Текст книги "Почти мертвы"

Глава 11

Я увидела ее на парковке у супермаркета. Она загружала покупки в «Лексус» – прямо как мой, только новехонький. Я отметила, что у нее люксовая комплектация – хромированные колесные диски и приборная панель из красного дерева, контрастирующая с гладкой, как масло, обивкой песочного цвета. Мы всегда выбирали машины с черным салоном, потому что на нем не так виден износ.

Раз наша новая соседка отправилась за продуктами в десять утра буднего дня, значит, она не работает, как и я. Это время неработающих домохозяек. На парковке кроме нас было еще несколько нянь с детьми.

– Привет, Холли! – поздоровалась я с улыбкой и помахала рукой. От неожиданности она чуть не выронила арбуз. – Прости, не хотела тебя пугать.

Почему она вечно выглядит так, будто ее застали с ложкой в чужом десерте? Она ничего не ответила, поэтому я еще раз представилась:

– Либби. Живу в доме напротив.

– Точно, – сказала она, кивая. – Прости, не ожидала встретить тебя здесь.

Хм… Супермаркет всего в миле от наших домов, ну да ладно.

– Ну, как тебе новый дом? – спросила я, стараясь, чтобы это не прозвучало завистливо.

Мы с Энди заходили внутрь, когда дом выставили на продажу. Предыдущий владелец сумел полностью модернизировать дом, не лишив его исторического шарма, как сообщил дружелюбный риелтор, живущий по соседству, и в кои-то веки он не преувеличивал.

– Нам все очень нравится, – ответила Холли, немного как робот.

Она что, правда такая чопорная или просто не умеет поддерживать разговор? Я не могла не заметить, что она подкрасила корни волос и подстриглась, теперь волосы волнами обрамляли лицо – новая прическа ей очень шла. А вот я уже два месяца не ходила к парикмахеру и закрашивала появившуюся седину краской для волос из интернет-магазина.

– Нам он сразу понравился, – решила я ей польстить, чтобы она стала поразговорчивее. – А кухня – просто умереть можно! Ты любишь готовить?

Мой взгляд остановился на ее покупках – чипсах и диетической кока-коле, и я тут же пожалела, что задала вопрос.

– Я больше люблю печь, но и готовлю неплохо.

– Приходите все вместе к нам на ужин, я настаиваю, – брякнула я.

Да что это со мной? Куда мне устраивать званый ужин, да и девочки в семь часов уже в постели. А по сравнению с ее кухней, с паркетным полом и латунными деталями, моя выглядит как помойка. Но ее новехонькая сияющая машина, стильная свежая стрижка, да еще и тот мужчина, наверное, новый богатенький ухажер сводили меня с ума, я просто умирала от любопытства. А напроситься к ней в гости не могла.

– Мы с Эваном не вместе, – заверила она, и я сделала вид, что поверила. – Или муж вам не сказал?..

Она поковыряла лак на ногтях, а я свои обгрызла подчистую и теперь проклинала себя. Я ненавидела ходить в маникюрный салон. Меня смущало, когда мои руки и ноги массировали трудолюбивые иммигранты, которые, конечно же, нуждались в массаже больше меня. Я старалась не думать о том, что они говорят обо мне на диалектах Юго-Восточной Азии, но от их постоянного кудахтанья чувствовала себя привилегированной белой неженкой, избалованной соплячкой. Не знаю, когда разноцветные ногти идеальной формы стали неотъемлемым признаком респектабельной современной женщины, но, едва начав следить за модными тенденциями в маникюре – круглые ногти, квадратные ногти, какая-то «балерина», французский маникюр, полностью черные, – я быстро утомилась.

– Да, прими мои соболезнования, – сказала я, прекрасно понимая, почему она не признается, что встречается с Эваном – со смерти ее мужа прошло всего три месяца. Но неужели она не понимает, что меня не обманешь? Она сидела с ним за кухонным столом в девять вечера! Может, он еще не переехал, но явно купил этот дом, и эту сумку «Луи Виттон» у нее на плече. – Давай я тебе напишу, и мы обсудим, когда устроить ужин и познакомиться по-настоящему. Дашь свой номер?

Я вытащила телефон и уже приготовилась записывать, но она меня остановила.

– Не хочу показаться невежливой, – начала она, – но мы пока не готовы заводить новых друзей. Я не готова.

А потом хлопнула багажником, словно ставя точку своей отповеди.

Просто немыслимо! Я так разинула рот, что в него могла бы влететь птица. А может, даже и влетела – несколько секунд я не могла ни говорить, ни глотать. Наконец я выдавила:

– Да, конечно.

Она поблагодарила меня за понимание и уехала, а я так и осталась стоять на парковке как ненужный мусор.

Никогда в жизни я не встречала человека настолько грубого и высокомерного, как моя новая соседка. Кто станет отвергать предложенную дружбу? Только тот, кто что-то скрывает, вот кто.

И я решила во что бы то ни стало докопаться, что именно прячет Холли Кендрик.

Джек

Три месяца назад

Тем вечером у моей жены было игривое настроение.

Когда я вошел в спальню, она включила музыку – «Sailing» Кристофера Кросса, классика мягкого рока восьмидесятых, а потом схватила меня за руку и закрутила как моток ниток. Я был не в настроении танцевать, но не мог отказать ей, никогда не мог.

Я встретил Кейт, когда пролил на нее кофе в «Старбаксе» в аэропорту. Меня очаровал ее смех и то, что именно смехом она ответила, когда на нее плеснули горячим кофе, поэтому в самолете я пересел на двадцать рядов назад, чтобы оказаться рядом с ней. Год спустя мы поженились. Произнося речь на нашей свадьбе, мой новоиспеченный тесть назвал тот эпизод счастливым несчастным случаем. Все засмеялись.

Разумеется, чаще всего несчастные случаи остаются несчастными. Мне повезло, что у меня в жизни их было не так много. Катаясь на лыжах, я упал и сломал руку, во время игры в гольф разбил окно мячом и как-то раз дал ребенку с аллергией на орехи печенье, которое его чуть не прикончило. В свое время эти происшествия казались мне настоящими катастрофами. Сломанная рука испортила мне каникулы, новое окно стоило двухнедельной зарплаты, а ребенок, впадающий в анафилактический шок из-за того, что я забыл спросить, можно ли ему орехи, стал едва ли не самым страшным зрелищем в моей жизни. Но рука зажила, банковский счет снова наполнился, а тот мальчишка выжил и съел другое печенье. То были худшие происшествия в моей жизни. Пока не случилось это.

– Ла-ла-ла-ла… – подпевала Кейт, запрокидывая голову к небу.

Пела она ужасно, и в любой другой день я бы засмеялся. Но тогда ее откровенная радость разбивала мне сердце. Я понимал – если она узнает о том, что случилось и как я пытался это скрыть, то счастлива не будет уже никогда.

Обожаю, когда бейсбольные комментаторы говорят: «Могу поспорить, Джо Бэттер хотел бы переиграть эту подачу!» Даже если вы никогда не играли в бейсбол, то понимаете, о чем они. У каждого из нас бывали такие моменты. Если бы я только замахнулся в ту подачу. Если бы только не замахнулся. Я мог бы стать героем. Мог бы спасти команду.

Пока жена прижималась лицом к моей груди и медленно раскачивала меня вправо и влево, в моей голове проносились тысячи «если» – если бы солнце так не слепило глаза, если бы тот грузовик убрался с дороги, если бы та пара вышла из машины раньше или позже, или вообще не вышла. Этой игрой я мог заниматься часами.

Трагедия в том, что как только мы произносим это «если бы», желая все изменить, уже слишком поздно.

Бросок сделан, мяча не вернуть.

Я бы отдал все на свете, лишь бы тот день пошел иначе, но, конечно, как и в случае с неудачным броском, было уже слишком поздно.

И я танцевал с женой, прекрасно понимая, что, возможно, это наш последний танец, но в моем сердце уже не осталось места для других сожалений.

Глава 12

Я в буквальном смысле жил в доме своей мечты. Когда я оглядывался вокруг, то не мог поверить, что все это мое.

Я вырос в небогатой семье, совсем не богатой, но всегда представлял, каким будет мой идеальный дом. Я мечтал о длинной подъездной дорожке, огибающей небольшой холм. В моем воображении она заканчивалась у массивных ворот, увитых цветущей ярко-розовой бугенвиллеей. За воротами бурлил фонтан, привлекающий разноцветных птиц, а иногда и оленя. Я мечтал о такой широкой и влекущей входной двери, что гости будут подходить к ней с такой же радостью, как Чарли к шоколадной фабрике. А в доме на второй этаж будет подниматься величественная лестница с балюстрадой, прямо как из «Унесенных ветром». Я мечтал о доме, где найдется комната для любых целей – кухня, чтобы готовить изысканные блюда, огромная веранда, чтобы принимать гостей, спортзал, кинотеатр и роскошная спальня, сравнимая с номером люкс в «Ритце». И теперь все это было под угрозой. Если мы не сумеем удержать происшествие в тайне, я потеряю все.

В тот вечер мы с Эваном встретились в моем кабинете. Он напоминал скорее охотничий домик, чем офис – с кожаными креслами и медвежьей шкурой вместо ковра. Вдоль стен стояли шкафы с моими любимыми книгами – от Дипака Чопры и Экхарта Толле до винтажных Роберта Ладлэма и Тома Клэнси. Сюда не заходил никто, кроме меня и в редких случаях Эвана, когда мы обсуждали дела у меня дома.

– Меня за это посадят? – спросил я своего адвоката, глядя на подписи Холли и Саванны Кендрик.

Странно было видеть документ, узаконивающий незаконные действия, но я верил, что Эван свое дело знает.

Похоже, он был готов к моему абсурдному вопросу.

– Раскрывать вашу причастность к этому делу не выгодно ни одной из сторон, – ответил он.

Конечно, он прав, но все равно нет никаких гарантий, что «одна из сторон» этого не сделает. Мы заключили гнусную сделку с дьяволом, но если приняли, это еще не значит, что ни у кого не проснется совесть. Чувство вины можно запереть, но жизнь умеет находить способы освободить ее. У одних вина вытекает наружу медленно, просачиваясь в глубокие щели совести, преследуя во сне до самой смерти. У других накапливается, как пар в скороварке, угрожая взрывом. Такое не проходит бесследно. Неизвестно только, кто будет медленно гнить, а кто взорвется.

– Подумайте о семье, – сказал Эван, как будто я нуждался в напоминаниях.

Конечно же, все это ради семьи.

Больше всего меня печалило, что у нас только один ребенок. Я хотел больше детей, но жена тяжело перенесла беременность. У нее выявили hyperemesis gravidarum, а если сказать по-простому, ее постоянно выворачивало наизнанку. Это было ужасно, душераздирающе. Даже большие дозы зофрана, который дают раковым пациентам во время сеансов химиотерапии, не могли унять приступы тошноты. Почти девять месяцев Кейт жила на полу в ванной, склонив голову над унитазом. Бывали дни, когда ей в буквальном смысле хотелось умереть. Смотреть на ее страдания было все равно что стоять прикованным к пожарной машине, пока горит твой дом – самая страшная пытка. Как-то раз она попросила врача ввести ее в искусственную кому и держать так до рождения ребенка. Когда врач отказался, я не знал, что чувствовать, облегчение или разочарование.

Большинству женщин с hyperemesis gravidarum в третьем триместре становится лучше, но Кейт тошнило до девятого месяца. Она отчаянно хотела родить естественным путем, но когда тошнота продолжилась и на тридцать седьмой неделе, я убедил ее сделать кесарево. Мне нужно было уехать из города по работе, и я не хотел оставлять ее в таком состоянии, к тому же эгоистично желал увидеть рождение нашего ребенка, особенно когда начал подозревать, что другого не будет. Делать кесарево сечение по расписанию Кейт не хотела, но ради меня все-таки согласилась.

Нас заранее предупредили, что из-за оперативных родов дети не проходят через родовые пути, и поэтому иногда появляются на свет с жидкостью в легких, но когда наш ребенок не начал дышать, мы все равно запаниковали. Кейт едва успела прикоснуться к малышу, когда его вырвали у нее из рук и стали подключать к аппарату ИВЛ. Младенец пробыл в интенсивной терапии тринадцать дней. И все это время Кейт не отходила ни на шаг от его бокса. Ей не позволяли брать ребенка на руки, и тогда она тайком просовывала пальцы через крошечное окошко в инкубаторе, только чтобы в отчаянии прикоснуться к его ножке. Ребенка слишком рано забрали из утробы, и он по-прежнему оставался частью Кейт, она не могла его отпустить.

Беременность Кейт протекала тяжело, но две недели после рождения ребенка почти ее доконали. В палате интенсивной терапии для новорожденных негде было прилечь, и поэтому она не спала. Туда нельзя было проносить пищу, и поэтому она не ела. Каждые два часа она сцеживала молоко прямо на глазах у тех, кто находился в палате, потому что отказывалась уходить. Я же покинул ее в самые тяжелые дни, потому что по контракту был обязан снимать кино, а Голливуд ждать не станет даже меня.

Бросить ее в таком состоянии – это кошмар. Я поклялся никогда в жизни больше не причинять ей боль. Это соглашение, взятка – называйте как хотите, – я пошел на все это не для себя. Я сумел бы пережить катастрофу. Я делал это ради Кейт. Потому что, ни о чем не подозревая, она тоже сыграла свою роль в случившемся. Я вернул Эвану конверт с договором.

– Заберите его, – сказал я.

Я и раньше просил адвоката разобраться с щекотливыми ситуациями, но до такого не доходило. Работая в Голливуде, я постоянно находился на виду. Если выйдут наружу подробности этого происшествия, моя жизнь будет разрушена. Потому что, каким бы ужасным все ни казалось, правда еще страшнее. И Эван знал, я поставлю на кон что угодно, лишь бы сохранить все в тайне.

– И что теперь? – спросил я, когда он опустил конверт в портфель.

– Будем жить дальше, – просто ответил он.

Я не знал, смеяться мне или плакать. Конечно, мы будем жить дальше, но в глубине души я понимал, что как прежде жить уже не смогу.

Саванна

Три месяца назад

Раньше я никогда не бывала в полицейской машине.

Сиденья были ужасно неудобными, приходилось сидеть прямо, как в церкви. Пахло немытыми подмышками и блевотиной, и я задумалась, скольких людей здесь вырвало. Несколько месяцев назад одна девочка из школы выпила на спор целую бутылку виски, но тогда беднягу увезли на «Скорой», значит, сейчас я, наверное, вдыхаю вонь еще чьего-то неудачного дня.

Между водителем и мной была решетка, напоминающая пожарный выход в нашем доме, с металлическими клетками, как в игре «крестики-нолики», причем в отверстия едва можно было просунуть палец. Пожарная лестница заменяла нам балкон. Я любила сидеть там по вечерам и смотреть на проезжающие машины, прищуриваясь, чтобы их фары расплывались в психоделическом цветном вихре. Но сейчас я была не на пожарной лестнице. Я находилась на заднем сиденье полицейской машины и ехала в больницу, чтобы взять за руку маму, оставшуюся в живых, в отличие от отца.

– Ты там как? – спросил меня полицейский, выворачивая шею.

– Нормально, – соврала я.

Не помню, как долго я рыдала у своего шкафчика, прежде чем мистер Прайс отлепил меня от себя, но к тому времени, когда он посадил меня в полицейскую машину, я уже досуха выплакала все слезы.

Я снова прокрутила в голове слова мистера Прайса. «Твои родители попали в аварию. – Он сделал паузу и добавил какую-то бессмыслицу: – К сожалению, твой отец не выжил». Несколько секунд я искренне ничего не понимала. Это невозможно. Отец не мог умереть. Я видела его утром, он пил кофе из кружки с надписью «Лучший папочка», которую я купила за полцены на следующий день после Дня отца. Папа был большим любителем кофе. Каждое утро он варил целый кофейник и пил черный и безумно горячий кофе. На заставе в афганской долине Коренгал, где он выпил свою первую чашку, не было сливок и сахара, думаю, тогда-то папа и пристрастился к кофе без выкрутасов. А что касается температуры, тут я без понятия.

– Нам нужно поговорить насчет твоего дня рождения, – сказал папа, когда тем утром я села за кухонный стол завтракать. – Тебе ведь будет шестнадцать, нужно устроить что-то особенное.

– Я знаю, что именно, – ответила я, и он пронзил меня взглядом.

– Машину я тебе не куплю, – заявил он, и я, видимо, закатила глаза, как обычно, когда не могла добиться своего.

Вот и все. Я ушла в школу. Даже не попрощалась.

И теперь мистер Прайс говорит, что папа умер? Как такое может быть? Мы даже не закончили разговор. Я и не ожидала, что папа купит мне машину, но это не мешало мне изводить его просьбами. Он уже намекал, мол, когда мама пересядет на что-нибудь поновее и посимпатичнее, вроде «Мини-Купера» или кабриолета, мне достанется «Чероки». На этом джипе я научилась водить. Я даже пометила его парочкой хорошо заметных вмятин на бампере («Бамперы для того и нужны!»). После того как я в третий раз поцарапала мусорный бак за домом («Ну а что, он шире, чем кажется!»), папа установил видеорегистратор, чтобы позже анализировать каждую мою ошибку. Мало того что мне приходилось слушать его нотации в машине («Поворотник мы включаем до поворота! Стоп-линия нужна для того, чтобы останавливаться перед ней!»), папа еще и дома собирался внимательно изучать мой стиль вождения.

Мы установили приложение для видеорегистратора на мой телефон. Папа сказал, это потому что он новее и в нем больше памяти, но я думаю, он просто искал предлог вклиниться в мою сетевую жизнь – узнать, кому я пишу, в какое время и зачем. На самом деле записи с видеорегистратора мы так ни разу и не посмотрели, я даже не была уверена, что он работает.

– Я провожу тебя, – объявил коп, – прямо к твоей маме, хорошо?

Я кивнула. Я не сомневалась, что и сама сумею ее найти, но не собиралась говорить об этом копу.

– Она поправится, – заверил он. – Ее сильно помяло, но, судя по всему, раны не смертельные.

Помяло? Да, наверное, машина на скорости может помять человека, как трактор траву. Я понимала, что он хочет меня подбодрить, но чем больше он говорил, тем сильнее мне хотелось расплакаться. Лучше бы он заткнулся.

– Она жертва, но в то же время и ключевая свидетельница, – продолжал он. – Она должна поправиться и помочь нам поймать виновника!

Он посмотрел на меня в зеркало заднего вида, и мне пришлось кивнуть. Никогда раньше я не представляла маму в качестве жертвы. Или ключевой свидетельницы. Или вдовы. А теперь, похоже, и представлять не надо было.

Перед нами остановилась машина. Болтливый коп щелкнул рычажком, и пиликнула сирена – прочь с дороги! Я понимала, что он просто выделывается, но мне хотелось побыстрее выбраться из этой вонючей машины, и я с благодарностью принимала все, что этому способствовало.

Я опустила взгляд на телефон. Приложение видеорегистратора находилось в правом нижнем углу экрана. Я вспомнила, как папа спросил, какой поставить пароль. Но не помнила, что ему ответила и ответила ли вообще. Я немного испугалась – вдруг коп спросит, а я не помню?

– Вот и приехали, – заявил он, сворачивая с шоссе. Раньше я никогда не входила в больницу через дверь для скорой помощи. Пятном крови на холодной бетонной стене алели заглавные буквы: «Скорая помощь». Я думала, народу здесь будет побольше, мне казалось, в больницах все, как в медицинских сериалах, и я ожидала увидеть отделение, полное снующих туда-сюда врачей. Но там оказался только один человек, охранник, он сидел на пластиковом стуле, уставившись в телефон, и даже не взглянул на нас.

Машина дернулась и встала на обочине. Я даже не пыталась открыть дверь – ручки все равно не было.

– Секунду, солнышко, – сказал коп, щелкнув ремнем безопасности.

Пока он огибал машину, чтобы меня выпустить, я убрала телефон. Еще будет время рассказать про видеорегистратор, мне не хотелось это делать, пока мама лежит одна на больничной койке.

Он открыл мне дверь, и я, вылезая из машины, подчеркнуто вежливо поблагодарила его. На сверкающей именной табличке значилось «Келлог». Прямо как хлопья для завтрака. Выпирающий пивной живот натянул ткань у нижних пуговиц рубашки, и в получившихся отверстиях виднелись два кругляшка голой кожи. День был душный, и я помню, как подумала, насколько, наверное, паршиво ходить в одежде из полиэстера, особенно когда она тебе мала на два размера.

– Не волнуйся, – сказал Келлог. – Мы найдем того, кто это сделал.

Как только я соображу, как зайти в приложение, я расскажу Келлогу о камере. Он назвал маму «ключевой свидетельницей», а, значит, никто не знал о видеорегистраторе, по крайней мере пока. Запись сразу бы все прояснила. Сотрудник, обнаруживший ее, станет героем, может, даже получит повышение. Келлогу повышение явно не помешало бы – может, хотя бы так ему форму новую выдадут.

Но я ничего не ответила.

И это решение оказалось одновременно гениальным и чудовищно опасным.

Глава 13

– Тебя подвезти? – раздался хрипловатый, но приятный мужской голос, когда я шла с тренировочного поля.

Я обернулась и увидела Логана, знойного помощника тренера. Он прислонился к сверкающему черному джипу, сунув руки в карманы, и не сводил с меня взгляда. Отличная машина для парня, только что окончившего школу. Я заметила на заднем бампере наклейку «Дьяволы» – наверное, команда его бывшей школы. Он перевернул наклейку вверх ногами.

Я пыталась держаться уверенно, надеясь, что он примет румянец на моих щеках за последствия усердной тренировки.

– За мной приедет мама, но спасибо за предложение.

С какой вообще стати ему меня подвозить – выглядела я просто отвратно. Прямые волосы я собрала в низкий хвост и чувствовала, как пропитавшиеся потом пряди облепляют спину паутиной. Уф-ф. Вот бы у меня были миленькие пушистые кучеряшки, похожие на сахарную вату.

– Скажи ей, чтобы не приезжала, – потребовал он. – Скажи, что тренеру нужно поговорить о твоей форме.

О моей форме? Я не знала, то ли мне рассмеяться, то ли поморщиться, но когда он улыбнулся, поняла, – он просто пошутил.

– Ха-ха, прости, это было чересчур, даже для меня.

Его смех напоминал рокот воды на горке в аквапарке, вкрадчивый и будоражащий, а я как будто скользила вниз.

– Она уже едет, – ответила я.

Я послала ей сообщение, как только закончилась тренировка, и никогда бы не стала отменять совместные планы. Мы так друг с другом не поступаем, уж точно не сейчас, даже ради мальчика.

– Значит, завтра, – сказал он. – Я куплю тебе тако, лучшего ты никогда не пробовала.

Он выжидающе посмотрел на меня, и я вдруг испугалась. Блин, он что, приглашает меня на свидание? Меня никогда в жизни не звали на свидания, и я совершенно не понимала, что происходит.

– Ну, может быть, – протянула я, не зная, что ответить.

В конце концов, он же тренер. С тренером вообще можно ходить на свидания?

Подъехала мама. Она купила этот шустрый «Лексус» почти месяц назад, но я до сих пор удивлялась, увидев ее за рулем. Предстояло еще как следует постараться, чтобы она выглядела под стать этой машине. Прическа сделала свое дело, но мама по-прежнему слишком ярко красилась. И эти ее дешевые темные очки давно пора выкинуть.

Я помахала ей («Иду!»), чтобы она не сигналила.

– Мне пора.

– Это твоя мама? – спросил Логан, взглянув на нее, и я поняла, о чем он думает.

Дешевые очки не скрывали ее безупречной кожи и полных губ, да, мама выглядела потрясающе. Люди вечно твердили, что мы с ней ничуть не похожи, и я знала, на что они намекают, но уже давно привыкла и перестала обижаться.

– Нет, но я все равно сяду к ней в машину, – огрызнулась я.

– Рисковая девчонка, это мне нравится, – отозвался он, и я почувствовала, как у меня краснеет шея.

– До завтра, – прокричал он вслед, пока я шла к маминому «Лексусу». – Тако! – напомнил он, как будто за тридцать секунд я могла забыть о его приглашении.

– Посмотрим, – прокричала я в ответ и села в машину.

– Кто это? – спросила мама, пока я застегивала ремень.

Мои щеки вспыхнули. Со смерти папы прошло так мало времени, может, мне еще слишком рано думать о мальчиках? Или мама волнуется, потому что считает, будто я запала на парня, который для меня слишком крут?

– Раньше он занимался бегом, а теперь помогает команде, – объяснила я, тщательно избегая слова «тренер».

О том, что он уже окончил школу, причем другую, я тоже не упомянула. Я и так сгорала от стыда, и мне не хотелось услышать: «Он тебе не подходит».

– Он милый, – заметила мама, и я быстро сменила тему.

– Что на ужин?

Мама готовила каждый вечер. Обычно что-то простое – пасту с соусом, мясной рулет из индейки, какое-нибудь рагу. И готовила она неплохо, правда, в запасе у нее было не больше восьми рецептов, которые она чередовала годами.

– Я думала куда-нибудь сходить, – ответила она. – В какое-нибудь приятное место. Отметим, что ты попала в команду. – Она покосилась на меня. Наверное, я посмотрела на нее так, будто у нее выросло еще две головы, потому что следом она добавила: – Или ты не хочешь?

Мы никогда не ходили ужинать вне дома. Даже после аварии. Особенно после аварии.

– Куда, например? – осторожно спросила я, не зная, что именно в нашей новой жизни означает «какое-нибудь приятное место».

– Я нашла неподалеку неплохой японский ресторанчик, – неуверенно сказала она. – Не какая-то там забегаловка, настоящий ресторан. Столики, стулья, все такое.

Она как будто меня уговаривала, и я кивнула.

– Отличная идея!

Для большинства людей сходить куда-нибудь поесть суши, наверное, обычное дело. Но для мамы, причем именно сейчас, это было просто нечто. Она водила новую машину и носила новую сумку «Луи Виттон», но в остальном жила так, будто нам по-прежнему нужно беречь каждый пенни. Мне пришлось буквально силком затащить ее в парикмахерскую, и она согласилась только потому, что нашла купон на скидку. Ее шкаф был почти пуст, и «особенные» продукты вроде орехов макадамия и итальянского кофе она до сих пор покупала только на распродажах.

– Мне только нужно принять душ, – бодро произнесла я, подчеркнуто демонстрируя свою радость. – Я быстро!

Поначалу я тоже чувствовала себя виноватой из-за того, что трачу деньги папиного убийцы. Первый раз я воспользовалась своей новой карточкой в «Макдоналдсе» – купила картошку и яблочный пирожок. Меня сразу же затошнило, я выбежала наружу, и меня вырвало за деревом. Но наплакавшись до рези в глазах, я разозлилась. Эти деньги – наши. Мы заработали их потом и кровью, и ведрами слез. Два месяца я ненавидела себя, а потом решила, что эти убийцы не заставят меня чувствовать себя преступницей. А значит, я буду тратить их деньги. Когда мама предложила поесть суши, я по глупости подумала, что она наконец тоже пришла к этой мысли.

Мы въехали в свой гараж, совершенно пустой, не считая нескольких неподписанных коробок у задней стены, к которым ни одна из нас не хотела прикасаться. У папы наверняка нашлась бы пара прикольных футболок, которые я могла бы подрезать или завязать, но я не стала искать. Я пока не готова была копаться в его вещах, вдыхать его запах и рыдать, пока не распухнут глаза, и все ради пары дурацких футболок.

Я выскочила из машины и взглянула на маму, потянувшись за рюкзаком. Она по-прежнему держала руки на руле. На ногтях у нее был бледно-розовый лак, а бриллиантовое кольцо съехало набок. Обручальное кольцо она больше не носила, только это, с бриллиантом, потому что он красивый, а красивых вещей у нее было так мало. Ее потухший взгляд меня встревожил, хотя и не знала, по какой причине.

– Теперь это наша жизнь, мам, – мягко произнесла я. И чуть не добавила: «Папе хотелось бы, чтобы мы жили в свое удовольствие», но не стала. Мама все равно в это не поверила бы. И, честно говоря, я тоже. И поэтому я сказала: – Мы должны научиться ей наслаждаться.

– Я и наслаждаюсь, – заверила она. – Просто хочу есть.

Она улыбнулась, и я поняла, что это ложь. И голод, и улыбка. Теперь между нами было столько лжи, что обращать на это внимание больше не имело смысла. Врала она, врала и я.

– Десять минут, – пообещала я и захлопнула дверь.

Я с волнением предвкушала ужин в ресторане. Накрывать стол на двоих после стольких лет втроем было грустно и странно. Но, может быть, теперь мы придумаем новые традиции? Например, будем вместе делать маникюр, ходить в кино, на концерты или даже путешествовать. В свое время мне нравилось печь с мамой хлеб и вместе ходить по секонд-хендам, с ней всегда было весело, она ставила в машине чудну´ю музыку и подпевала, опустив окна. Но сейчас мы можем себе позволить столько всего нового. Может, когда мы снова научимся веселиться, то прекратим друг другу врать.

Открывая кран в душе, я улыбалась – раз мама зовет меня есть суши, значит, все налаживается. Как же я тогда ошибалась.

Либби

Три месяца назад

– Классные часы, – сказала продавщица в готическом прикиде, когда я поставила набитый одеждой мешок для мусора на прилавок.

Комиссионный магазин модной одежды «Студио‑сити» находился на другом конце города, но выглядел так, будто располагался на другой планете.

– Спасибо, – коротко ответила я, посмотрев в ее густо подведенные глаза и ясно давая понять – в отличие от вещей в мешке часы не продаются. Мне нужно было держаться хоть за какие-то остатки прежней жизни, иначе я могла полностью ее потерять.

Она открыла мешок и вытащила первый предмет – темно-синие расклешенные джинсы, вполне годные, только уже вышедшие из моды. Я старалась выглядеть равнодушной, пока продавщица их рассматривала, но когда она отложила их в сторону, сказав «да», у меня все же отлегло от души. Сегодня вечером я удивлю девочек суши на ужин! Сырую рыбу они не едят, но обожают роллы – с авокадо, овощные, сливочную «Калифорнию», а мы давно уже их не ели.

Я пыталась не думать о том, чего еще у нас не было целую вечность и чего не будет в ближайшие месяцы. Приближался мой сороковой день рождения. Я боялась заговорить об этом с Энди. Полгода назад я еще осмеливалась мечтать о сногсшибательном празднике, но сейчас даже о скромной вечеринке не могло быть и речи. Мы едва могли позволить себе пикник на заднем дворе. И я продавала дизайнерские джинсы, когда-то стоившие двести долларов, за двадцать баксов в комиссионке.

– Это «Эрмес» спросила готка, и я кивнула.

Шарф мне подарила мама, но он никогда мне не нравился, и я с облегчением воспользовалась предлогом от него избавиться.

Наши отношения с матерью стали напряженными, особенно с тех пор, как я сказала, что у нас нет денег навестить их летом, и если она хочет повидаться с внучками, ей придется оплатить нам билеты. «У тебя же есть диплом, – удивилась она, когда я пожаловалась на нищету, – выйди из дома и найди работу!»

Но в моем возрасте это не так-то просто, тем более когда один ребенок в подготовительном классе, а другой во втором. Мне не хотелось спихивать на няню то, что мне и самой нравится: по дороге домой из школы выслушивать, как у девочек прошел день, отводить их в парк, на уроки плавания или живописи. А без няни за тридцать долларов в час (с машиной и без единого штрафа) выйти на работу я не смогу. Что я скажу потенциальному работодателю? «Я хочу у вас работать, но мне придется уходить в половине третьего, а по вторникам – в час. Еще по пятницам утром я привожу в порядок класс, поэтому приезжать смогу только к десяти. А еще я не хочу пропускать школьные спектакли и концерты, и не смогу выйти, если дети заболеют, так что можете на меня рассчитывать, но не всегда, ведь дети часто болеют». Еще как часто.