Текст книги "Одолей меня"

Джульетта

Я сижу на оранжевом стуле в тускло освещенном коридоре. Стул сделан из дешевого пластика, его края шероховаты, не отшлифованы. Пол покрыт блестящим линолеумом, который то и дело липнет к подошвам моих туфель. Я осознаю, что дышу очень громко, и ничего не могу поделать. Сижу, подсунув под себя ладони, и качаю ногами.

Вдруг появляется какой-то мальчик. Он двигается очень тихо, я замечаю его только тогда, когда он останавливается прямо передо мной. Он прислоняется к стене напротив, смотрит куда-то вдаль.

Я рассматриваю его.

Похоже, мой ровесник, но одет в костюм, как взрослый. В его облике есть что-то странное: он настолько бледен и напряжен, что, кажется, вот-вот умрет.

– Привет. – Я улыбаюсь мальчику. – Не хочешь присесть?

Тот в ответ не улыбается. Даже не смотрит на меня.

– Предпочитаю стоять, – тихо отвечает он.

– Ладно.

Мы оба замолкаем.

Наконец он говорит:

– Ты нервничаешь.

Я киваю. Мои глаза, наверное, немного красные от слез, однако я надеялась, что никто не заметит.

– Ты здесь, чтобы тоже получить новую семью?

– Нет.

– А-а. – Я отворачиваюсь. Перестаю качать ногой. Чувствую, что моя нижняя губа начинает дрожать, и сильно ее прикусываю. – Тогда зачем ты здесь?

Мальчик пожимает плечами. Замечаю его быстрый взгляд на три свободных стула рядом со мной, однако он и не пытается сесть.

– Отец заставил меня прийти.

– Он заставил тебя прийти сюда?

– Да.

– Зачем?

Мальчик пялится на свои ботинки, хмурится.

– Не знаю.

– А почему ты не в школе?

Вместо ответа он спрашивает:

– Ты откуда?

– В смысле?

Мальчик наконец поднимает взгляд, в первый раз смотрит прямо на меня. У него такие необычные глаза. Светлые, чисто зеленые.

– У тебя акцент, – поясняет он.

– А, ну да. – Я гляжу в пол. – Я родилась в Новой Зеландии. Я там жила, потом мои мама и папа умерли.

– Прости.

Я киваю. Вновь качаю ногами. Хочу еще спросить его о чем-то, и вдруг наконец-то открывается дверь. Выходит высокий мужчина в темно-синем костюме. Он несет портфель.

Мистер Андерсон, мой опекун.

Он широко мне улыбается.

– Все устроено. Твоя новая семья умирает от желания встретиться с тобой. Еще пара дел, и можем идти, это не займет много вр…

Больше не могу сдерживаться.

Начинаю рыдать, заливая слезами новое платье, которое он мне купил. Рыдания сотрясают мое тело, слезы капают на оранжевый стул, на липкий пол.

Мистер Андерсон ставит свой портфель и смеется.

– Дорогая, не надо плакать. Сегодня великий день! Ты должна быть счастлива!

Не могу говорить.

Я будто приклеилась… приклеилась к стулу. Похоже, мои легкие тоже склеились. Я прекращаю плакать и начинаю икать, слезы тихо катятся по щекам.

– Я хочу… Я хочу д-домой…

– Ты идешь домой, – отвечает он, все еще улыбаясь. – В этом все и дело.

И вдруг…

– Папа.

Я поднимаю взгляд, услышав его голос. Такой тихий и серьезный. Это мальчик с зелеными глазами. Мистер Андерсон – его отец, догадываюсь я.

– Она боится. – И, хотя мальчик говорит своему отцу, он смотрит на меня. – Она действительно боится.

– Боится? – Мистер Андерсон переводит взгляд с меня на своего сына и обратно. – Чего здесь бояться-то?

Я тру лицо. Хочу остановить слезы, но не получается.

– Как тебя зовут? – спрашивает мальчик.

Он смотрит на меня, и на сей раз я тоже смотрю на него. Что-то есть в его глазах, то, что дает мне ощущение безопасности.

– Это Джульетта, – сообщает мистер Андерсон и оглядывает меня. – Несчастная, – вздыхает он, – как и ее тезка.

Кенджи

Назира права. Лучше бы мне было сесть.

Я смотрю на свои руки, наблюдаю, как дрожь овладевает пальцами. Почти теряю рассудок, судорожно сжимаю пачку фотографий. Фотографии. Фотографии, которые Назира передала нам после того, как заявила: Джульетта совсем не та, кого мы знаем.

Я не перестаю пялиться на фотки.

Смуглая и светлая девочки бегут по полю, обе улыбаются во весь рот, длинные волосы развеваются на ветру, в руках – корзинки, полные клубники.

Назира и Эммелина на клубничной поляне, написано на обороте.

Маленькая Назира стоит между двумя светлыми девочками, все трое хохочут так, что вот-вот упадут.

Элла, Назира, Эммелина, на обороте.

Крупным планом маленькая девочка улыбается прямо в камеру, у нее огромные голубовато-зеленые глаза, каштановые волосы обрамляют лицо.

Элла в рождественское утро, надпись на обороте.

– Элла Соммерс, – сообщает Назира.

Она говорит, что ее настоящее имя – Элла Соммерс, она – сестра Эммелины и дочь Максимилиана и Иви Соммерс.

– Что-то пошло не так, – говорит Назира.

– Что-то произошло, – говорит она.

Шесть недель назад она проснулась и поняла, что вспомнила Джульетту, то есть Эллу…

– Я вспомнила ее. Вроде как сначала забыла, а потом вспомнила. А когда я вспомнила Эллу, я вспомнила и Эммелину. Вспомнила, как мы вместе росли, наши родители всегда дружили. Я вспомнила, только не понимала: что тут не так? Подумала, мне, наверное, все приснилось. В самом деле, воспоминания возвращались медленно, некоторое время я думала, что это галлюцинации.

Назира говорит, галлюцинации, как она их назвала, были такими невероятно шокирующими, что она стала докапываться до сути, разыскивать информацию.

– Я узнала то же, что и вы: двух девочек, Эллу и Эммелину, передали Оздоровлению, потом Эллу забрали из-под их опеки, назвали ее другим именем. Переместили. Удочерили. Но вот то, что вы не знали: родители, отдавшие своих дочерей, – тоже члены Оздоровления. Они – доктора и ученые. И Элла, девушка, которую вы знали как Джульетту, дочь Иви Соммерс, действующего Верховного главнокомандующего Океании. Мы вместе выросли. Она, как и все мы, создана, чтобы служить Оздоровлению.

Иан громко чертыхается. Адам даже не замечает этого, так он ошеломлен.

– Невозможно, – качает головой Адам. – Джульетта… Та девочка, с которой я ходил в школу? Она была… – Он вновь качает головой. – Я знал Джульетту много лет. Она не похожа ни на тебя, ни на Уорнера. Она была тихой, застенчивой девочкой. Всегда такая милая. Боялась кому-либо причинить боль. Все, что она хотела, – чтобы люди ее приняли. Пыталась помочь тому малышу в продуктовом магазине. Все закончилось плохо, она влипла во всю эту грязь, и я хотел спасти ее. – Он выглядит так, будто потерял рассудок. – Старался спасти ее. Хотел защитить. Я хотел… – Адам замолкает. Собирается с духом. – Она не была похожа на вас. – Он смотрит в пол. – До тех пор, пока не стала проводить все время с Уорнером. После того как встретила его, она просто… я не знаю, что произошло… мало-помалу утрачивала себя. – Адам говорит очень тихо. – В итоге стала какой-то другой. – Он поднимает взгляд. – Но Джульетта не создана быть такой, как ты. Как Уорнер. Ну и что, что она – дочь Верховного главнокомандующего? Она не рождена быть убийцей. Кроме того… – Он резко вдыхает. – Если бы она была из Океании, то говорила бы с акцентом.

Назира оборачивается к нему.

– Девушка, которую ты знал, подверглась тяжелым физическим и эмоциональным испытаниям. Ей принудительно стерли воспоминания. В качестве объекта для экспериментов перебросили на другой континент, вынудили жить с жестокими приемными родителями, которые устроили ей настоящий ад. – Назира медленно качает головой. – Оздоровление – и Андерсон, в частности – не сомневались, что Элла никогда не вспомнит, почему ей приходится такое терпеть. Да только то, что она не может вспомнить случившееся, вовсе не значит, что ничего не было. Эти чудовища раз за разом проводили над ней эксперименты. Вся эта хрень оставила в ней следы. – Назира смотрит Адаму прямо в глаза. – Ты ничего не понимаешь! Я прочитала все отчеты. Я добралась до всех файлов моего отца. Я раскопала все. То, что делали с Эллой на протяжении двенадцати лет, невозможно описать словами. – Улыбка исчезает с ее лица. – Поэтому, да, я уверена, ты помнишь совершенно другого человека. Только я не думаю, что Элла стала тем, кем никогда не была. По-моему, она наконец собрала свою силу, чтобы вспомнить себя настоящую. И, если ты еще не понял, я рада, что между вами все кончено.

В одно мгновение напряжение в комнате стало удушающим.

Внутри Адама будто вспыхивает огонь, рвется из его глаз. У него словно появилась новая супермощь.

Я откашливаюсь. Стараюсь выдавить из себя хоть что-то, лишь бы не молчать.

– Итак, вы, ребята, ну, вы ж все знали про Адама и Джульетту, да? Я не пойму, знали или нет? Гм… Интересно.

Назира медленно поворачивается, чтобы взглянуть мне прямо в глаза.

– Ты шутишь? – Она пялится на меня так, будто я совсем идиот.

Лучше не обращать на это внимания.

– Где ты раздобыла фотки? – Алия меняет тему более искусно, чем я. – Как мы можем верить, что они настоящие?

Сначала Назира просто смотрит на нее. А когда отвечает, кажется, будто она совсем пала духом.

– Я не знаю, как мне вас убедить. Могу только сказать: они настоящие.

Воцаряется тишина.

– Почему тебя-то это все волнует? – спрашивает Лили. – Почему мы должны верить, что тебя заботит судьба Джульетты, то есть Эллы? Что тебе нужно от нас? Почему ты предаешь своих родителей?

Назира откидывается на спинку сиденья.

– Я знаю, вы все думаете, что дети Верховных главнокомандующих – кучка беззаботных аморальных психопатов, которые счастливы быть военными роботами, как того желают наши родители. Только не все так просто. Наши родители – маньяки-убийцы, страстно желающие управлять миром, это правда. Но все дело в том, и, кажется, этого никто не понимает, что наши родители сделали свой выбор сами. Нас же заставили. И лишь потому, что нас тренировали как наемников, вовсе не значит, что нам это нравится. Никто из нас не выбирал такую жизнь. Никто из нас не радуется тому, что мучить и убивать людей нас научили прежде, чем водить машину. И что иногда даже отъявленным негодяям хочется выбраться из кромешной тьмы. Трудно представить такое?

Глаза Назиры сверкают от нахлынувших чувств, ее слова пробивают дырки в броне моего сердца. Меня вновь наполняют эмоции.

Черт!

– А вам не приходит в голову мысль, что мне, может, не дает покоя судьба девочек, которых я когда-то любила как сестер? – бросает она. – Или та ложь, которой меня пичкали родители, или смерть невинных людей, которых они убивали? Или что однажды я открыла глаза и поняла: я – винтик в той системе, которая не только уничтожает мир, но и зверски убивает каждого в нем?

Черт!

Я могу чувствовать… могу чувствовать, как сердце мое наполняется, переполняется. Мне нечем дышать, будто внутри что-то теснится, грудь вот-вот разорвется. Не хочу беспокоиться за Назиру. Не желаю чувствовать ее боль или связь с ней и все такое. Я просто хочу руководствоваться разумом. Быть хладнокровным.

Заставляю себя вспомнить шутку, которую вчера рассказал Джеймс, глупейший каламбур – что-то там с кексами, шутка была такая убогая, что я чуть не плакал. Я сосредоточился на воспоминании о том, как Джеймс хохотал и фыркал так сильно, что кусочек пищи вылетел у него изо рта. Я улыбаюсь и мельком смотрю на Джеймса – он уже почти спит в своем кресле.

Вскоре стеснение в моей груди ослабевает.

Теперь я могу по-настоящему улыбаться, гадая, насколько странно, что я люблю дурацкие шутки больше, чем хорошие.

Вдруг Иан говорит:

– Не хочу показаться бессердечным. Просто фотки слишком удачные. Те, что ты подобрала для показа. – Он пристально рассматривает единственное фото в своей руке. – Эти дети могут быть кем угодно.

– Посмотри поближе. – Назира встает, чтобы получше рассмотреть фотографию в его руке. – Как ты думаешь, кто это?

Я наклоняюсь к Иану – он недалеко от меня – и смотрю ему через плечо. На самом деле нет никаких сомнений – сходство очевидно.

Джульетта. Элла.

Она, еще ребенок четырех-пяти лет, стоит улыбаясь перед камерой. Протягивает букет одуванчиков, будто предлагает его фотографу. А рядом, чуть в стороне, другая фигура. Мальчик. Его светлые волосы почти белые. Он напряженно смотрит на единственный одуванчик в своей руке.

Я едва не падаю со стула. Девочка – это Джульетта, а другой…

– Уорнер? – восклицаю я.

Адам резко поднимает взгляд. Смотрит на меня, на Назиру, потом недоверчиво – на фотографию. Округляет глаза.

– Не может быть, – качает он головой.

Назира пожимает плечами.

– Не может быть, – повторяет Адам. – Нет, невозможно. Никак не выходит, чтобы они так давно знали друг друга. Уорнер понятия не имел, кто такая Джульетта, до встречи с ней. – И когда Назира даже не шевелится, добавляет: – Это точно. Я знаю, ты думаешь, что я кусок дерьма, но я прав. Я там был. Уорнер выспрашивал у меня все о ней, прежде чем подсадить меня к ней в психушку. Он не знал, кто такая Джульетта. Никогда ее не встречал. Никогда не видел ее лица, во всяком случае так близко. Одна из причин, почему он выбрал меня в качестве подсадной утки, – то, что она и я когда-то знали друг друга, он нашел это полезным. Дотошно, часами расспрашивал меня о ней.

Назира недовольно вздыхает, будто окружена идиотами.

– Когда я нашла эти фотографии, – разъясняет она Адаму, – я не могла понять, почему мне удалось так быстро их обнаружить. Я не понимала, почему кто-то хранит доказательства прямо у меня под носом. Теперь я знаю: родители совсем не ожидали, что я буду искать. Они слишком беспечные. Рассуждали так: даже если я найду фотографии, то никогда не пойму, кто на них изображен. Два месяца назад, когда я увидела эти фотографии, я предположила, что вот эта девочка… – Назира выдернула из пачки фотографию, где была изображена она, юный Хайдер, наверное, и худенькая девочка с каштановыми волосами и ярко-синими глазами – дочь соседей, с которой я когда-то была знакома, но даже не потрудилась ее запомнить.

И все же я действительно вспоминаю, – продолжает она. – Я вспоминаю все. Я вспоминаю тот день, когда родители нам сказали, что Элла и Эммелина утонули. Я вспоминаю, как каждый вечер перед сном я плакала. Тот день, когда они привезли нас в одно место, как я думала, больницу. Вспоминаю, как мама сказала, что скоро мне будет лучше. А потом я вспоминаю, что ничего не помню. Будто в моей голове время свернулось. – Назира приподнимает брови. – Понимаешь, что я хочу тебе сказать, Кент?

Он сердито смотрит на нее.

– Похоже, ты считаешь, что я идиот.

Она улыбается.

– Да понял я, что ты говоришь, – взрывается он. – Ты утверждаешь, вам всем стерли память. Якобы Уорнер даже не знает, что они были знакомы друг с другом.

Назира поднимает палец вверх.

– Не знал, – поправляет она. – Он не знал почти до самого симпозиума. Я пыталась предупредить его… и Касла. – Она бросает взгляд на Касла, тот смотрит на стену. – Пыталась предупредить их обоих: что-то не так, произойдет нечто ужасное, а я действительно не понимала, что и зачем. Уорнер, конечно, мне не поверил. Думаю, и Касл тоже. У меня не было времени предоставить им доказательства.

– Погоди, что? – Я прерываю Назиру. – Ты сказала Уорнеру и Каслу? Перед симпозиумом? Ты рассказала им все?

– Я пыталась.

– А Джульетта? Почему ей ничего не рассказала? – вмешивается Лили.

– Ты имеешь в виду – Элла.

Лили закатывает глаза.

– Ну конечно, Элла. Почему напрямую не предупредить ее? Зачем рассказывать кому-то еще?

– Я не знала, как она отнесется к такой новости, – поясняет Назира. – С того самого момента, как я приехала, я пыталась уловить ее настроение, понять, что она чувствует по отношению ко мне. Думаю, она не поверила бы мне. А уж после всего, что случилось… – На секунду Назира замолкает. – И подходящего случая не подворачивалось. Она получила пулю, лечилась, потом они с Уорнером поссорились, и она выглядела… Не знаю как сказать. Взвинченной, что ли. Не очень хорошо себя чувствовала. Ей требовалось переварить кучу открытий, и, кажется, она не справлялась с этим. Если честно, не уверена, что она смогла бы перенести и эту новость, боялась, она может что-нибудь натворить.

– Например, убить шесть сотен человек, – цедит сквозь зубы Иан.

– Эй, – возмущаюсь я. – Она никого не убивала, понял? Это было что-то вроде магического трюка.

– Для отвлечения внимания, – твердо добавляет Назира. – Только Джеймс разгадал уловку. – Она вздыхает. – Еще я думаю, что инсценировка заставила Эллу проявить несдержанность. Эта сцена на симпозиуме, без сомнения, подорвала ее авторитет здесь, в Сорок пятом секторе, внушила страх солдатам, которые поклялись ей в верности. О ней будут говорить, что она неуравновешенная. Безответственная. Слабая. Ее легко захватить в плен. Я догадывалась, что Оздоровление желает, чтобы Элла исчезла, только думала, они просто спалят весь сектор дотла. Я ошиблась. Они предприняли более удачную тактику. Им не понадобилось уничтожать полк безупречных солдат и всех покорных рабочих. Все, что им нужно было – дискредитировать Эллу как лидера.

– И что теперь? – подает голос Лили.

Назира задумывается. Потом осторожно продолжает:

– Как только они накажут гражданских и полностью заглушат малейшие проблески надежды на восстание, то настроят каждого против вас. Пообещают щедрое вознаграждение за ваши головы или, что еще хуже, пригрозят, что убьют близких того, кто на вас не донесет. Да, ты права, – обращается она к Лили. – Солдаты и гражданские были верны Элле, а теперь, когда она с Уорнером исчезла, они почувствуют себя брошенными. У них нет причины доверять вам, остальным. – Пауза. – Я бы сказала, у вас не больше суток, прежде чем они придут за вашими головами.

Камнем упала тишина. На секунду я даже подумал, что все перестали дышать.

– Твою ж мать! – не выдерживает Иан, обхватывая голову руками.

– Самое лучшее для вас – немедленно перебраться, – решительно заявляет Назира. – Не знаю, смогу ли вам помочь в этом секторе. Действуйте по вашему усмотрению.

– Тогда что ты здесь делаешь? – раздраженно интересуюсь я. Сейчас я понимаю Назиру немного лучше – по крайней мере, она старалась помочь, что, впрочем, не отменяет того факта, что чувствую я себя дерьмово. Пока не знаю, как к ней относиться. – Ты заявилась сюда только для того, чтобы сказать нам, что мы все скоро умрем, так, что ли? – Я качаю головой. – Потрясная помощь, спасибо.

– Кенджи. – Касл наконец прерывает свое молчание. – Прекрати нападать на нашу гостью. – Его голос звучит спокойно, твердо. Я пропускаю мимо ушей его слова. – Назира действительно пыталась со мной поговорить, предупредить меня, с тех пор как она здесь. А что касается наших дел… – Он обращается ко всем: – Дайте мне немного времени. У меня есть друзья. В сопротивлении мы не одиноки, как вы хорошо знаете. Не нужно паниковать, во всяком случае пока.

– Пока? – недоверчиво спрашивает Иан.

– Пока, – отвечает Касл. – Назира, а что твой брат? Ты смогла его убедить?

Назира глубоко вдыхает, немного расслабляет плечи.

– Хайдер знает, – объясняет она нам, остальным. – Он тоже вспомнил Эллу, хотя его воспоминания не такие сильные, как мои. Он еще не разобрался, что с ним происходило, до прошлого вечера, когда я решила ему все рассказать.

– Стоп, погоди! – просит Иан. – Ты ему доверяешь?

– Вполне, – отвечает Назира. – Кроме того, я считаю, у него есть право знать; он тоже был знаком с Эллой и Эммелиной. Он поверил, хоть и не до конца. Мне трудно предугадать, как он поступит, но то, что он был потрясен, узнав это, хороший знак. Я попросила его кое-что разузнать: как к другим детям Верховных главнокомандующих возвращается память. И он обещал помочь. Вот теперь все.

– Кстати, а где другие дети? – хмурится Уинстон. – Не знаешь, они еще здесь?

Лицо Назиры мрачнеет.

– Думаю, все дети вскоре после симпозиума отправились по домам. Хайдер к настоящему моменту должен быть на пути в Азию. Я постаралась убедить родителей в том, что осталась здесь провести дополнительную разведку, правда, не думаю, что они купились. Уверена, скоро получу от них весточку. Я разберусь.

– Э-э… Погоди… – Я смотрю то на Назиру, то на Касла. – Ты остаешься с нами?

– На самом деле это не мой план.

– О! Хорошо. Это хорошо.

Назира удивленно взирает на меня.

– Ты знаешь, о чем я.

– Не думаю, что знаю, – отрицает она раздраженно. – В любом случае, хоть и не мое решение остаться, я считаю, что, наверное, должна.

Я широко раскрываю глаза.

– Почему?

– Потому, – отвечает она. – Мои родители лгали мне с самого детства: украли мои воспоминания, переписали мою историю. Я хочу знать – почему. Кроме того… – Назира глубоко вдыхает, – я догадываюсь, где сейчас Элла и Уорнер, и хочу помочь.

Уорнер

– Проклятие!

Я слышу едва сдерживаемый гнев в его голосе, потом звук удара чем-то тяжелым обо что-то твердое. Отец снова чертыхается.

Я замираю возле двери.

Потом, нетерпеливо…

– Чего тебе?

Он практически рычит. Я подавляю порыв страха. Делаю безучастное лицо. Избавляюсь от эмоций. Потом осторожно вхожу в его офис.

Отец сидит за письменным столом, я вижу только спинку кресла и недопитый стакан виски в его левой руке. Все бумаги в беспорядке. Замечаю на полу пресс-папье, а в стене вмятину.

Что-то пошло не так.

– Ты хотел меня видеть, – говорю я.

– Что? – Он, сидя в кресле, всем корпусом разворачивается ко мне. – Видеть тебя? Зачем?

Молчу. Я уже научился никогда ему не напоминать, если он что-то забыл.

Наконец он вздыхает.

– Да, правильно. – Молчание. – Мы обсудим это позже.

– Позже? – На сей раз я с усилием сдерживаю свои чувства. – Ты сказал, дашь ответ сегодня…

– Не до того сейчас.

В моей груди вскипает гнев. Я не выдерживаю.

– Что может быть важнее твоей умирающей жены?

Отец не реагирует. Спокойно поднимает бумаги, кладет на стол и произносит:

– Пошел вон.

Я не двигаюсь.

– Мне надо знать, что будет. Я не хочу переезжать с тобой в столицу – я хочу остаться здесь, с мамой…

– Черт возьми! – Отец с грохотом ставит на стол стакан. – Ты сам-то себя слышишь? – Он с отвращением глядит на меня. – Ведешь себя ненормально. Ты уже взрослый. Никогда бы не подумал, что парень шестнадцати лет будет так привязан к мамочке.

Гнев горячей волной плещется во мне, я ненавижу себя за это. Ненавижу своего отца, из-за него – и себя. Тихо выговариваю:

– Я не привязан.

Андерсон качает головой.

– Жалкое отродье.

Гнев еще сильнее охватывает меня, я гашу его. С усилием заставляю свой голос звучать беспристрастно.

– Я только хочу знать, что происходит.

Андерсон встает, засовывает руки в карманы, глядит в окно на город, лежащий внизу.

Картина безрадостная.

Автострады теперь как музеи под открытым небом, заполненные скелетами брошенных автомобилей. Горы мусора шеренгой тянутся к горизонту. Улицы забиты мертвыми птицами, изредка с неба падают еще. Вдалеке полыхают пожары, сильный ветер раздувает их пламя. Толстое одеяло смога накрыло город, а если появляются облака, то тоже серые, темные от дождя. Все меньше и меньше остается мест, пригодных для жизни, и некоторые районы пришлось покинуть. К слову, из прибрежных районов уже всех эвакуировали, улицы затопило водой, дома постепенно разрушаются.

Офис отца, наоборот, выглядит как настоящий рай. Все здесь новенькое, дерево еще издает аромат, каждая поверхность блестит. Оздоровление пришло к власти четыре месяца назад, и мой отец в настоящее время – правитель и командующий одного из вновь созданных секторов.

Сектора номер 45.

Внезапный порыв ветра бьет в окно, по комнате пробегает дрожь. Свет мигает. Отец даже не вздрогнул. Мир может катиться ко всем чертям, Оздоровлению будет только лучше. Их планы осуществились быстрее, чем они ожидали. Кандидатуру моего отца обсуждают для дальнейшего продвижения на пост Верховного главнокомандующего Северной Америки. Нет числа его успехам. Кажется, однако, его это не радует. В последнее время он сам не свой.

Наконец он отвечает:

– Я не знаю, что будет. Даже не знаю, утвердят ли мою кандидатуру.

Не могу скрыть удивление.

– Почему?

Андерсон невесело улыбается окну.

– Работа по воспитанию детишек пошла наперекосяк.

– Не понимаю.

– Я и не надеялся, что поймешь.

– Так что… мы не переезжаем? Не перебираемся в столицу?

Андерсон разворачивается ко мне.

– Да не волнуйся ты так. Я же сказал, пока не знаю. Сначала надо решить одну проблему.

Я негромко спрашиваю:

– Что за проблема?

Андерсон смеется, в уголках его глаз собираются морщинки, и на какое-то мгновение он выглядит добродушным.

– Ну, хотя бы та, что твоя девушка испортила мне весь день. Как обычно.

– Моя кто? – Я недоумеваю. – Пап, Лена не моя девушка. Меня не волнует, что она там понарассказывала…

– Другая, – вздыхает Андерсон.

Он не смотрит на меня. Хватает со стола папку, резко ее открывает и углубляется в чтение.

Я не успеваю задать следующий вопрос.

Раздается стук в дверь. По сигналу отца в комнату входит Делалье. Кажется, он не ожидал увидеть меня тут, поэтому ничего не говорит.

– Ну? – Отец выказывает свое нетерпение. – Она здесь?

– Д-да, сэр. – Делалье откашливается, указывает взглядом на меня. – Мне доставить ее сюда или вы встретитесь с ней в другом месте?

– Доставь сюда.

Делалье медлит.

– Вы уверены, сэр?

Я смотрю поочередно то на отца, то на Делалье. Что-то не так.

Отец переводит на меня взгляд.

– Я сказал – сюда!

Делалье кивает и исчезает.

Голова как камень, тяжелая и тупая, глаза словно залиты цементом. Я возвращаюсь в сознание только на несколько секунд. Чувствую запах металла, вкус металла. Хорошо знакомый грохот усиливается, стихает, вновь усиливается.

Сапоги, тяжелые, возле моей головы.

Голоса… звучат приглушенно, будто в тысяче световых лет отсюда. Не могу шевельнуться. Будто меня закопали живьем, бросили умирать. Слабый оранжевый свет вспыхивает в глазах на секунду… через секунду…

Нет.

Ничего.

Проходят дни. Столетия. Единственное, что я осознаю: меня пичкают успокоительным. Постоянно. Я высушен, обезвожен до последней капли. Убил бы за глоток воды. Я бы убил.

Когда меня перебрасывают, я совсем не ощущаю своего тела. Жестко приземляюсь на холодный пол, боль рикошетом отдает во всем теле, пока мне чужом. Я знаю, вскоре боль целиком захватит меня. Как только успокоительное перестанет действовать, я останусь наедине с ломотой в костях и засухой во рту.

Резкий сильный удар в живот, и я распахиваю глаза, чернота наполняет мой разинутый рот, заливается в глазницы. Я задыхаюсь, слепну, руки-ноги отказывают мне. Падаю.

Сознание гаснет.