Текст книги "Сталин и Рузвельт. Великое партнерство"

Из-за ошибки перевода Сталин вместо «Балтика» услышал «Прибалтика» и немедленно обиделся: «Он в категорическом тоне ответил, что прибалтийские страны, выразив волю народа, проголосовали за присоединение к Советскому Союзу и что с учетом этого факта данный вопрос не поднимается для обсуждения». Когда ошибка была исправлена, он согласился с мнением президента.

Рузвельт вернулся к теме отдаленных владений. У него вызывал глубокую озабоченность вопрос опеки колониальных территорий. И теперь он обнародовал «концепцию, которая ранее никогда не разрабатывалась»: бывшие колониальные владения должны управляться «коллективным органом, таким как Объединенные Нации».

Но прежде, чем он успел изложить подробности, он вдруг буквально позеленел, и пот крупными каплями покатился по его лицу. Он приложил ко лбу дрожащую руку. Гопкинс прикатил президента на коляске в его комнату. Там его осмотрел его личный врач, вице-адмирал Росс Макинтайр, у которого на мгновение, пока он не произвел осмотра, возникла мысль, что президента, возможно, отравили. Однако затем он быстро понял, что случай не был серьезным и что у президента просто расстройство пищеварения в легкой форме. Макинтайр вернулся к обедавшим и сообщил Сталину, что Рузвельта можно будет увидеть в десять утра следующего дня.

В отсутствие Рузвельта отношения между Сталиным и Черчиллем стремительно ухудшились. Сталин поднял глаза на премьер-министра и произнес:

– Что ж, я рад, что здесь есть тот, кто знает, когда время идти домой[180]180
  McIntire, White House Physician, 173.


[Закрыть].

Черчилль что-то ответил Сталину. Когда ответ Сталина был переведен, по словам Майка Рейли, «Уинстон так громко и сердито отреагировал, что все достаточно легко услышали его. Находясь лицом к лицу со Сталиным и грозя ему пальцем, Черчилль заявил: «Но вы же не позволите мне заниматься вопросами, касающимися вашего фронта, а мне бы хотелось добиться этого!» Сталин очень спокойно улыбнулся и ответил: «Нельзя исключать, что когда-нибудь это можно будет устроить, господин премьер-министр. Возможно, тогда, когда у вас появится фронт, на котором я также смогу побывать»[181]181
  Reilly, Reilly of the White House, 180–181.


[Закрыть].

После этого напоминания о том, что «второй фронт» до сих пор не открыт, Сталин и Черчилль обратились к теме о том, как будет необходимо поступить с Германией после войны, и по этому вопросу у них продолжали сохраняться разногласия.

Черчилль хотел быть уверенным в том, что Германия выйдет из войны достаточно сильной, чтобы быть способной уравновешивать влияние России в Европе: как он пытался успокаивающе объяснить, сильной, но не представляющей опасности.

Сталин, который, как всегда, проявлял обеспокоенность в связи с возможностью возрождения сильной в военном отношении и воинственной Германии, не был удовлетворен теми мерами, которые были предложены Черчиллем. Эти меры включали, в частности, организацию постоянного контроля на предприятиях Германии и разделение ее территории. По его мнению, указанные меры были «недостаточными для предотвращения возрождения германского милитаризма». Он добавил (хотя это было не совсем логичное заключение), что он лично спрашивал у пленных немцев, почему они разрушали русские дома, убивали русских женщин, и так далее, и что единственный ответ, который он слышал, был следующий: им приказали это делать.

Пользуясь отсутствием Рузвельта, Черчилль поинтересовался у Сталина, «нельзя ли было обсудить вопрос о Польше». Сталин неохотно согласился. После некоторого обсуждения этой темы Черчилль заявил, что он хотел бы, чтобы Польша переместилась в западном направлении тем же образом, как солдаты на строевых занятиях выполняют команду: «Влево сомкнись!» Он проиллюстрировал свою точку зрения на трех спичках, которые изображали Советский Союз, Польшу и Германию.

Сталин ответил, что этот вопрос требует дальнейшего изучения.

В отсутствие президента Сталин высказал вслух обеспокоенность тем, что принцип безусловной капитуляции без определения ее точных условий «может способствовать объединению немецкого народа». Он согласился с этим еще в октябре на Московской конференции, на которой он также неохотно дал согласие на включение Китая в число «международных полицейских» в качестве четвертого их члена. Хэллу пришлось прибегнуть к угрозам в вежливой форме, упомянув возможность оказания помощи Китаю вместо России, чтобы вынудить Молотова согласиться с тем, чтобы Китай стал четвертой стороной, подписывающей Декларацию, а также с тем, что четыре страны будут сражаться до тех пор, пока Германия и Япония «не сложат своего оружия на основе безоговорочной капитуляции».

Учитывая, что Болен продолжал записывать их беседу даже в отсутствие Рузвельта, Сталин и Черчилль понимали, что он представит президенту свои комментарии. В этой связи можно предположить, что Сталин выразил свои опасения по поводу безоговорочной капитуляции с тем, чтобы быть уверенным, что у президента не останется никаких сомнений относительно его, Сталина, позиции по этому вопросу.

На следующий день Черчилль попытался встретиться с Рузвельтом наедине еще до пленарного заседания. Он послал президенту записку с предложением о совместном завтраке. Рузвельт «вежливо» отказался. Гарри Гопкинс, выступая в качестве посредника Рузвельта, пытался смягчить удар по самолюбию премьера, пояснив, что Черчиллю следует рассматривать данный отказ как часть кампании Рузвельта, направленной на то, чтобы заручиться доверием Сталина, той кампании, которая в случае успеха позволила бы устранить проблемы в общении со Сталиным в будущем. Черчилль должен был бы попытаться понять этот аргумент. Однако премьер-министр по-прежнему чувствовал себя уязвленным в связи с «дистанцированием» Рузвельта от него. Лорд Моран, его личный врач, который видел Черчилля сразу же после того, как тот получил записку с отказом на свое предложение, вспоминал, что премьер-министр выглядел «очевидно подавленным»[182]182
  Moran, Churchill at War, 165.


[Закрыть] и пробормотал: «Это на него не похоже».

Глава 5
Единомыслие

На следующее утро, 29 ноября, Рузвельт поработал над своей почтой и спокойно позавтракал вместе со своими домочадцами.

Сталин в сопровождении Молотова появился в гостиной у Рузвельта для второй встречи в 14:45. Франклин, как и в прошлый раз, сидел на диване. Двое русских придвинули к нему кресла. На встрече присутствовал также Эллиот Рузвельт, который только что прилетел из Египта. Сталин предложил президенту и Эллиоту по папиросе, которые торчали из папиросной коробки. Они оба взяли папиросы, вежливо сделали несколько затяжек и положили их.

Рядом с Рузвельтом находились документы, которые он передал маршалу Сталину. Первый документ представлял собой отчет Управления стратегических служб (УСС)[183]183
  Первая объединенная разведывательная служба США (была создана во время Второй мировой войны), на основе которой после войны было сформировано ЦРУ. – Прим. пер.


[Закрыть] США от майора Линна Фэриша, связника УСС у Иосипа Броз Тито (коммунистического лидера Югославии), который занимался поиском сбитых американских летчиков и тайно вывозил их из страны. Фэриш, который несколько раз сбрасывался в Югославию на парашюте, только что вернулся из своей последней миссии. Его информация о деятельности партизан под командованием Тито по спасению сотен американских летчиков помогла обеспечить поддержку США для Тито.

Затем Рузвельт передал маршалу предложение о том, чтобы предоставить возможность американским самолетам пользоваться авиабазами на Украине. Американцы уже начали воздушные налеты на Берлин, и эти налеты были достаточно масштабными и результативными. Как сообщали газеты, «в ожидании новых воздушных налетов союзников бóльшая часть административных структур Рейха переезжает из Берлина». Если бы бомбардировщики, которые взлетали с авиабаз в Италии и Англии для нанесения ударов по целям «стран оси», могли садиться на Украине для дозаправки и новой бомбовой загрузки, их удары могли бы стать еще более результативными. Организация таких челночных бомбардировок могла бы нанести противнику еще больший ущерб.

После этого Рузвельт вручил Сталину два документа, подготовленных комитетом начальников штабов ВС США и касавшихся возможного участия России в войне против Японии. Он сопроводил это фразой о том, что «он был бы счастлив услышать что-либо от маршала в отношении разгрома японских войск»[184]184
  U. S. State Department, Foreign Relations of the United States, Conferences at Cairo and Tehran, 1943, 529.


[Закрыть]. Один документ касался заранее спланированных и согласованных воздушных операций двух стран в предстоящей войне против Японии, другой – морских операций. Сталин просмотрел первый документ и согласился с идеей о необходимости заранее спланированных и согласованных воздушных операций. Однако при изучении документа о морских операциях он прервался.

– Господин президент, – сказал он, – вы часто говорите мне, что должны проконсультироваться со своим правительством перед принятием решений. Вам следует понимать, что у меня тоже есть правительство и что я не всегда могу действовать без согласования с Москвой[185]185
  Leahy, I Was There, 209.


[Закрыть].

Рузвельт принял это частичное обещание сотрудничества.

Затем президент сосредоточился на своей любимой теме: организации мирного послевоенного устройства мира. По его словам, он с нетерпением ожидал возможности обговорить этот вопрос (в неофициальной обстановке) со Сталиным. Когда Молотов в прошлом году прилетел в Вашингтон специально для того, чтобы обсудить открытие «второго фронта», в котором Москва была крайне заинтересована, Рузвельт начал свою беседу с ним с обсуждения послевоенного устройства мира. Молотов держал Сталина в курсе их переговоров, каждую ночь направляя в Москву телеграммы. Сталин, похоже, благосклонно отнесся к идее создания сильной международной организации.

Рузвельт был удовлетворен положительным ответом Сталина и Молотова, однако этот обмен мнениями происходил, когда Советский Союз находился в смертельной опасности, когда германские войска продолжали завоевывать обширные территории России, грабя их и разрушая все на своем пути, когда Сталин крайне нуждался в американской помощи и был вынужден обращаться за ней. В это суровое лето 1942 года Сталин был готов согласиться с любым хоть сколько-нибудь разумным предложением, если только он полагал, что это может ускорить открытие «второго фронта», который бы оттянул на себя часть германских войск из России. Но сейчас ситуация была уже другой. Находясь теперь наедине со Сталиным, Рузвельт вновь обозначил контуры предлагаемого международного органа:

– Это будет крупная, всемирная организация, в которую войдут около тридцати пяти членов Объединенных Наций. Они будут периодически проводить встречи в разных местах, обсуждать различные вопросы и вырабатывать рекомендации для меньшего по численности органа. Предполагается создание исполнительного комитета, который будет заниматься вопросами гражданского характера, такими, как сельское хозяйство, продовольствие, здравоохранение, экономика. Этот комитет будет состоять из представителей десяти стран: Советского Союза, Соединенных Штатов, Соединенного Королевства, Китая, еще двух европейских государств, одного южноамериканского государства, одного государства ближневосточного региона, одного государства Дальнего Востока и одного британского доминиона. Эта группа будет собираться в различных местах.

Здесь президент заметил, что «господину Черчиллю это предложение не понравилось по той причине, что Британской империи предоставляется только два голоса»[186]186
  U. S. State Department, Foreign Relations of the United States, Conferences at Cairo and Tehran, 1943, 530.


[Закрыть].

Сталин поинтересовался, будут ли рекомендации этого органа носить для всех стран обязательный характер.

Рузвельт ответил:

– И да и нет.

Однако затем, давая более развернутое пояснение, он дал понять, что однозначно «нет», поскольку, как он признался, считает, что Конгресс не согласится связать себя такими обязательствами.

– Власть будет сосредоточена в руках третьего органа, – продолжал президент, – состоящего из четырех «международных полицейских»: СССР, США, Великобритании и Китая. Эта организация будет иметь полномочия незамедлительно решать проблемы, связанные с возникновением какой-либо угрозы миру или какой-либо непредвиденной чрезвычайной ситуации, требующей соответствующих действий[187]187
  Там же.


[Закрыть]. Если бы такая организация существовала в 1935 году (продолжил он), то она закрыла бы Суэцкий канал и тем воспрепятствовала бы нападению Италии на Эфиопию.

Сталин немедленно указал на имевшуюся проблему:

– Европейское государство может оказаться недовольно тем, что у Китая будут определенные механизмы воздействия на него[188]188
  Там же, 531.


[Закрыть].

В качестве возможной альтернативы он предложил создать Европейский или Дальневосточный комитет и Европейскую или всемирную организацию. Развивая свою мысль, он предположил, что европейская структура могла бы включать Соединенные Штаты, Великобританию, Советский Союз и «возможно, еще какое-либо европейское государство».

Рузвельт как раз пытался отойти от принципа региональных сфер влияния: этот принцип не смог предотвратить ни одной из мировых войн. Рузвельт отметил, что у Черчилля была похожая идея: создать региональные комитеты, один для Европы, один для Дальнего Востока и еще один для американского континента, предполагая при этом, что Соединенные Штаты станут членом европейской структуры. Однако президент отверг эту идею, подчеркнув, что он «сомневается в согласии Конгресса США на участие Соединенных Штатов исключительно в Европейском комитете, который может обязать американскую сторону направить в Европу американские войска»[189]189
  Там же.


[Закрыть].

Сталин указал на то, что концепция создания всемирной организации, предлагаемая Рузвельтом, и, в частности, идея о четырех «международных полицейских» могут также предусматривать отправку американских войск в Европу. На это Рузвельт ответил, что его концепция предусматривает направление в Европу лишь американских самолетов и кораблей, «а Англия и Советский Союз будут размещать сухопутные силы»[190]190
  Там же.


[Закрыть]. Он добавил, что если бы японцы не напали на Соединенные Штаты, он сомневается в том, что стало бы возможно направлять в Европу какие-либо американские войска.

Президент продолжил развивать идею о четырех «международных полицейских». По его замыслу, у них будет два метода борьбы с возможной агрессией. Если речь будет идти об угрозе революции или аналогичных событий в какой-либо небольшой стране, то «можно было бы прибегнуть к методу карантина: закрыть границы с этой проблемной страной и ввести эмбарго»[191]191
  Там же, 531–532.


[Закрыть]. Если же это не приведет к необходимым результатам, если угроза окажется более серьезной, то в этом случае четыре державы, действуя в качестве «международных полицейских», направят ультиматум, и отказ выполнить его «приведет к немедленным бомбардировкам и возможному вторжению в эту страну».

То, что обнародованная идея, похоже, не удивила Сталина, должно было порадовать Рузвельта, поскольку это свидетельствовало о том, что маршал не проигнорировал тех мыслей, которые президент изложил Молотову в ходе визита того в Вашингтон в 1942 году. (Рузвельт, естественно, не мог знать, насколько детально Сталин прорабатывал эту тему в разговорах с Молотовым. Если уж на то пошло, он не располагал непосредственной информацией о том, что Молотов каждую ночь докладывал Сталину в телеграммах о своих беседах с президентом и что мнение, которое Молотов излагал каждый день в ходе этих бесед, в значительной степени зависело от позиции Сталина и от его указаний, хотя, возможно, Рузвельт и подозревал это.)

Теперь настала очередь Сталина проинформировать Рузвельта о своей главной тревоге – о предстоящих усилиях по сдерживанию Германии. Шесть месяцев назад Сталин написал журналисту издания «Нью-Йорк таймс», что немцы представляли собой не только серьезную угрозу для будущего мира, но и являлись «основным противником» России[192]192
  «Нью-Йорк таймс», 17 сентября 1948 года.


[Закрыть]. Спустя неделю после Тегеранской конференции он заявил в Большом театре президенту Чехословакии Эдварду Бенешу: «Вы не измените немцев в течение короткого времени. Будет еще одна война с ними». Он также посоветовал Рузвельту, чтобы его позиция по данному вопросу отличалась от позиции Черчилля, который не верил в то, что Германия сможет восстановить свой потенциал и вновь угрожать Европе.

С учетом этого Рузвельт понял, что для того, чтобы обеспечить поддержку Сталина, планируемая международная организация должна будет иметь в качестве своего основного приоритета полномочия для контроля над возрождающейся Германией и необходимого противодействия данному процессу. Это также прояснило, что если бы Сталин был достаточно уверен в возможности создания такой организации, то он, скорее всего, поддержал бы ее. В то же время по мере продолжения разговора высказывания Сталина указывали на то, что он не был уверен, что структура по обеспечению безопасности мира, как ее представил Рузвельт, будет достаточно эффективной. («Я ненавижу немцев, – скажет Сталин чешской делегации в марте 1945 года. – Но это не должно влиять на чье-то мнение о немцах. Немцы – великий народ. Очень хорошие специалисты и организаторы. Хорошие, по своей природе храбрые воины. Нет никакой возможности избавиться от немцев, они останутся… Мы, славяне, должны быть готовы к тому, что немцы снова поднимутся против нас»[193]193
  Roberts, Stalin’s Wars, 12.


[Закрыть].)

Затем Сталин сказал Рузвельту, что, по его личному мнению, если этому не противодействовать, то Германия полностью сможет восстановиться в течение от пятнадцати до двадцати лет, следовательно, «у нас должно быть что-то более серьезное, чем организация, предложенная президентом… Первая германская агрессия произошла в 1870 году, затем – сорок четыре года спустя в Первой мировой войне, и только двадцать один год прошел между окончанием последней войны и началом нынешней»[194]194
  U. S. State Department, Foreign Relations of the United States, Conferences at Cairo and Tehran, 1943, 532.


[Закрыть]. Он добавил, что не верил в то, что в будущем период до возрождения германского военного потенциала будет больше.

Продолжая, Сталин отметил, что должен быть обеспечен контроль над определенными стратегическими позициями, либо на территории Германии, либо на ее границах, либо в более комплексном плане, чтобы быть уверенными в том, что Германия не встанет вновь на путь новой агрессии. Он упомянул, в частности, Дакар, самую западную точку на Африканском континенте, добавив, что такая же стратегия должна применяться и к Японии и что острова в непосредственной близости от Японии должны оставаться под строгим контролем, чтобы предотвратить возможную агрессию со стороны Японии.

Президент ответил, что он полностью согласен с маршалом Сталиным. На самом деле Рузвельт также испытывал глубокую антипатию к немцам, это чувство сформировалось у него еще в детстве. В юношеском возрасте он вместе с родителями провел много летних сезонов в Германии, когда его отец принимал ванны в Бад-Наухайме, стремясь восстановить свое здоровье. Джеймс и Сара Рузвельты наняли для Франклина репетитора немецкого языка, кроме того, они какое-то время отправляли его ежедневно в государственную народную школу в Германии. У него был достаточно хороший уровень знания немецкого языка, чтобы поговорить в Германии с Альбертом Эйнштейном. Его неприязнь к немцам, которую он обычно скрывал, была на удивление сильной. Он как-то сказал своему министру финансов Генри Моргентау: «Мы должны быть жесткими с Германией, и я имею в виду весь немецкий народ, а не только нацистов. Мы должны либо кастрировать немцев, либо обращаться с ними таким образом, чтобы они просто не имели возможности воспроизводить тех, кто хотел бы продолжать свой прошлый опыт»[195]195
  Blum, Years of War, 342.


[Закрыть]. В другой раз он сказал, что первым необходимым условием мира должно быть то, что ни одному немцу не будет разрешено когда-либо вновь носить форму[196]196
  Gunther, Roosevelt in Retrospect, 116.


[Закрыть].

* * *

Сталин вновь выразил сомнения по вопросу об уровне китайского участия во всемирной структуре.

Рузвельт ответил, что он признаёт слабость Китая. (Никто лучше него не знал, насколько Китай был нестабилен и до какой степени было слабо правительство Чан Кайши. В 1938 году Рузвельт организовал для него кредит в размере 100 миллионов долларов, поскольку у того кончились деньги. С тех пор ситуация не изменилась в лучшую сторону: в Каире Чан Кайши обратился к нему с просьбой предоставить кредит в 1 миллиард долларов золотом.) Рузвельт беспокоился по двум причинам, одна из которых касалась нынешней ситуации, а другая – возможного развития в будущем. Если бы он сейчас слишком сильно оттолкнул Чан Кайши и не оказал ему достаточной поддержки, то генералиссимус мог бы пойти на сделку с Японией. (Он не испытывал беспокойства в отношении того, что китайские коммунисты никогда не сдаются.)

Другой же вопрос касался будущего Объединенных Наций (он постоянно думал об этом), и это беспокоило его гораздо больше, поскольку для воплощения в жизнь идеи о создании Объединенных Наций Китай был необходим. Как писал Рузвельт, «я действительно чувствую, что это триумф – получить четыреста двадцать пять миллионов китайцев на стороне союзников. Это даст громадную пользу спустя 25 или 50 лет, следовательно, даже и в том случае, если Китай и не способен в настоящее время обеспечить заметной поддержки в военном или военно-морском отношении»[197]197
  Jean Edward Smith, FDR, 587.


[Закрыть]. Сейчас он сообщил Сталину, что много думал об удивительно большой уже на данный момент численности китайского населения, которая сама по себе будет обеспечивать важную роль страны на международной арене вне зависимости от особенностей национального правительства: «Ведь численность населения Китая – 400 миллионов человек, и лучше, чтобы они были твоими друзьями, а не потенциальным источником различных проблем и неприятностей»[198]198
  U. S. State Department, Foreign Relations of the United States, Conferences at Cairo and Tehran, 1943, 532.


[Закрыть]. Рузвельт вновь вернулся к обсуждению идеи о четырех «международных полицейских» в качестве лучшей сдерживающей силы в отношении возрождающейся Германии. Упомянув высказывание Сталина прошлым вечером (о котором позже ему, очевидно, сообщили) о той легкости, с которой германские мебельные фабрики могут быть перепрофилированы в авиационные предприятия, а часовые заводы – в предприятия по производству взрывателей для снарядов, он отметил, что «сильная и эффективная организация в составе четырех держав могла бы энергично действовать при появлении первых признаков, свидетельствующих о переоборудовании таких заводов для военных целей»[199]199
  Там же, 532–533. Blum, Years of War. Записи Чарльза Болена допускают двоякое толкование того, когда именно Сталин высказался о легкости перепрофилирования предприятий, однако комментарии Рузвельта подтверждают, что эта идея прозвучала в то время, когда Рузвельт еще находился в зале.


[Закрыть].

Немцы продемонстрировали, что у них есть большой опыт в сокрытии таких мероприятий, ответил Сталин. Рузвельт согласился с правотой этих слов и указал, что стратегические объекты должны быть под контролем какой-либо всемирной организации, которая могла бы осуществлять мониторинг ситуации и предотвращать возможные попытки восстановления военного потенциала со стороны Германии и Японии.

Сталин подтвердил, что он считает обеспечение контроля над Германией самой важной задачей, стоявшей перед ними, что Германия и впредь будет серьезной угрозой для всеобщего мира[200]200
  U. S. State Department, Foreign Relations of the United States, Conferences at Cairo and Tehran, 1943, 533.


[Закрыть]. Было также очевидно (с учетом вопросов, которые были заданы Сталиным), что Рузвельт должен переосмыслить концепцию о мировом правительстве, которое он был намерен создать.

На этой встрече присутствовал Эллиот Рузвельт, который, не вмешиваясь в ее ход, фиксировал те детали, которые были опущены Боленом. Болену пришлось выполнять нелегкую работу, поскольку он выступал одновременно в роли сразу и переводчика, и стенографиста неофициальных бесед. Кроме того, демонстрируя порой свою приверженность пробританской дипломатической практике Госдепартамента, он иногда выпускал из протокола некоторые моменты, которые считал либо несущественными, либо не относящимися к делу, либо те, которые, как он надеялся, больше не всплывут. Эллиот записал, что его отец вновь остановился на том, что у США и Великобритании разные цели, в частности в отношении колониальных владений. Согласно Эллиоту, Рузвельт отметил, что в послевоенном мире каждой из их трех стран придется действовать как самостоятельно, так и совместно друг с другом. Он передал Сталину то, что сообщил ему в Каире Чан Кайши: насколько важно было для Китая окончательное прекращение британских экстерриториальных прав в Шанхае, Гонконге и Гуанчжоу. В разговоре с ним Чан Кайши также подчеркнул, что Россия должна уважать маньчжурскую границу.

Сталин ответил, что всемирное признание суверенитета Советского Союза являлось базовым принципом и что в этой связи «он [Сталин] наверняка также будет уважать, в свою очередь, суверенитет остальных стран, больших и малых»[201]201
  Elliott Roosevelt, As He Saw It, 180 (издание на русском языке: Эллиот Рузвельт, Его глазами, М.: АСТ, 2003).


[Закрыть].

Рузвельт коснулся других тем, которые поднимались в ходе его беседы с Чан Кайши, в частности обещания, что китайские коммунисты войдут в правительство еще до национальных выборов и что эти выборы состоятся сразу же после войны. По мере того как Рузвельт говорил, делая паузу после каждой фразы для ее перевода, Сталин кивал, словно подтверждая свое полное согласие. Генерал Джон Дин, руководитель программы ленд-лиза в Москве, ранее офицер по связи между начальниками штабов США и Великобритании, присутствовавший в Тегеране в качестве наблюдателя, позже писал, что позиция Сталина «совпадала с позицией Комитета начальников штабов США, и все, что он произносил, усиливало ту поддержку, которую они могли бы ожидать от президента Рузвельта в принятии окончательного решения»[202]202
  Deane, Strange Alliance, 42.


[Закрыть].

Почти в 15:30 генерал Па Уотсон просунул голову в дверь и сообщил, что все было готово для второго пленарного заседания.

Однако вначале Черчилль подготовил впечатляющую сцену: в большом зале, где должно было произойти предстоящее событие, их ждал почетный караул, состоявший из советских и британских солдат. Двадцать британских солдат с примкнутыми штыками, а затем такое же количество советских солдат с автоматами промаршировали мимо Рузвельта, сидевшего в большом зале, и Сталина с Черчиллем, которые стояли по обе стороны от президента. Русский военный оркестр сыграл «Интернационал», а затем гимн Великобритании «Боже, храни короля». Солдаты выстроились друг против друга у противоположных стен. Затем Черчилль (хотя он был полным и сутулым, но, одетый по этому случаю в синюю парадную форму высшего офицерского состава Королевских ВВС Великобритании с эмблемой летного состава, выглядел просто великолепно) объявил, что от имени короля он вручает Сталину «Меч Сталинграда»[203]203
  Montefiore, Stalin, 468.


[Закрыть]. Он зачитал надпись на мече: «Гражданам Сталинграда, крепким, как сталь, от короля Георга VI, в знак глубокого восхищения британского народа». Меч был длиной около 120 сантиметров, с серебряной рукоятью, на которой были вытравлены головы леопардов, в ножнах из красной каракульчи. Сталин был очень тронут. Он поднял меч к губам и поцеловал его. В его глазах стояли слезы[204]204
  Alldritt, Greatest of Friends, 173.


[Закрыть]. Он передал меч Ворошилову, который умудрился уронить его. Когда этот неприятный момент был улажен, Сталин и премьер-министр предложили Рузвельту осмотреть меч. Пока премьер-министр держал ножны, президент извлек из них меч, на всю длину его закаленного клинка. Он подержал его вертикально и, как сообщают, негромко произнес: «Воистину, у них были сердца из стали».

Сразу же после этого три руководителя прошли на крытую галерею, чтобы сфотографироваться. После этого началось второе пленарное заседание. Вместе с Рузвельтом были одиннадцать человек из его штаба, в том числе Гопкинс, Гарриман, адмирал Лихи, генерал Маршалл, адмирал Кинг, генерал Арнольд, бригадный генерал Дин, капитан Ройал, капитан Уэар и генерал Сомервелл. Черчилля сопровождали десять человек из его штаба, в том числе министр иностранных дел Энтони Иден, сэр Арчибальд Кларк Керр, фельдмаршал Джон Грир Дилл, генерал Алан Фрэнсис Брук, адмирал флота Эндрю Каннингем, главный маршал авиации Чарльз Портал, генерал-лейтенант Гастингс Исмей, генерал-лейтенант Гиффорд Мартель и бригадный генерал Уильям Холлис. В отличие от всех остальных, как и на других пленарных заседаниях, Сталин взял с собой лишь Молотова и маршала Ворошилова.

Рузвельт вновь открыл заседание и, повторив, что не существует какой-либо повестки дня, попросил огласить отчет представителей военных штабов, которые совещались утром.

Генерал Брук, генерал Маршалл и маршал Ворошилов изложили свои мнения о различных аспектах операции «Оверлорд». Генерал Брук перечислил плюсы и минусы военной кампании в зоне Средиземного моря, разобрал боевые действия на севере Италии, высказался о преимуществах участия Турции в войне. Генерал Маршалл подчеркнул первостепенную важность вопросов о необходимых десантных средствах и подходящих аэродромах и отметил, что производство десантных кораблей было расширено. Маршал Ворошилов сказал, что он получил все ответы на свои вопросы.

В разговор вступил Сталин.

– Кто будет осуществлять руководство операцией «Оверлорд»? – спросил он.

Рузвельт ответил, что решения еще не принято.

Тогда Сталин довольно резко произнес:

– Тогда из этой операции ничего не выйдет.

– Этот старый большевик пытается заставить меня назначить его Верховным главнокомандующим… А я еще не принял решения, – прошептал Рузвельт адмиралу Лихи.

Затем президент заверил Сталина, что уже согласованы имена всех командиров, кроме Верховного главнокомандующего.

Сталин ответил:

– Может оказаться, что Верховный главнокомандующий будет не согласен с тем, что подготовит начальник штаба. Должен быть один человек, который будет нести общую ответственность.

Рузвельт, не желая, чтобы Сталин понял, что он все еще колеблется, сделал ловкий ход, дав слово премьер-министру. Затем он устроился поудобнее и слушал Черчилля, не перебивая, пока тот сам себе рыл яму.

Черчилль говорил довольно долго. Премьер-министр начал с заявления о том, что подготовке операции «Оверлорд» необходимо уделить максимум внимания, однако, как заметил позже Гарри Гопкинс в разговоре с личным врачом Черчилля и как это подтверждают записи, «после этого предисловия он стал методично обсуждать действия на северном побережье Средиземного моря»[205]205
  Moran, Churchill at War, 167.


[Закрыть]. Хотя позже Черчилль писал, что он говорил только «около десяти минут»[206]206
  Winston S. Churchill, Closing the Ring, 368.


[Закрыть], официальный протокол его выступления занял не одну страницу. Он снова поднял вопросы о желательности захвата Родоса, сдерживания группировки германских войск в Италии, вступления Турции в войну (и Великобритания была намерена заставить турок сделать это к Рождеству), а также о влиянии этих мер на развитие ситуации на Балканах, о помощи Броз Тито, о проблемах, связанных с десантными кораблями, и о других вспомогательных операциях в зоне Средиземноморья.

Сталин ответил ему по каждому пункту. (Брук позже признал: «Я быстро оценил, что у него был военный склад ума очень высокого уровня. Ни разу ни в одной из своих выкладок он не сделал каких-либо стратегических ошибок»[207]207
  Alldritt, Greatest of Friends, 169.


[Закрыть].) Он исправил приведенное премьер-министром количество германских дивизий на Балканах, вновь заявил, что «Турция не вступит в войну», обратил внимание присутствующих на важность сосредоточения основных усилий на наиболее важных операциях и недопустимости распыления сил и закончил свою речь выражением уверенности в том, что пока не будет принято решение о руководителе операции «Оверлорд», от этой операции нельзя будет ожидать никакого успеха.