Текст книги "Сталин и Рузвельт. Великое партнерство"

В апреле произошел спуск на воду нового современного линкора Германии «Бисмарк».

1 мая Литвинов стоял на трибуне рядом со Сталиным, когда части Красной армии, артиллерии и бронетанковых войск проходили по Красной площади во время ежегодного первомайского парада. Советские газеты назвали его «почетным гостем». Судя по всему, Сталин еще не знал о недавнем категорическом отказе Галифакса, о котором тот объявил Майскому. Но в конце дня Сталин, безусловно, был уже уведомлен о том, что произошло в Лондоне. В течение двух последующих дней он внезапно избавился от Литвинова и назначил Молотова, уже являвшегося тогда председателем Совета Народных Комиссаров, новым комиссаром иностранных дел. Данная новость была опубликована советскими газетами на последних страницах. Это стало большой неожиданностью. Поверенный в делах Германии в Москве сообщал, что «внезапные перемены вызвали здесь большое удивление, так как Литвинов находился в самом разгаре переговоров с британской делегацией; …по-видимому, это было спонтанное решение Сталина»[353]353
  German chargé d’affaires to the German Foreign Office, telegram, May 4, 1939, Nazi-Soviet Relations (Avalon Project: 20th Century Documents. Lillian Goldman Law Library, Yale Law School).


[Закрыть].

В личном плане это изменение, наконец, позволило Молотову выиграть десятилетнее соперничество с Литвиновым за близость к Сталину. С политической точки зрения это создало проблему для Англии, поскольку Молотов был менее пробритански настроенным и более доверял немцам, чем Литвинов. В 1933 году он написал весьма примечательное разоблачительное письмо Сталину (несомненно, со временем за ним последовали и другие): «Литвинов вместе со своим недобросовестным кругом склонен организовать “оппозицию“ немцам… Считаю необходимым остановить его»[354]354
  Molotov to Stalin, Oct. 2, 1933, fond 558, op. 11, file 769, p. 134, Stalin Papers (Российский государственный архив социально-политической истории, личные фонды И. В. Сталина, письмо Молотова В. М. Сталину И. В. от 2 октября 1933 года, фонд 558, папка 11, файл 769, стр. 134).


[Закрыть].

В противоположность этому Литвинов с самого начала указывал на намерение Гитлера «проложить путь экспансии на восток огнем и мечом… и поработить советские народы»[355]355
  Bullock, Hitler and Stalin, 521.


[Закрыть]. Назначив Молотова ответственным за советскую внешнюю политику, Сталин тем самым открыл дверь к переговорам с Гитлером. Если бы Сталин не смог добиться соглашения с союзниками, он бы воспользовался возможностью договориться с Гитлером, и сделать это было бы сложнее, если бы ответственным за переговоры был еврей Литвинов.

Молотов всегда был ближайшим соратником Сталина, единственным человеком, который «мог поговорить со своим начальником как товарищ с товарищем»[356]356
  Montefiore, Stalin, 314.


[Закрыть]. Для Сталина, перед которым стояла неотложная задача спасения своей страны от войны, присутствие Молотова на переднем крае внешнеполитической деятельности означало, что он будет знать о каждом нюансе, каждом повороте событий, каждой вновь открывавшейся возможности. Кроме того, у него появлялись широкие возможности по организации переговоров с немцами.

Молотов продолжал переговоры с Наджиаром и Сидсом, однако через два дня после того, как Чемберлен заявил в парламенте, что Великобритания не будет вступать в союз с Россией, Сталин поручил Молотову встретиться с графом Фридрихом фон дер Шуленбургом, послом Германии в СССР, и начать обсуждение торговых отношений между двумя странами.

На тот момент Германия хотела нейтрализовать Советский Союз, поскольку Иоахим фон Риббентроп, министр иностранных дел рейха, жаждавший войны, убедил Гитлера, что сближение с Россией даст рейху немедленный шанс (после вторжения в Польшу) нанести смертельный удар по Великобритании. А после завоевания Великобритании будет достаточно времени, чтобы расправиться с Россией.

Вначале Молотов возражал против сближения с Германией. Он обвинял Шуленбурга и его правительство в недобросовестном ведении переговоров. Молотов заверил Шуленбурга, что «Сталин следит за переговорами с большим интересом и получает информацию о мельчайших деталях»[357]357
  Aug. 17, 1939, Nazi-Soviet Relations (Avalon Project: 20th Century Documents. Lillian Goldman Law Library, Yale Law School).


[Закрыть].

Министерство иностранных дел Германии в Берлине вовсе не было уверено в возможности «изменения позиции» СССР. «Мы полагаем, что союз Англии и России будет, безусловно, непросто предотвратить… Возможность успешного исхода здесь весьма ограниченна»[358]358
  May 27, 1939, Nazi– Soviet Relations (Avalon Project: 20th Century Documents. Lillian Goldman Law Library, Yale Law School).


[Закрыть], – сообщал Шуленбург.

Вскоре после этого, 31 мая, по указанию Сталина Молотов выступил по радио, которое было выбрано средством для трансляции важной внешнеполитической речи в связи с тем, что Сталин и Молотов желали, чтобы эта речь была услышана не только в России, но и во всех заинтересованных странах.

Молотов объявил, что Великобритания не гарантировала военной помощи ни России в случае нападения на нее, ни приграничным странам. «Мы выступаем за мир и против агрессии, – заявил он, – но мы должны помнить предостережение Сталина о том, что нас нельзя использовать для того, чтобы мы таскали для других из огня каштаны». Он ясно дал понять, что Россия была заинтересована в эффективном соглашении о взаимопомощи с Англией и Францией, которое устанавливало бы объем и характер этой помощи, ожидаемой Советским Союзом, а также гарантии помощи приграничным странам в случае военных действий. Для русской аудитории (а также для британских, французских и немецких слушателей) Молотов включил в свою речь предупреждение о том, что не следует автоматически исключать возможность восстановления дружественных отношений с Германией. Он пояснил, что в 1938 году Германия хотела установить торговые отношения с Советским Союзом. Тогда переговоры были прерваны, но, продолжал он, они «могут быть возобновлены».

Конечно же, они уже были возобновлены.

Использование радио в тот момент свидетельствовало о переломном этапе. Если бы Сталин хотел просто предостеречь Францию и Англию, Молотов мог бы просто встретиться с британскими и французскими послами. Но для Молотова радио было необходимо, чтобы подготовить советский народ к значительным изменениям политики страны.

В эфире Молотов упомянул по имени только одного мирового лидера, Рузвельта, что было ясным сигналом того, что Сталин был в курсе усилий президента, предпринимаемых в интересах России. 14 апреля президент направил Гитлеру сообщение, в котором перечислил тридцать одну страну, на которые он попросил не нападать по меньшей мере в течение десяти лет. Основной результат, к сожалению, был негативным, так как Гитлер выставил это сообщение на посмешище во время своего выступления в рейхстаге. Уильям Ширер охарактеризовал это как «самую блестящую речь, которую он когда-либо произносил»[359]359
  Kennedy, Freedom from Fear, 423.


[Закрыть]. Тем не менее сообщение Рузвельта было высоко оценено в Советском Союзе. Молотов в своем выступлении заявил, что нарушение германским государством международных соглашений «было ответом Германии на предложение президента Соединенных Штатов Рузвельта, проникнутое духом миролюбия»[360]360
  U. S. State Department, Foreign Relations of the United States, Soviet Union, 1933–1939, 764.


[Закрыть].

В короткие сроки Молотов стал играть ведущую роль во встречах с Шуленбургом и выдвигал на обсуждение как политические, так и экономические вопросы взаимоотношений между двумя странами.

Следующий этап переговоров Советского Союза зависел от позиции Лондона, и он стал сложной задачей для Галифакса. «Приедет ли тот в Москву для серьезных переговоров и для того, чтобы сгладить все разногласия?» – задавался вопросом Майский.

Галифакс отвечал: «Выезд невозможен».

Энтони Иден, бывший министр иностранных дел, шокированный грубостью Галифакса, вызвался поехать вместо последнего, однако Чемберлен пресек эту инициативу. Майский вновь предложил Галифаксу приехать в Москву – и вновь получил отказ: последний определил, что для него «на тот момент» было невозможно покинуть Лондон.

Учитывая, что Чемберлен уже ездил в Мюнхен договариваться с Гитлером, повторный отказ министра иностранных дел посетить Москву стал пощечиной для Сталина.

* * *

Рузвельт страстно хотел встретиться со Сталиным, быть среди тех, кто уговаривал его отказаться от каких-либо соглашений с Гитлером. И он нашел необходимый канал связи. Посол Трояновский был заменен на своем посту и 6 июня появился в Белом доме с прощальным визитом, после чего он должен был отчитаться об этой встрече в Москве. Рузвельт передал через него одно простое послание. «Скажите Сталину, – сказал он, – что если его правительство присоединится к Гитлеру, то так же, как день сменяет ночь, случится то, что, как только Гитлер завоюет Францию, он повернет на Россию, и это станет поворотным пунктом в судьбе Советского Союза»[361]361
  Davies, Mission to Moscow, 450.


[Закрыть].

* * *

Книга «Майн кампф» к середине 1920-х годов разошлась в Германии миллионными тиражами, а в 1933 году появилась в англоязычном варианте. Британские правители прочли слова Гитлера о том, что русские и евреи – это отбросы, слова, произнесенные им во время его многочисленных публичных речей о том, что Германия имела право на славянские сельскохозяйственные земли, в частности на Украину. Немецкая раса господ нуждалась в жизненном пространстве, поэтому Гитлер проповедовал: «Российское пространство – это наша Индия. Как и англичане, мы должны править этой империей с пригоршней народа»[362]362
  Mukerjee, Churchill’s Secret War, 34.


[Закрыть]. Осмыслив эти слова, британцев, вероятно, можно было простить за их образ мышления, и поскольку Гитлер становился все более жестоким и опасным, уже не было необходимости в поспешном заключении соглашения с Советским Союзом, поскольку угрозы заключения соглашения между Россией и Германией уже не существовало. Англичане, вероятно, считали, что сам процесс переговоров о соглашении с Россией, чьей формы правления они побаивались и которая могла пустить корни в их стране, был бы предпочтителен, поскольку даже сам факт переговоров мог бы хоть на время (или даже вообще) остановить Гитлера, прежде чем он успеет нанести следующий агрессивный удар. У них даже не укладывалось в голове, что Гитлер и Сталин могут объединиться. Переговоры позволили бы им выиграть время, возможно, даже достаточно времени для того, чтобы удержать Гитлера до следующей весны, поскольку было хорошо известно, что неделя ливневых дождей, прошедших в сентябре в Польше, сделает дороги непроходимыми, а затем бы последовала зима со снегом и льдом, что значительно усложнило бы начало войны[363]363
  Shirer, Berlin Diary, 186.


[Закрыть].

Советская пресса теперь была инструментом, который использовался Сталиным для запуска переговоров с Британией. Он заставил газету «Правда» обвинить союзников в неискренности. «Британское и французское правительства не желают равноправного соглашения с Советским Союзом» – гласил заголовок на первой полосе издания от 29 июня. Внимательное прочтение, тем не менее, свидетельствовало, что Сталин не окончательно захлопывал дверь перед Британией и Францией. Также сообщалось, что «точка зрения автора о неискренности Британии и Франции не разделяется “его друзьями“»[364]364
  U. S. State Department, Foreign Relations of the United States, 1939, General, 1:279.


[Закрыть].

* * *

15 сентября 1938 года, в тот день, когда Чемберлен впервые посетил Мюнхен, чтобы попытаться договориться с Гитлером, Рузвельт написал одному из своих хороших друзей, что война «неизбежна… Возможно, когда она начнется, Соединенные Штаты окажутся в состоянии собрать обломки европейской цивилизации и помочь сохранить то, что останется после крушения»[365]365
  Franklin Delano Roosevelt to William Phillips, Letters, 4:810.


[Закрыть].

Теперь же, почти год спустя, наблюдая за тем, как Советский Союз входит в орбиту Германии, Рузвельт начал серьезную подготовку. 5 июля 1939 года, в преддверии войны, которая уже маячила на горизонте, он без лишнего шума издал приказ[366]366
  Greenfield, American Strategy in World War II, 52. Цитируется по изданию: R. Elberton Smith, Army and Economic Mobilization, in United States Army in World War II, 413–415.


[Закрыть]. Согласно этому приказу был учрежден новый институт, Исполнительное управление президента, которому с этого момента должны были подчиняться Объединенный совет сухопутных и военно-морских сил (начальники штабов), который координировал все стратегические планы, а также Аэронавигационный совет и Объединенный совет по боеприпасам для сухопутных войск и ВМС, контролировавший программы военных закупок. Если ранее начальники штабов отчитывались перед военным министром и министром ВМС, то теперь все военное планирование (все вопросы стратегии, тактики и операций) перешло к президенту страны. Он полностью взял бразды правления в свои руки.

Теплые июльские дни проходили один за другим, и французский, британский и американский послы в Берлине телеграфировали своим правительствам, что находят все более очевидным тот факт, что Генеральный штаб Германии готовится в августе начать войну. Как они отмечали, к тому времени, как урожай будет собран, оборонительные сооружения будут готовы, и резервисты, стекавшиеся в Берлин у них на глазах, будут в больших количествах сосредоточены в военных лагерях.

17 июля посол Дэвис вернулся из Бельгии на судне «Квин Мэри», пришвартовавшемся в Манхэттене. В 12:30 следующего дня он обедал с Рузвельтом в Белом доме, рассказывая ему о том, что бельгийцам удалось узнать о планах Гитлера с помощью своих связей с германскими лидерами. В ходе обсуждения войны, которая, по их общему убеждению, уже приближалась, Дэвис выразил президенту свои соображения, исходя из сведений, полученных им от деловых и дипломатических источников. По его мнению, Гитлер и Риббентроп ожидают, что Сталин порвет с Англией и Францией. Он предсказывал, что Гитлер объявит войну Польше до съезда НСДАП, который должен состояться в сентябре в Нюрнберге.

Дэвис также сообщил Рузвельту, что в Брюсселе «просто молятся за внесение поправок в Закон о сохранении нейтралитета в надежде на то, что это поможет сдержать Гитлера и, по крайней мере, отсрочить войну»[367]367
  Davies, Mission to Moscow, 450.


[Закрыть]. Как отметил Дэвис в своем дневнике, «эти заявления его [Рузвельта] не удивили. Кажется, они только упрочили его глубочайший пессимизм».

На самом же деле слова Дэвиса вынудили президента активно действовать. Вооруженный информацией Дэвиса о том, что изменения в Законе о сохранении нейтралитета могут предотвратить войну, Рузвельт в тот же день созвал собрание главных сенаторов, чтобы попытаться убедить их немедленно внести поправки в закон, которые обеспечили бы возможность для США оказывать помощь и посылать вооружения за рубеж. Он надеялся, что в этой ситуации, когда Сталин разрывался между Германией и союзниками, а союзники не желали доверять Сталину, последний довод Дэвиса убедит Сенат приступить к действиям. Он проводил заседание у себя в кабинете. На нем присутствовали госсекретарь Корделл Хэлл, вице-президент Джон Нэнс Гарнер и, что самое главное, республиканский сенатор Уильям Э. Бора, высокопоставленный член сенатского Комитета по международным отношениям, являвшийся ключевым представителем оппозиции, а также некоторые другие сенаторы. Рузвельт открыл заседание, сказав о власти и влиянии сенатора Джеральда Ная, республиканца из Северной Дакоты, чьи крайне изоляционистские убеждения тормозили внесение поправок. Бора перебил его. Он взмахнул рукой и заметил: «Есть и другие, господин президент»[368]368
  Hull, Memoirs, 1:651; Sherwood, Roosevelt and Hopkins, 133; Dallek, Franklin D. Roosevelt and American Foreign Policy, 192.


[Закрыть]. Рузвельт был до такой степени застигнут врасплох этой репликой, что попросил его повторить, что Бора и сделал с особым выражением, подчеркнув, что «никакой войны не ожидается, по крайней мере в ближайшем будущем… Германия не готова к ней». Крайне расстроенный, Хэлл сказал, что война может начаться до конца лета. Он предложил Бора как следует проверить свои каналы и высказался за признание закона утратившим силу. Как вспоминали участники заседания, у него в глазах стояли слезы, и он был на грани потери контроля над собой, настолько он был взбешен бесцеремонными манерами Бора и его излишней уверенностью в том, что знал о Германии больше, чем Госдепартамент. Заседание продлилось до полуночи, и тогда Гарнер заявил: «Господин президент, пора взглянуть фактам в лицо. Вы не набрали необходимого количества голосов, и говорить здесь больше не о чем»[369]369
  Kennedy, Freedom From Fear, 423.


[Закрыть]. Сенат стал препятствием, которое Рузвельт летом 1939 года преодолеть не смог.

* * *

Молотов не оставил попыток договориться с Наджиаром и Сидсом. Теперь он убеждал их, что Советский Союз желает «немедленно» вступить в военные переговоры в Москве и что в Москву должна быть направлена военная миссия для подписания соглашения о взаимопомощи. Галифакс, наконец, согласился.

Давление на Министерство иностранных дел Великобритании и, в частности, на Галифакса и его ближайшее окружение, а также их противодействие заключению полноценного соглашения с Советским Союзом можно отследить в комментариях британского дипломата Уильяма Стрэнга: «История переговоров [о Тройственном союзе] – это история о том, как британское правительство под натиском доводов Советского Союза, под давлением парламента, средств массовой информации и результатов опроса общественного мнения, а также по рекомендации своего посла в Москве шаг за шагом приближалось к советской позиции»[370]370
  Roberts, Molotov, 22–23.


[Закрыть].

31 июля адмирал сэр Реджинальд Дракс и генерал Жозеф Думенк, переговорщики с английской и французской стороны, предположительно, наделенные полномочиями для заключения военного пакта, вместе со своими штабами отбыли в Москву. Маршрут их движения отличался крайней нерациональностью. Британский флот оставался величайшим в мире, но вместо того, чтобы отправить дипломатов на достойном корабле или, что было бы еще практичнее, на самолете (Чемберлен и Даладье использовали этот транспорт для поездки в Мюнхен), Галифакс отправил делегацию на тихоходном грузовом судне «Сити оф Экзетер», которому понадобилось десять дней, чтобы добраться до Ленинграда.

Пока «Сити оф Экзетер» следовал на восток, встречи Шуленбурга и Молотова продолжались. Шуленбург (в качестве заманчивого предложения для Сталина) убеждал Молотова в том, что Германия станет «жизненно важной защитой для интересов советской Балтии»[371]371
  Schulenburg to the German Foreign Office, telegram, Moscow, August 4, 1939, Nazi-Soviet Relations (Avalon Project: 20th Century Documents. Lillian Goldman Law Library, Yale Law School).


[Закрыть].

Молотов блестяще выполнял свою работу и удерживал Шуленбурга на расстоянии. Шуленбург никоим образом не был уверен в том, что Сталин пойдет до конца и заключит соглашение с Гитлером. Он сообщил на Вильгельмштрассе о своих серьезных сомнениях: «У меня сложилось общее впечатление, что на данный момент советское правительство нацелено на подписание соглашения с Англией и Францией, если те выполнят все его пожелания».

А в это время в Лондоне Чемберлен решил придерживаться своего плана и 5 августа отбыл на рыбалку в воды Шотландии. Американский посол в Лондоне сообщил, что Чемберлен «надеется какое-то время (в разумных пределах) отсутствовать»[372]372
  The chargè to the secretary of state, July 20, 1939, U. S. State Department, Foreign Relations of the United States, 1939, General, 288.


[Закрыть].

* * *

Рузвельт получил информацию от Корделла Хэлла о статусе переговоров между Советским Союзом и Англией и Францией. Это состоялось 4 августа, в пятницу, в 14:00 на заседании кабинета министров. Рузвельт знал, что «Сити оф Экзетер» еще плыл по морским просторам. Сразу после заседания, действуя вместе с заместителем госсекретаря Самнером Уэллсом, в последней отчаянной попытке остановить Сталина и не допустить заключения его соглашения с Гитлером, Рузвельт написал ему личное письмо. Доставка этого письма оказалась непростой задачей. Было решено отправить его, поскольку президент чрезвычайно хотел, чтобы Сталин прочел его (однако он не хотел, чтобы кто-то перехватил его), и в результате, в условиях строжайшей секретности, письмо было отправлено окольными путями. Понадобилось одиннадцать дней, чтобы на фоне бесконечных переговоров этого лета оно дошло до Молотова, и почти две недели для того, чтобы Рузвельт получил ответ от Сталина. В ту пятницу в Вашингтоне также было возобновлено торговое соглашение с Советским Союзом, способствующее торговой деятельности последнего.

Судно «Сити оф Экзетер» прибыло в Ленинград 10 августа, а 12 августа Дракс и Думенк были готовы начать переговоры со своими российскими коллегами. Поскольку обсуждаемое соглашение носило военный характер и россияне ожидали серьезных переговоров, российскую делегацию возглавил нарком обороны Климент Ворошилов. В качестве советников Ворошилова сопровождали советские военачальники высших чинов, включая генерала Бориса Шапошникова, начальника Генерального штаба Красной армии, главнокомандующего ВВС и главнокомандующего флотом. В отличие от них, делегация союзников представляла собой разношерстную команду: генерал Жозеф Думенк был командующим Первым военным округом Франции, а адмирал сэр Реджинальд Дракс – военно-морским адъютантом короля Георга VI, но никогда не служил в штабе ВМС. Дракса сопровождал маршал авиации сэр Чарльз Бернетт, летчик, который, по словам германского посла в Лондоне, не разбирался в вопросах стратегии.

Встреча состоялась в особняке на Спиридоновке, величественном готическом здании царских времен с просторными комнатами, декорированными позолоченными потолками, парчовыми обоями и изысканными восточными коврами, который был предназначен Министерством иностранных дел для встречи иностранных эмиссаров. Стоял теплый день, двери, выходящие в тщательно ухоженный сад, были открыты, и участники сидели за круглым столом, курили и разговаривали.

Дракс прибыл без каких-либо документов, подтверждавших его полномочия для ведения переговоров. (Прежде чем были доставлены его документы, прошла целая неделя.) У России было 120 пехотных дивизий, готовых сражаться в случае войны. Ворошилов спросил, сколько британских войск будут готовы драться. Дракс ответил: пять обычных дивизий и одна механизированная. Ворошилов был ошарашен: русская разведка располагала иной информацией о мощи британских войск, таким образом, Британия была гораздо слабее, чем ожидали русские. То же самое можно было сказать и про Францию. Ворошилов задал новый вопрос, добавив, что это был «принципиальный момент, от которого зависели все остальные»: согласится ли Польша с тем, чтобы советские войска вошли в страну для организации боевых действий с немцами в случае их вторжения? Дракс был проинструктирован уклоняться от ответа на этот вопрос и отвечать предельно просто: конечно же, поляки и румыны с готовностью примут Красную армию[373]373
  Shirer, Rise and Fall of the Third Reich, 534.


[Закрыть]. 17 августа Ворошилов предложил отложить переговоры до тех пор, пока не будет четкого ответа на этот вопрос. 21 августа делегации встретились вновь, однако, поскольку вопрос так и остался без ответа, переговоры были окончательно прерваны. Оглядываясь назад, можно заметить, что союзники не вели переговоры добросовестно. Перед началом совещания Сидс написал: «Я не испытываю оптимизма в отношении успеха военных переговоров… однако их начало могло бы встряхнуть страны “оси“ и стимулировать наших союзников, а в дальнейшем их можно было бы продлевать, чтобы преодолеть последующие опасные месяцы»[374]374
  Ibid., 504.


[Закрыть]. Сэр Чарльз Бернетт, летчик, после четырех дней пребывания в Москве написал в Лондон: «Я понимаю, что это политика правительства – затягивать переговоры как можно дольше, если мы не можем принять решения о соглашении»[375]375
  Ibid.


[Закрыть].

Как только «Сити оф Экзетер» отплыл, поверенный в делах США в Лондоне телеграфировал в Вашингтон: «Военная миссия, которая только что отбыла в Москву, получила указания тянуть переговоры до 1 октября».

Министерство иностранных дел Великобритании вело переговоры недобросовестно.

* * *

Рузвельт только что назначил послом в Советском Союзе Лоуренса Штейнгардта, ранее занимавшего должность посла США в Швеции и Перу. Штейнгардт прибыл в Москву и вручил верительные грамоты Молотову 10 августа, в тот день, когда судно «Сити оф Экзетер» прибыло в Ленинград.

Процесс передачи секретного сообщения Рузвельта Сталину происходил в условиях большой секретности. Чтобы избежать возникновения негодования у американских изоляционистов, жаждущих найти признаки вмешательства Рузвельта в европейскую политику, сообщение было направлено Штейнгардту и подписано не Рузвельтом, а Самнером Уэллсом. Оно было отправлено по прямому защищенному каналу связи, которым пользовался Госдепартамент для связи Вашингтона с посольством США в Париже. Поскольку как телефонные линии, так и телеграфная связь по всей Европе, как считалось, контролировались, посольству США в Париже было поручено воспользоваться достаточно безопасным, но в то же время крайне медленным способом – посредством курьера. Письмо было передано Штейнгардту через девять дней, утром 14 августа, вторым секретарем посольства. Предполагалось, что Штейнгардт лично передаст письмо Молотову, который, в свою очередь, доложит его содержание Сталину. Штейнгардт незамедлительно попросил о встрече с Молотовым и 15 августа лично передал ему письмо.

В этом письме от 4 августа сообщалось:

«Уважаемый господин посол, президент попросил меня передать Вам срочное сообщение… По мере того как страны “оси“ будут одерживать победы, это будет неминуемо оказывать существенное и незамедлительное влияние как на Соединенные Штаты, так и на Советский Союз. В этом случае на позициях Советского Союза указанное влияние скажется гораздо быстрее, чем на позициях Соединенных Штатов… Президент не может оказать помощь в данном вопросе, но считает, что достижение соответствующего соглашения по противодействию агрессии с другими европейскими державами будет иметь несомненно стабилизирующий эффект в интересах обеспечения международного мира»[376]376
  Aug. 8, 1939, U. S. State Department, Foreign Relations of the United States, 1939, General, 1:293.


[Закрыть].

Рузвельт просил Сталина держаться подальше от Гитлера.

Молотов внимательно выслушал Штейнгардта, затем разъяснил позицию своего правительства. Штейнгардт с согласия Молотова делал необходимые пометки.

Молотов объяснил, что его правительство заинтересовано не «просто в общих декларациях», а в «определении конкретных действий, которые следует предпринять в тех или иных особых условиях или обстоятельствах, а также в выработке взаимных обязательств сторон по противодействию агрессии… Для нас важны все переговоры с Францией и Англией, которые состоялись до настоящего времени, поскольку они могут привести к соглашению о взаимной помощи по организации обороны»[377]377
  Steinhardt to Welles, Welles Papers, президентская библиотека Франклина Д. Рузвельта.


[Закрыть]. Штейнгардт спросил у Молотова его мнение по поводу вероятного исхода переговоров. Молотов ответил: «Мы потратили много времени на переговоры, давая тем самым понять, что ожидаем положительного исхода, и нас не стоит винить в задержке принятия решения».

Молотов заявил, что он четко осознает, что Рузвельт не мог принять «немедленного» участия в решении европейских вопросов, однако он знает, что президент Рузвельт искренне желает сохранить всеобщий мир и что в этой связи его правительство уделит максимум внимания только что высказанному мнению и осознает его важность.

Послание президента, к сожалению, было слишком кратким и запоздалым, чтобы изменить ситуацию. В тот же вечер в 20:00 Молотов встретился с Шуленбургом. Шуленбург доложил руководству, что он нашел Молотова «на удивление сговорчивым и откровенным… Важно то, что он совершенно ясно выразил желание заключить с нами пакт о ненападении»[378]378
  Aug. 16, 1939, Nazi-Soviet Relations (Avalon Project: 20th Century Documents. Lillian Goldman Law Library, Yale Law School).


[Закрыть]. Молотов дал согласие на приезд в Москву министра иностранных дел Риббентропа, чтобы «заложить основы для решительного улучшения германо-российских отношений»[379]379
  Aug. 14, 1939, Nazi-Soviet Relations (Avalon Project: 20th Century Documents. Lillian Goldman Law Library, Yale Law School).


[Закрыть] и заключить экономическое соглашение, после которого должно последовать заключение Советским Союзом пакта о ненападении.

Прочитав телеграмму, Риббентроп был весьма взволнован. Он с трудом владел собой. Он отправил телеграмму с пометкой «СРОЧНО» Шуленбургу с указанием сообщить Молотову, что министр иностранных дел рейха может прибыть в Москву «в любое время после пятницы, 18 августа»[380]380
  Ribbentrop to Schulenburg, Aug. 16, 1939, Nazi-Soviet Relations (Avalon Project: 20th Century Documents. Lillian Goldman Law Library, Yale Law School).


[Закрыть].

20 августа Шуленберг, как ему и было указано, представил Сталину телеграмму на его имя, на простом листе бумаги (не на бланке). Письмо, адресованное «господину Сталину», было написано Гитлером в примирительной и вежливой форме:

«Заключение пакта о ненападении с Советским Союзом означает для меня определение долгосрочной политики Германии… Я убежден, что текст дополнительного протокола, желаемого Советским Союзом, может быть выработан в самые короткие сроки, если ответственный государственный деятель Германии сможет лично прибыть в Москву для переговоров… Имперский министр иностранных дел будет облечен всеми чрезвычайными полномочиями для составления и подписания пакта о ненападении, а также протокола.

Я был бы рад получить Ваш скорый ответ. Адольф Гитлер».

Сталин телеграфировал немедленно: «Я надеюсь, что германо-советский пакт о ненападении станет решающим поворотным пунктом в улучшении политических отношений между нашими странами», – и подчеркнул, что Иоахим фон Риббентроп, министр иностранных дел рейха, может прибыть 23 августа.

Риббентроп, и так-то взволнованный, теперь еще был обеспокоен тем, что его поездка может сорваться (Сталину достаточно было лишь передумать), поэтому на следующий день он отправил Шуленбургу телеграмму: «Прошу сделать все возможное, чтобы поездка состоялась»[381]381
  Ribbentrop to Schulenburg, Aug. 21, 1939, Nazi-Soviet Relations (Avalon Project: 20th Century Documents. Lillian Goldman Law Library, Yale Law School).


[Закрыть].

Между тем германская армия готовилась к войне. Можно было видеть, как колонна протяженностью более полукилометра, состоявшая из солдат в полной боевой экипировке, огромных грузовиков, буксировавших боевую технику, в том числе пятиметровые пушки, и гусеничных машин, направлялась в германские казармы в Глейвице, расположенном в трех километрах от границы с Польшей. Британский военный министр Лесли Хор-Белиша, которого журналисты 20 августа видели в шортах на пляже в Каннах, спустя полчаса после получения телеграммы уже в одетом виде направлялся на поезде в Париж[382]382
  «Нью-Йорк таймс», 21 августа 1939 года.


[Закрыть]. В Шотландии Невилл Чемберлен упаковал свое снаряжение, покинул свой заветный водоем с форелью и на ночном поезде направился в Лондон.

23 августа, в среду, Риббентроп прибыл в Москву на личном самолете Гитлера, хорошо оборудованном «Кондоре». Вместе с ним прибыли девять дипломатов, в том числе заместитель министра иностранных дел, глава протокольной службы и руководитель Восточного департамента министерства иностранных дел. По их прибытии в Кремль Сталин лично приветствовал делегацию, подчеркнув тем самым важность этого события.

Встречи германских и советских официальных представителей продолжались всю вторую половину дня и завершились ночью. В час ночи Риббентроп позвонил Гитлеру и сообщил о подписании пакта. Тотчас же данная новость была обнародована по национальному радио Германии. Поскольку данное соглашение гарантировало безусловный нейтралитет России вне зависимости от предпринятых Германией действий, издание «Нью-Йорк таймс» сообщило, что оно «вызвало величайший восторг во всех политических кругах»[383]383
  «Нью-Йорк таймс», 24 августа 1939 года.


[Закрыть]. Согласно заявлению Штейнгардта, Сталин лично проводил переговоры с Риббентропом, и после их завершения Риббентроп поднял тост за Гитлера и «за возрождение традиционной русско-германской дружбы». В соответствии с записями нескольких присутствовавших германских офицеров Риббентроп даже позволил себе большее, повторив берлинскую шутку, что «Сталин еще присоединится к Антикоминтерновскому пакту»[384]384
  Bullock, Hitler and Stalin, 619.


[Закрыть].

Позже в тот же день новость о заключении пакта была опубликована в газетах «Правда» и «Известия». В обмен на обещание советского нейтралитета (статья 2: «Воздерживаться от любой поддержки любой страны, находящейся в состоянии войны с другой страной»[385]385
  U. S. State Department, Foreign Relations of the United States, 1939, General, 1:342.


[Закрыть]) Гитлер неохотно дал согласие на право Советского Союза контролировать Прибалтийские страны и часть польских территорий, примыкавших к Советскому Союзу (данное соглашение не было частью официального документа).

Тем самым Сталин вернул территории, ранее принадлежавшие Российской империи.

Когда Гитлеру, находившемуся в Берхтесгадене, сообщили о заключении пакта, он «на мгновение пристально посмотрел в пространство, пришел в сильное волнение, затем ударил по столу с такой силой, что с него упали очки[386]386
  Согласно воспоминаниям Альберта Шпеера, по изданию: Bullock, Hitler and Stalin, 617.


[Закрыть], и возбужденно воскликнул: «Они мои! Они мои! Теперь Европа моя!»[387]387
  Overy, Russia’s War, 49.


[Закрыть]