Текст книги "Я – дочь врага народа"

Глава 14

После пересловья с Мицаевой бабкой Мария, полуслепая от злости, выскочила из дома, ровно кошка из только что растопленной печи. Соображая, в какую сторону бежать, она остановилась посреди дороги. Дальний край улицы с трудом переходила чёрная бабка. Она показалась Марии тою самой каргою, которая встретилась ей в Татарске у аптекарских ворот. Неясной тревогой повеяло от этой схожести.

Мария мысленно выхватила клюку из дряблой руки, взмахнула ею и крест-накрест зачеркнула каргу. Однако на её месте тут же образовался Сергей. Он, видимо, куда-то ходил и теперь на своих костылях возвращался в школу. Мария на минуту отупела от такого морока… И совсем уж некстати в её памяти завертелся калейдоскоп жизненных случайностей.

На фоне Сергеевой любви былые «подвиги её молодой жизни» взялись складываться, рассыпаться, меняться красками и узорами. И уж вовсе ни с того ни с сего Марию встревожила мысль: исчезни, потеряйся этот грунт, это поле её художеств, все узоры рассыплются битыми стекляшками… Вот, оказывается, для чего ей необходимо наличие надёжной Сергеевой любви…

Пока она пришла к такой ясности, Сергея на дороге уже не оказалось. И она решительно зашагала к нему, в школу…

Мария всегда была убеждена, что войны начинают мужчины-самцы, которые жаждут владеть исключительно прекрасными самками. Однако осознавала она и обратную сторону этих кобеляжьх затей – женскую жертвенность и риск оказаться неугодной. Потому её побудок – тешить настоящих мужчин – порой конфузился и уползал в глубину души. Но там он скоро уставал корчиться в тесноте и при очередном интересе вновь обретал самоуверенность.

Вот и сейчас, надеясь, что её может увидеть не только зряшная для неё деревня, она, прикрытая кружевным белым платком, царственно несла мимо окон свою очаровательную головку. Такую манеру выступать она усвоила ещё девчушкой, услыхав однажды мужское мнение, что цариц узнают по походке. Столь высокую походку тело её давно освоило и справлялось с нею непроизвольно. Мозги же её были заняты предстоящим разговором с мужем.

– Што это значит?! – нагнетала Мария шёпотом серьёзность интонации. – Я, кажется, зря приехала? Уж не нашёл ли тут… какую рыжую? Не успела я в деревне появиться, а она уже и в петлю полезла…

Внезапно возникшей мыслью обдало Марию, будто кипящим паром. Чтобы в нём не задохнуться, она расстегнула ворот полудошки. Оттянула край платка. Пальцами ощутила у горла нервную жилку, словно там, отсчитывая торопливые минуты жизни, трепетало время…

Входя в школьный двор, она увидела разгорячённых шалостью ребят, которые давились на выходе. Кучей-малою они вдруг вывалились на крыльцо, гомоня стали подхватываться на ноги, пускаться в разбег. Догоняя друг дружку, давали подзатыльники, лупили по спинам сумками, выкрикивали:

– Бей фашистов!

Пропорхнула мимо Марии стайка школьниц – поздоровались и оставили ей свой разговор:

– Наши-то… дают фашистам по соплям!

Мария поняла: девочки судят о битвах сибиряков под Москвой… Она усмехнулась и подумала:

«Ишь, слыхали, о чём зайцы брехали, а надо бы поглядеть, что скажет медведь!»

С тем она и взошла на высокое крыльцо школы.

В кабинет мужа Мария вошла без церемоний. Её не смутило, что Сергей был не один. Сидящая против него завуч попросила Марию:

– Вы не могли бы немного подождать?

– За дверью, што ли?

– Желательно, – был ответ.

– А мяукать можно?

Вопрос оказался непонятным:

– Как?

– По-кошачьи, как ещё?! Я же для вас никто – вроде кошки?

Завуч в недоумении поглядела на Сергея Никитича.

– Извините, – произнёс тот и повторил просьбу. Но Мария и его не услышала. Она устроилась на стуле от сидящей наискосок и уставилась на неё, спрашивая глазами: «Ну, чего ждёшь? Не видишь – я пришла?»

Завуч поднялась, извинилась, и её шаги скоро затихли в коридоре.

– Вконец распустилась, – глядя в стол, покачал Сергей головою.

– А ты вконец позабыл, что я твоя жена!

– Прости, позабыл. И немудрено…

– О! О! О! – не поверила Мария. – Это когда ж ты врать-то научился? А ну, посмотри мне в глаза!

Сергей не поднял головы. Тогда она сама попыталась заглянуть ему в лицо. Сергей встал, опёрся на костыли и прошёл до окна.

Мария закинула ногу на ногу.

– Понятно, – сказала. – И кого же ты себе тут присмотрел?

Она намеревалась удостовериться в чём-то, но Сергей осёк её чужим голосом:

– Всё, голубушка! Всё! Окончен бал!

Мария наморщила нос, задышала, но опять услыхала решительное:

– Не старайся, не получится. Ты не умеешь плакать.

– Ты умеешь! – крикнула Мария, и ей остро захотелось переломить мужу хребет. Она даже привстала.

– Сядь! – повелел чужой Сергеев голос. – Ты сюда пришла для того, чтобы поговорить? – уточнил он вопросом. – Тогда постарайся быть человеком.

– А я тебе… кто? Собака?

Сергей помолчал, вернулся от окна к столу, сделал вывод:

– Не получится у нас разговора. С собаками я, прости, говорить не умею…

– Ты не очень-то изображай из себя необходимого, – усмехнулась Мария. – Я ведь не к тебе приехала.

– Вот как! Любопытно…

– Чё встрепенулся-то? – опять усмехнулась она. – Поди-ка, думал, что у меня тут хахаль завёлся? Стану я собирать по деревням… – не нашлась она, каким ещё словом назвать ей возможного поклонника, и потому перескочила на основную тему: – Мне в детдоме место завхоза предложено.

– И ты согласилась?

– А почему бы и нет?

– Это кому же задумалось въехать на твоём хребте в рай? Неужели не понимаешь, что из тебя запросто можно сделать подставное лицо?!

– Ты у меня много понимаешь! Может, наоборот: я за их спиной…

– За чьей? – не дал ей Сергей договорить. – За спиной Осипа Семёновича? За Фёдоровой? Или за спинами сирот? Уж не Борис ли Михайлович надоумил тебя на такую должность согласиться?!

– Чего ты орёшь? – потрясла Мария выставленными перед собой растопыренными пальцами. – Вы, Быстриковы… все… Сам не гам и людям не дам… Вот уж действительно собаки на сене…

Откинувшись на спинку стула, она перевела дыхание и почти спокойно спросила:

– Я должна квартиру подыскивать или немного потерпишь, пока в детдоме комнату мне оборудуют?

– На твоём месте я лучше бы вообще уехал…

– Значит – скатертью дорога?

– Значит, скатертью…

– Ну что ж… – поднялась Мария из-за стола. – Плохой из тебя советчик. Придётся всё решать самой…

– Хозяин – барин… – сказал Сергей. – Жалко, что тебе никто, ничего решать не дозволит… Я не ведаю, как у вас там с детдомом получится, но уверен в одном: с тобой ли, без тебя, а не будет в Казанихе ни твоим Осипам, ни Борисам, ни тебе самой никакого приятного аппетита…

Из кабинета мужа Мария не вынесла в себе уверенности. Зато лишний раз убедилась, что не ошиблась: Фёдор со своим отцом Осипом Семёновичем направлены аптекарем именно в эту деревню, именно работать в детдоме. В Татарке она такую возможность подозревала, но Борис Михайлович юлил, не называя имён. Говорил – на месте познакомишься. И теперь Мария как бы немного прозябла, вникнув в его хитрость: Борис боялся её несогласия. Решение её, оставаться или не оставаться в деревне, и до этого размытое, после разговора с мужем и вовсе потускнело. Мысли остыли и медленно толкались в голове надеясь, видать, хоть немного согреться…

Такой озадаченной она машинально пошла вдоль деревни. Солнце когда-то успело съехать с зимней своей пологой дорожки и теперь низко висело прямо над улицей. Оголодавшая скотина уже принялась требовать по стайкам-загонам вечернего корма. Но хозяйки пока ещё не спешили отрываться от избяных дел; суетясь у пылающих печей, наверняка повторяли: «Не ори, успеешь…»

Светило, что в упор разглядывало Марию, внезапно обрело поперечный зрачок и стало похожим на кошачий глаз. Зрачок взялся нарастать, принимать форму человека. Вот уж захрустели по снегу крепкие сапожища, вот они остановились против Марии и голосом Фёдора воскликнули:

– Ё-моё! Явилась, с горы скатилась! Ну и краля же ты – мать твою за ногу!

В его развязном приветствии была хамская, зато натуральная искренность. Оттого Мария шагнула ему навстречу и уткнулась обиженным лицом в собачьего меха грудь. Сильными руками Фёдор охватил её, стиснул, приподнял, закружил. Она задохнулась в объятьях, застонала от восторга и нежно повелела:

– Задавишь! Отпусти!

– Щ-щас, – пообещал Фёдор, повлёк её и вместе с нею ловко перешагнул через низкий вдоль дороги плетень. Оказавшись в чужом огороде, утопая по голень в снегу, оба снежной глубиною добрались до обдёрганного стожка, и вместе повалились в пахучее сено…

И вдруг в голове Марии мелькнуло решение: хотя бы назло Сергею согласиться с местом завхоза…

В наступившем сумраке, отряхиваясь от сена, Фёдор спросил:

– Ко мне, что ли, тебя принесло?

Марии не понравился его тон, и она заявила:

– У меня тут муж!

Фёдор хохотнул и пожелал узнать:

– Семешка-дурак, что ли?

– Сам ты дурак, – обиделась Мария и со значением вскинула голову, заявила: – Сергей Никитич!

– Кто-о?! – не поверил Фёдор. – Музыкант?!

– Какой ещё музыкант? – не поняла она и уточнила: – Директор школы!

– Вот те раз! – Лицо Фёдора вытянулось. – Ты и он! Ни хрена себе! Вот это сюрприз…

Мария поняла его недоумение по-своему.

– Ну и што? – сказала она даже с некоторой обидой. – Подумаешь, хромой…

Но Фёдор вдруг ощетинился и произнёс сквозь зубы:

– Заткнись, с-сука! И вообще… Отвали от меня! Да за него деревня любого в клочки разорвёт.

Но Марию это особо не взволновало. Спокойным голосом она удивила даже Фёдора:

– При чём тут деревня? Сергей теперь сам по себе, а я сама по себе… И вообще… Не к нему приехала. Работать здесь буду.

– Это кем же? – снова удивился Фёдор. – Уж не председательшей ли?

– Чего ты осклабился-то? – обиделась Мария. – Завхозом! Вместе с вами… В детдоме работать будем.

На Фёдора словно ушат ледяной воды опрокинули.

– Ё-о-моё! – только не заорал он. – Вот это подарочек отцу! Пойдём, пойдём со мною. Щ-щас я папашу обрадую…

Осип подбрасывал в огонь печи берёзовые поленья. Сидя на корточках, он посмотрел на входящих снизу вверх, прижмурился: кого это на ночь глядя Фёдор приволок в чужую, по сути, избу? При свете играющего в топке огня его немного поношенным глазам не сразу удалось разглядеть Марию. Когда же проникся, вскочил, заволновался.

– Господи! Боже мой! – вознёс он молитву Всевышнему словами Бориса Михайловича.

Только его голосок взвился не мягким баритоном аптекаря-барина, а фальцетом угодника-лакея. И получился не восторг, а какой-то холопский вопрос, на который Фёдор отозвался с издёвкой:

– Твой, батя, твой. Вот и богиня твоя прибыла. Сам Бориска прислал тебе завхоза – люби и жалуй, на здоровье!

Он подтолкнул гостью к отцу, который подскочил – перехватить её за плечи – и улыбнулся так, что его узкое лицо сделалось поперёк шире.

Оказавшись росточком своим выше Марии, он почувствовал себя мужчиной и захлебнулся бы полнотой чувства, когда бы не выдохнул из груди восторженное:

– Ой, как же я рад! Как же я рад!

Он наклонился, припал губами к холодным Марииным пальчикам, да так и замер, ровно ему вступило в поясницу.

Фёдор, глядя на отца, тут же родил именно ту фразу, которая впоследствии стала классической:

– Ну, кино!

Приглашая Марию пройти в передний угол, Осип развёл рукой и опять приклонился к руке. Своим тылом, прикрытым чёрным шевиотом брюк, напомнил сыну старательного фотографа, отчего Фёдор прыснул и предупредил:

– Щ-щас! Птичка вылетит.

Осип не понял, о чём речь, обернулся, сказал:

– Две!

Фёдор весело хохотнул и спросил:

– У тебя чё там, инкубатор?

– Где?

Вёдра на скамье у входной двери задребезжали от хохота. Мария поняла шутку, однако хватило ума сдержаться. Однако она ослабла от внутреннего содрогания и опустилась на подоконную скамью. Там она перевела дыхание, превозмогла приступ смеха. Осип её дыхание понял по-своему, взялся утешать гостью:

– Не обращайте внимания. Что с него возьмёшь…

– Взять с меня нечего, – согласился Фёдор, – а дать могу… Так примочу, не скоро высохнет! – показал он отцу круглую репу здоровенного кулака.

Кулак этот почему-то напомнил Марии отходящее от озноба тело женщины, наверное, всё ещё лежащее на диване в доме Катерины. Заодно вспыхнул в сознании и рыжий огонь её раскинутых волос…

Осип между тем корил сына:

– Ни стыда ни совести… Хоть бы при чужом человеке…

– Это она-то чужая? – пугая Марию возможным откровением, опять расхохотался Фёдор, но открыл он удивительную для неё правду: – А не ты ли с её матерью две недели в татарском летнике чухался?

Мария поджала губы, показывая Фёдору, что ей не нужны такие открытия. Фёдор замолчал, но усмешка на его губах дала понять, что разговор этот дрожжевой, подогревать не надо – в любое время и в любом изложении может поплыть через край…

Тем временем Осип, не вдаваясь в их переглядки, поднял за колечко подпольное творило, унырнул от озвученной правды в тёмную глубину подполья и снизу спросил:

– Ты, оказывается, дочка Фетисы Григорьевны? Чудесная женщина – приняла нас, обогрела…

– И вы её обогрели, – отозвалась Мария. – Совести у вас не хватило хотя бы предупредить, что уезжаете.

– Грешен, – повинился из глубины Осип. – Буду в Татарске – забегу, повинюсь.

– Вы там не больно-то рассказывайте обо мне. Она уверена, что я к Сергею вернулась. А то она любит… додумывать…

Выкладывая на половицу кусок свиного сала, Осип вздохнул:

– Ах, дети, дети!

Фёдор подмигнул Марии:

– Нашёл детей – хоть за ночь семь раз потей… Достань там чего покрепче! – приказал он отцу.

– А если Васёна придёт? – вынырнул Осип головой наружу.

– Васёна, Васёна… – вспылил Фёдор. – Без твоей Васёны скоро и в сортир не сбегаешь…

Из подполья на свет пылающей печной топки выставилась руками Осипа наполовину полная четверть самогона. Фёдор подхватил её, колыхнул содержимым и вознёс на середину стола.

Выбравшись наружу, Осип захлопнул творило, нарезал сала, хлеба, принёс из сеней штуку малосольной нельмы, капусты квашеной, поставил стопки…

– О какой Васёне вы говорите? – спросила Мария, вспомнив, что бабы во дворе Катерины произносили это имя.

На вопрос ответил Осип:

– В деревне одна Васёна – хозяйка наша.

– В чёрном платке? Рыжая которая?

– Кто её знает, рыжая, не рыжая? – пожал плечами Осип. – Я её без платка ни разу не видел. Может, и рыжая.

– Ну, конечно, рыжая! Она это! – поняла Мария. – Бабы полднем из лесу обмороженной её притащили… Туда, в дом, где мы с Сергеем остановились. Катериной хозяйку звать. Я уходила – она только что не мёртвой на диване лежала. Хозяйка её и оттирала…

– О! Тогда пьём! – радостно потёр ладонями Фёдор, приступая к разливу.

А Осип задумался:

– Чего это её в лес потянуло? Серьёзная вроде женщина…

– Чего потянуло, чего потянуло… – хохотнул Фёдор. – Кошке и той неймётся – об углы трётся… Да ещё мужик такой, как я, рядом… Ну! Примем, что ли… за её здоровье!

Фёдор поднял стопку и разом опорожнил. Мария последовала за ним. Не отстал и Осип, чтобы тут же не без удовольствия сказать:

– За то, что тесна земля-матушка! Ещё утром – ни сном ни духом… А вот поди ж ты – уже и завхоз мой рядышком со мною сидит…

– Не торопись её присваивать, – оборвал Фёдор отца. – Или ещё не докумекал, что она Музыкантова жена?

Однако Осипа это сообщение не смутило:

– Ну и Музыкантова… И что теперь? Не надо меня пугать. Да! Сергей Никитич – большой авторитет. Только и Борис Михайлович не лыком шит… Знал, кого сюда направить…

– Ты посмотри на него, как хорохорится, – глядя на Марию, качнул Фёдор головой в сторону отца. – Заметь: он у меня – как японец: угождая, побеждает… За своим страхом, как в засаде прячется. А сам оттуда подножки людям подставляет. Думает, что умнее всех. Теперь он твоего мужа так начнёт уважать, аж костыли кинется переставлять. Удобней будет присмотреться, как их выбить. Поэтому наверняка и сговорились с аптекарем тебя в завхозихи заманить. Надеются тебя облапошить, а заодно и Музыканта твоего опорочить… Вот уж тогда хозяйничай в детдоме как в собственном кармане.

– Что ты буровишь, остолоп? – затряс Осип перед сыном ладонями. – Чего ты несёшь, идиот убогий?

Чтобы придать себе значение, Марии захотелось солгать:

– Заткнитесь вы оба! Мне Борис Михайлович в Татарке открыл всю вашу Америку…

Она имела в виду торговлю наркотиками, но Осип не придал значения «американскому открытию», а зачастил своё.

– Да аптекарь ни в какой Татарке, ни за Татаркой не настаивал, чтобы я принял тебя завхозом, – взялся уверять Марию. – Только рекомендовал. Заодно говорил, что можно и племянницу Сергееву в детдом пристроить… Я-то советовал лучше предложить тебе место воспитательницы, а не завхоза.

– О-хо-хо! – развеселился Фёдор. – Нашлась воспитательница… Да ей банщицей к мужикам – само то…

– Цыц! – взвизгнул Осип. – Мелешь чёрт-те что?!

– А ты сидишь, рассыпаешься мелким бесом… Боишься, что жирный кусок не тебе одному достанется… Наливай давай! – приказал Фёдор. – Лебезишь тут сидишь на сухую…

Осип повторно поднял перед Марией стопку, чтобы сказать:

– Будем!

Он произнёс это слово так, что в нём зазвучали и надежда, и гарантия, и даже интим… Оно как бы звало Марию вступить в лукавую игру. Но не во взаимную, а скорее в направленную. Против кого? Хотя поиграть своею женской властью Мария всегда была не прочь. Она умела досуха выкручивать мужские души. Не всегда, правда, с успехом, но от возмездия пока удавалось увиливать. И теперь она прищурилась умом, чтобы проникнуть в Осипово нутро. Но тот поспешил отгородиться от её прониза поднятою стопкой и повторить сказанное уже явным вопросом:

– Будем?

Не дожидаясь ответа, Осип острым кадыком вкачал в себя питьё, вместе со стопкой опустил глаза и поспешил закусить. Мария перевела взгляд на Фёдора, обнаружила, что тот уже успел сотворить в себе самогонный хаос и вовсю блаженствовал в нём. Глядя на него, Мария подумала: «И такому идиоту природа выделила столько мужской силы и таланта…»

Ей пожелалось представить себе кавалера с телесными достоинствами Фёдора и изворотливостью Осипа. Но получилось нечто противное: скроенное из наглости первого и неприглядности второго.

С отвращением она вернула глаза к столу, увидела перед собой невыпитую стопку, молча опорожнила. Налила ещё. Вспомнила мягкую умелую обходительность аптекаря и его тайный призыв:

– За победу!

И сразу же Осип представился ей Кощеем, напуганным её восклицанием настолько, словно увидел в её руке не стопку, а оголённую иглу своей смерти. Отчасти он был прав: Мария не собиралась скрывать своей уверенности.

«Уж не метит ли эта красавица на моё место?!» – пока что напрасно такое подумалось ему, потому как ей стоило больших усилий не спросить его (при Фёдоре) о торговле наркотиками. А ей уж так хотелось оказаться в столь доходной доле, но иметь отношения только с Осипом…

Когда ею была опорожнена очередная стопка, Осипа насторожил возможный Мариин перепой. Такое мнение сложилось у него в Татарске – после прочтения письма, присланного ею из Омска для матери. Явная Осипова опаска привела Марию в кураж. Она поняла его, потому сама налила себе ещё из четверти и лукаво уточнила:

– За женскую победу! Над всеми сто́ящими мужиками!

Сказанным она с маху гладанула по собутыльникам откровенной недооценкой. Даже Фёдор понял её надменность.

– Рано радуешься, – сказал, – шлында ты заморская! А не хочешь хренка с бугорка? Твоих «стоящих мужиков» под Москвой шпарят нынче твои же сибиряки, как паршивых кобелей…

– Нажрался, так заткнись! – разозлился Осип. – Сам-то… Если придут, не думал разве, кем перед ними служить?

– Был сам, да кинут псам!.. – рявкнул на отца Фёдор. – Не ты ли за меня решал? Я же тогда твоей башкою думал. И теперь твоей стану отвечать…

В налитую стопку он взялся нервно опускать палец и слизывать с него градусы. Осип тоскливо обратился к Марии:

– Не слушай ты его, недоумка.

На что Мария ответила:

– Давайте-ка выпьем за то, чтобы хотя не обзываться. А то «недоумок», «шлында»…

– Шлында и есть! – утвердил Фёдор. – Это ещё мягко сказано…

Мария на его упорство как бы удивилась:

– Надо же, какие мы правильные! И сколько ваша правильность стоит?

– Да уж по чужим столам не пасёмся…

– Так уж и не пасётесь? А кто на детдом губу раскатал? Да если бы не Борис Михайлович, что бы вы делали со своими…

Мария вовремя осеклась. Но Осип успел уловить в её оговорке значимый подвох и завопил на сына, явно готового спьяну ещё что-то сморозить:

– Сиди пей!

Фёдор потерял оборванную мысль и тупо спросил:

– А хто нальёт?

– У тебя ж налито…

Фёдор увидел перед собой налитое, наклонился, охватил стопку губами, запрокинул голову и разом проглотил содержимое. Через минуту он запел неплохим голосом:

 
Нас на свете два громилы,
Гоп тирь-бирь-пумбия,
Один я, другой Гаврила,
Гоп тирь-бирь-пумбия…
 

После второй «тирь-бирь-пумбии» он посмотрел на Марию так, что она поняла: лучше оставить эту компанию… Но ей необходимо было засидеться допоздна, чтобы серьёзно взволновать Сергея. И она решила окончательно напоить и сына, и отца. Потому одобрила действие Фёдора:

– А не всякий так сумеет – выпить одним махом!

Наполнив стопку, она угодливо подвинула её Осипу, улыбнулась, предложила:

– Попробуй-ка!

Осип понял её намерение, ответил:

– Достаточно. И без того набрались…

– Куда ему! – услыхал Фёдор отцов отказ. – Он ведь прикладывается к рюмке только для того, чтобы меня напоить. Я же у него в кишках сижу…

– Вот ведь наказание господне. Сидит буровит чёрт-те што… Больной. Ничего не поделаешь… Вот ведь красавец, богатырь, а кому такой нужен?

На отцово сетование Фёдор брякнул:

– Да хотя бы Васёне. Ты думаешь почему в березняк её потянуло?

Осип побелел, спросил шёпотом:

– Врёшь! Признайся, што ты натворил?

В ответ Фёдор ухмыльнулся: дескать, твоё дело, думай, что хочешь…

Осип подхватился на ноги, но, заметив в лице Марии исключительный интерес, понял: каждое его слово может быть передано Борису Михайловичу. Потому сел и, махнув рукой, объяснил свой порыв очень просто:

– Всё равно не унять пустомелю…

Осип давно убедил себя в том, что иждивенчество сына дано ему природой, как слепая кишка, которую никто и никогда ему не удалит. Но до этого дня ему и в голову не приходила такая мысль: что будет, если Фёдор женится? Если ещё и на такой, как Васёна… Возможность оказаться примаком в семье сына так его напугала, что он поторопился найти в допустимой родне изъян.

– Нашёл невесту! – сказал он, скривив губы. – Она по годам только мне впору…

– Ха-ха! – Фёдор указал на отца, как тунгус на верблюда. – Жених – мать твою! Кукиш на рогатке…

Ему бы хотелось и дальше поиздеваться над отцом, но его язык от выпитого совсем размок, почти все звуки стали гласными. Марии это показалось забавным, она откровенно рассмеялась. Фёдор тут же ухватил её за волосы и потянул к полу.

– Ты што творишь?! – дёрнулась она, но не освободилась, а только сильнее перегнулась и крикнула Осипу: – Уйми своего ублюдка!

Тот подскочил – выручить гостью, но Фёдор другой рукой угодил отцу в челюсть, протащил Марию за волосы до порога, и, задев головой наличник двери, она оказалась вышвырнутой на мороз.

И Осип опомнился от случившегося только тогда, когда сам оказался рядом с Марией…