убедить оппонентов, что ольха необходима почве и в долгосрочной перспективе способствует, а не мешает росту сосны. Мне нужно было больше доказательств того, что ольха – помощник, а не конкурент. Однако пройдут десятилетия, прежде чем последствия истребления ольхи – снижение фиксации азота, разложения и минерализации – проявятся в падении продуктивности леса. Я не могла ждать так долго. Кроме того, саженцы, похоже, практически сразу почувствовали уменьшение количества азота. Уже через год в иголках сосен на голых участках было меньше азота, чем в иголках сосен, росших вместе с ольхой. Между ольхой и сосной должен был существовать более прямой путь.

Я ломала голову над тем, каким образом саженцы сосны так быстро получили азот от ольхи. Было принято считать, что преобразованный азот запасался в листьях ольхи, которые осенью опадали, а затем разлагались в пищевой сети животных. Пирамида существ, где крупные поедают мелких. Земляные черви, слизни, улитки, пауки, жуки, многоножки, ногохвостки, диплоподы, энхитреиды, тихоходки, клещи, пауроподы, веслоногие, бактерии, простейшие, нематоды, археи, грибы, вирусы пережевывали и перемалывали друг друга.

В каждой чайной ложке почвы обитает более девяноста миллионов существ. Поедая листья, они создают все более мелкие кусочки лесной подстилки.

Поедая подстилку и друг друга, они выделяют избыточный азот в поры почвы, создавая питательный суп из азотных соединений, доступных корням сосны. Но в процессе разложения и минерализации более быстро растущие растения, например злаки, могли захватить неорганический азот раньше сосен, что не соответствовало тому значительному количеству азота, обнаруженному в иголках сосен, росших по соседству с ольхой и злаками.

Одно из особенно неприятных исследований показало, что микоризные грибные нити, растущие из кончиков корней, могут проникать в желудки обитающих в почве ногохвосток, питающихся разлагающимся растительным покровом. Грибные нити высасывали азот прямо из желудков ногохвосток и передавали его своим растительным партнерам. Ногохвостки, разумеется, погибали. Грибы обеспечивали четверть азота для растений просто за счет содержимого желудков ногохвосток!

Я задалась вопросом, существует ли еще более прямой путь передачи азота от ольхи к сосне, который задействует грибы. Путь, который проходит мимо таких деструкторов (разлагающих организмов), как ногохвостки.

Я штудировала журналы, говорила с почвоведами и заглядывала в микологические лаборатории. Вспомнила, что подъельники у Страйен-Крик – белые, лишенные хлорофилла, – обладали особой монотропоидной микоризой, которая крепилась к соснам, забирала у них продукты фотосинтеза и доставляла его непосредственно к подъельникам. Как Робин Гуд.

Затем я нашла то, что искала. После многодневного изучения журналов университетской библиотеки я наткнулась на новую статью молодой шведской исследовательницы Кристины Арнебрант, которая обнаружила, что один общий вид микоризных грибов связывает ольху с сосной, доставляя азот напрямую. Я потрясенно листала страницы.

Сосна получала азот от ольхи не через почву, а благодаря микоризным грибам! Словно ольха посылала витамины сосне напрямую, по трубопроводу. После того как микоризные грибы колонизировали корни ольхи, грибные нити протянулись к корням сосны и связали растения.

Я представила, как азот перемещается по этому пути в соответствии с перепадом концентрации: от изобильной ольхи, где этого элемента предостаточно, к бедствующей сосне.

Я выскочила из комнаты со стеллажами и позвонила Робин по телефону в фойе. Она вернулась в Нельсон, чтобы преподавать осенью в первом классе.

– Секундочку. – Она прикрикнула на ребенка, чтобы тот перестал носиться по коридору, пока я выкладывала, как сосны получают азот от ольшаников благодаря микоризным грибам.

– Погоди, погоди. Откуда этот грибной трубопровод знает, как это делать? И почему ольха вообще решила устроить его?

– Ну… – Умеет же она озадачить. – Может, у ольхи больше азота, чем ей нужно.

– Или сосны отдают что-то ольхам взамен? – предположила она. – Мне некогда!

Я уставилась на пикающую телефонную трубку, а затем помчалась в кабинет к Дону, где он обрабатывал данные. Я закричала, что нашла классную статью, в которой говорится, что ольха может соединяться с сосной с помощью грибной сети и посылать ей азот.

– А? Что? Помедленнее.

Я рухнула в кресло рядом с его столом. На мониторе размером с телевизор какая-то программа обрабатывала большой объем данных. Я выпалила все, что прочитала.

– В этом есть смысл, – сказал Дон.

Он рассказал мне о новом исследовании в Калифорнии, показавшем, что один и тот же вид микоризных грибов колонизирует дуб белый орегонский и пихту Дугласа. Ученые пытались выяснить, связаны ли эти виды деревьев между собой, и перемещаются ли между ними питательные вещества.

Я порылась в рюкзаке и достала несколько шоколадных печений, которые испек Дон. Они были куда вкуснее, чем у Рэя, и пока мы обменивались идеями, я сжигала энергию, как реактивный самолет. Если какое-нибудь растение, связывающее азот (например ольха), способно передавать его какому-нибудь дереву (например сосне), то, возможно, леса не так уж ограничены в азоте, как мы считали.

Мы обсудили возможное влияние этого исследования на фермерские хозяйства. Скажем, если бобовые будут передавать азот кукурузе, то можно смешивать культуры, а не загрязнять почву удобрениями и гербицидами.

Мой мозг работал как часы, маятник раскачивался. Микоризные грибы могут оказаться той прямой связью между ольхой и сосной, объясняющей скорость, с которой сосна чувствует доступность азота в ольхе. Из-за такой связи сосна может немедленно ощутить эффект от уничтожения ольхи. Если бы я смогла показать, каким образом и как быстро ольха посылает азот сосне, нам не пришлось бы ждать сто лет, пока лес вырастет, чтобы продемонстрировать, насколько снизилась его продуктивность из-за исчезновения ольхи. Часовая стрелка часов в моем мозгу дошла до полуночи.

– Как думаешь, это могло бы остановить опрыскивание ольхи? – спросила я.

Дон постучал по клавиатуре, заканчивая расчеты.

– Сьюзи, – сказал он, – извини, но сомневаюсь. Лесной промышленности нужна быстрая и дешевая древесина. Они до совершенства отточили выращивание пихты Дугласа на Прибрежном хребте Орегона за сорок лет вместо нескольких веков. Компании занимаются этим уже много лет. Они зарабатывают деньги, опрыскивая красную ольху, а затем внося азотные удобрения.

Ольха красная – дерево, а не кустарник, как ее кузина – ольха горная, поэтому она куда сильнее конкурирует за свет, хотя и привносит в почву в десять с лишним раз больше азота.

Она была номером один в списке жертв.

Последний студент прошел по коридору, покидая здание. Измерения в моих экспериментах давали лишь часть картины. Они упускали то, что мы не могли видеть, как симбиотические бактерии и микоризы в корнях ольхи и другие невидимые существа в почве помогают сосне. И они не смогли воссоздать общую картину – взаимодействие с ресурсами. Это не «победитель получает все», это компромисс, создание большого из малого и установление баланса в долгосрочной перспективе. Дон был прав: правительство и компании, ориентированные на выручку, сосредоточились на дешевых, быстрых решениях и финансовом результате.

Увидев, как у меня опустились плечи, он предложил создать убедительный отчет и сразить их данными. Я приободрилась. Я провела много экспериментов, в которых опрыскивала ольху гербицидами, но рост сосен при этом не улучшался. Однако мне требовались убедительные доказательства того, что ольха помогала сосне.

– Помнишь, я брал пробы на твоем участке этим летом, чтобы посмотреть, сколько азота связывает ольха и сколько минерализованного азота достается сосне? – он выключил компьютер. – Я использую полученные данные для составления долгосрочных прогнозов.

Публикация результатов поможет Дону найти работу в Канаде, когда мы переедем туда вместе. Он откалибрует прогнозную модель, используя мои данные о росте и азоте, и смоделирует, каким образом разное количество ольхи влияет на рост сосны в течение длительного периода времени. Он уже запускал модель с ольхой красной и пихтой Дугласа, и рост пихты снизился в течение ста лет там, где ольху извели.

– Значит, у нас есть данные, которые ответят нам, помогает ли ольха сосне, – взволнованно произнесла я.

Закат окрашивал стены в теплый оранжевый цвет. Дон взял велосипедный шлем, и мы собрались домой. Полученные данные были лишь частью сражения. Возможно, устранение ольхи и останавливало поступление азота, но пока у нас имелись результаты по росту саженцев всего за год. Даже с его работающей моделью мне для убедительности требовались более продолжительные исследования.

– Лесоводы должны видеть результаты, – сказал Дон.

Мне нужны данные, если я собираюсь выйти в мир с тем, что выяснила. Я защелкнула пряжку шлема, понимая, что он прав.

– Но я же паршивый оратор. – Я ужасно боялась публичных выступлений. – Меня постоянно преследует кошмар, в котором мои слайды рассыпаются, и я вынуждена рассказывать по памяти.

Во время единственного выступления с подобным докладом я застыла и едва не потеряла сознание от смущения.

– Именно поэтому я навсегда останусь техническим специалистом, – заметил он. – Но ты не можешь прятаться, если хочешь перемен.

Мы поехали домой. Над улицами нависали крупные блестяще-золотые листья кленов, красные дубы пылали в холодном, прозрачном осеннем воздухе. Мы свернули на пустую улицу, и я прибавила ходу, чтобы держаться с Доном бок о бок. Мы миновали деревянные дома, на открытых террасах которых читали или разговаривали толпы студентов, и белые многоэтажные студенческие братства с дорогими машинами и толпами парней, играющих в волейбол и пьющих пиво. В Университете Британской Колумбии, где я получала степень бакалавра, подобных братств и сестринств не было, поэтому этот аспект американской культуры завораживал меня. Я не могла не глазеть.

Мы объехали мертвого опоссума, и я задалась вопросом, как рывшийся в компосте зверек относился к смеявшимся над ним людям, которые игнорировали его важную роль в поедании клещей, слизней и улиток. Мы остановились на перекрестке, и я спросила, что могли бы сделать компании, если бы наука не давала им зарабатывать деньги. Дон пожал плечами:

– Потребуют политических решений, которые защитят их доходы. Твоя история должна быть убедительной.

Он снова прибавил скорость, а я размышляла, как мне добраться до людей, которые способны помочь добиться перемен. Я научилась справляться с конфликтами, убегая от них. Я не умела отстаивать свою точку зрения, не говоря уже о выступлениях.

– Осторожно, Сьюзи! – прокричал Дон, и я резко затормозила.

Машина проехала прямо перед нами, едва не задев.

К моменту окончания магистратуры у меня появилась определенная практика выступлений на местных конференциях по лесному хозяйству. Я неспешно работала над ораторскими навыками, начав с хорошо подготовленных слайдов, простого представления данных и тренировки дикции. Затем мне следовало избавиться от некоторых привычек и раскрепоститься, чтобы не казаться скучной. Я делала много ошибок. Однажды заявила: «Этот саженец выглядит как дерьмо». После чего некоторые мужчины заметили, что «молодые женщины не должны ругаться». Зато я заслужила комплимент от одного выдающегося исследователя: «У вас есть дар выступления на публике». Это не так, но поддержку я оценила. Мне предстояло пройти долгий путь. Мне было что сказать людям, но пока я не знала, как облечь свое послание в увлекательную форму.