Текст книги "Русские сказки"

Пошла Василиса и явилась пред очи царские. Как увидел царь Василису Прекрасную, так и влюбился в неё без памяти.

– Нет, – говорит он, – красавица моя! Не расстанусь я с тобою; ты будешь моей женою.

Тут взял царь Василису за белые руки, посадил её подле себя, а там и свадебку сыграли. Скоро воротился и отец Василисы, порадовался об её судьбе и остался жить при дочери. Старушку Василиса взяла к себе, а куколку по конец жизни своей всегда носила в кармане.

Ведьма

Жил-был солдат, служил Богу и великому государю пятнадцать годов, ни разу не видался со своими родителями. На ту пору вышел от царя приказ отпускать рядовых для свидания со своими родственниками по двадцати пяти человек с роты; заодно с другими отпросился и наш солдат и отправился домой на побывку в Киевскую губернию.

Долго ли, коротко ли – пришёл он в Киев, побывал в лавре, Богу помолился, святым мощам поклонился и пошёл на родину в ближний уездный город. Шёл-шёл, вдруг попадается ему навстречу красная девица, из того же уездного города дочь купеческая, собой знатная красавица.

Известное дело: коли завидит солдат пригожую девку ни за что не пройдёт просто, а чем-нибудь да зацепит. Так и этот солдат: поравнялся с купеческой дочерью и говорит ей в шутку:

– Эх, хороша девушка, да не объезжена!

Отвечает красная девица:

– Бог знает, служивый, кто кого объездит: либо ты меня, либо я тебя!

Засмеялась и пошла своей дорогой.

Вот приходит солдат домой, поздоровался с родными и крепко обрадовался, что всех их застал в добром здоровье. Был у него старый дедушка, белый как лунь, лет сто с хвостиком прожил. Стал ему солдат рассказывать:

– Шёл я, дедушка, домой, и попалась мне навстречу знатная девица; я – грешный человек – так и так посмеялся над ней, а она мне сказала: «Бог знает, служивый: либо ты меня объездишь, либо я тебя!»

– Ах, батюшки! Что ж ты наделал; ведь это дочь нашего купца – страшная ведьма! Не одного молодца свела она с белого свету.

– Ну, я и сам не робкого десятку! Меня не скоро напугаешь; ещё поглядим, что Бог даст.

– Нет, внучёк, – говорит дед, – если не станешь меня слушать, тебе завтра живому не быть.

– Вот ещё беда!

– Да такая беда, что ты этакой страсти и на службе не видывал…

– Что ж мне делать, дедушка?

– А вот что: приготовь узду да возьми толстое осиновое полено и сиди в избе – никуда не ходи; ночью она прибежит сюда, и если успеет прежде тебя сказать: стой, мой конь! – в ту ж минуту оборотишься ты жеребцом; она сядет на тебя верхом и до тех пор будет гонять, пока не заездит тебя до смерти. А если ты успеешь наперед сказать: «Тпр-ру! стой, моя кляча!», то она сама сделается кобылою, тогда зануздай её и садись верхом. Она понесёт тебя по горам, по долам, а ты знай своё – бей её осиновым поленом в голову, и до тех пор бей, пока не убьёшь до смерти!

Не чаял солдат такой службы, а нечего делать – послушался деда: приготовил узду и осиновое полено, сел в углу и дожидается, что-то будет.

В глухую полночь скрипнула дверь в сенях, и послышались шаги – идёт ведьма; только отворила дверь в избу, он тотчас и вымолвил: «Тпр-ру! стой, моя кляча!» Ведьма оборотилась кобылою; солдат зануздал её, вывел на двор и вскочил верхом. Понесла его кобыла по горам, по долам, по оврагам и всё норовит, как бы сбить седока долой; да нет! Солдат твердо сидит да то и дело по голове её осиновым поленом осаживает; до тех пор угощал её поленом, покудова с ног сбил, а после накинулся на лежачую, хватил ещё разов пять и убил её до смерти.

Стало светать, он домой пришёл.

– Ну, друг, как твоё дело? – спрашивает старик.

– Слава Богу, дедушка, убил её до смерти.

– Ладно! Теперь ложись спать.

Солдат лёг и заснул крепким сном.

Вечером будит его старик:

– Вставай, внучек!

Он встал.

– Ну как же теперь-то? Ведь купеческая дочь померла, так отец её за тобой приедет – станет звать тебя к себе псалтырь читать над покойницей.

– Что ж, дедушка, идти али нет?

– Пойдёшь – жив не будешь, и не пойдёшь – жив не будешь! Однако лучше иди…

– А коли что случится, куда я денусь?

– Слушай, внучек! Когда пойдёшь к купцу, будет он тебя вином потчевать – ты не пей много, выпей сколько надобно. После того поведёт тебя купец в ту комнату, где дочь его во гробу лежит, и запрёт тебя на замок; будешь ты псалтырь читать с вечера до полуночи, а в самую полночь вдруг дунет сильный ветер, гробница заколыхается, крышка долой упадёт… Вот как эта страсть начнётся, ты скорей полезай на печь, забейся в угол и твори потихоньку молитвы; там она тебя не найдёт!

Через полчаса приезжает купец и просит солдата:

– Ах, служивый! Ведь у меня дочка померла, почитай над нею псалтырь.

Солдат взял псалтырь и поехал в купеческий дом. Купец тому радёхонек, сейчас его за стол посадил и давай вином поить. Солдат выпил, сколько ему надобно, а больше не пьёт, отказывается. Купец взял его за руку, повел в ту комнату, где мёртвая лежала.

– Ну, – говорит, – читай псалтырь!

Сам вышел вон, а двери на замок запер.

Нечего делать, принялся солдат за псалтырь, читал-читал, вдруг в самую полночь дунул ветер, гробница заколыхалась, крышка долой слетела; солдат поскорей на печь, забился в угол, оградил себя крестом и давай шептать молитвы. Ведьма выскочила из гроба и начала во все стороны кидаться – то туда, то сюда! Набежало к ней нечистых видимо-невидимо – полна изба!

– Что ты ищешь?

– Солдата: вот сейчас читал, да пропал!

Черти бросились в розыски; искали, искали, все закоулки обшарили, стали на печь заглядывать… тут на солдатское счастье петухи закричали: в один миг все черти пропали, а ведьма зря на полу растянулась. Солдат слез с печи, положил её в гроб, накрыл как следует крышкою, и опять за псалтырь.

На рассвете приходит хозяин, отворил двери:

– Здравствуй, служивый!

– Здравия желаю, господин купец!

– Благополучно ли ночь провёл?

– Слава Богу!

– Вот тебе пятьдесят рублёв; приходи, друг, ещё ночку почитай!

– Хорошо, приду!

Воротился солдат домой, лёг на лавку и спал до вечера; проснулся и говорит:

– Дедушка! Купец велел приходить другую ночь псалтырь почитать; идти али нет?

– Пойдёшь – жив не будешь, и не пойдёшь – то же самое! Однако лучше иди: вина много не пей – выпей сколько надобно; а как ветер дунет, гробница заколыхается – тотчас в печь полезай! Там тебя никто не найдёт!

Солдат собрался и пошёл к купцу: тот его посадил за стол и давай вином поить; после повёл к покойнице и запер дверь на замок.

Солдат читал-читал, читал-читал; наступила полночь – дунул ветер, гробница заколыхалась, крышка долой упала; он поскорей в печь… Ведьма вскочила и начала метаться; набежало к ней нечистых – полна изба!

– Что ты ищешь?

– Да вот сейчас читал, да с глаз пропал! Найти не могу…

Черти бросились на печь.

– Вот, – говорят, – то место, где он вчера сидел!

– Место тут, да его нету!

Туда-сюда… вдруг петухи запели – нечистые сгинули, ведьма на пол повалилась.

Солдат отдохнул немного, вылез из печи, положил купеческую дочь в гроб и стал псалтырь читать. Смотрит – уж светает, хозяин идёт:

– Здравствуй, служивый!

– Здравия желаю, господин купец!

– Благополучно ли ночь прошла?

– Слава Богу!

– Ну, пойдём!

Вывел его из той комнаты, дал сто рублёв денег и говорит:

– Приходи, пожалуйста, почитай и третью ночь; я тебя не обижу.

– Хорошо, приду!

Воротился солдат домой.

– Ну, внучек, что Бог дал?

– Ничего, дедушка! Купец велел ещё приходить. Идти али нет?

– Пойдёшь – жив не будешь, и не пойдёшь – жив не будешь! Однако лучше иди.

– А коли что случится, куда мне спрятаться?

– Вот что, внучек: купи-ка себе сковороду и схорони так, чтобы купец не видал; а как придёшь к купцу, станет он тебя вином дюже неволить; ты смотри много не пей, выпей, сколько снести можешь. В полночь, как только зашумит ветер да гробница заколыхается, ты в ту ж минуту полезай на печной столб и накройся сковородою; там тебя никто не сыщет!

Солдат выспался, купил себе сковороду, спрятал её под шинель и к вечеру пошёл на купеческий двор. Купец посадил его за стол и давай вином поить; всячески его просит, улещает.

– Нет, – говорит солдат, – будет; я своё выпил, больше не стану.

– Ну, когда не хочешь пить, так ступай псалтырь читать.

Привёл его купец к мёртвой дочери, оставил одного и запер двери.

Солдат читал-читал, читал-читал – наступила полночь, дунул ветер, гробница заколыхалась, крышка долой упала. Солдат влез на столб, накрылся сковородой, оградился крестом и ждёт – что-то будет?

Ведьма вскочила, начала всюду метаться; набежало к ней нечистых видимо-невидимо – полна изба! Бросились искать солдата, заглянули в печь.

– Вот, – говорят, – место, где он вчера сидел!

– Место цело, да его нет!

Туда-сюда – нигде не видать!

Вот лезет через порог самый старый черт:

– Что вы ищете?

– Солдата; сейчас читал, да с глаз пропал!

– Эх вы, слепые! А это кто на столбе сидит?

У солдата так сердце и ёкнуло, чуть-чуть наземь не упал!

– И то он, – закричали черти, – только как с ним быть? Ведь его достать нельзя!

– Вот нельзя! Бегите-ка раздобудьте огарок, который не благословясь зажжен был.

Вмиг притащили черти огарок, разложили костер у самого столба и запалили; высоко ударило пламя, жарко солдату стало – то ту, то другую ногу под себя поджимает. «Ну, – думает, – смерть моя пришла!» Вдруг на его счастье петухи запели – черти сгинули, ведьма на пол повалилась, солдат соскочил с печного столба и давай огонь тушить. Погасил, убрал всё как следует, купеческую дочь в гроб положил, крышкою накрыл и принялся псалтырь читать.

На рассвете приходит купец, прислушивается – жив ли солдат али нет? Услыхал его голос, отворил дверь и говорит:

– Здравствуй, служивый!

– Здравия желаю, господин купец!

– Благополучно ли ночь провёл?

– Слава Богу, ничего худого не видал!

Купец дал ему полтораста рублёв и говорит:

– Много ты потрудился, служивый! Потрудись ещё: приходи сегодня ночью да свези мою дочку на кладбище.

– Хорошо, приду! – сказал солдат и бегом домой.

– Ну, друг, что Бог дал?

– Слава Богу, дедушка, уцелел! Купец просил побывать к нему ночью, отвезти его дочь на кладбище.

Идти али нет?

– Пойдёшь – жив не будешь, и не пойдёшь – жив не будешь! Однако надо идти; лучше будет.

– Что же мне делать? Научи.

– А вот что! Как придёшь к купцу, у него всё будет приготовлено. В десять часов станут с покойницей сродственники прощаться, а после набьют на гроб три железных обруча, поставят его на дроги[3]3
  Дроги – повозка.


[Закрыть], в одиннадцать часов велят тебе на кладбище везти.

Ты гроб вези, а сам в оба гляди: лопнет один обруч – не бойся, смело сиди; лопнет другой – ты всё сиди; а как третий лопнет – сейчас скачи через лошадь да сквозь дугу и беги задом. Сделаешь так, ничего тебе не будет!

Солдат лег спать, проспал до вечера и отправился к купцу. В десять часов стали с покойницей сродственники прощаться; потом начали железные обручи нагонять; нагнали обручи, поставили гроб на дроги:

– Теперь поезжай, служивый, с Богом!

Солдат сел на дроги и поехал; сначала вёз тихо, а как с глаз уехал, припустил что есть духу. Скачет, а сам всё на гроб поглядывает.

Лопнул один обруч, за ним другой – ведьма зубами скрипит.

– Постой, – кричит, – не уйдешь! Сейчас тебя съем!

– Нет, голубушка! Солдат – человек казённый; их есть не дозволено.

Вот лопнул и последний обруч – солдат через лошадь да сквозь дугу и побежал задом. Ведьма выскочила из гроба и кинулась догонять; напала на солдатский след и по тому следу повернула к лошади, обежала её кругом, видит, что нет солдата, и опять в погоню. Бежала-бежала, на след напала и опять повернула к лошади… Совсем с толку сбилась, разов десять назад ворочалась; вдруг петухи запели, ведьма так и растянулась на дороге!

Солдат поднял её, положил в гроб, заколотил крышку и повёз на кладбище; привёз, свалил гроб в могилу, закидал землёю и воротился к купцу.

– Всё, – говорит, – сделал; бери свою лошадь.

Купец увидал солдата и глаза выпучил:

– Ну, служивый, я много знаю; об дочери моей и говорить нечего – больно хитра была; а ты, верно, и больше нашего знаешь!

– Что ж, господин купец, заплати за работу.

Купец вынул ему двести рублёв; солдат взял, поблагодарил его и пошёл угощать свою родню. На том угощенье и я был; дали мне вина корец, моей сказке конец.

Ведьма и Солнцева сестра

В некотором царстве, далеком государстве жил-был царь с царицей, у них был сын Иван-царевич, с роду немой. Было ему лет двенадцать, и пошёл он раз в конюшню к любимому своему конюху. Конюх этот сказывал ему всегда сказки, и теперь Иван-царевич пришёл послушать от него сказочки, да не то услышал.

– Иван-царевич! – сказал конюх. – У твоей матери скоро родится дочь, а тебе сестра; будет она страшная ведьма, съест и отца, и мать, и всех подначальных людей; так ступай, попроси у отца что ни есть наилучшего коня – будто покататься, и поезжай отсюда куда глаза глядят, коли хочешь от беды избавиться.

Иван-царевич прибежал к отцу и с роду впервой заговорил с ним; царь так этому возрадовался, что не стал и спрашивать, зачем ему добрый конь надобен. Тотчас приказал что ни есть наилучшего коня из своих табунов оседлать для царевича.

Долго-долго он ехал; наезжает на двух старых швей и просит, чтоб они взяли его с собой жить. Старухи сказали:

– Мы бы рады тебя взять, Иван-царевич, да нам уж немного жить. Вот доломаем сундук иголок да изошьем сундук ниток – тотчас и смерть придёт!

Иван-царевич заплакал и поехал дальше. Долго-долго ехал; подъезжает к Вертодубу и просит:

– Прими меня к себе!

– Рад бы тебя принять, Иван-царевич, да мне жить остаётся немного. Вот как повыдерну все эти дубы с кореньями – тотчас и смерть моя!

Пуще прежнего заплакал царевич и поехал всё дальше да дальше. Подъезжает к Вертогору, стал его просить, а он в ответ:

– Рад бы тебя принять, Иван-царевич, да мне самому жить немного. Видишь, поставлен я горы ворочать; как справлюсь с этими последними – тут и смерть моя!

Залился Иван-царевич горькими слезами и поехал ещё дальше.

Долго-долго ехал; приезжает наконец к Солнцевой сестрице. Она его приняла к себе, кормила-поила, как за родным сыном ходила. Хорошо было жить царевичу, а всё нет-нет да и сгрустнётся: захочется узнать, что в родном дому деется. Взойдёт, бывало, на высокую ropy, посмотрит на свой дворец и видит, что всё съедено, только стены остались! Вздохнёт и заплачет.

Раз этак посмотрел да поплакал – воротился, а Солнцева сестра спрашивает:

– Отчего ты, Иван-царевич, нынче заплаканный?

Он говорит:

– Ветром в глаза надуло.

В другой раз опять то же; Солнцева сестра взяла да и запретила ветру дуть.

И в третий раз воротился Иван-царевич заплаканный; да уж делать нечего – пришлось во всём признаться, и стал он просить Солнцеву сестрицу, чтоб отпустила его, добра молодца, на родину понаведаться. Она его не пускает, а он её упрашивает; наконец упросил-таки, отпустила его на родину понаведаться и дала ему на дорогу щётку, грёбенку да два моложавых яблочка: какой бы ни был стар человек, а съест яблочко – вмиг помолодеет!

Приехал Иван-царевич к Вертогору, всего одна гора осталась; он взял свою щётку и бросил во чисто поле: откуда ни возьмись вдруг выросли из земли высокие-высокие горы, верхушками в небо упираются, и сколько тут их – видимо-невидимо! Вертогор обрадовался и весело принялся за работу.

Долго ли, коротко ли – приехал Иван-царевич к Вертодубу, всего три дуба осталось; он взял гребёнку и кинул во чисто поле: откуда что – вдруг зашумели, поднялись из земли густые дубовые леса, дерево дерева толще! Вертодуб обрадовался, благодарствовал царевичу и пошёл столетние дубы выворачивать.

Долго ли, коротко ли – приехал Иван-царевич к старухам, дал им по яблочку; они съели, вмиг помолодели и подарили ему платочек: как махнешь платочком – станет позади целое озеро!

Приезжает Иван-царевич домой. Сестра выбежала, встретила его, приголубила.

– Сядь, – говорит, – братец, поиграй на гуслях, а я пойду – обед приготовлю.

Царевич сел и бренчит на гуслях; выполз из норы мышонок и говорит ему человеческим голосом:

– Спасайся, царевич, беги скорее! Твоя сестра ушла зубы точить.

Иван-царевич вышел из горницы, сел на коня и поскакал назад; а мышонок по струнам бегает: гусли бренчат, а сестра и не ведает, что братец ушёл. Наточила зубы, бросилась в горницу, глядь – нет ни души, только мышонок в нору скользнул. Разозлилась ведьма, так и скрипит зубами, и пустилась в погоню.

Иван-царевич услыхал шум, оглянулся – вот-вот нагонит сестра; махнул платочком – и стало глубокое озеро. Пока ведьма переплыла озеро, Иван-царевич далеко уехал. Понеслась она ещё быстрее… вот уж близко!

Вертодуб угадал, что царевич от сестры спасается, и давай вырывать дубы да валить на дорогу – целую гору накидал! Нет ведьме проходу! Стала она путь прочищать, грызла, грызла, насилу продралась, а Иван-царевич уж далеко. Бросилась догонять, гнала, гнала, ещё немножко… и уйти нельзя!

Вертогор увидал ведьму, ухватился за самую высокую гору и повернул её как раз на дорогу, а на ту гору поставил другую. Пока ведьма карабкалась да лезла, Иван-царевич ехал да ехал и далеко очутился.

Перебралась ведьма через горы и опять погналась за братом… Завидела его и говорит:

– Теперь не уйдёшь от меня!

Вот близко, вот нагонит! В то самое время подскакал Иван-царевич к теремам Солнцевой сестрицы и закричал:

– Солнце, Солнце! Отвори оконце.

Солнцева сестрица отворила окно, и царевич вскочил в него вместе с конём.

Ведьма стала просить, чтоб ей выдали брата головою; Солнцева сестра её не послушала и не выдала. Тогда говорит ведьма:

– Пусть Иван-царевич идёт со мной на весы, кто кого перевесит! Если я перевешу – так я его съем, а если он перевесит – пусть меня убьёт!

Пошли; сперва сел на весы Иван-царевич, а потом и ведьма полезла: только ступила ногой, так Ивана-царевича вверх и подбросило, да с такою силою, что он прямо попал к Солнцевой сестре в терема; а ведьма-змея осталась на земле.

Верлиока

Жили-были дед да баба, а у них были две внучки-сиротки – такие хорошенькие да смирные, что дед с бабушкой не могли ими нарадоваться.

Вот раз дед вздумал посеять горох; посеял – вырос горох, зацвёл. Дед глядит на него, да и думает: «Теперь буду целую зиму есть пироги с горохом». Как назло деду, воробьи и напали на горох. Дед видит, что худо, и послал младшую внучку прогонять воробьев. Внучка села возле гороха, машет хворостиной да приговаривает:

– Кишь, кишь, воробьи! Не ешьте дедова гороху!

Только слышит: в лесу шумит, трещит – идёт Верлиока, ростом высокий, об одном глазе, нос крючком, борода клочком, усы в пол-аршина, на голове щетина, на одной ноге – в деревянном сапоге, костылём подпирается, сам страшно ухмыляется. У Верлиоки была уже такая натура: завидит человека, да ещё смирного, не утерпит, чтобы дружбу не показать, бока не поломать; не было спуску от него ни старому, ни малому, ни тихому, ни удалому.

Увидел Верлиока дедову внучку – такая хорошенькая, ну как не затрогать её? Да той, видно, не понравились его игрушки: может быть, и обругала его – не знаю; только Верлиока сразу убил её костылем.

Дед ждал-ждал – нет внучки, послал за нею старшую. Верлиока и ту прибрал. Дед ждёт-пождёт – и той нет! – и говорит жене:

– Да что они там опозднились? Пожалуй, с парубками развозились, как трещотки трещат, а воробьи горох лущат. Иди-ка ты, старуха, да скорей тащи их за ухо.

Старуха с печки сползла, в углу палочку взяла, за порог перевалилась, да и домой не воротилась. Вестимо, как увидела внучек да потом Верлиоку, догадалась, что это его работа; с жалости так и вцепилась ему в волосы. А нашему забияке то и на руку…

Дед ждёт внучек да старуху – не дождётся; нет как нет! Дед и говорит сам себе: «Да что за лукавый! Не приглянулся ли и жене парень чернявый? Сказано: от нашего ребра не ждать нам добра; а баба всё баба, хоть и стара!» Вот так мудро размысливши, встал он из-за стола, надел шубку, закурил трубку, помолился Богу, да и поплёлся в дорогу Приходит к гороху, глядит: лежат его ненаглядные внучки – точно спят; только у одной кровь, как та алая лента, полосой на лбу видна, а у другой на белой шейке пять синих пальцев так и оттиснулись. А старуха так изувечена, что и узнать нельзя. Дед зарыдал не на шутку, целовал их, миловал да слёзно приговаривал.

И долго бы проплакал, да слышит: в лесу шумит, трещит – идёт Верлиока, ростом высокий, об одном глазе, нос крючком, борода клочком, усы в пол-аршина, на голове щетина, на одной ноге – в деревянном сапоге, костылём подпирается, сам страшно ухмыляется. Схватил деда и давай бить; насилу бедный вырвался да убежал домой. Прибежал, сел на лавку, отдохнул и говорит: «Эге, над нами строить штуки! Постой, брат, у самих есть руки… Языком хоть что рассуждай, а рукам воли не давай. Мы и сами с усами! Задел рукой, поплатишься головой. Видно тебя, Верлиока, не учили сызмала пословице: делай добро – не кайся, а делай зло – сподевайся! Взял лычко, отдай ремешок!»

Долго рассуждал дед сам с собою, и наконец наговорившись досыта, взял железный костыль и отправился бить Верлиоку.

Идёт-идёт и видит пруд, а на пруду сидит куцый селезень. Увидал деда селезень и кричит:

– Так, так, так! Ведь я угадал, что тебя сюда поджидал. Здоров, дед, на сто лет!

– Здорово, селезень! Отчего же ты меня поджидал?

– Да знал, что ты за старуху да за внучек пойдёшь к Верлиоке на расправу.

– А тебе кто сказал?

– Кума сказала.

– А кума почём знает?

– Кума всё знает, что на свете делается; да другой раз ещё дело и не сделалось, а кума куме уж о том на ухо шепчет, а нашепчутся две кумы – весь мир узнает.

– Смотри, какое диво! – говорит дед.

– Не диво, а правда! Да такая правда, что бывает не только с нашим братом, а водится и промеж старшими.

– Вот что! – молвил дед и рот разинул; а потом, опомнившись, снял шапку, поклонился куцему селезню и говорит: – А вы, сударь, знаете Верлиоку?

– Как, как, как не знать! Знаю я его, кривого.

Селезень поворотил голову на сторону (сбоку они лучше видят), прищурил глаз, поглядел на деда, да и говорит:

– Эге! С кем не случается беда? Век живи, век учись, а все дурнем умрёшь. Так, так, так!

Поправил крылья, повертел задом и стал учить деда:

– Слушай, дедушка, да учись, как на свете жить! Раз как-то вот тут на берегу начал Верлиока бить какого-то горемыку. А в те поры была у меня за каждым словом поговорка: ах, ах, ах! Верлиока потешается, а я сижу в воде, да так себе и кричу: ах, ах, ах!.. Вот он, управившись по-своему с горемыкою, подбежал ко мне, да, не говоря худого слова, хвать меня за хвост! Да не на таковского напал, только хвост у него в руках остался. Оно хоть хвост и невелик, а все-таки жаль его… Кому своё добро не дорого? Говорят же: всякой птице свой хвост ближе к телу. Верлиока пошёл домой, да и говорит дорогою: «Постой же! Научу я тебя, как за других заступаться». Вот я и взялся за ум и с той поры, кто бы что ни делал, не кричу: ах, ах, ах! а всё придакиваю: так, так, так! Что же… И житьё стало лучше, и почету от людей больше. Все говорят: «Вот селезень – хоть куцый, да умный!»

– Так не можешь ли ты, сударь, показать мне, где живет Верлиока?

– Так, так, так!

Селезень вылез из воды и, переваливаясь с боку на бок, словно купчиха, пошёл по берегу, а дед за ним. Идут-идут, а на дороге лежит бечёвочка и говорит:

– Здравствуй, дедушка, умная головушка!

– Здравствуй, бечёвочка!

– Как живёшь? Куда идёшь?

– Живу и так и сяк; а иду к Верлиоке на расправу; старуху задушил, двух внучек убил, а внучки были такие хорошие – на славу!

– Я твоих внучек знала, старуху уважала; возьми и меня на подмогу!

Дед подумал: «Может, пригодится связать Верлиоку!» – и отвечал:

– Полезай, когда знаешь дорогу.

Верёвочка и поползла за ними, словно змея. Идут-идут, на дороге лежит колотушка, да и говорит:

– Здравствуй, дедушка, умная головушка!

– Здравствуй, колотушка!

– Как живёшь? Куда идёшь?

– Здравствуй, колотушка!

– Как живёшь? Куда идёшь?

– Живу и так и сяк; а иду к Верлиоке на расправу. Подумай: старуху задушил, двух внучек убил, а внучки были на славу.

– Возьми меня на подмогу!

– Ступай, когда знаешь дорогу.

А сам думает: «Колотушка и впрямь поможет».

Колотушка поднялась, уперлась ручкой о землю и прыгнула. Пошли опять. Идут-идут, а на дороге лежит жёлудь и пищит:

– Здравствуй, дед долгоногий!

– Здравствуй, жёлудь дубовый!

– Куда это так шагаешь?

– Иду Верлиоку бить, когда его знаешь.

– Как не знать! Пора уж с ним расплатиться; возьми и меня на подмогу.

– Да чем ты поможешь?

– Не плюй, дед, в колодезь – достанется водицы напиться; синица не велика птица, да все поле спалила. А ещё говорят: мал золотник, да дорог; велика Федора, да дура!

Дед подумал: «А пускай его! Чем больше народу, тем лучше», – и говорит:

– Плетись позади!

Какое – плетись! Жёлудь так и скачет впереди всех. Вот и пришли они в густой, дремучий лес, а в том лесу стоит избушка. Глядят – в избушке никого нет. Огонь давно погас, а на шестке стоит кулеш. Жёлудь не промах – вскочил в кулеш, веревочка растянулась на пороге, колотушку положил дед на полку, селезня посадил на печку, а сам стал за дверью.

Пришёл Верлиока, кинул дрова на землю и стал поправлять в печке. Жёлудь, сидя в кулеше, затянул песню:

 
Пи… пи… пи!
Пришли Верлиоку бить!
 

– Цыц, кулеш! В ведро вылью – крикнул Верлиока.

А жёлудь не слушает его, знай своё пищит. Верлиока рассердился, схватил горшок да бух кулеш в ведро. Жёлудь как выскочит из ведра, щёлк Верлиоку прямо в глаз, выбил и последний. Верлиока кинулся было наутёк, да не тут-то было – верёвочка перецепила его, и Верлиока упал. Колотушка с полки, а дед из-за дверей, и давай его потчевать; а селезень за печкой сидит да приговаривает: «Так, так, так!»

Не помогли Верлиоке ни его сила, ни его отвага. Вот вам сказка, а мне бубликов вязка.