Текст книги "Дневник пани Ганки"

Среда

Боже, что за жуткий день! Естественно, он пошел. Все мои хитрости ничего не дали. Когда он уходил около одиннадцати, я просила отослать мне автомобиль, поскольку надеялась, что у шофера сумею выведать, в каком он был отеле. Однако Яцек автомобиля не взял вообще, и в окно я видела, что он садится в такси.

«Б.» – это с одинаковым успехом может быть первой буквой как имени, так и фамилии. Речь же, насколько я понимаю, может идти о трех больших отелях: «Европейском», «Бристоле» и «Полонии». В каком же она живет? Если бы я знала, сколько ей лет или как она выглядит.

У дяди Альбина не было телефона, и мне пришлось ехать на самый Жолибож, чтобы узнать, что его нет дома. Я ждала на лестнице почти час и ужасно замерзла. При этом страшно боялась, чтобы меня никто не заметил. Иначе родители устроят мне изрядный скандал. Я оставила дяде карточку с сообщением, что снова приеду в шесть.

Яцек пришел на обед и явно нервничал. Я видела, сколько усилий ему стоило притворяться, будто у него есть аппетит. Мне хотелось плакать. А после обеда он неожиданно заявил:

– Нынче вечером я уезжаю в Париж.

Я онемела. Это могло означать самое худшее. Должно быть, он заметил, как я побледнела, потому что быстро добавил:

– Еду всего на три дня.

– А ты должен? – спросила я. – Должен ехать именно сейчас?

Он изобразил удивление:

– Что значит «именно сейчас»?

Я немного сконфузилась:

– Ничего не значит. Я имела в виду, не можешь ли ты отложить поездку. Ведь ты помнишь, что у нас есть несколько важных визитов.

Я сгорала от любопытства, едет ли он один. Самые невероятные мысли роились в моей голове. Может, он решил вернуться к ней, возможно, они убегают вместе?.. А может, Яцек уезжает, чтобы спрятаться от нее. Почему он не хочет быть со мной откровенным?! Он не доверяет мне?! И это выражение на его лице, словно он ждет моих дальнейших вопросов, словно у него наперед есть на них готовые ответы. Совершенно отвратительно с его стороны.

– Мне кажется, – отозвался он наконец, – ты несколько удивлена моей поездкой. Но я ведь езжу достаточно часто.

– Ах нет. Я совсем не удивлена. Хочешь прикажу, чтобы упаковали твой фрак?

Он тряхнул головой:

– Нет. Две смены одежды. И все. А кроме того, я не желаю брать кофр^[8], поскольку, скорее всего, возвращаться стану самолетом.

– Через три дня?

– Да. Самое большее – через четыре.

Сказал он это таким тоном, что я почти успокоилась. Но, когда часом позже готовила для Юзефа вещи, чтобы тот упаковал их, случайно взяла в руки чековую книжку Яцека. И снова несчастная моя интуиция нашептала мне, чтобы я заглянула, не снимал ли он в последнее время значительные суммы денег. На корешке под сегодняшней датой фигурировало 52 000 злотых. Я едва не вскрикнула. Прекрасно помню, что на счету было чуть больше этой суммы. А значит, он снял все. Зачем?.. Чтобы отдать деньги той другой или обеспечить себе несколько месяцев существования за границей? Я никогда не провожала Яцека на вокзал, потому и сегодня не могла позволить себе возбудить его подозрения. Но мне следовало там оказаться. Я должна была увидеть, садится ли он на самом деле в парижский поезд и один ли он, не едет ли с ней вместе. Нужно было придумать какой-то предлог. Между тем в голове моей царил такой хаос, что ничего толкового в нее не пришло. Вся надежда на дядю Альбина.

В этот раз, к счастью, дядю я застала. Он сам отворил дверь. Был в несколько испятнанном, но все еще элегантном халате. Взблескивая моноклем и прекрасными зубами, он поприветствовал меня так непринужденно, словно мы виделись только вчера и между нами ничего не произошло.

– Как ты себя чувствуешь, малышка? Что за чудесный мех! Превосходный покрой! Да и этот отблеск.

(Он нисколько не изменился. Всегда во всем разбирается и все умеет подметить. Пусть говорят о нем что хотят, но все же не отнять у него очарования. Господи, да кто же у нас без изъянов!)

Дядя усадил меня на топчане и угостил вином. Естественно, уселся рядом. Слишком близко. Он уже иначе не умеет. Впрочем, сейчас, когда мне была необходима его помощь, я не могу позволить себе никаких неприятных для него телодвижений.

– Догадываюсь, – начал он обольстительно, – что привела тебя сюда не тоска по мне. А жаль. Ты дьявольски красива. Твоя глупая честная мамаша, должно быть, засматривалась на Мадонну Бальдовинетти или – может – на какого-то гондольера. У них там бывают такие смолистые глаза и такие волосы, словно из меди. Истинный Бальдовинетти! Или тебе никто такого еще не говорил?

– Нет. Я даже не знаю, комплимент ли это, потому что той картины никогда не видела.

Он легонько прикоснулся к моей руке:

– Ты видишь ее, малышка, по нескольку раз на день: в зеркале. А уж комплимент это или нет – решай сама.

– Дядя, вы действительно опасный человек, – засмеялась я.

– Полагаешь, все еще?..

Я взглянула на него. Несмотря на седину, морщины у глаз и рта, он был воплощением мужественности в полном расцвете сил. Если бы не то, что я никогда не ощущала тяги к старшим мужчинам и то, что я его все же (говоря между нами) немного опасаюсь, как знать, не занялась ли бы я им всерьез. Вот это был бы скандал. Представляю себе лицо папы!..

– Не «еще», а вот именно сейчас, – сказала я с умеренным кокетством.

Следовало расположить дядю к себе.

Он засмеялся удовлетворенно – и с каким же классом! Любой другой дилетант в деле соблазнения позволил бы себе в такой момент какой-нибудь смелый жест. Он – наоборот. Встал и, медленно наливая в свой бокал вино, на некоторое время повернулся ко мне спиной. Что за кокетство!

– Представь себе, – начал он доверительным тоном, – я и вправду чувствую себя дьявольски молодым. Это даже начинает беспокоить меня. Мне ведь уже пятьдесят, а до сих пор, вместо того чтобы стать серьезным и уважаемым дедушкой, у меня ветер в голове.

Я быстро возразила:

– О нет. У вас, дядя, ветра в голове не было никогда. Вы один из самых умных людей, каких я знаю. Потому-то я к вам и пришла.

– Что за презабавная история? – улыбнулся он. – Ты, пожалуй, первая женщина, которая пришла искать у меня разума. Других это интересует во мне меньше всего. Полагаю, ты попала в какую-то неприятную ситуацию. Верно?.. – Он снова уселся рядом, внимательно глядя мне в глаза. – Ну-ка, признавайся, – сказал. – Этот твой скучный Реновицкий перехватил какое-то письмо к тебе от… Тото?

Я почувствовала, что слегка зарумянилась. Откуда бы ему знать это? Чтобы не подать виду, что поймана врасплох, пожала плечами.

– Ах, Тото уже давно отказался от посягательств на мои прелести. Но вы, дядя, угадали: все началось именно с письма. Я узнала о Яцеке воистину страшные вещи. Я просто в отчаянье.

– Вот прямо-таки в отчаянье? Он тебе изменяет?

– Хуже, дядя, куда хуже: он женат!

– Ну, это несомненно, моя дорогая, – с притворной серьезностью сказал он, нахмурившись. – И это для меня нисколько не новость. Правда, вы не соизволили пригласить меня на свадьбу, но мне-то известно, что вы женаты.

– Ах, дядя, шутки тут неуместны! Яцек и в самом деле женат на какой-то женщине!

Он кивнул:

– То, что на женщине, – уже хорошо…

– Как это? – не поняла я.

– Он мог бы, например, оказаться извращенцем.

– Ах, дядя, это и правда серьезное дело. И если вы мне не поможете… Я буквально не знаю, что мне делать! Расскажу по порядку. Так вышло, что Яцек из-за невнимательности оставил на бюро открытое письмо…

Дядя меня прервал:

– Если оставил, значит, не придал ему большого значения.

– Наоборот. Для него оно было страшно важным.

– Откуда тебе знать, что важным?

Такой допрос начал меня нервировать. Да это и не относилось к делу.

– Ну, потому что он вернулся за тем письмом и был очень обеспокоен, – сказала я.

– А что было в нем?

– Ужасные вещи! Какая-то женщина писала Яцеку как своему мужу.

Я повторила дяде содержание письма, насколько сумела подробно. Потом рассказала о дальнейшем поведении Яцека. Он выслушал меня с изрядным вниманием, однако не отказал себе в удовольствии давать комментарии:

– Вот так-так, оказывается, в нашей семейке не я один – паршивая овца.

Я воздержалась комментировать это. Мне было жаль, что он столь неделикатно затронул дело, о котором я бы предпочла не вспоминать.

Автор дневника не расшифровывает, о чем идет речь. Но поскольку из-за этого для значительного числа читателей дело может показаться несколько неясным, я считаю своим долгом пояснить, что пан Альбин Нементовский за восемь лет до описываемых его племянницей событий пережил довольно досадное судебное разбирательство. Речь шла о соблазнении несовершеннолетней, панны Л. З., чьи родители оказались этим недовольны. В результате судебного разбирательства пан Альбин был приговорен к двум годам тюремного заключения. (Примеч. Т. Д.-М.)

– И ты уверена, – спросил дядя, – что это письмо не простая мистификация?

– Абсолютно уверена.

– Хм, а может, это письмо написал твой любезный муженек, чтобы проверить, не заглядываешь ли ты в его корреспонденцию?

– Но, дядя! Не верится, чтобы Яцек прибегнул к подобным хитростям.

– И то правда. Он никогда не выглядел слишком сообразительным.

– К тому же письмо написано женским почерком. Нет. Оно наверняка настоящее. Кроме того, поведение Яцека убеждает меня, что дело совершенно серьезное.

– И ты говоришь, он сегодня уезжает в Париж?

– Не знаю. Так он мне сказал. Но едет ли он туда на самом деле? Мне случайно удалось выяснить, что он снял все деньги со счета.

Дядя Альбин протяжно присвистнул:

– Все?.. Это сколько же?

– Где-то пятьдесят две тысячи.

– Проклятие. Вот же у людей денег, – невольно заметил дядя и добавил: – Не оставил ни гроша?

– Ну, несколько сотен злотых. Но это не важно.

– Сравнительно с той суммой – естественно. Скажи мне, моя малышка, говорила ли ты об этом с родителями?

– Боже сохрани! Дядя, можете себе представить, что бы сделал отец!

– Да, этот старый идиот, естественно, наделал бы шуму. Ты, любовь моя, поступила очень разумно, что ни словечка не сказала ни мужу, ни родителям о своем открытии. Дело-то и вправду требует изрядной тактичности.

Я взяла дядю за руку:

– Дорогой дядюшка мне поможет. Верно?..

Он задумался, а затем кивнул:

– И даже с немалым удовольствием. Но при одном условии.

– Ох, дядя, – воскликнула я счастливо, – я была уверена, что вы мне не откажете! Мне ведь буквально не к кому обратиться за советом, за помощью!

– Рад служить, но при одном условии, – подчеркнул он.

– Но, дядюшка, надеюсь, вы не поставите такого условия, которое… которое…

Он нахмурился, однако потом сразу повеселел и, окинув меня ироническим взглядом (какой же он все-таки чудесный!), сказал:

– Малышка, что ты там себе напридумывала? Мне что, нужно прибегать к таким средствам, чтобы добиться женщины?

Я покраснела, а он добавил:

– Кажется, я несколько преждевременно принялся хвалить твою сообразительность.

– Прошу прощения, но вы и правда меня неправильно поняли.

– Ну-ну, так-то лучше, впрочем, оставим это. Слушай внимательно. Я охотно возьму это дело в свои руки. Но лишь в том случае, если ты согласишься в точности исполнять мои указания. Ты ничего не должна делать по собственному разумению. Абсолютно ничего. Я и правда верю в твою сообразительность, между тем тут – работа для гроссмейстера, один неудачный шаг может разрушить все. Понимаешь?

– Понимаю, – сказала я без раздумий.

– И обещаешь мне, что будешь точно выполнять мои указания, да?

– С несомненным удовольствием.

– Вот и прекрасно. Итак, во-первых, хочу тебе сказать, что я об этом думаю. Полагаю, дело не окажется простым и легким. Скорее всего, та женщина и вправду жена твоего мужа. И у нее оказались очень важные причины, чтобы отыскать его. Это упоминание о чувствах я не считаю слишком уж искренним. Ни одна женщина не вспомнит вдруг, после нескольких лет расставания с мужчиной, что она его любит.

– Вот именно.

– А значит, мы, по всей видимости, имеем здесь дело с шантажом.

– Это весьма правдоподобно.

– Прежде всего, – продолжал дядя, – нужно установить факты. Мы знаем, что персона, подписывающаяся буквой «Б.», находится в Варшаве и живет в отеле. Живет либо жила, поскольку возможно и то, что она уезжает сегодня вместе с твоим мужем. Тогда сперва необходимо установить, едет ли Яцек один или с ней. Ты должна оказаться на вокзале и проверить это. Конечно, можно бы нанять детектива…

– Я тоже подумывала об этом, – вмешалась я.

Дядя покачал головой.

– Нет, это был бы серьезный риск. Детектив может выйти на существенный след, понять, что твой муж – двоеженец. Случись такое – и твой супруг окажется у него в руках, тут открываются неограниченные возможности для шантажа. Нет. В таком деле нельзя доверять никому. Оно слишком важное. Проводи своего мужа на вокзал и следи внимательно, не ищет ли он взглядом той дамы. Если даже едет с ней вместе, то, думаю, будет осторожен. Вероятно, они даже и сядут в разные вагоны.

Я забеспокоилась.

– Так что же, дядя, вы полагаете, он собирается сбежать с ней?

– Я ничего не полагаю, – пожал он плечами. – Просто принимаю это как один из вариантов.

– Это было бы ужасно. И что мне в таком случае делать?

– Тебе придется прибегнуть к какой-то хитрости, дабы задержать его. Например, постарайся, чтобы он не успел сесть на поезд. Понимаешь, малышка?

– И каким же образом?

– Похоже, ты неопытна, – засмеялся он. – Все просто. Сделай вид, будто потеряла сознание. Тогда ему придется тебя спасать – и он останется. А у тебя будет время на принятие новых решений. Я, в свою очередь, предприму шаги, чтобы отыскать эту женщину. Загляну в списки тех, кто живет в нескольких больших отелях. Это не лучший способ, но если нет другого… Ну ладно. Вечером перезвоню тебе и узнаю, как там дела с Яцеком.

– Но какую причину мне придумать, чтобы проводить Яцека? Я никогда этого не делаю.

– Тогда не провожай, а просто появись на вокзале через несколько минут после него под предлогом того, что забыла попросить его о каком-то дельце в Париже.

У дяди Альбина по-настоящему феноменальная голова. И я, естественно, в точности следовала его указаниям. Даже успела вернуться домой до возвращения мужа. Несессер и чемодан были уже упакованы. Когда Яцек пришел, зазвонил телефон. Я подняла трубку и услышала незнакомый женский голос. Сердце мое застучало сильнее.

– Могу ли я поговорить с паном Реновицким?

Не знаю почему, но я была уверена, что это она. Яцеку телефонирует множество людей, однако на сей раз я голову бы дала на отсечение, что это она. Я спросила:

– А кто его спрашивает?

И в этот момент Яцек довольно неожиданно и почти грубо вырвал у меня трубку, сказав:

– Извини, это меня.

Я пошла в соседнюю комнату, но двери оставила приоткрытыми и прекрасно слышала, что он говорит. Увы, он был очень осторожным. Кроме слов «да» и «нет» не сказал ничего. Впрочем, и сам разговор длился всего-то минуту-две. Он подошел ко мне с очень спокойным лицом и пояснил:

– Это звонила секретарь Лясковского.

Естественно, он врал. Нагло врал. И как же тяжело было не сказать ему это прямо в глаза. Между тем, похоже, он заметил, что я ему не верю. Вероятно, именно поэтому прощался со мной очень ласково и сказал, что будет тосковать по мне. Сколько же обмана может быть в мужчине!

Однако, стоило автомобилю отъехать от дома, я оделась и выбежала к такси. Мне нельзя было терять ни единой минутки. Машина остановилась перед вокзалом, я почти бегом отправилась в зал, купила перронный билет и, к счастью, сумела догнать Яцека. Он шел вдоль поезда за носильщиком, тащившим чемоданы. Я внимательно наблюдала за ним и видела, что он явно кого-то искал, оглядываясь. Вдруг обернулся и заметил меня.

Я, должно быть, вела себя несколько странно и, как видно, довольно путано объясняла, какие чулки мне нужны, поскольку смотрел он на меня с нескрываемым удивлением. Потом, как ни в чем не бывало, записал в блокнот насчет этих моих несчастных чулок, не переставая осматриваться. Я не выдержала:

– Ты кого-то ищешь?

– Да, – кивнул он. – Со мной едет пан Мельхиор Ванькевич, и я боюсь, как бы он не опоздал. У нас общее спальное купе.

И – о чудо! – оказалось, что он говорит правду. Перед самым отправлением поезда действительно появился пан Мельхиор, немного запыхавшийся, но, как обычно, галантный. Засыпал меня комплиментами. Со всем этим я, должно быть, выглядела глупо.

Я прошла через все вагоны и не увидела ни одной женщины, которая могла бы оказаться ею. Нет. Яцек уезжал без нее. Я вернулась домой успокоенная. Около десяти отчиталась по телефону дяде Альбину и узнала от него, что он тоже начал свои поиски.

Это был ужасно нервный день.

Четверг

Тото – кретин. Считает, что весь мир вертится вокруг него. Мои переживания объясняет тем, что вчера его видели в «Коломбине» с Мушкой Здроевской. Что я ревную его к этой Мушке! А этот идиот просит у меня прощения и клянется, что их ничего не связывает. Да сколько угодно. Хоть сто Мушек вкупе с канадской пятерней каждая^[9]. Я так ему и сказала. Я тут переживаю великую трагедию, а он с какими-то Мушками. Впрочем, она еще и косоглазая.

Я нынче была с Тото и Рышеком Платером на завтраке в «Бристоле» и на ужине в «Европе». Тото поистине счастлив. Он без ресторанов не представляет себе жизни.

Мне хотелось смеяться, ведь ему кажется, будто я пошла с ним затем, чтобы отвлечь его от Мушки. Не знаю более самонадеянного человека, чем он.

Я осматривалась вокруг очень внимательно. Если она живет в отеле, то наверняка и ест в отельном ресторане. А вокруг и правда было немало молодых и недурных собой женщин.

И только теперь я поняла, насколько велики ожидающие меня сложности. Я даже засомневалась, окажет ли мне помощь дядя, хотя и могла удостовериться, что он времени даром не теряет. Я ведь видела его в холле отеля. Он сидел, делая вид, будто читает газету. К счастью, не стал мне кланяться. Я надеюсь, завтра он ко мне заскочит. Дай-то Боже, чтобы с каким-то результатом.

Пятница

Только этого мне и не хватало! Мало того что у меня свои проблемы, так еще эта Гальшка Корниловская! И как можно так по-глупому попасться! Пришла ко мне вся на нервах и взволнованная, когда я еще сидела в ванной. Я сразу догадалась, что у нее какое-то необычное романтическое приключение, а потому спросила:

– Ты порвала с Павелом?

– Ах, зачем же, золотце. Тебе ведь известно, я люблю его безумно. И никогда-никогда ему не изменяла. Но знаешь, летом, в Крынице… Я сама не понимаю, как вышло… Просто минутная слабость… Знаешь, у тебя и правда превосходная фигурка. Это все массажи. У меня буквально нет времени на массаж, и Кароль злится, что приходится оплачивать массажистку, которая каждый день уходит, так ничего и не сделав. Чем больше он стареет, тем прижимистее становится. Но я хотела сказать о другом. Так вот, в Крынице я познакомилась с одним юношей. Ну, знаешь, курортный роман без особого значения. Я даже не знала, кто он такой. Знаешь, красавец. Чудесно одет, очень мужественный, спортивный. Превосходно танцевал. Словом, без изъяна. Могла ли я предвидеть, что это птичка небесная?

– Птичка небесная?

– Ужасно!

– Какой-то танцовщик?

– Нет, даже не это. Впрочем, какое мне дело. Знаешь, как я люблю Павела. Но этот, другой, склоняет меня к измене. Я в ужасном положении. Попала в его когти. Он угрожает, что все расскажет мужу и Павелу.

– Хм. Это и правда неприятно, – заметила я. – Но разве он не требует от тебя денег?

– Ах, да что там деньги. Я сто раз предпочла бы ему заплатить, но он влюбился в меня до умопомрачения. Ты и понятия не имеешь, насколько он хищный и беспощадный. А хуже всего то, что Павел начал за мной слежку. Я в ужасном положении.

Я пожала плечами:

– Не понимаю тебя, моя дорогая. Пусть бы он даже и нарассказывал что-то твоему мужу или Павелу, ты ведь в любом случае можешь все отрицать.

– Увы, нет, – вздохнула Гальшка, – потому что я совершила ужасную оплошность. У него мои письма. Ах, если бы у него их не было, если бы удалось их добыть хитростью, я была бы свободна. Но он меня этими письмами как раз и шантажирует. Я в отчаянье.

– Сердечно тебе сочувствую, – сказала я искренне, подумав о том, что мы обе в сходных ситуациях. Только моя, конечно, куда хуже.

Ах, если бы я могла ей рассказать об этом. Тогда бы она увидела, какова на самом деле истинная трагедия. Пока я одевалась, Гальшка принялась просить меня:

– Дорогая, посоветуй мне, что делать. Это ужасно. Жить в постоянном страхе меж трех мужчин, любящих меня до потери сознания. Я даже не знаю, что они во мне такое удивительное нашли. Я такая же, как и любая другая. Немного красоты…

– Ты очень симпатичная, – сказала я, хотя не выношу, когда кто-нибудь настолько настырно напрашивается на комплимент. Мне очень хотелось добавить, что эти трое мужчин, похоже, имеют извращенную тягу к кривым ногам. Вот правда. У Гальшки чуть кривоватые ноги, но она бы смертельно оскорбилась, укажи я ей на это.

– Ты ведь моя подруга, потому-то смотришь на меня с такой приязнью. В последнее время я очень подурнела. У меня портится кожа. Пани Адольфина использует старые косметические методы. Полагаю, сменю ее на твою. Или она слишком дорогая?

– Достаточно дорогая, зато я уверена, что в Варшаве нет лучшей косметички. А ты не пыталась выкрасть те письма?

– Это безнадежно. Он держит их под замком.

– А ты помнишь их содержание? Может, там нет ничего компрометирующего?

– Увы. Каролю хватило бы и самого их факта для развода. Вероятно, он и не развелся бы, потому что я уверена – жить без меня он не способен. Но не могу допустить, чтобы они попали в его руки.

Я взглянула на нее с удивлением. Интересно, она и вправду не догадывается о том, что для всех остается секретом полишинеля: этот ее Кароль вот уже несколько лет любит другую. Не знает или хорошо притворяется?

– К тому же этот злодей живет на Познаньской, за три дома от Павела. Можешь себе представить, как я трясусь от страха, чтобы они не встретились?

– Это действительно страшно, – согласилась я. – Я бы на твоем месте его, наверное, убила бы… А ты не пыталась попросить кого-нибудь поговорить с ним? Ведь твой брат – офицер. Человек отважный. Мог бы пойти к тому шантажисту…

– Ах нет. Я бы ни за что на свете не решилась признаться Владеку. Разве ты его не знаешь?! Он бы со мной порвал. Я убеждена, что он-то жене никогда не изменял. Такой моралист. Клянусь, я бы Павелу скорее решилась признаться.

И тут мне в голову пришла прекрасная идея:

– Знаешь что, Гальшка? А если с ним поговорю я?

– С Павелом?

– Нет, с тем, другим. Ведь не может он быть негодяем без чести и совести. Постараюсь к совести-то его и воззвать.

– Нет-нет. Это бессмысленно, – запротестовала Гальшка. – Он человек безо всяких людских чувств. К тому же, говорю тебе, он так меня любит…

– Но, может, все же рискнуть? Ведь не съест он меня. Надеюсь, он не бандит какой-нибудь?

– Вовсе нет. Кажется, довольно хорошо воспитан.

– А я верю, что мне удастся решить это. Знаешь же, как я умею аргументировать. Разве не помнишь, как я убедила Люту, чтобы она не разводилась с мужем? Получила тогда от него корзину целую орхидей. Да. Не о чем говорить. Пойду к нему, и увидишь, что все сразу решится. Впрочем, я могу и хитрость использовать. Уверю его, что ты тоже его любишь, но не можешь больше выносить муки, не можешь жить в постоянном страхе. Понимаешь? Таким образом ты получишь письма и свободу.

Гальшка еще немного подумала, но потом согласилась. Дала мне его фамилию, телефон и адрес. Оказалось, что зовут его Роберт Тоннор. Гальшка предполагала, что он может быть иностранцем, но не была в этом уверена. Заклинала меня, чтобы я не раскрыла ему, что его поведение она называет шантажом.

– Он бы тогда рассердился и отомстил бы мне. Он страшный человек. И ради бога, будь осторожна!

Я ее успокоила. На самом деле я была очень рада этой миссии. Бог весть что еще ждет меня в моих делах, которые куда серьезней. Мне пригодится опыт в подобного рода вопросах.

Ближе к часу я должна была ехать в «Гуссен-Кэтли», где для меня шьют два бальных платья. Однако мне пришлось эту поездку отложить, поскольку пришел дядя. Похоже, самые важные вещи я не в силах закончить. А ведь из-за Яцека мне их могут не успеть дошить. И это, кстати сказать, ужасное свинство с его стороны. Я просто понять не в силах, как рассудительный человек может оказаться двоеженцем. Я, конечно, все еще не теряю надежды, что все это удастся как-то решить, но пусть он не думает, будто я ему это прощу. Уж свое-то он в любом случае получит.

Дядюшка Альбин сделал чудо. Потому что у него был длинный список всех дам, обитающих в главных отелях, – тех женщин, чьи фамилии либо имена начинались с «Б». Было их более сорока человек. На некоторых он уже успел взглянуть, воспользовавшись добротой портье или коридорных. Но ни одна из них не вызвала у него подозрений.

– А чем вы, дядя, руководствовались при оценке, является ли она интересующей нас женщиной?

– Я принимал во внимание ряд гипотетических моментов. Прежде всего – возраст. Если Яцек обручился с тобой примерно лет пять назад, то наверняка уже в то время был убежден, что предыдущая жена не станет его искать, что оставила она его навсегда. Чтобы утвердиться в такой мысли, требуется время не меньше двух-трех лет. А значит – прошло минимум восемь лет. Стать его женой она могла не раньше чем в восемнадцать. Восемнадцать плюс восемь – и вот у нас цифра двадцать шесть, нижняя граница ее возраста. Но мы должны установить и верхнюю. Тут дело потруднее. Восемь лет назад Яцеку было двадцать четыре. Таким юношам часто нравятся женщины постарше их. Например, сорокалетние. Меж тем у нас есть одно указание, которое нужно иметь в виду. Эта дама вскоре после женитьбы Яцека оставила. А ты сама убедишься, когда станешь чуть постарше, что стареющая женщина отнюдь не так уж легко и просто оставит мужчину, а особенно того, кто значительно младше ее.

– Дядя, вы гений, – сказала я с чувством.

– Ты не первая, кто так думает, – кивнул он. – Ты – вторая. Первым был я сам. Итак. Приняв во внимание все вышесказанное, мы можем допустить, что в то время это была дама в расцвете и со всеми шансами на успех. А значит, не могло ей тогда быть больше чем двадцать восемь. Двадцать восемь плюс восемь дает нам тридцать шесть. То есть «госпожа Б.», которую мы разыскиваем, нынче в возрасте от двадцати шести до тридцати шести лет. Теперь проблема внешнего вида. Насколько я понимаю, у Яцека устойчивый вкус. Ему нравятся высокие блондинки с темными глазами. Это еще одна подсказка. А кроме того, мы можем предполагать, что «госпожа Б.» недурна собой и даже изысканна. Также можем считать, что она не лишена ни такта, ни хороших манер.

– Из чего же вы делаете такой вывод? – удивилась я.

– Потому что, будь она вульгарной авантюристкой, обратилась бы нынче не к Яцеку, а к тебе. Устроила бы сцену, скорее всего – публичную. Резюмируя, скажу: мы имеем дело с молодой, изысканной и хорошо воспитанной высокой блондинкой с темными глазами. Именно такую я и разыскиваю.

– Дядюшка, вы ангел!

– До некоторой степени, – признался он. – Видишь ли, малышка, ангелы, как духи небесные и лишенные тела, но одаренные возможностью проникать сквозь стены, абсолютно не нуждаются в деньгах. И в своих детективных трудах, если уж им необходимо таковыми заниматься, им не приходится давать взятки и чаевые либо сидеть в отельных ресторанах. А все это немало стоит.

Я вскочила с места, чтобы принести сумочку, однако дядя остановил меня:

– О нет, малышка. Я помогаю тебе по двум причинам: во-первых, потому, что меня это развлекает, во-вторых, оттого, что хочу сделать тебе приятное. Денег от тебя я не приму. Я бы о них и не вспомнил, когда бы ни то, что в последнее время мне чертовски не идет карта. А все толстосумы-партнеры, нет чтобы приходить поиграть, тратят наличность в других местах. Например, твой Тото. Это человек, для которого несколько сотен злотых проиграть – раз плюнуть. А между тем играет он, словно полено. И вот уже две недели не заглядывал в наш клуб.

Я была удивлена. Знала, что Тото почти ежедневно бывает в Охотничьем клубе. Однако мне показалось маловероятным, что туда пускают и дядю Альбина. На всякий случай я спросила:

– Вы, дядя, говорите об Охотничьем клубе?

– Ах, если бы, – скривился он иронично. – Охотничий – это прошлое, что никогда уже ко мне не вернется. Я говорю о почти шулерском притоне, который носит громкое имя клуба, но где мы потихоньку потакаем азарту.

– Дядя! Зачем вы туда ходите?! – сказала я с упреком.

– О, там развлекается немало людей, достойных уважения. Довольно ль тебе будет, если я скажу, что даже полиция заглядывает туда через день? Правда, не ради того, чтобы сыграть в покер или бридж, но ведь и досмотры – игра довольно эмоциональная.

Я молча опустила голову. Подумать только, как низко пал этот чудесный господин, что некогда считался одним из популярнейших бонвиванов^[10], партией мечты, первоклассным джентльменом…

Подтверждалось то, о чем говорил отец: человек этот живет шулерством. Потому что в любом случае, даже если он не обманывает за картами, жить с них – никому не приносит чести. Дядя поправил монокль и, глядя на свои превосходно ухоженные ногти, продолжил:

– Ты не могла бы невзначай спросить у Тото, не играл ли он в последнее время? Это, вероятно, напомнило бы ему о клубе. Или, например, дать ему какую-нибудь банкноту и сказать, что нашла ее на улице. Если бы ты добавила к этому просьбу, чтобы он попытал с той банкнотой счастья… Большего я от тебя не смел бы просить.

Я поняла. Он желал, чтобы я стала его сообщницей и занялась соблазнением Тото, дабы тот отправился в притон и его там обыграли. Было это, скажу честно, отвратительно. И я сразу утратила к дяде все сантименты. Стократ предпочла бы сама отдать ему деньги и настойчиво это предложила. Но он отказался.

Мне пришло в голову, что для Тото такой проигрыш и вправду значил бы немного. А хорошо бы, если бы его таким образом наказали за высокомерие. Ну, и за Мушку тоже. Однако после некоторых раздумий я пришла к выводу, что чувствовала бы к себе отвращение, коль приняла бы участие в этой махинации. Дяде я, конечно же, сказала, что согласна. Уже была у меня мысль, как разрешить это дело другим способом.

И сразу после ухода дядюшки я позвонила этому Тоннору. Призна́юсь, сердце мое колотилось чрезвычайно сильно, пока я ждала ответа. Мне никогда не доводилось звонить незнакомым мужчинам такого рода. Я решила сохранять меры предосторожности. Оставлю дома письмо с его адресом и с просьбой искать меня там, если я не вернусь к определенному времени, а в сумочку положу револьвер Яцека.

В трубке послышался низкий мужской голос. Я спросила, говорю ли я с паном Робертом Тоннором, а когда он подтвердил, промолвила: