Текст книги "Вообрази меня"

Кенджи

Считать это везением весьма странно.

Весьма странно, но в каком-то смысле мне повезло. Повезло, что я стою посреди влажного, промороженного леса, когда солнце еще не удосужилось проснуться. Повезло, что мой ничем не прикрытый торс почти задубел от холода.

Повезло, что со мной Назира.

Здесь, на участке в полмили с нетронутой природой между регулируемыми и нерегулируемыми территориями, мы с ней практически мгновенно стали невидимыми, так что мы пока в безопасности, по крайней мере на время. Прибежище выстроили на нерегулируемой земле недалеко от места, где я сейчас стою; оно мастерски скрыто у всех на виду, исключительно благодаря необычной способности Нурии преломлять свет и манипулировать им. Там, где распространяется зона влияния Нурии, климат приятнее, а погода более предсказуема. Однако вне ее, в дикой природе, ветра свирепы и агрессивны. А температуры опасны.

И все равно… Нам повезло, что мы вообще здесь оказались.

Какое-то время мы с Назирой, вместо того чтобы мирно спать в своих кроватях, неслись наперегонки сквозь мрак, стараясь прикончить друг друга. В конце концов это оказалось замысловатым недоразумением, хотя провидение руку явно приложило: если бы в три часа ночи Назира не прошмыгнула ко мне в комнату и чуть меня не убила, я бы не погнался за ней через весь лес за пределы щитов Прибежища, скрывающих его от чужих глаз и ушей. Если бы мы не зашли так далеко от лагеря, мы бы никогда не услышали криков горожан, визжащих от ужаса. Если бы мы не услышали те крики, мы бы никогда не ринулись искать их источник. И если бы мы не сделали хоть что-то из этого, я бы никогда не увидел, как моя лучшая подруга криком пробивает себе дорогу к рассвету.

Я бы пропустил. Пропустил вот что:

Джей на коленях в холодной грязи, рядом на корточках Уорнер, оба бледные как смерть, а над ними в буквальном смысле выплавляются из неба облака. Эти двое устроились прямо у входа в Прибежище, расположившись на девственной лесной полосе, которая служит буфером между лагерем и сердцем ближайшего сектора под номером 241.

Что такое?

При их виде я замер: две сломленные фигуры сплелись, конечности вросли в землю. Я оторопел, затем испугался, затем стал отрицать очевидное, чувства не давали ступить ни шагу, а деревья кренились и кособочились, ветер хлестал по моему телу, жестоко напоминая, что мне так и не выдался шанс натянуть рубашку.

Если бы эта ночь сложилась иначе, возможно, у меня был бы шанс.

Если бы эта ночь сложилась иначе, я мог бы впервые в жизни наслаждаться романтическим рассветом и запоздалым примирением с прекрасной девушкой. Мы с Назирой могли бы похохотать над тем, как она дала мне пинок под зад и чуть не убила и как я затем в отместку чуть ее не пристрелил. А потом я долго стоял бы под душем, проспал до полудня и сожрал на завтрак порцию весом с себя.

У меня имелся план на день: не заморачиваться.

Требовалось лишь немного времени, чтобы прийти в себя после приключения, едва не стоившего мне жизни. После всего, через что мне пришлось пройти, этот мир мог бы, наконец, дать легкую поблажку. Чтобы перевести дух между несчастьями.

Как бы не так.

Вместо этого я здесь, помираю от обморожения и ужаса, смотрю, как все разваливается на куски. Небо в диком свинге между горизонтальным и вертикальным горизонтами. Воздух будто продырявлен. Тонущие в земле деревья. Отбивающие вокруг меня чечетку листья. Я все вижу; стою – вот он я, живой свидетель – и не могу поверить.

И все равно считаю это везением.

Повезло, что я вижу, повезло, что вот-вот блевану, повезло, что пробежал весь путь в своем недолеченном, травмированном теле как раз вовремя, чтобы перед концом света занять местечко в первом ряду.

Везение, судьба, случай, озарение…

Ужасное, тянущее чувство под ложечкой… пусть оно будет хоть фокусом, черт возьми, если оно не даст мне закрыть глаза, чтобы видеть. Разобраться, как помочь.

Потому что больше здесь никого нет.

Никого, только я и Назира, хоть и бред, и быть такого не может. Предполагается, что рядом с Прибежищем постоянно в дозоре охрана, однако часовых нет – никаких признаков подмоги. Солдат из ближайшего сектора тоже нет. Нет даже любопытствующих, истеричных жителей. Никого и ничего.

Мы стоим словно в вакууме, в невидимой плоскости бытия. Я не знаю, как Джей с Уорнером умудрились так далеко зайти и не попасться. Оба выглядят так, словно их протащили по грязи, в буквальном смысле… Как их никто не заметил? И хотя возможно, что Джей начала кричать только сейчас, в моей голове тысяча вопросов без ответа.

Придется им подождать.

Я по привычке хочу бросить взгляд на Назиру, позабыв на миг про невидимость. Затем чувствую, как она подходит, берет меня за руку, и облегченно вздыхаю. Она сжимает мои пальцы. Я отвечаю ей тем же и напоминаю себе: Повезло.

Повезло, что мы сейчас здесь, потому что будь я в кровати, где мне и следовало находиться, я бы не узнал, что Джей попала в беду. Я бы не услышал, как дрожит голос моего друга, когда она кричит, молит о пощаде. Я бы не увидел изломанные цветные лучи покореженного рассвета – этакого павлина в центре разворачивающегося ада. Не увидел, как Джей, задыхаясь от рыданий, зажала голову руками. Я бы не почувствовал, как остро пахнет ветер сосной и серой, как от сухости дерет горло, а все тело трясется. Я бы упустил тот момент, когда Джей назвала имя сестры. Не услышал бы, как Джей просит именно ее прекратить.

Да, определенно повезло.

Ведь если бы я ничего не услышал, то не знал бы, кого винить.

Эммелину.

Элла
Джульетта

У меня есть глаза, два, я чувствую их, двигаю ими туда-сюда, вращаю в черепе по кругу и еще раз по кругу, есть губы, две, чувствую их, влажные и… и объемные, раздвигаю их… приоткрываю… у меня зубы, много, язык, язык один и пальцы, десять, пересчитываю

одиндватричетырепять, и также на другой стороне странно, ссстранно, что есть язык, сстранно… такая ссстранная шшштука, странная шшшштука.

одиночество

                                 оно подкрадывается к тебе незаметно,

тихо

      и

мирно,

садится рядышком в темноте, гладит по волосам пока ты спишь ссворачивается укрывая твои кости сжимает таксильночтопочтине дышишь почти не слышишь как бешено пульсирует кровь а оно налетает, прокатывается по

коже

касается губами пушка` на твоей

шее

одиночество это ссстранная шшштука сстранная штука старинный друг, отражающийся рядом в зеркале… кричит что тебе недостаточновсегдамало постоянно мало

подчассссс

                     оно

просто

                     не может заткнуться

Кенджи

Я уворачиваюсь от разлома в земной коре и пригибаюсь как раз вовремя, чтобы не врезаться в выросшие из ниоткуда вьющиеся стебли. Лежащий вдалеке валун раздувается до немыслимых размеров, и в тот момент, как он устремляется в нашем направлении, я, крепко вцепившись в руку Назиры, бросаюсь в укрытие.

Небо рвется в клочья. Земля под ногами раскалывается. Солнце мерцает, то тьма, то свет, в глазах рябит как от стробоскопа, все вокруг крайне неестественно. И облака… Что-то невообразимое творится с этими облаками.

Они расщепляются.

Деревья все не могут решить, то ли стоять, то ли падать, порывы ветра вздымаются с земли с ужасающей силой, и внезапно небо заполоняют птицы. Тучи чертовых птиц.

Эммелина себя не контролирует.

Мы знали, что ее телекинетические и психокинетические способности сродни божественным силам – за пределами всего, что нам было известно ранее, – и мы знали, что Оздоровление настроило Эммелину, чтобы контролировать наше восприятие мира. Но мы знали лишь это, и то гипотетически. В теории.

Мы еще не видели ее такой.

Безудержной.

Она сейчас явно что-то делает с Джей, разрушает ее разум, выплескивая гнев на окружающий мир, ведь наркотические глюки перед моими глазами становятся хуже и хуже.

– Иди обратно, – я стараюсь перекричать гвалт. – Приведи помощь… найди девушек!

Короткий выкрик согласия в ответ, и рука Назиры выскальзывает из моей; лишь поступь тяжелых ботинок свидетельствует, что она ринулась в сторону Прибежища. Даже в этот момент – особенно в этот момент – ее молниеносные, безошибочные действия наполняют меня немалым облегчением.

Приятно, когда напарник опытный.

Я продираюсь сквозь лес, радуясь, что самые сложные препятствия уже позади, наконец подхожу достаточно близко и могу хорошенько разглядеть лицо Уорнера, тогда и сбрасываю невидимость.

Я едва оправился после того, как меня до полусмерти накачали наркотой, и вот на тебе, снова готов отдать концы. И все же, стоя в полусогнутом состоянии, уперевшись руками в колени и пытаясь дышать, поднимаю взгляд и понимаю: я не имею никакого права ныть.

Уорнер выглядит даже хуже, чем я ожидал.

С ободранной кожей, зубы стиснуты, на виске от натуги видна жилка. Стоя на коленях, он обнимает Джей, точно пытаясь сдержать какой-то взрыв; прежде я и подумать не мог, что он здесь не только ради эмоциональной поддержки.

Картина словно не из этого мира: они оба почти голые, все в грязи, стоят на коленях… Джей прижимает руки к ушам – и я могу лишь гадать, как, черт возьми, они до такого докатились.

Я-то думал, дикая ночка только у меня.

Вдруг что-то со стуком врезается мне в живот, и я складываюсь пополам, жестко ударяясь о землю. С трясущимися руками поднимаюсь на четвереньки и окидываю взглядом окрестности, ищу источник своих бед. Обнаруживаю и… немею от удивления.

Мертвая птица в метре от меня.

Жуть.

Джей продолжает кричать.

Я сражаюсь с внезапным яростным порывом ветра и только принимаю устойчивое положение, намереваясь преодолеть последние метров пятнадцать, отделяющие меня от друзей, – как включается «немой режим».

Звук выключили.

Не завывает ветер, не раздаются истошные вопли, ни единого покашливания, ни единого чиха. И это не просто отсутствие шума. Не тишь, не безмолвие.

Все намного хуже. Не слышно вообще ничего.

Голова мучительно поворачивается как в замедленной съемке, и я осматриваюсь, отчаянно желая, чтобы появились ответы. Уповая на то, что исключительно силой разума смогу материализовать нужное мне объяснение прямо из воздуха.

Зря.

Я оглох.

Назира ушла, Джей и Уорнер от меня в пятнадцати метрах, а я оглох. Не слышу ни звуков ветра, ни скрипа деревьев. Не слышу своего затрудненного дыхания, криков жителей в стоящих поодаль бараках. Я пытаюсь сжать кулаки; на это уходит вечность, будто воздух стал плотным. Густым.

Со мной что-то не так.

Я двигаюсь очень медленно, никогда такого не было, словно бегу под водой. Что-то сознательно меня удерживает, физически отталкивает от Джульетты… И вдруг все встает на свои места. Изначальный сумбур в голове рассеивается. Ну, конечно, здесь никого нет. Ну, конечно, никто не придет на помощь.

Эммелина так не оплошала бы.

Я и зашел настолько далеко, видимо, по той причине, что она была слишком занята и меня до сей поры не замечала, не почувствовала меня в состоянии невидимости. Что еще она предприняла, чтобы сюда никто случайно не зашел?

Смогу ли я выжить…

Думать все сложнее. Целая вечность уходит на то, чтобы связать мысли. Другая вечность – на то, чтобы шевельнуть рукой. Поднять голову. Оглядеться. К тому времени, как я сумел приоткрыть рот, я позабыл, что голосом нельзя произвести ни звука.

Где-то вдали мелькнуло что-то золотое.

Замечаю Уорнера; он столь медлителен, что я задаюсь вопросом, не поразил ли нас один и тот же недуг. Уорнер рядом с Джей, изо всех сил пытается выпрямиться, а она все еще на коленях, сгорбилась, рот открыт. Она сосредоточенна, глаза крепко зажмурены, но, если и кричит, я не слышу.

Я бы соврал, если бы сказал, что не испугался.

Я довольно близко к Уорнеру и Джей и могу рассмотреть выражения их лиц, хотя какой в этом прок? Понятия не имею, ранены они или нет, поэтому не осознаю степень сложности возникшей проблемы. Мне нужно как-то подобраться поближе. Но едва только я делаю крохотный шаг вперед, как в ушах раздается оглушительный вопль.

Я беззвучно ору, хлопая ладонями по голове, поскольку ни с того ни с сего тишина усугубляется, и довольно агрессивно, давлением. Боль прокалывает меня словно острый нож, в ушах давит с дикой силой. Словно кто-то перекачал мою голову гелием, словно этот шарик – мой мозг – взорвется в любой момент. И только я подумал, что меня убьет давлением, только подумал, что не могу больше выносить эту боль ни секунды, как земля загрохотала. Задрожала.

Появилась сейсмическая расщелина…

И вернулся звук в реальном времени. Звук такой надрывный, что он вспарывает меня изнутри, и когда я наконец отрываю от ушей руки, с них капает. Кровь. Меня шатает, голова раскалывается. И звенит. Звенит.

Вытираю окровавленные руки о голый торс, в глазах все плывет. В оцепенении я делаю выпад вперед и валюсь, неудачно, липкими от крови ладонями врезаюсь в землю с такой силой, что от удара в теле завибрировала каждая кость. Грязь под ногами становится скользкой. Влажной. Я поднимаю взгляд, щурясь, смотрю в небо и вдруг вижу налетевший ниоткуда тропический ливень. Моя голова продолжает покачиваться на прекрасно смазанном шарнире. Капля крови вытекает из уха, падает на плечо. Вторая капля крови вытекает из уха, падает на плечо. Третья капля крови вытекает из….

Имя.

Кто-то зовет меня по имени.

Звук голоса раскатистый, воинственный. Само слово кубарем пролетает в моей голове, растягиваясь и сжимаясь. Не могу его зафиксировать.

Кенджи

Разворачиваюсь, а голова звенит и звенит.

Кенджи

Я моргаю, и на это уходят дни, несколько полных оборотов вокруг солнца.

Близкий

друг

Ко мне что-то прикасается, снизу, подтягивает меня, все бесполезно. Я не двигаюсь.

Слишком

тяжелый

Пытаюсь заговорить и не могу. Я молчу и просто лежу, ведь мой разум разодран, а холодные пальцы лезут внутрь черепушки и рвут там все нейронные связи. Я замираю. Костенею. В темноте закрытых век этот голос произносит слова, больше похожие на воспоминание, нежели на разговор, слова, которых я не знаю, не понимаю…

боль, что я несу, страхи, которые не следует оставлять за собой. Я прогибаюсь под грузом одиночества, череды разочарований. Одно мое сердце весит пятьсот килограммов. Я – такое непосильное бремя, что меня нельзя оторвать от земли. Я – такое непосильное бремя, что остается лишь упокоиться. Я – такое непосильное бремя.

Делаю выдох и оседаю.

Колени с треском ударяются о землю. Тело заваливается вперед. Грязь целует мне лицо, чествуя возвращение домой.

Вокруг резко становится темно.

Храбрый

В глазах рябит. Что-то гудит в ушах; звук ровный, монотонный, как от электричества. Мир погружается в темноту. Вырубили свет, в природе вырубили свет. Страх липнет к коже. Покрывает меня целиком и полностью.

но

слабый

Ножи буравят в моих костях дырки, и их тут же заливает горечь, горечь столь острая, что перехватывает дыхание.

Я еще никогда так не надеялся завершить свое существование.

Я дрейфую.

Совсем ничего не вешу, и в то же время меня тянет вниз, я навечно обречена тонуть. Тусклый лучик раскалывает черноту закрытых глаз, и в этом свете я вижу воду. Солнце и луну мне заменяет море, мои горы – океан. Я живу в жидкости, но никогда не пью, неизменно погружаясь в мраморные, белесые воды. У меня тяжелое дыхание, автоматическое, механическое. Я вынуждена вдыхать, вынуждена выдыхать. Неприятное дребезжание собственного дыхания не дает мне забыть: эта могила – мой дом.

Я что-то слышу.

Звук проходит сквозь резервуар, глухо долбит металл о металл, доносится до ушей словно из космоса. Щурясь, я присматриваюсь к новому набору форм и цветов, размытых очертаний. Сжимаю кулаки, но плоть рыхлая, а кости как разбухшее тесто, кожа отстает влажными хлопьями. Вокруг меня лишь вода, однако мою жажду не утолить ничем, и мой гнев…

Мой гнев…

Что-то щелкает. Включается голова. Разум. Шея.

Глаза вытаращены, дыхание сбилось. Я – на коленях, уткнулся лбом в грязь, руками зарылся во влажную землю.

– Какого черта? – Пытаюсь восстановить дыхание. Оглядываюсь. Сердце скачет вверх-вниз. – Что… Что такое…

Я сам копал себе могилу.

Скользкий, душераздирающий страх проникает в тело одновременно с мыслью: в моей голове была Эммелина. Она хотела убедиться, сможет ли заставить меня себя прикончить.

Даже когда я об этом думаю, даже когда, опуская взгляд, вижу свидетельство своей убогой попытки закопать себя живьем, внутри меня – острое, но вполне банальное сочувствие. Я понял, как она страдает, и не увидел там жестокости.

Зато увидел безысходность.

Она как будто надеялась, что если я себя убью, пока она у меня в голове, то я каким-то образом уничтожу и ее.

Джей снова кричит.

Шатаясь, я встаю на ноги, сердце выскакивает из груди, и в тот же момент небеса разверзаются, высвобождая на меня весь свой гнев. Я не знаю точно, почему Эммелина попробовала влезть в мою голову – храбрый, но слабый, – зато знаю достаточно, чтобы понять: что бы, черт возьми, здесь ни происходило, один я с этим не справлюсь. Прямо сейчас остается лишь надеяться, что в Прибежище у ребят все в порядке и что Назира вскоре вернется. А пока моему разбитому телу придется выжать из себя по максимуму.

И я делаю шаг вперед.

Размазанная по телу, подсыхает несвежая, остывшая кровь, а я иду, с каждым шагом набираясь решимости противостоять все более и более переменчивым погодным условиям. Одно землетрясение плавно перетекает в другое. То тут, то там бьют молнии. Разбушевавшаяся гроза в мгновение ока превращается в ураган.

Когда я наконец подбираюсь ближе, Уорнер поднимает на меня взгляд.

И, судя по всему, он ошарашен.

Похоже, он видит меня только сейчас – после всего, что произошло, – он только сейчас понимает, что я здесь. В глазах проскальзывает облегчение, мгновенно сменяясь болью.

Потом он выдавливает два слова – два слова, которые, как я считал, никогда не вылетят от него в мой адрес:

– Помоги мне.

Слова унес ветер, мучительная боль в глазах осталась. Лишь теперь я наконец понял, что́ ему приходится терпеть, всю глубину его страданий. Поначалу я решил, что Уорнер просто поддерживает Джей, выступает для нее опорой.

Я ошибался.

Джей вся сочится энергией, ее трясет, Уорнер вообще едва к ней прикасается. Сдерживает ее порывы. Что-то – кто-то – физически дергает за ниточки тело Джей, жестикулирует ее конечностями, пытаясь заставить ее выпрямиться и, вероятно, убраться отсюда подальше, и лишь благодаря Уорнеру Эммелина не добилась желаемого.

Я понятия не имею, как ему это удается.

На бледном лице Джей проступает яркая, причудливая сеточка вен. Джей какая-то синеватая, кажется, вот-вот расколется пополам. От ее тела исходит низкочастотный гул, треск чистой энергии, жужжание мощи. Я вцепляюсь в ее руку, и через долю секунды Уорнер подвигается, распределяя между нами вес ее тела. Мы втроем летим вперед и грохаемся о землю с такой силой, что мне сложно вздохнуть, а когда я наконец поднимаю голову и смотрю на Уорнера, в моих широко распахнутых глазах стоит чистый ужас.

– Это Эммелина, – ору я ему.

Он кивает, его лицо свирепо.

– Чем мы можем помочь? – снова ору я. – Неужели она в состоянии так долго кричать?

Уорнер бросает на меня лишь взгляд.

Он бросает один лишь взгляд, и страдание в его глазах все объясняет. Джей и не в состоянии так долго кричать. Она не в состоянии стоять на коленях и кричать так столетие. Это, черт возьми, ее убьет. Боже мой. Я знал, что дело плохо, однако и не подозревал, что настолько.

Джей словно собралась в мир иной.

– Может, поднять ее на ноги? – Даже не знаю, почему у меня это вырвалось.

Сомневаюсь, что я могу перекинуть себе за шею ее руку, не говоря уже обо всем теле. Меня самого еще трясет, причем так сильно, что я вряд ли смогу выполнить свою часть работы и оторвать эту девчонку от земли. Я понятия не имею, что за дрянь течет у нее сейчас по венам, Джей будто с другой планеты. Она выглядит полуживой. Глаза плотно зажмурены, челюсть болтается, как оторванная. Энергия исходит из нее лучами. Черт возьми, жуть как страшно.

Я едва справляюсь.

Боль в руках переползает на плечи, затем дальше, на спину. И я дрожу как осиновый лист, когда мое обнаженное, разгоряченное тело хлещет резкий ветер.

– Давай, – произносит Уорнер.

Я киваю.

Делаю глубокий вдох.

Молюсь, чтобы я оказался сильнее, чем есть на самом деле.

Уж не знаю, каким образом – иначе как чудом это не назовешь, – я поднимаюсь на ноги. Мы с Уорнером умудряемся зажать Джульетту между собой, и, когда я бросаю на него взгляд, мне легче от того, что он тоже балансирует на грани фола. Я никогда не видел, чтобы Уорнер был в беде, и точно уверен, что при мне он никогда не потел. Я и хотел бы сейчас немного посмеяться, но вижу, сколь болезненно любое его прикосновение к Джей, и это вздымает во мне новую волну страха. Я понятия не имею, сколько времени он сдерживал ее в одиночку. Я понятия не имею, что было бы с ней, не окажись он рядом. И я понятия не имею, что с ней будет, если мы не справимся.

Как будто что-то щелкает в голове, все встает на свои места, и это придает мне новых сил. Я сделал выбор. Сейчас мы нужны Джей, и точка.

А значит, придется попотеть.

Мы стоим, выпрямившись, посреди безумия – легкая мишень. Я выкрикиваю предупреждение: в нашу сторону летит кусок железа. Резко поворачиваюсь, чтобы защитить Джей, и получаю удар в спину, такой ощутимый, что в глазах мерцают звезды. Сегодня ночью моя спина и так пострадала, а теперь синяки наверняка будут еще больше. Но когда Уорнер в панике встречается со мной взглядом, я киваю, чтобы он понял: все в порядке. Я ее держу.

Шаг, еще один, мучительный и тягостный, мы двигаемся в сторону Прибежища.

Мы тащим на себе Джей, как Иисуса: ее голова запрокинута назад, ноги волочатся по земле. Теперь она бьется в конвульсиях, а душевное здоровье Уорнера, похоже, висит на единственной истрепанной ниточке.

Мы снова видим Назиру – по ощущениям, минули столетия, однако рациональная часть моего мозга подсказывает, что, скорее всего, прошло минут двадцать-тридцать. Кто знает… Уверен, она изо всех сил старалась вернуться и привести на помощь людей, но, похоже, мы опоздали. Похоже, опоздали в принципе.

Я больше не понимаю, что, черт возьми, здесь творится.

Вчера, сегодня утром – час назад – я переживал за Джеймса и Адама. Я считал, что перед нами стоит простая и ясная задача: вернуть ребят, убить верховных командующих, плотно пообедать.

А сейчас…

Со всех ног к нам мчатся Назира и Касл, и Брендан, и Нурия, а потом останавливаются и замирают. Переводят взгляд с одного на другого.

Смотрят куда-то назад.

Их глаза округляются, рты раскрываются в невольном вздохе. Я вытягиваю шею, пытаюсь углядеть, что же видят они, и осознаю: прямо на нас движется огромная волна огня.

Я сейчас рухну.

Тело шатается из стороны в сторону. Ноги будто из резины. Я едва выдерживаю собственный вес, и просто чудо, что все еще несу Джей. В сущности, одного быстрого взгляда на сгорбленное, невероятно напряженное тело Уорнера достаточно, чтобы понять: сейчас именно он вывозит все на себе.

Не представляю, как может выжить хоть один из нас. Я не в силах даже пошевелиться. А уж от огненной волны точно не убегу.

И я не вполне понимаю, что происходит потом.

Раздается нечеловеческий вопль, и к нам – р-раз – бросается Стефан. Стефан. Р-раз, и он уже перед нами, р-раз, и уже поднимает Джей. Он перекладывает ее себе на руки, словно тряпичную куклу, и начинает кричать нам, что надо бежать. Касл чуть отстает и поднимает из ближайшего колодца воду. Хотя его попытки потушить пламя не увенчались успехом, этого достаточно, чтобы выиграть необходимое для спасения преимущество. Мы с Уорнером тащим себя в лагерь наравне с остальными, и в ту минуту, как мы пересекаем заградительный барьер, нас встречает море обезумевших лиц. К нам устремляется куча людей, их крики и вопли, вся эта взбалмошная кутерьма сливается в единый и неразрывный ураган звуков. Умом я понимаю, почему они высыпали на улицу, переживают, плачут, выкрикивают вопросы, на которые нет ответа… но здесь и сейчас у меня одно желание: чтобы они убрались с дороги к чертовой матери.

Похоже, Нурия и Сэм читают мои мысли.

Они грозно раздают толпе приказы, и все эти не известные мне люди начинают расходиться. Стефан уже не бежит, просто очень резво идет, при необходимости работая локтями, за что я ему крайне признателен. И когда к нам кидаются Соня и Сара, криками подгоняя следовать за ними в медицинскую палатку, я едва сдерживаюсь, чтобы не расцеловать обеих.

Сдерживаюсь.

Вместо этого, улучив момент, я пытаюсь найти Касла: мне интересно, как он справился. Я оборачиваюсь, осматриваю наш кусочек защищенной земли, и это действует на меня отрезвляюще. Гигантский разрыв между тем, что здесь, и тем, что там.

Здесь, у нас, чистое небо.

Погода приличная. Земля словно наложила себе швы и вновь стала единым целым. От огненной стены, которая преследовала нас по пути в Прибежище, остался лишь слабый дымок. Деревья успокоились, их макушки смотрят верх; а ураган теперь не что иное, как мелкодисперсный туман. Весьма пригожее утро. Я мог бы поклясться, что услышал, как чирикнула птичка.

Похоже, я совсем свихнулся.

Шлепаюсь прямо посередине проторенной тропки, ведущей в наши палатки, утыкаюсь лицом в мокрую траву. Запах свежей, влажной земли бьет в голову, и я вдыхаю его полной грудью, без остатка. Бальзам на душу. Чудо. Мне приходит мысль: А вдруг. А вдруг с нами все будет хорошо. Вдруг я могу закрыть глаза. Передохнуть.

Мимо моего распластанного тела проходит Уорнер, его движения столь собранные, что я резко сажусь.

Идет босиком. У него ни рубашки, ни носков, ни ботинок. Только спортивные брюки. Впервые я замечаю на его груди чудовищный шрам. На руках порезы. Глубокую царапину на шее. Кровь медленно капает на его торс, Уорнер даже не замечает. Сзади он весь в рубцах, впереди вымазан кровью. Похож на психа. Глаза пылают гневом и чем-то еще… что пугает меня до чертиков.

Он догоняет Стефана, который держит Джей (она все еще бьется в припадке), а я ползу к дереву и, используя ствол как опору, встаю на ноги. Потом тащусь за ними, непроизвольно вздрагивая от налетевшего легкого ветерка. Слишком резко оборачиваюсь, высматривая, не летит ли сквозь редколесье кусок железа или какой-то валун, но вижу только Назиру.

– Не переживай. – Успокаивая, она кладет мне на плечо руку. – Внутри Прибежища мы в безопасности.

Я удивленно смотрю на нее. Затем удивленно оглядываюсь вокруг, на привычные белые тенты, окутывающие все отдельно стоящие строения в этом прославленном лагере, в этом убежище.

Назира кивает.

– Да, для этого они и нужны. Нурия усилила здесь светонепроницаемость, придумала какое-то противоядие, что делает нас невосприимчивыми к иллюзиям Эммелины. Два акра земли под защитой, а отражающий материал палаток гарантирует еще большую защиту внутри.

– Откуда ты знаешь? – задаю я вопрос.

– Спросила.

Я онемел. Оцепенел. Словно где-то что-то сломалось, где-то глубоко в мозгу. Глубоко в теле.

– Джульетта, – произношу я.

Это единственное слово, которое я могу сейчас произнести. И Назира не пытается меня поправить, сказать, что на самом деле ее зовут Элла. Она просто берет меня за руку и сжимает.