Текст книги "Танец теней"

Глава 3

Первое, что испытала Аманда, когда полицейские наконец удалились, было огромное облегчение, как будто гора с плеч свалилась.

Но Аманде не удалось побыть одной. Ронда сидела рядом и явно никуда не собиралась уходить, сгорая от желания подробно обсудить все случившееся. Такая перспектива меньше всего сейчас улыбалась Аманде. Конечно, она всей душой любила Ронду, но ее неуемное любопытство и желание до бесконечности мусолить тему «зачем, почему и как» убили Марианну, вызывали у Аманды непреодолимое желание выставить ее за дверь. Она чувствовала себя измученной и совершенно разбитой, но взвинченные до предела нервы не позволяли ей сесть и отдохнуть. Она все бегала по квартире, суетилась, что-то прибирала и поправляла и никак не могла успокоиться. Наверное, она ведет себя как Жожо Малоне – танцовщица, которую в прошлом году выгнали из кабаре за пристрастие к кокаину.

Наконец терпение Ронды лопнуло. Она заставила Аманду плюхнуться в кресло, затихнуть и слушать.

Аманда пыталась сосредоточиться и вслушаться в болтовню Ронды, но не смогла. Вместо этого перед ее мысленным взором возник сперва детектив Кэш с его вкрадчивыми манерами, а затем лейтенант Маклофлин. Наверное, если извлечь этого лейтенанта из его до невозможности старомодного костюма и натянуть на него джинсы, он будет выглядеть настоящим атлетом. А вот что совсем хочется вычеркнуть из памяти, так это посещение морга. Но ей вряд ли удастся забыть о безжизненном теле Марианны, распростертом на столе морга. Нервы у Аманды были так расшатаны, что, кажется, мелкой дрожью дрожат все клеточки ее существа, и своему убеждению в том, «что маленький бутон – хороший тон».

Аманда опять горестно усмехнулась: и откуда только всплыли эти давние воспоминания, ведь она не повторяла этой поговорки столько лет…

* * *

Завернувшись наконец в махровый халат и вытащив заколку из волос, тут же буйно рассыпавшихся по плечам, Аманда отнесла пустой бокал на кухню. Она сварила себе яйцо всмятку , но не смогла доесть его и до половины. Мысли о гибели Марианны нахлынули на нее с новой силой. Что, если Марианну убил кто-то из их знакомых?

Аманда ничего не сказала о своих подозрениях лейтенанту Маклофлину, хотя отлично знала, что Марианна порой вела себя с мужчинами, мягко говоря, неразумно. Она всегда искала романтический идеал, и всякий раз, когда влюблялась, считала, что это любовь до гроба. На самом же деле Марианне «везло» на самых неподходящих мужчин, выбитых из колеи, неприкаянных, которые когда-то были на гребне удачи, а потом вдруг оказались не у дел. Даже Ронда, которая не считала, в отличие от Аманды, что женщина в выборе мужчин должна руководствоваться какими-то принципами, признавала, что последний выбор Марианны был неудачен. Впрочем, отношения с этим типом у Марианны длились недолго и прервались уже давно. Но, по правде говоря, и последние любовники Марианны, по мнению Аманды, были не лучше. Создавалось впечатление, что Марианна просто обречена на вечное страдание со своими избранниками.

Аманда понимала, что об этом нужно было рассказать лейтенанту Маклофлину, однако она чересчур стремилась поскорее от него избавиться. Уж слишком он ее достал своим изучающим проницательным взглядом и своими вопросами. Он был абсолютно непрошибаемым, и вообще подавлял ее своей физической мощью и непререкаемой властностью. Она привыкла общаться с мужчинами своей профессии: изящными и легкомысленными. А в облике Маклофлина не было и намека на изящество и легкомыслие. Конечно, будь он одет в джинсы и мягкую фланелевую рубашку, Аманда отнеслась бы к нему немного иначе. Но его консервативный костюм, накрахмаленная белая сорочка и туго затянутый тонкий галстук лишь подчеркивали непреклонный характер. Флюиды, от него исходящие, были ужасны по своей силе. Едва он коснулся ее, она почувствовала себя хрупкой и беззащитной, а поскольку она всегда стремилась к независимости, его прикосновение показалось ей ненавистным. Да, такой мужчина вполне способен принудить ее к полной капитуляции. Она не могла снести такого насилия над собственной личностью. Неужели он не понимает, что ее чувство к нему чем-то похоже на чувство несчастной Марианны к своему насильнику? До Аманды вдруг дошло, что какой бы стойкой она себя ни считала, а ведь она была действительно стойкой девушкой, мужчины все равно сильнее ее. И уж если говорить начистоту, каждый раз, когда Маклофлин пронзал ее своим взглядом, она чувствовала себя обессиленной и готовой покориться ему. Спасибо еще, что он оказался настолько тактичен, что не упомянул о предложении Ронды снять комнату Марианны в ее доме.

Впрочем, она, конечно, несправедлива к нему. Она слишком уж измучена и раздавлена. Маклофлин никакой не людоед. Он профессионал самого высокого класса, и был момент, когда он проявил искреннее сострадание и доброту. Его улыбка была такой милой и обаятельной. Но, с другой стороны, он заставил ее испытать такую боль! Черт бы его побрал: он не дал ей свободы выбора, заставил смотреть на бездыханное тело Марианны, не дав возможности даже подготовиться к такому потрясению.

Волна тошноты подкатила к горлу и холодная дрожь пробежала по всему телу. Она представила себе безжизненное тело Марианны под простыней, в холодном стальном ящике.

Несмотря на многочисленные обсуждения деталей каждого убийства в кабаре, Аманда не была готова увидеть труп Марианны.

Аманда увидела только ее лицо, но этого было достаточно. Оно было словно из желто-серого воска в тех местах, где не было изуродовано. Ее рот распух, нос был расплющен, черты лица искажены почти до неузнаваемости. Но тем не менее Аманда узнала ее мгновенно. Маленький шрам по-прежнему был заметен на ее левой брови, к тому же у Марианны были особой формы мочки ушей: в форме скрипки. Марианна ненавидела их и всегда маскировала, начесывая пряди на виски. Она также постоянно носила огромные клипсы.

Аманда нервно ходила по квартире из кухни в гостиную, оттуда в спальню… Она подошла к окну, прижалась лбом к стеклу и стала всматриваться в сад. Кроме трех небольших участков, освещенных фонарями, кругом была темнота. Раз в саду темно, значит, свет не горит в квартире Марианны. Полиция давно закончила свои дела. Как страшно одиноко! Просто невыносимо! А что если порепетировать завтрашний номер, потанцевать?

Аманда скинула халат на пути в спальню, бросила его на стул и натянула свое танцевальное трико и балетные мягкие тапочки. Затем заколола волосы на затылке и вернулась в гостиную, служившую ей одновременно и репетиционной студией. Сердце ее колотилось. Она оперлась о стойку бара, служившую ей перекладиной и глубоко вздохнула. Глядя в зеркало, она напрягала все мышцы. Затем поочередно стала исполнять танцевальные партии из своего репертуара.

«Хорошо уже то, – размышляла она, – что я могу танцевать. Я всегда должна танцевать. Даже после Тедди…»

Танец для Аманды был самым главным делом жизни: ее страстью и ее убежищем. Она взяла свой первый урок танца в семь лет и тут же влюбилась в волшебный, дивный мир движений. В среде, к которой она принадлежала по рождению игра на фортепьяно, искусство танца и рисования считались неотъемлемыми атрибутами воспитания. Так же, как и ее сестры, Аманда занималась и музыкой, и танцами, и рисованием. Уроки были направлены на то, чтобы достигшая брачного возраста юная леди была молчаливо понимающей.

Но в отличие от сестер, фортепьяно для нее было лишь необходимым злом для выработки терпения, рисование совсем не будило ее воображение, но танец.., танец был для нее всем. Она любила все, что касалось танца: зал с большими зеркалами, своего тонкого грациозного учителя, музыку, свое новое розовое трико и балетные тапочки. Она вошла в танцевальную студию и открыла для себя совершенно незнакомый новый мир: возбуждающий и бесконечно очаровательный. Отец с матерью не могли теперь докучать ей своей опекой.

Ее родители, увы, не были сердечными, искренними людьми. Отец – инвестиционный брокер – много часов проводил на фирме, а мать была членом многочисленных общественных комитетов. Их взаимоотношения со стороны казались вполне цивилизованными. Однако на самом деле в них не было ни тепла, ни любви, ни привязанности друг к Другу.

Когда Аманда была еще маленькой, она часто слышала разговоры родителей о необходимости развода. Она видела, что родители многих ее одноклассников пошли по этому пути, вторично создав семью.

Но ее мать и отец так и не решились на этот шаг, так и продолжали мучить друг друга. Развод сулил обоим массу неудобств: алименты, необходимость содержания раздельных апартаментов, моральное осуждение добропорядочных знакомых. Неблагоразумно!

Со временем Роберт и Элен Чарльз пришли к выводу, что совсем не обязательно любить партнера, чтобы выдерживать брак. Главное – сохранять благопристойность, благоразумие, главное – чтобы их союз для окружающих выглядел идеальным.

«Во всем соблюдать благоразумие!» – вот жизненный девиз родителей Аманды. Очень немногие люди на свете знали, что происходит за дверями дома Чарльзов.

Аманда взглянула на себя в зеркало и тяжело вздохнула. Боже мой! Мама и папа всегда старались казаться солидными и благопристойными. На самом деле абсолютное лицемерие и ханжество насквозь пронизывали семейные взаимоотношения: формальная заботливость, ледяной бесстрастный тон в общении друг с другом. Все было очень цивилизованно.., и убийственно для всех членов семьи. Реальная ситуация была не важна, куда важнее было создавать иллюзию семейного благополучия.

Какая мука была для Аманды с детских лет жить в атмосфере лицемерия и фальши! Всю свою юность она провела в постоянной борьбе с родителями, отстаивая независимость собственной личности. Аманда прекрасно понимала, что две ее старшие сестры стали совершенными неврастеничками, что почтенная традиция дома Чарльзов требовала необходимости это благоразумно скрывать.

Аманду скорее всего ждала судьба ее старших сестер, в конце концов смирившихся с фальшивой атмосферой их дома. Но ее спасла любовь к танцу. И еще ее отношения с третьей сестрой – Тедди.

Тедди… Теодора Мария. Импульсивная, яркая и красивая, она вечно отравляла существование родителям и согревала сердце Аманды. Тедди всем своим поведением опровергала жизненные принципы родителей, упорно выстраивая свою жизнь так, как ей подсказывало сердце. Ей было совершенно безразлично, что о ней подумают другие. Она была шумной и веселой. Ее громкий смех, экстравагантные наряды, разношерстная компания ее друзей постоянно являлись причиной головной боли матери и еле сдерживаемой ярости отца.

Аманда боготворила Тедди. Они были между собой полные противоположности, и по этой причине у них, казалось бы, не могло быть общих интересов. Аманда порой испытывала дискомфорт от непристойных шуток Тедди. Но в то же время Тедди была удивительно сердечной и великодушной. В доме, где явно недоставало душевного тепла, Тедди была как яркий согревающий огонь в холодную зимнюю ночь. Те редкие минуты, когда Тедди уделяла ей внимание, Аманда ценила больше всего на свете. Тедди часто экспериментировала с внешностью Аманды, возилась с ее волосами, укладывая их в самые разнообразные формы. Такие игры у них назывались «Приготовление в Голливуд». Правда, после таких экспериментов Аманда плакала в своей спальне. Но главное не в этом. Для обеих важнее всего был духовный контакт, возникавший в эти часы…

Удивительно, но Тедди способствовала интеллектуальному развитию Аманды. Несмотря на свою эмоциональную импульсивность, она имела цепкий ум, и любила обсуждать все затронувшие ее события, случившиеся в тот или иной момент, пытаясь во всем логически разобраться. Она могла быть легкомысленной и фривольной, но в уме ей нельзя было отказать. Так что Аманда вынуждена была почти всегда соглашаться с ее мнениями и выводами.

Итак, она вполне могла задохнуться в этом домашнем мавзолее приличий, но этого, к счастью, не произошло. Дисциплина многолетних занятий танцем и влияние сестры способствовали тому, что Аманда научилась во всем вырабатывать собственное мнение. Родители считали, что она угрюма и строптива и настаивали, чтобы она жила их жизнью. Они преследовали ее своими наставлениями. А поскольку она от природы была очень мягкой и ее метод самозащиты принципиально отличался от методов Тедди, очень долго мать с отцом думали, что Аманда поступит именно так, как они требуют. Ведь не было же у них хлопот с другими дочерьми, кроме Тедди, конечно.

Незадолго до восемнадцатилетия Аманды Тедди попала в беду. Ей было почти двадцать лет, когда это случилось. Несчастья можно было бы избежать, если бы не влияние посторонних…

Это должно было случиться.

Черт возьми! Ну почему они не успели прийти ни к какому решению до того, как родители узнали обо всем!

Погрузившись в старые воспоминания, Аманда не заметила, как перестала танцевать.

Она вдруг вспомнила долгий и тяжелый разговор, который, казалось, давно погребен временем.

Ее сестра Элеонора подслушивала аргументы Аманды, листая цветной глянцевый журнал.

Аромат вишневого сада исходил от потрескивавших в камине дров; дождь стучал по окну библиотеки, мягкий свет старинной настольной лампы падал на темный стол.

Эхо страсти звучало в голосе Аманды, когда она настаивала на своем решении ехать в Нью-Йорк после окончания учебы:

– Я должна танцевать профессионально. Мне необходимо учиться дальше, но здесь это просто невозможно.

Холод и лед явственно звучали в голосе матери, когда она объясняла, насколько дико для семьи Чарльзов то, что Аманда решила стать танцовщицей. Таким же тоном она говорила с дочерьми, когда они докучали ей своими детскими вопросами.

Маленький ротик Элеоноры скривился в кривую ехидную улыбочку:

– О, мама. Пусть она идет. Потом ей же будет хуже. Она хочет забеременеть, как Теодора.

Наступила тишина – как будто никого нет на несколько миль вокруг. Ее родители сидели как восковые фигуры, затем раздался ее собственный ломающийся крик:

– Откуда ты знаешь?

– Ты сука!

А потом, о Боже! Что было потом!

* * *

Аманда стряхнула с себя воспоминания как наваждение, испытывая физическое облегчение от возвращения к действительности. Взяв полотенце, она стерла холодный пот, выступивший у нее на лбу.

– Дерьмо, – прошептала она исступленно. – Дерьмо, какое все дерьмо.

Этих воспоминаний вполне хватило, чтобы окончательно испортить ее день. Она была так подавлена всем случившимся, что ей в самый раз было бы прихватить несколько часов сна, а вместо этого, растревожив память, она обеспечила себе бессонницу.

Глава 4

Тристана буквально распирало от ярости, когда он наконец смог выйти из здания главного управления полиции Рено. Плюхнувшись на сидение рядом с Джо Кэшем, он что есть силы захлопнул дверцу.

– Поехали в кабаре, Джо, – скомандовал он приглушенно. Затем его раздражение все же прорвалось наружу, и он буквально прокричал:

– Будь я проклят, если нам удастся кого-нибудь там застать. Собачья жизнь у полицейского, и везде одно и то же, – восстановив дыхание, он пробурчал себе под нос:

– Чтоб они все сдохли.

Джо, выслушав такую тираду, усмехнулся про себя, но сделал вид, что в одно ухо вошло, в другое вышло. Он прибавил скорость, буквально вонзившись в поток движения.

Тристан мрачно разглядывал пылающие на стенах домов световые рекламные щиты. Чертов капитан Твид с его требованиями привязать себя к стулу в тот момент, когда начнет действовать особая оперативная группа. Он не какой-нибудь кабинетный служака и не для того прибыл в Рено с другого конца страны. Маклофлину пришлось потратить несколько часов, прежде чем удалось убедить капитана Твида в своей правоте.

Ежедневные заголовки о продолжающихся убийствах противопоказаны городу, чья экономика держится на туризме, поэтому все, начиная от майора и кончая шерифом, стояли над душой у Твида, требуя ускорить поимку преступника. Справедливый в глубине души человек, Твид не мог не согласиться, что Маклофлин будет действовать с большей пользой и добьется наилучших результатов тогда, когда ему предоставят полную свободу действия.

Еще несколько часов ушло на то, чтобы отобрать самых лучших людей в оперативную группу. Тристан ворчливо признал, что в этом ему помог не только Джо, но и сам капитан Твид. Когда же они перетряхнули весь персонал и наконец собрали людей для инструктажа, Тристан захотел лично познакомиться с каждым членом оперативной группы. Здесь он проявил большой такт и выдержку, ибо, хотя сам он и бывал порой несдержан со своим начальством, с подчиненными он вел себя безупречно. У него был дар – выявлять самые сильные стороны того или иного человека и использовать их для успеха операции. Так что каждый из его новых подчиненных почувствовал себя окрыленным. Точно так же он действовал у себя в Сиэтле. Так что когда они с Джо покидали управление полиции, колеса только что созданного ими механизма уже заработали на полную мощность.

Джо резко свернул в переулок, и перед Тристаном предстал сияющий неоновыми огнями фасад отеля, на эстраде которого работала убитая ныне девушка. Отель располагался в самом сердце злачного района Рено. Оба копа вылезли из машины и решительно вошли внутрь.

Кабаре находилось рядом с казино, на первом этаже отеля. На его аляповато-роскошных дверях висела табличка: «Закрыто. Откроется в восемь».

Ну а в казино жизнь била ключом. Тысячи зеркальных поверхностей отражали свет ярко горящих люстр. В воздухе висел гул голосов, позвякивание колокольчика, звон монет, заглатываемых игральными автоматами, большинство из которых почему-то в основном были оккупированы белокурыми изящными леди в вечерних туалетах. Вся эта атмосфера азарта оглушила Тристана, на минуту у него даже потемнело в глазах, сердце стало биться чаще. Должно быть, он выпил сегодня слишком много чашек кофе. Но, не позволяя себе прислушаться к странностям собственного состояния, он решительно открыл дверь с табличкой «Закрыто» и шагнул в затемненное помещение кабаре. Джо последовал за ним.

Здесь все было по-другому. Плотные бархатные занавески на дверях отгораживали их от шума казино, превращая его в еле слышный звуковой фон. Тристан не мог не отметить высокое качество звукоизоляции. Несколько секунд они с Джо стояли в неподвижности, пока их глаза, ослепленные сияньем казино, привыкали к полумраку пустого холла, после чего решительно двинулись по коридору в направлении доносившегося до них звука рояля. Они открыли еще одну дверь, и перед их взглядом предстал фантастический мир странных чувственных впечатлений. В зале царила темнота, только лучи прожекторов освещали сцену, создавая немыслимый контраст света и тени. Пахло табаком и человеческим потом. Пианист небрежно исполнял замысловатую джазовую композицию. Неизвестно откуда доносившийся мужской голос отдавал команды, доски сцены ритмически скрипели; дюжина танцовщиц репетировала привычный для них танец.

Тристан в темноте чуть не споткнулся о стул и тихо выругался. Не надо было заглядываться на сцену, по которой блуждал ослепивший его яркий луч прожектора, но на секунду он потерял над собой контроль, так хороши были эти танцовщицы. Чертовски хороши: кровь с молоком, это факт. Он остановился, дожидаясь, когда его глаза опять привыкнут к темноте, и почти сразу же танцевальный номер, репетиция которого шла на сцене, был закончен, и воцарилась тишина, нарушаемая лишь частым дыханием девушек. Они разбились на несколько маленьких групп и пытались перевести дух, потные и разгоряченные. Усеянные блестками танцевальные костюмы сверкали как рождественские елки.

– Честно говоря, в школе для приготовишек танцуют получше нашего, – раздался резкий, довольно неприятный голос.

Только сейчас Тристан приметил низенького тщедушного мужчину с неестественно бледным лицом человека, который никогда не видел дневного света. Мужчина этот сидел за столиком впритык к краю сцены. Он нервно задрыгал ногой, перекинутой через колено, и яростно затянулся сигаретой.

– Давайте сначала. Прокрутим этот танец еще раз. И на сей раз, девочки, побольше чувства. Начинай, Ленни.

Раздались звуки рояля, и сидящий за столиком тщедушный человек энергично забарабанил в такт музыке кулаком по столу, отсчитывая: «И пять, и шесть, семь, восемь…»

Тем временем танцовщицы быстро выстроились в ряд и на счет восемь пришли в движение. На взгляд Тристана их танец выглядел вполне профессионально, и впервые в своей жизни он подумал, что иные танцовщики, пожалуй, относятся к своей работе не менее серьезно, чем он к своей. Но человек с наглым властным голосом – может быть, это и есть тот самый Чарли? – явно считал иначе, выкрикивая по ходу танца в основном критические замечания.

– Держи выше голову, Деви, – предписывал он. – Ронда, что у тебя за прыжок? Хороший поворот, Келли.

Какое-то время он молчал, а потом буквально взорвался:

– Какого дьявола ты считаешь, Джун, что вообще способна танцевать? Голову выше, черт возьми! А ты, Аманда, не дергай головой, держи ее ровно. И давайте держите ряд. Не нарушайте линии. Это не соло, Аманда, смотри на других.

– Пошли, – скомандовал Тристан, и вместе с Джо они осторожно двинулись вдоль рядов столиков с перевернутыми стульями. Когда их тени упали на стол, за которым сидел желчный человечек, то последний переключил свое внимание и ярость с танцовщиц на незваных пришельцев.

– Как вы сюда попали? – взорвался он. – Здесь не публичное представление!

Потом происходящее на сцене вновь привлекло его внимание:

– Джун, тяни носок, не спи на сцене. Затем он вновь повернулся к двум незнакомцам, нависавшим над ним, и его глаза встретились с глазами Тристана. От неожиданности он откинулся на спинку стула и сломал зажатую в пальцах сигарету. Он нервно прикурил еще одну, нервно выпустил через ноздри клуб дыма и чуть более сдержанным голосом спросил:

– Какого черта вам здесь надо? Я занят делом и вроде бы не совершал ничего противозаконного.

– Вы – Чарли Баготта? – спросил Джо Кэш.

Хиляк нервно кивнул.

– Он самый. Так что вам угодно?..

Тем временем Тристан не отрывал глаз от Аманды, продолжавшей танцевать. Струйки пота стекали по ее нежной, медового оттенка коже, а она все продолжала свой танец, полный энергии и грации. Что-то в ее манере было необычно.., быть может, сочетание трезвого профессионализма и эротической страстности – двух свойств, редко совмещающихся в одном человеке.

Но вопрос Баготты отвлек его внимание. Его брови недоуменно поползли вверх. Какого черта? Неужели Баготта не понимает, зачем они сюда явились? Неужели Аманда с Рондой даже не сообщили этому клоуну, этому педику, что одну из его танцовщиц постигла столь страшная участь? Тристан испытал сильное разочарование в Аманде. Вчера еще она казалась просто перевернутой от горя. Неужели все ее переживания улетучились за один день, и сегодня она как ни в чем не бывало вернулась к работе? Вчера он был просто восхищен ее способностью держать себя в руках, но теперь вдруг засомневался в ее человеческих достоинствах. Неужели она настолько бесчувственна?

Вчера она, потрясенная, опознает труп своей подруги, а сегодня даже забывает сообщить другим своим подругам о том, что одна из них умерла долгой мучительной смертью. Стало быть, эта женщина, так понравившаяся ему с первого взгляда, всего лишь пустая заводная кукла.

– Мы здесь по делу Марианны Фаррел, – сказал Тристан ровным голосом, не выдававшим ни одно из кипевших в нем чувств.

– Можете ей передать, что она у меня больше не работает. Пусть никто не рассчитывает на то, что можно вот так бросить Чарли Баготту, даже ничего не сообщив заранее, а потом еще претендовать…

– Она мертва, – брякнул Маклофлин и сразу же почувствовал удовлетворение, увидев, как и без того бледное маленькое личико этого типа стало смертельно бледным.

«Очень непрофессиональная работа», – подумал он про себя, заметив краешком глаза, что внутренний голос говорит Джо то же самое.

– Мы подозреваем, что мисс Фаррел стала еще одной жертвой убийцы шоу-девочек, – продолжал он. – Я несколько удивлен, что вам ничего не рассказали об этом ни Аманда Чарльз, ни Ронда Смит. Дело в том, что именно мисс Чарльз помогла нам вчера опознать тело, а мисс Смит сопровождала ее в морг для моральной поддержки.

Чарли схватился ладонью за свою потную лысину, лихорадочно ероша то, что осталось от его жидких волос.

– Вчера Аманды и Ронды не было в кабаре, – несколько растерянно начал он. – А сегодня утром они опоздали на репетицию. Они вбежали в зал в самую последнюю минуту и хотели что-то мне сказать, но я велел им заткнуться и идти на сцену. Они прекрасно знают, как я отношусь ко всем этим опозданиям, – он вдруг часто-часто заморгал. – Так значит, мертва. О, Боже, Боже!

Музыка прервалась, и танцоры застыли в недоумении, вглядываясь в глубину зала, пытаясь определить, что случилось. Почему вдруг Чарли перестал орать на них?

– Может быть, у него сердечный приступ, – прошептал кто-то с надеждой.

Тут же все начали вглядываться еще напряженнее. Всем было известно яростное неприятие Чарли перерывов репетиций. Тем временем пауза затягивалась, а два силуэта никак не отходили от его стола. Постепенно танцоры приблизились к краю сцены. Ронда первая распознала в полутьме одного из пришедших. Повернувшись к Аманде, она торжественно произнесла:

– Маклофлин.

Во рту у Аманды мгновенно пересохло. Сегодня она смогла забыться сном лишь под утро, а затем Ронда разбудила ее громким стуком в дверь. Пробуждение было тяжелым по нескольким причинам. В первый момент она не могла вспомнить, что с ней произошло вчера. Взглянув на часы, она выругалась и крикнула, что сейчас откроет. И только когда она сбросила одеяло и вскочила на ноги, на нее вдруг нахлынули образы необычайной яркости. Она вновь увидела перед собой тело Марианны в морге, Маклофлина и его непроницаемые пронзительно-серые глаза, Тедди, выражение ее лица в тот день, когда они виделись в последний раз. О Боже, как ей не хотелось просыпаться!

И в таком состоянии, разбитая и ошеломленная, она должна была лихорадочно собираться на репетицию. Не оставалось ни одной свободной минуты. Она едва успела провести щеткой по зубам, рвануть гребнем волосы да выпить стакан сока, и вот уже они с Рондой бегом вылетают на улицу. Потом, выжимая все что можно из мотора, они умудрились несколько раз попасть на красный свет. Разговаривали очень мало, только о том, что во избежание гнева Чарли придется сразу же сообщить ему об убийстве Марианны, ему и всем членам труппы.

Но вышло все иначе. Чарли не дал им произнести ни слова, когда они вбежали в зал с опозданием на десять минут. Все, что мог, он высказал им сам в своей обычной грубой манере.

Аманда слышала вокруг себя шепоток и испуганные восклицания: это Ронда рассказала кому-то о случившемся вчера, и новость тут же разнеслась по сцене. Очень быстро шепот перешел в возбужденный гул, а Аманда молча стояла среди этого разбуженного улья, не отрывая взгляда от массивного силуэта, склонившегося над столиком Чарли Баготты. Лишь на короткий момент, в самый разгар репетиции, она смогла отогнать от себя мысль об убийстве Марианны. Она ненавидела себя за ту легкость, с которой ей удалось обрести бесстрастный вид, но в таких ситуациях ей никогда не приходилось оказываться, так что она совершенно не знала, как следует себя держать. У нее совершенно заходил ум за разум.

Разговоры оборвались сами собой, когда три силуэта отодвинулись от стола и стали подниматься на сцену. Впереди шел Чарли, и в тот момент, когда он ступил на сцену, воцарилось гробовое молчание. Все смотрели на двух полицейских, шествовавших за ним.

– Думаю, вы уже все знаете, – рявкнул хореограф, бросив гневный взгляд на Ронду и Аманду. – С вашей стороны, милые дамы, было бы очень любезно проинформировать меня о случившемся немного раньше.

– Но мы пробовали, – горячо возразила Ронда, – если вы помните. Но вы не позволили нам и рта открыть.

– Возможно, Ронда, – неохотно признался Чарли, передернув плечами. – Что ж, очень жаль, что все так вышло.

Взгляд, который он бросил на Аманду, неожиданно был полон тепла.

– Ты в порядке?

Его нежданная заботливость застала ее врасплох. Она кивнула, надеясь, что этот жест будет воспринят как знак согласия, и ей не придется давать дополнительных разъяснений. Она вновь почувствовала себя бесконечно слабой. Ее подбородок и губы так задрожали, что пришлось изо всех сил сжать челюсти, чтобы не расплакаться. Ничего не видящим взором она несколько раз посмотрела по сторонам и только после этого смогла произнести хриплым и дрожащим от волнения голосом:

– Да, все в порядке.

В этот момент Маклофлин перехватил ее взгляд, и какое-то время они молча смотрели друг на друга. Аманда не могла понять, что он думает о ней, но что-то в его взгляде убеждало, что мысли его о ней не очень лестные. Она пожала плечами и отвела взгляд. В конце концов, почему ее это заботит? Какая разница, что он о ней думает! И все же… Никогда она еще не встречала человека, столь умело скрывающего свои мысли и чувства. Именно , то ее так и раздражало. Обычно ей удавалось добиться хотя бы намека на понимание своего собеседника, следя за его лицом. Но Маклофлин казался образцом олимпийской бесстрастности. Никогда прежде чье-то лицо, тем более лишенное всякого выражения, не вызывало в ней чувства собственной слабости и незначительности.

Аманда всегда гордилась своим умением владеть собой. Это было просто необходимо в танце, но все же достичь такого умения было не просто. Она долго упражнялась, прежде чем добилась требуемого уровня самоконтроля. Теперь же волнение, испытанное ею при одном взгляде на Маклофлина, впервые заставило ее задуматься над тем, что, возможно, все ее упражнения были напрасны. Аманда могла заставить себя выполнять любую работу, какой бы трудной и неприятной она не была. Однако она не умела и не считала нужным скрывать свою неприязнь к кому-либо или чему-либо. Маклофлин был одним из тех, кто вызвал у нее чувство неприязни. Но его холодный и циничный взгляд красноречиво говорил, что он способен дать отпор любым проявлениям неприязни к себе. И никто, глядя на лейтенанта Маклофлина, не мог даже предположить, чего эта способность на самом деле ему стоила.

«Все хорошо, расслабься, крошка, – приказала себе Аманда успокоительным тоном. – Если ты будешь так реагировать на все, тебе не миновать нервного срыва. Впрочем, у тебя реакция живого человека, чего не скажешь о Маклофлине, который напоминает робота».

Аманда снова взглянула на Тристана, пытаясь поймать хоть какое-то проявление чувств на его лице, но ее постигло разочарование. Похоже, она плохо понимала жизнь.