Текст книги "Итальянские каникулы"

На этом фанате были уродливая клетчатая спортивная рубашка, широкие, доходившие почти до колен бермуды, белые носки и сандалии на толстой резиновой подошве. Лицо скрывала матросская шапочка, на шее висела камера. У пояса болтался фиолетовый, похожий на раздавленную почку поясной кошелек. При виде машины турист направился к ней, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, как перекормленная утка.

Изабел приготовилась к стычке, но, присмотревшись, со стоном стукнулась лбом о рулевое колесо.

«Турист» просунул голову в дверцу и расплылся в улыбке:

– Привет, Фифи!

Глава 8

– Я отказываюсь показываться с вами на публике!

Стукаясь коленями о приборную доску, он кое-как втиснулся в «панду».

– Послушай, зато так мы сможем без помех провести день. Понимаю, в это трудно поверить, но итальянцам нравятся мои фильмы.

Она презрительно оглядела его убогий наряд.

– Снимите хотя бы кошелек!

– И ради этого мне пришлось встать с постели в такую рань, хотя пока что работы не предвидится!

Он скорчился на сиденье и закрыл глаза.

– Я не шучу. Кошелек нужно убрать. Я еще могу смириться с белыми носками и этими сандалиями, но кошелек – это уж слишком! – заявила Изабел. И, немного подумав, добавила: – Нет, пожалуй, носки тоже не подарок. Немедленно уберите все это.

Лоренцо зевнул.

– О'кей… дайте подумать… как будет звучать история в вечернем выпуске «Энтертейнмент тунайт»? – Он понизил голос, подражая тону телеведущего: – Покрывшая себя позором доктор Изабел Фейвор, которая, очевидно, далеко не так мудра, как хотелось бы думать легионам ее почитателей, была замечена в итальянском городе Вольтерра с Лоренцо Гейджем, порочным голливудским принцем разгульной жизни. Оба были…

– Обожаю ваш кошелек, – перебила Изабел, включая зажигание.

– Как насчет сандалий и белых носков?

– Воплощение ретромоды.

– Превосходно.

Он прищурился и стал возиться с молнией кошелька. Интересно, как он, при его росте, ухитряется поместиться в «мазерати»?

– Что вы делали в кустах?

Он вытащил дешевые темные очки.

– Там, позади, скамейка. Я дремал.

Несмотря на жалобы, он выглядел отдохнувшим и энергичным.

– Очень милая прическа. Где это ты успела сделать перманент?

– Неожиданное и таинственное исчезновение электричества, обесточившее мой фен. Спасибо за горячую воду. А теперь нельзя ли вернуть электричество?

– У тебя нет света?

– Странно, правда?

– Может, случайность? Анна сказала, что на ферме все лето проблемы с горячей водой и нужен срочный ремонт.

– А, значит, поэтому она сказала мне, что придется перебраться в город?

– Да, она что-то упомянула. Да сними ты шляпу!

– Ни за что.

– Она привлекает слишком много внимания. Кроме того, мне нравятся эти локоны.

– Сидите смирно.

– Тебе не по душе локоны?

– Не терплю беспорядка. – Она многозначительно оглядела его одежду.

– Вот как.

– Что?

– Ничего. Просто «вот как».

– Держите свои комментарии при себе и дайте мне спокойно наслаждаться пейзажами.

– С радостью.

День был не хуже вчерашнего. По обе стороны дороги до самого горизонта простирались холмы. На одном поле лежали продолговатые снопы пшеницы. По другому двигался трактор. Они миновали акры и акры подсолнухов, почти высохших на солнце, но еще не убранных. Ей хотелось бы увидеть их в цвету, но она ни за что не пропустила бы зрелище налитого соком, готового к уборке винограда.

– Друзья зовут меня Рен, – сообщил он, – но сегодня я просил бы называть меня Бадди[23]23
  Приятель (англ.).


[Закрыть].

– Этому не суждено случиться.

– Или Ральф. Ральф Смиттс из Аштанбьюла, штат Огайо. Если шляпа так уж необходима, я куплю что-нибудь менее вычурное, когда доберемся до Вольтерры.

– Нет, спасибо.

– Ну и чопорная же вы цыпочка, доктор Фейвор! Это структурный элемент вашей философии? «Ты обязана быть самой чопорной цыпочкой на всей планете»?

– Это вопрос не чопорности, а принципов, – сухо пояснила Изабел и мгновенно почувствовала себя надутой лицемеркой, а она такой не была… во всяком случае, в душе. – И что вы знаете о моей философии?!

– До вчерашнего вечера – ничего. Но потом залез в Интернет. Любопытно. Судя по биографии, тебе нелегко пришлось. И строительство империи далось нелегко. Надо отдать должное твоему упорству. Никто ничего не преподнес тебе на блюдечке.

– О, тут вы ошибаетесь.

Она подумала о тех людях, которые столько лет ее вдохновляли. Каждый раз, когда ей приходилось плохо, вселенная посылала ангела-спасителя, в том или ином смысле.

Ее нога соскользнула с педали.

– Эй!

– Простите.

– Либо смотри на дорогу, либо пусти меня за руль, – проворчал он, – что нужно было сделать в первую очередь, поскольку я мужчина.

– Я заметила. – Она крепче ухватилась за руль. – Уверена, что история моей жизни – сплошная тоска по сравнению с вашей. Кажется, ваша мать принадлежит к роду королей?

– Графиня. Один из этих ничего не значащих итальянских титулов. На самом деле она была безответственной интернациональной плейгерл с огромным состоянием. Слишком много денег тоже вредно. Но она уже мертва.

– Меня всегда интересовали последствия влияния детства на личность. Нельзя задать нескромный вопрос?

– Хочешь знать, каково это – быть сыном особы с материнскими инстинктами двенадцатилетней кретинки? Я тронут таким интересом к себе.

Она представила, как весь день ведет себя холодно и отчужденно, вместо того чтобы трещать, словно сорока. И все же что тут плохого?

– Профессиональное любопытство… только не нужно сентиментальностей.

– Посмотрим… материнское влияние… Не могу вспомнить, когда впервые напился… примерно в то время, как достаточно вырос, чтобы брать со стола стаканы со спиртным, оставленные гостями.

Она не расслышала особой горечи в голосе. Но горечь все же должна была остаться где-то в глубине души.

– В десять выкурил первый косячок, а потом потерял им счет. Еще до того как мне исполнилось двенадцать, уже смотрел порнофильмы, и, думаю, это впоследствии вполне оправдало твои сексуальные ожидания. Меня то и дело вышибали из пансионов по всему восточному побережью. Разбил и поменял больше машин, чем могу сосчитать. Дважды арестовывался за кражи в магазинах, что уж совершенно смешно, если вспомнить о жирном трастовом фонде и слишком больших карманных деньгах для такого мокроносого панка, каким был в то время я. Но что поделать: из кожи вон лез, лишь бы привлечь внимание… да, и занюхал первую дорожку кокаина в пятнадцать. Ах, добрые старые времена!

Беззаботный смешок прятал незабытую боль, но он не позволит ей увидеть свою уязвимость.

– А ваш отец?

– Уолл-стрит. Очень респектабелен. По-прежнему ходит на работу каждый день. Постарался, чтобы второй брак оказался более удачным. Аристократка, которая мудро держала меня как можно дальше от трех своих ребятишек. Один из них вырос довольно порядочным парнем. Мы иногда видимся.

– И никаких ангелов?

– Ангелов?

– Никакой доброй души?

– Моя бабушка. Мать моей матери. Она время от времени жила с нами. Если бы не она, я, возможно, сейчас отбывал бы срок.

А вместо этого создал собственную умозрительную тюрьму, подсознательно выбирая роли злодеев и преступников, вероятно, чтобы снова и снова воспроизводить собственное представление о себе. Впрочем, может, и нет. У психологов имеется дурная привычка чересчур упрощать мотивации других людей.

– А как насчет тебя? В биографии сказано, что ты живешь самостоятельно с восемнадцати лет. Звучит круто.

– Зато закаляет характер.

– Много тебе пришлось пройти.

– Очевидно, недостаточно. Пока что я разорена.

Она потянулась за темными очками в надежде сменить тему.

– Бывают вещи и похуже разорения, – заметил он.

– Полагаю, вы говорите не по личному опыту.

– Знаешь, когда мне было восемнадцать, чек с процентами от моего трастового фонда затерялся на почте. Мне тогда туго пришлось.

Она никогда не могла устоять перед самоуничижительным юмором и теперь невольно улыбнулась.

Полчаса спустя они оказались в предместье Вольтерры, где на холме возвышался грозного вида замок из серого камня. Наконец-то безопасная тема для разговора.

– Это, должно быть, крепость, – предположила она. – Флорентийцы выстроили ее в конце пятнадцатого века на месте первоначального поселения этрусков, которое восходит к восьмому веку до Рождества Христова.

– Выучила наизусть путеводитель?

– И не один, а несколько.

Они проехали мимо автозаправки «Эссо» и аккуратного домика со спутниковой антенной на красной черепичной крыше.

– Раньше я представляла этрусков как пещерных людей с дубинами, но это была достаточно развитая цивилизация. Много общего с греками. Они были торговцами, мореплавателями, фермерами, ремесленниками. Добывали медь и плавили железную руду. А их женщины были на удивление раскрепощенными для того времени.

– Благодарение Господу за это.

Нет ничего лучше лекции по истории, чтобы держаться в рамках вежливого безразличия.

– Когда пришли римляне, этрусская культура постепенно ассимилировалась, хотя некоторые ученые считают, что образ жизни современных тосканцев имеет скорее этрусские, чем римские корни.

– То есть для них хорош любой предлог, чтобы устроить вечеринку.

– Что-то в этом роде.

Она нашла указатель и проехала на парковку мимо красивой аллеи, усаженной деревьями, под которыми стояли скамьи.

– Машины в город не допускаются, так что придется припарковаться здесь.

– В Вольтерре есть знаменитый музей экспонатов этрусской культуры, – выговорил он сквозь зевок. – Тебе должно понравиться.

– Вы были здесь?

– Много лет назад, но многое еще помню. Этруски – одна из причин, по которой я специализировался в истории, прежде чем бросить колледж.

Изабел с подозрением уставилась на него:

– Вы уже знали все то, о чем я говорила, верно?

– Почти, но это дало мне возможность немного поспать. Кстати, первое этрусское поселение было выстроено не в восьмом, а примерно в девятом веке до Рождества Христова. Но черт возьми, сотня лет туда, сотня сюда – какая разница.

Так ей и надо! Нечего было показывать свою образованность! Они вышли из машины, и она увидела, что дужка его очков примотана скотчем.

– Кажется, именно в этом наряде вы пытались изнасиловать Камерон Диас?

– По-моему, убить.

– Не хочу показаться чересчур критичной, но неужели весь этот садизм нисколько на вас не действует?

– Спасибо за то, что не хотела показаться чересчур критичной. И это садизм сделал меня знаменитым.

Они направились к тротуару. Лоренцо приобрел походку куда более грузного человека: очередная демонстрация актерского мастерства. Похоже, приемы срабатывали, потому что никто не обращал на него ни малейшего внимания. Изабел велела себе молчать и оставить его в покое, но привычка – вторая натура, а уж старая привычка…

– Это все еще так важно для вас? Несмотря на все неудобства? Я имею в виду славу.

– Если где-то поблизости имеется прожектор, предпочитаю, чтобы он был направлен в мою сторону. И не притворяйся, будто не понимаешь, о чем я.

– Думаете, что именно внимание меня стимулирует?

– А разве не так?

– Только как средство донести до окружающих мои мысли.

– Я тебе верю.

Он явно ей не верил. Изабел взглянула на него, понимая, что спорить бесполезно.

– Значит, в этом вы видите смысл жизни? Оставаться в центре внимания?

– Избавь меня от лекций по самоусовершенствованию! Я сыт ими по горло, – предупредил он.

– Я не собиралась читать лекции.

– Фифи, ты этим живешь. Лекции – твой кислород.

– И в этом вы чувствуете угрозу? – уточнила Изабел.

– Ты вся – сплошная угроза.

– Спасибо, – буркнула она.

– Это не комплимент.

– Считаете меня самодовольной, верно?

– Некоторая тенденция наблюдается, – признался Рен.

– Только в вашем присутствии, да и то намеренно, – отрезала Изабел, пытаясь не злорадствовать.

Они свернули на улицу поуже, выглядевшую еще более старой и причудливой, чем те, по которым они уже ходили.

– Итак, ты получила свои четыре краеугольных камня в качестве откровения от самого Господа или прочитала на открытке? – начал он.

– От Господа, и спасибо, что спросили, – оживилась она, оставив все попытки казаться равнодушной, – но не в качестве откровения. В детстве мы часто переезжали с места на место, так что я просто не успевала завести друзей. Зато у меня было много времени, чтобы наблюдать за людьми. Став постарше, я работала в различных местах, чтобы платить за обучение. Читала и продолжала наблюдать. Видела, как кто-то добивается успеха, а кто-то проигрывает как в бизнесе, так и в личных отношениях. Из всех этих наблюдений и родились «Четыре краеугольных камня».

– Но известность сразу не пришла.

– Я начала писать обо всем, что вижу, когда поступила в магистратуру.

– Научные статьи?

– Поначалу. Но я почувствовала, что рамки статей слишком меня ограничивают, поэтому отослала свои заметки в женские журналы, и так все началось.

Ее уже несло, но было так приятно говорить о работе!

– Я начала использовать свои идеи для того, чтобы улучшить собственную жизнь, и мне понравилось, что со мной происходит. Я стала более собранной, сосредоточенной. Потом организовала в кампусе дискуссионные группы. Они, похоже, действительно помогали людям, и моих сторонников становилось все больше. На одно собрание пришел книгоиздатель, и пошло-поехало.

– Тебе нравится то, что ты делаешь, верно?

– Очень.

– Значит, у нас есть что-то общее.

– Вы действительно любите те роли, которые приходится играть?

– Опять у тебя эта чванливая мина!

– Просто трудно представить, как можно любить работу, прославляющую насилие!

– Забываешь, что в конце я обычно погибаю, так что моральные принципы торжествуют. По-моему, это как раз по твоей части.

У самой площади толпа разделила их. У Изабел разбежались глаза при виде множества лотков, где выставлялось все: от корзин с фруктами и овощами до ярко раскрашенных игрушек. В воздухе стоял запах душистых трав, которыми были наполнены горшки, с тентов свисали гирлянды чеснока и перца. Тут же развевались шелковые шарфы и лежали кожаные сумочки. Разноцветные пакеты с пастой красовались рядом с бутылками оливкового масла, похожими на переливающиеся драгоценности. Она прошла мимо тележки, на которой было разложено темное мыло, усыпанное лавандой, маком и лимонной кожурой. Остановившись, чтобы понюхать лавандовое, она заметила Рена рядом с проволочной птичьей клеткой и подумала о знакомых актерах. Они любили рассуждать, как сложно войти в образ персонажа и как часто приходится искать его черты в собственной душе. Интересно, что же есть такое в душе у Рена, позволяющее ему так убедительно изображать зло? Чувства, снедающие его с самого раннего детства?

Стоило ей подойти к клетке, как Рен отрицательно покачал головой:

– Не тревожься, я не планирую их преждевременной кончины.

– Думаю, две птички недостаточно крупная мишень для такого, как вы. – Она коснулась задвижки на дверце клетки. – Не слишком задирайте нос, но, объективно говоря, вы поразительный актер. Бьюсь об заклад, вы могли бы сыграть выдающегося героя, если бы только захотели.

– Снова-здорово? Вернулись к тому, с чего начали?

– Неужели вам ни разу не хотелось спасти женщину, вместо того чтобы над ней издеваться? Подумайте, как это чудесно!

– Эй, это не просто женщины! Я стою за равные возможности. Они тоже разделались бы со мной не задумываясь. Кроме того, однажды я пытался спасти девушку, но не получилось. Видела фильм «Время ноября»?

– Нет.

– И никто не видел. Я играл благородного, но наивного доктора, который, борясь за жизнь героини, сталкивается с каким-то медицинским крючкотворством. Фильм провалился.

– Может, просто плохой сценарий?

– А может, и нет. – Рен пожал плечами. – Зато я усвоил немаловажный жизненный урок. Некоторые люди рождены, чтобы играть героев, а некоторые – исключительно злодеев. И бороться с судьбой – только усложнять себе жизнь. Кроме того, люди помнят злодея еще долго после того, как забывают героя.

Не улови она вчера гримасу боли на его лице, может, и согласилась бы, но лезть в души людей было ее второй натурой.

– Существует огромная разница между игрой в плохого парня на экране и в реальной жизни или по крайней мере ощущением, что у тебя действительно психология убийцы.

– Не слишком деликатно. Если хочешь узнать о Карли, достаточно спросить.

Она думала не только о Карли. Но и отступать не стала.

– Может, тебе необходимо поговорить о том, что произошло? Тьма теряет свою силу, когда прольешь на нее свет.

– Подожди здесь, хорошо? Очень блевать тянет. Она не оскорбилась. Просто понизила голос:

– Вы имеете какое-то отношение к ее смерти?

– Может, все-таки заткнешься?

– Сами сказали, что мне достаточно спросить. Я и спрашиваю.

Он окатил ее уничтожающим взглядом, но не отошел.

– Больше года мы вообще не разговаривали. И даже когда встречались, ни о какой великой страсти не могло быть и речи. Она покончила с собой не из-за меня. Умерла, потому что была наркоманкой. К несчастью, самые малоприятные представители прессы жаждали жареных фактов и истории погорячее, поэтому и выдумали то, что потом появилось в печати. И поскольку всем известно, что я сам весьма вольно трактую истину, когда речь идет о газетных публикациях, вряд ли имею право кого-то обличать, не так ли?

– Конечно, имеете.

Она наскоро помолилась за душу Карли Свенсон. Всего несколько слов, но в свете той духовной черной дыры, которая образовалась в ней последнее время, стоило благодарить Бога, что она вообще еще способна молиться.

– Мне жаль, что вам пришлось столько вытерпеть. Трещина в его латах была совсем маленькая, и привычный злодейский оскал вновь вернулся на свое законное место.

– Мне твое участие ни к чему. Но скандалы в прессе только добавляют мне кассовой привлекательности.

– Договорились. Никакого участия.

– И больше так не делай.

Он взял ее за руку и повел сквозь толпу.

– Если я что и усвоила за свою жизнь, так это никогда не восстанавливать против себя человека с поясным кошельком.

– Ха-ха.

Изабел улыбнулась про себя.

– Смотрите, как эти люди глазеют на нас. Не могут понять, почему крошка вроде меня разгуливает со жлобом вроде вас.

– Они думают, что я богат, а ты – конфетка, которую я купил для собственного развлечения.

– Конфетка? В самом деле? Это ей понравилось.

– И нечего так сиять. Это неприлично. К тому же я голоден.

Он подхватил ее под локоть и подвел к крошечной мороженице, где под стеклом красовались круглые мисочки с разноцветным итальянским мороженым. Рен обратился к девочке-подростку за прилавком на ломаном итальянском с фальшивым акцентом уроженца американского Юга, еще больше развеселившим Изабель.

Он послал ей уничтожающий взгляд, и через несколько минут они уже выходили на улицу с двойными рожками мороженого. Она лизнула сначала манго, потом клубничное.

– Могли бы спросить меня, какой сорт я предпочитаю.

– Зачем? Ты, ясное дело, заказала бы ванильное.

Она бы заказала шоколадное.

– С чего вы взяли?

– Ты – женщина, которая любит играть наверняка.

– Как вы можете так говорить после того, что было?

– Мы снова вернулись к нашей ночи греха?

– Я не желаю говорить об этом.

– Что только доказывает мою правоту. Если не любишь играть наверняка, вряд ли до сих пор мучилась бы мыслями о нестоящем внимания эпизоде.

Ей отчего-то стало неприятно, что он говорит об их ночи вдвоем в таком тоне.

– Если бы секс был потрясным, тогда было бы о чем убиваться. – Замедлив шаг, он снял очки и хмуро уставился на нее. – Ты ведь знаешь, что я подразумеваю под потрясным сексом, верно, Фифи? Тот секс, который так заводит тебя, что готов оставаться в постели до конца дней своих. Тот секс, когда ты не можешь насытиться телом другого человека, когда каждое прикосновение ощущается так, словно тебя растирают шелком, когда каждый клочок кожи загорается и…

– Довольно, я все поняла.

Она сказала себе, что Рен Гейдж просто тренирует на ней свои обычные приемчики и заодно пытается вывести ее из равновесия горящими глазами и хрипловатым, чувственным голосом. Пришлось глубоко вздохнуть, чтобы немного охладиться.

Мимо пролетел подросток на самокате. Солнце, плавящее золотистые камни, окутало теплом ее голые плечи. Она с наслаждением втягивала ноздрями воздух с ароматом трав и свежего хлеба. Его пальцы скользнули по ее руке. Она лизнула рожок, растерла языком манго с клубникой. Казалось, все пять ее чувств ожили и стали особенно острыми.

– Пытаешься меня соблазнить? – осведомился он, вновь сажая очки на нос.

– О чем это вы?!

– Эта штука, которую ты проделываешь языком.

– Я ем мороженое.

– Ты играешь с ним.

– Я не… – Она остановилась и вытаращилась на него. – И это вас заводит?

– Может быть.

– Заводит! – Искорки счастья взорвались в ней цветным фейерверком. – Вы заводитесь, наблюдая, как я ем!

Он раздраженно поморщился:

– В последнее время у меня было туговато с сексом, так что мне много не надо.

– Еще бы! Сколько там прошло? Пять дней?

– Я и не подумал брать в расчет тот жалкий перетрах.

– Интересно, почему же? Вы свое получили.

– Разве?

Настроение сразу упало.

– А разве нет?

– Я ранил твои чувства?

Судя по тону, это его не слишком беспокоит. Изабел попыталась решить, сказать правду или нет. Не стоит.

– Вы меня просто уничтожили. А теперь пойдем в музей, прежде чем я совершенно потеряю голову.

– Чванлива и язвительна, – констатировал он.

По сравнению с нью-йоркскими блестящими памятниками прошлого музей этрусской культуры Гуарначчи выглядел непритязательно. Маленький вестибюль оказался довольно убогим и немного мрачным, но когда они начали рассматривать экспонаты в стеклянных витринах первого этажа, Изабел не могла отвести взгляда от богатых коллекций оружия, украшений, керамики, амулетов и предметов религиозного культа. Однако еще более впечатляющей была поразительная музейная коллекция алебастровых погребальных урн.

Изабел припомнила немногочисленные урны, виденные ранее в других музеях. Здесь же просто глаза разбегались: сотни урн теснились в старомодных стеклянных витринах, и, похоже, многим еще и места не хватило. Предназначенные для хранения пепла усопших, они были украшены лежащими фигурками как мужскими, так и женскими. По бокам красовались барельефы мифологических и бытовых сцен, битв и пиршеств.

– Этруски не оставили письменных памятников, – пояснил Рен, когда они наконец поднялись на второй этаж, где обнаружили все те же урны. – Почти все, что мы знаем об их повседневной жизни, почерпнуто из этих барельефов.

– Они уж точно куда интереснее, чем наши современные кладбищенские надгробия, – заметила Изабел, остановившись перед большой урной с фигурами престарелой супружеской четы на крышке.

– Urna degli Sposi[24]24
  Урна супругов (ит.)


[Закрыть], – заметил Рен. – Одна из самых известных в мире.

Изабел долго смотрела на старые морщинистые лица.

– Они выглядят совсем живыми. Будь на них другие одежды, ничем не отличить от той пары, которую мы сегодня видели на улице.

Судя по дате, старики умерли в девяностый год до Рождества Христова.

– Сразу видно, что она просто обожает его. Должно быть, их брак был счастливым.

– Я слышал, что подобные вещи существуют, – согласился Рен.

– Но не для вас?

Изабел попыталась припомнить, женат ли он. Кажется, в прессе ничего не появлялось…

– Определенно не для меня.

– Никогда не пробовали?

– В двадцать лет. Девушка, с которой мы вместе росли. История длилась всего год и закончилась крахом, поскольку с самого начала оказалась кошмаром. А ты?

Изабел покачала головой:

– Я верю, что счастливые браки бывают, но не для таких, как я.

Разрыв с Майклом вынудил ее признать правду. Вовсе не занятость мешала ей готовиться к свадьбе. Подсознание остерегало ее от брака, любого брака, даже если бы Майкл был более порядочным, чем на самом деле, человеком. Она не считала, что супружеская жизнь обязательно должна быть такой же беспорядочной, как у ее родителей, но брак по природе своей разрушителен, и для нее жизнь без мужа и детей намного привлекательнее.

Они перешли в другой зал, и тут Изабел вдруг остановилась и замерла так неожиданно, что Рен налетел на нее.

– Что это?

Он проследил за направлением ее взгляда.

– Жемчужина музея.

В центре комнаты в специальной стеклянной витрине стоял единственный экспонат: поразительная бронзовая статуя обнаженного мальчика высотой приблизительно в два фута, но всего несколько дюймов в ширину.

– Это один из наиболее знаменитых этрусских артефактов в мире, – пояснил Рен, когда они подошли ближе. – В последний раз я видел его лет в восемнадцать, но помню до сих пор.

– Ошеломляюще. И прекрасно.

– Она называется «Вечерняя тень». Сама видишь почему.

– О да.

Неестественно вытянутая фигура мальчика напоминала о человеческой тени в конце дня.

– Выглядит настолько современно, что могла бы вполне сойти за шедевр модерниста.

– Третий век.

Остальные детали скульптуры тоже мало соответствовали духу древности. Бронзовая голова с короткими волосами и нежными чертами могла бы принадлежать женщине, если бы не маленький, ничем не прикрытый пенис. Длинные тонкие руки опущены по бокам, колени обозначены крохотными выпуклостями. Ступни в отличие от головы непропорционально велики.

– Статуя необычна именно своей наготой, – продолжал Рен. – И ни одного украшения, долженствующего обозначить статус, хотя такие вещи были крайне важны для этрусков. Возможно, эту фигурку принесли в дар богам.

– Она великолепна.

– В девятнадцатом веке какой-то фермер выкопал ее плугом и долго пользовался как кочергой, пока кто-то не понял, что это такое.

– Представить только: страна, где подобные вещи можно вырыть плугом.

– Во всех тосканских домах хранятся горы этрусских и римских поделок. Все шкафы ими загромождены, и после нескольких стаканов граппы владельцы охотно показывают их туристам.

– И у вас на вилле тоже есть такие тайники?

– Насколько мне известно, все, что собирала тетя, выставлено в комнатах. Приходи завтра на ужин, и я ничего не утаю.

– Ужин? Может, лучше ленч?

– Боишься, что с наступлением ночи я превращусь в вампира?

– С вами и такое бывало.

Рен рассмеялся.

– Довольно с меня на сегодня погребальных урн. Пойдем поедим.Она в последний раз оглянулась на «Вечернюю тень». Ее отчего-то беспокоили исторические познания Рена. Она предпочитала сохранить о нем впечатление как о сексуально озабоченном, эгоцентричном и не слишком умном человеке. Все же два из трех тоже неплохо.

Полчаса спустя они уже пили кьянти в уличном кафе. Пить вино за ленчем казалось некоторым гедонизмом, но то же самое можно было сказать и о пребывании в обществе Лоренцо Гейджа. Даже идиотский костюм и примотанная скотчем дужка очков не могли полностью скрыть эту развращенную элегантность.

Она окунула клецку в соус из оливкового масла, чеснока и свежего шалфея.

– Боюсь, что за эти два месяца успею набрать не меньше десяти фунтов.

– У тебя потрясное тело, так что не стоит волноваться, – промямлил Рен, пожирая очередного гребешка.

– Потрясное тело? Вот уж сомневаюсь.

– Я видел его, Фифи, так что вполне могу высказать собственное мнение.

– Может, хватит намеков и прямых упоминаний?

– Да расслабься ты! Можно подумать, убила кого-то.

– Может, и убила. Маленький уголок своей души.

– Брось драматизировать, – обронил Рен со скучающим видом, чем так подействовал ей на нервы, что она отложила вилку и порывисто подалась вперед.

– Своим поступком я разрушила все, во что верила. Секс священен, а я не люблю выглядеть лицемеркой.

– Господи, до чего же трудно быть в твоей шкуре.

– Собираетесь сказать очередную гадость, верно?

– Просто некоторые наблюдения насчет того, как тяжело, должно быть, постоянно оставаться на узкой тропинке к совершенству.

– Надо мной издевались негодяи намного похуже вас, но я оставалась непреклонной. Жизнь бесценна, и я не верю в призывы просто плыть по течению.

– Но и стремление очертя голову мчаться к цели тоже не всегда срабатывает, не так ли? Насколько мне известно, ты опозорена, разорена и осталась без работы.

– А куда завлекла вас ваша философия «живи мгновением»? Что вы дали миру такого, чем стоит гордиться?

– Я дал людям несколько часов развлечений. Этого вполне достаточно.

– Но что вам действительно небезразлично?

– Прямо сейчас? Еда, вино, секс. То же, что и тебе. И не пытайся отрицать секс. Не будь он так важен, ты не позволила бы мне снять тебя в ту ночь.

– Я была пьяна, и та ночь не имеет ничего общего с сексом. У меня в голове все спуталось.

– Бред. И не настолько ты была пьяна. Все дело в сексе. – Он помолчал, насмешливо изогнув темные брови. – Секс – это то, что нас связывает.

Застрявший в горле комок помешал ей ответить сразу.

– Ничего подобного.

– Тогда что же мы делаем вместе?

– Если нас что и связывает, так весьма странного рода дружба, вот и все. Два американца в чужой стране.

– Это не дружба. Мы даже не слишком нравимся друг другу. Просто между нами проскочила искра.

– Искра?

– Да, и разожгла пламя.

Последнее, намеренно растянутое слово звучало в его устах лаской.

Изабел невольно вздрогнула, что дало повод обиженно выпалить:

– Не чувствую никакого пламени.

– Да, я заметил. – Что ж, она сама напросилась. – Но хочешь пылать? – Он вдруг показался ей истинным итальянцем. – А я готов помочь.

– Мои глаза туманят слезы благодарности.

– Я только хотел сказать, что не против второй попытки.

– Еще бы!

– Не желаю помарок в своем послужном списке, тем более что не выполнил ту работу, на которую ты меня наняла, – пояснил Рен.

– Можете вернуть деньги, – отрезала Изабел.

– Не в правилах компании. Мы всегда готовы возместить убытки, – улыбнулся он. – Значит, это тебя не интересует?

– Абсолютно.

– А я думал, что честность – основа четырех краеугольных камней.

– Хотите честно? Хорошо. Готова признать, что вы на редкость красивы. Мало того, неотразимы. Но только в невероятном, кинозвездном, фантастическом стиле. А я давно, лет с тринадцати, переросла мечты о кинозвездах.

– И с тех пор все испытываешь сексуальный голод? Бедняжка! – хмыкнул Рен.

– Надеюсь, вы уже наелись? Лично я сыта по горло, – буркнула Изабел, швыряя салфетку на стол.

– А я-то думал, что ты слишком крепкий орешек, чтобы лезть в бутылку.

– Значит, ошибались.

– Я всего лишь предлагаю немного расширить границы, – терпеливо втолковывал Рен. – В биографии сказано, что тебе тридцать четыре. Не считаешь, что немного стара для такого количества багажа?

– Нет у меня никакого сексуального голода, – выпалила Изабел, которой стало не по себе от его понимающего кивка.

– В интересах спасения другого человеческого существа – философия, которая должна прийтись тебе по вкусу, – я готов помочь тебе снять все связанные с сексом комплексы неполноценности.

– Погодите. Я пытаюсь вспомнить, получала ли когда-нибудь более оскорбительное предложение. Нет. Не получала.

– Это не оскорбление, Фифи. Ты меня заводишь. Понимаешь, есть что-то такое в сочетании потрясающего тела, первоклассного мозга и высокомерного характера, против чего я просто не могу устоять.