Текст книги "До и После. Исход"

Глава 20 (ДО) Тайна

Лилия всегда была умненькой, неплохо училась, но куда лучше – разбиралась в людях. А люди, как правило, с готовностью тянулись к ней, и она даже догадывалась, почему. Она выглядит как куколка, созданная рукой умелого мастера: белые кудри, голубые глаза, милая улыбка.

И никто, как минимум, сразу не догадывался о ее слабости: Лилия питала нежные чувства ко всякого рода трагедиям. Она обожала мелодрамы. Мыльные оперы занимали первое место в ее жизни с двух до пяти пополудни. Она ходила в среднюю школу и была в курсе всех сплетен: кто в кого влюблен, кто кого обманул и подставил. О, это был ее мир! Она плескалась в сплетнях и лавировала между ними, она распускала свежие и опровергала старые. Ей нравилась ее жизнь. Иногда она даже сама себе завидовала.

А потом она познакомилась с Томми. У него были большие грустные глаза, за его плечами вечно шушукались. Этого хватило, чтобы внимание маленькой принцессы цепким коршуном впилось в его персону. Королева сплетен быстро сплела нужную паутинку из новостей так, что Томми почувствовал себя героем школы. Девушки и без того были к нему благосклонны, но именно Лилия стала прекрасной принцессой, подарившей ему первый поцелуй.

Скромный, тихий и загадочный, он был полон тайн. А что еще нужно королеве сплетен, как не новые тайны?

Они уходили вместе из школы, болтали по пути домой, и Лилия постепенно узнавала о Томми все больше. И чем больше узнавала, тем больше хотелось, потому что казалось, что за каждой рассказанной историей прячется с десяток тайн. Слишком уж странными были эти истории.

Вот, например, что не так с его матерью? Он не любит о ней говорить, да и обычно все сводилось к тому, что она – свое-об-раз-на-я. Что это вообще должно значить?

А еще – у Томми был друг. А потом этот друг куда-то пропал. И с другом уж точно было что-то не так, потому что чем больше Лилия задавала о нем вопросов, тем меньше был готов идти на контакт Томми. А в один из дней вообще отделался отговоркой, что теперь у него новый лучший друг – Лилия.

Как-то раз он посвятил ее в тайну. Она, в свою очередь, хотела посвятить в эту тайну всех, кого знала, но понимала, что если расскажет сейчас одну, то никогда не узнает других, поэтому путем невероятных усилий сдержалась. Тайна была стоящей. Томми был болен: постоянно принимал таблетки, а мать тряслась над ним, словно он фарфоровый. Иногда он выбрасывал лекарство в окно или закапывал в цветочном горшке, отчего через какое-то время цветы начинали увядать. Мать Томми, сокрушаясь, выкидывала очередной горшок и винила микроволновки, wi-fi и весь белый свет за испорченную экологию и умирающую растительность.

«То-омми бо-олен».

Эта мысль почему-то очень понравилась Лилии. Она смаковала ее. Возможно, Томми даже болен неизлечимо. Сколько интриги и тайны в этих словах.

«Неизлечи-имо болен…» – одними губами проговаривала она, и дыхание при этом сбивалось. Лилия не желала Томми зла, не хотела, чтобы он умер от чего-то страшного. Но слова «неизлечимо болен» делали его жизнь чем-то еще более значимым и таинственным.

Однако со временем интерес Лилии стал таять. Она пришла к выводу, что мать мальчика просто истеричная женщина, полная неврозов, а лучший друг вообще, возможно, выдумка, как и интригующая таинственная болезнь. Никаких осложнений в здоровье Томми Лилия не замечала. Вероятно, его мать просто перестраховщица и кормит сына какими-нибудь общеукрепляющими витаминами.

Лишь одно все еще поддерживало в ней интерес к нему – его способность драматизировать. Если она задерживалась в классе, Томми ждал ее на крыльце школы, а потом всегда закатывал скандал. Кричал, что ему надоело ждать, требовал больше так не делать, потому что больше он ее ждать не будет, никогда-никогда. Она же догадывалась, что он попросту ревнует. Ко всему вокруг.

Он придумывал невероятные истории о том, почему она не пришла вовремя. Один раз даже приревновал ее к учителю, старому мистеру Дирпи, который даже кончик своего носа не мог бы разглядеть без потертых очков в темно-коричневой оправе.

Все это очень забавляло Лилию.

Как-то раз после школы они сидели на скамейке возле пруда, и Томми спросил ее:

– Лилия, как ты думаешь, я хороший?

– Нет, ты плохой мальчишка, – пошутила она и показала ему язык, но он не подхватил игривый тон и остался серьезен.

– Лилия, я серьезно. Как ты думаешь, я хороший?

– Самый лучший!

– Правда?

– Конечно!

– Значит, ты придешь ко мне на день рождения в следующую пятницу?

– Конечно! Как иначе? – сказала она и лучезарно улыбнулась. Он улыбнулся в ответ.

Но Лилия не пришла. Они с родителями уехали на неделю на острова, и Лилия вернулась счастливой и загорелой.

Томми поджидал ее. Но на этот раз не возле школы после уроков. Он поймал ее в женском туалете.

Лилия очень любила скандалы, но в основном лишь те, в которых в главной роли выступал кто-нибудь кроме нее. Когда она мыла руки, Томми выскользнул из-за угла и, зажав ей рот руками, втянул в кабинку. Она растерялась, но какая-то ее часть пришла в восторг. Это было так волнующе, так необычно. Она с мальчиком в кабинке женского туалета! Она смотрела на него как зачарованная, пока он не ударил ее по лицу. Такого поворота событий Лилия Баффет не ожидала. Она прижала ладонь к щеке, почувствовала, что на глаза выступили слезы, захотела сказать что-то, но не нашла что. У нее не было нужных для такого момента слов. Только смотрела на него, как завороженная.

– Как ты думаешь, Лилия, я хороший?

– Конечно, ты…

– Как ты думаешь, Лилия, обещания можно нарушать?

– Обещания? – переспросила она, не понимая, к чему он клонит.

Он ударил ладонью по стене кабинки.

– Отвечай на вопрос! – выкрикнул он, лицо его покраснело.

Раздался звонок.

– Томми, звонок… мне надо…

Он схватил ее за плечи, пальцы впились так, что должны были оставить после себя синяки.

– Почему ты обманула меня? – Он был зол.

– Томми, мне больно, – неуверенно произнесла она. – И звонок…

Томми молчал, Лилия испуганно смотрела на него. Ей показалось, что взгляд его стал потерянным.

В туалете воняло мочой. Стены кабинки были исписаны пошлыми стишками, номерами телефонов и оскорблениями, такими как «Мони Ли Пайп грязная…» Последнее слово было выцарапано, казалось, его хотели выдрать из двери, но всем все равно было понятно, кто такая Мони Ли Пайп. Конечно, кабинка школьного туалета это совсем не место для выяснения отношений, но только не для Лилии Баффет, любительницы мелодрам.

– Почему ты не пришла? – Он, наконец, заговорил, но теперь уже почти шепотом. – Я ждал тебя! Ты обещала!

В глазах заблестели слезы.

Такого поворота Лилия не ожидала. Эта «туалетная романтика» вышибла из нее способность мыслить трезво. Она испытывала какое-то парадоксальное чувство жалости к Томми, что даже злость за пощечину куда-то исчезла. Он плакал. Томми, милый загадочный мальчик, всегда охотно общающийся с девочками и держащий их на расстоянии, стоял сейчас перед ней и плакал. Плакал из-за нее. Она чувствовала себя роковой женщиной, пусть даже грудь у нее только-только начала расти.

Он отпустил ее плечи и поднял блестящие от слез глаза.

– Прости…

Это «прости» вызвало такой прилив нежности, что даже ей самой стало чуточку противно.

– Я не злюсь.

Томми обнял ее и крепко сжал.

– Мы всегда будем вместе? – спросил Томми.

– Конечно, – опрометчиво ответила Лилия, – я всегда рядом.

Через два дня она узнала, что отца переводят. Через неделю покинула город навсегда, а вместе с городом покинула и Томми.

Так закончилась ее первая личная мелодрама.

Глава 21 (ПОСЛЕ) Кукольный дом

Смеркалось. Зря Лиа так долго сидела в амбаре. Пришлось влезать в дом через другое окно: то, из которого она выскочила, было слишком высоко над землей. Двери они с Нортом забаррикадировали сразу, как поняли, что к чему. Тогда ночью она выскочила из дома за пару секунд. Влезать назад было сложнее.

Уходить всегда проще, чем возвращаться.

В голове уже был составлен список необходимого. Она набьет рюкзак Норта до отказа и отправится в путь. Лиа не представляла, каким будет этот путь, не знала, куда идти, но рассчитывала, что ноги выведут, куда нужно. Она не была везучей и точно не выиграла бы в лотерею, но в экстренных случаях, когда удача действительно была нужна, ей всегда фартило.

– Ты справишься, Лиа, справишься, – шептала она себе.

Дом, наполненный только звуком тикающих часов, казался кукольным. Сердце Лиа бешено колотилось, совершенно не попадая в монотонное «тик-так». В висках пульсировала кровь. Это оглушало и мешало собраться с силами.

Там, дальше, в просторной темной гостиной, в петле висит тело человека, которого она любила. Самым жутким было то, что сейчас ей казалось, будто их любовь была миражом, сном, отчетливой галлюцинацией. Норт должен был стоять сейчас с ней рядом, но он сделал свой выбор.

Только сейчас Лиа заметила, что сжимает топор слишком крепко, держится за него, как за соломинку.

Выдохнула, ослабила хватку. Заставила себя поставить его на пол, привалив рукояткой к стене. Сделала несколько шагов вперед, одной рукой прикрыла и без того зажмуренные глаза, другую положила на холодную металлическую ручку. Нервно сглотнув, навалилась на нее всем телом и распахнула дверь.

Норт всегда был актером. Все, что он делал, было театральным. Даже уйти из жизни решил среди декораций. Это его позерство всегда злило ее.

«Ты даже бросить меня нормально не смог! Почему нужно было именно так это сделать? Чтобы я нашла тебя посреди ночи и сошла с ума?»

Он ушел, оставив ее одну, и забрал с собой укрывавший их дом. После того, что произошло, она уже не могла здесь оставаться.

Все еще зажмурившись, держа левую руку перед собой, Лиа стояла и боялась дышать. Но это не могло продолжаться бесконечно, поэтому, переборов себя, медленно открыла глаза. В конце концов, она уже знала, что именно там увидит.

Лестница, ведущая на второй этаж, в темноте могла бы показаться горным склоном, если б не белоснежные элегантные перила, отгораживающие внутренний балкон второго этажа. На них тугим узлом была завязана веревка. На полу валялась табуретка.

Ночью в амбаре ей приснился кошмар. В нем она увидела Норта, бледного, с неестественно поникшей головой. Лиа смотрела на него, щурясь, как будто его вид мог опалить ей глаза. Норт выглядел пустотелым, как манекен, как кукла, брошенная владельцем за ненадобностью. Но жалость, наполнявшая ее сердце при виде мертвого тела, была смешана с порцией разочарования и каплей презрения.

Лиа медленно обходила тело Норта, не касаясь его, словно боялась заразиться смертью. Собственное дыхание казалось слишком шумным, будто могло заставить его ожить, но не в хорошем смысле, а в том, в котором мертвые оживали теперь повсеместно. И тут Норт зашевелился, раскрыл глаза и потянул к ней руки. Он пытался заговорить с ней, но из-за веревки, стягивавшей шею, из горла вырывались только сдавленные хрипы. Но Лиа и без того знала, что он хочет сказать.

Когда Норт ухватил рукав ее кофты, Лиа проснулась.

«А что, если сон был вещим?» – прошептал внутренний голос.

Пытаясь прогнать посторонние мысли, Лиа резко опустила руку. Она увидела в темноте неподвижный силуэт и уже было вздохнула с облегчением, как поняла – что-то было не так. Чуть-чуть поморгала и не поверила увиденному. Потерев глаза, поморгала снова. Когда глаза увлажнились, Лиа уставилась в темноту.

Тела не было, глаза обманули ее. По коже побежали мурашки. Это было еще хуже, чем во сне! Если он обратился, то бродит где-то в доме и может напасть на нее в любой момент. Она сама загнала себя в ловушку!

Не давая нарастающей панике захватить себя, не двигаясь с места, Лиа стала вслушиваться в тишину. Сердце слишком гулко билось в груди, в ушах пульсировало, но она не пошевелилась. Не хватало только кинуться куда-нибудь и наткнуться на него. Едва придя в себя, медленно и тихо Лиа стала красться к кабинету, в котором лежал рюкзак, наспех собранный на черный день. Конечно, она предпочла бы обшарить дом и набить рюкзак полезными вещами, но теперь придется довольствоваться тем, что есть.

Обходя место, где раньше висело тело Норта, Лиа на цыпочках проскользнула к двери, судорожно вцепилась в ручку и юркнула в приоткрытую дверь. Комната была пуста, как и ожидалось.

«Зомби не умеют открывать двери, – подбодрила себя Лиа и тут же усомнилась: – Ведь так?»

«Из петель они тоже выбираться не должны, но он же как-то выбрался!» – поддержал диалог внутренний голос.

– Может, веревка оборвалась, – прошептала она. – Я же ничего не успела разглядеть.

Лиа дернула шпингалет в сторону петли и прижалась к двери спиной.

В этой комнате было значительно светлее, чем в гостиной, из-за большого окна с тонкими шторками. Лунный свет и плотно закрытая дверь действовали успокаивающе, Лиа ощущала, как напряжение отваливается от нее кусками, словно присохшая грязь. Она глубоко вдохнула и выдохнула.

«Грустные вести: все мы вместе, но каждый из нас один…[3]3
  Отрывок из песни «Небо на руках» группы Другой Ветер.


[Закрыть]» – строчки из песни вспыхнули в памяти, и Лиа не без труда проглотила подступающий к горлу комок. Но плакать было нельзя. Стоит пустить одну слезинку, и не заметишь, как уже все тело сотрясают рыдания.

«Веди себя тише, если хочешь выжить, будь ниже травы и мельче мыши» – жуткая считалочка для игры в прятки как нельзя кстати подходила к тому, что должна была сейчас делать Лиа. Чтобы выжить, нужно быть внимательной и осторожной. Но что если Норт уже услышал ее, когда она пробиралась в дом?

«Вряд ли, – сказал внутренний голос, – раз до сих пор ты не слышишь его шаркающих шагов. Но будь начеку: если он поймет, что за дверью живой человек, то начнет ломиться сюда».

«Дом большой, а я маленькая, – подумала Лиа и как полевка проскользнула к кожаному дивану. – Посплю и утром уйду через окно. Мне не впервой».

Она посмотрела на стоящий у стены рюкзак с висящим на нем брелком-зайчишкой, что подарила Норту, и сердце опять защемило. Не давая воли эмоциям, Лиа зажмурилась и укрылась одеялом с головой.

«Если он будет ходить по дому, я не хочу этого слышать».

Глава 22 (ПОСЛЕ) Квест

Красная лампочка все еще горела. Она смахивала на сигнал светофора, возможно, поэтому Кулькен замер на месте, несмотря на то, что внутренний голос вопил: «Выходи! Не стой как истукан!».

Все, что нужно было сделать – переместить одну ногу вперед, дальше тело пошло бы по инерции. Так просто заставить себя шагнуть, пока находишься в зоне комфорта, и так сложно пошевелиться, когда перед тобой дверь, в которую не хочется выходить.

«Нужно просто толкнуть тележку вперед, чтобы она перевалила через холм, – всегда говорил доктор Браламонтс, – и тогда она будет катиться и катиться, рассекая воздух, без возможности развернуться назад».

Кулькен стоял несколько минут, прижимая к груди небольшую подушку с дивана, прежде чем что-то щелкнуло в мозгу. Тележка поднялась на холм. Нога двинулась вперед. Остановиться теперь было невозможно. Словно в тумане, Кулькен ощутил, как в руке провернулась холодная металлическая дверная ручка. Ему казалось, что тело просто устало от нерешительности и взяло бразды правления.

Миновав дверной проем, он оказался в небольшом коридорчике, ведущем к лифтам и пожарной лестнице. Не пройдя еще и половины расстояния, Кулькен понял, что рука уже тянется к следующей дверной ручке, которая с этой стороны открывалась беспрепятственно.

Ехать на лифте было неблагоразумно, генератор хоть и включен, но в таких обстоятельствах лучше не рисковать. Открыв дверь, Кулькен помедлил. Если генератор заглючит, дверь к пожарной лестнице может остаться заблокированной, и он уже не сможет попасть в свою крепость. С грустью посмотрев на подушку, Кулькен вздохнул:

– Тебе придется остаться и подстраховать меня. Понимаешь?

«Конечно же нет, тупой ты осел, – ответило ему Я, – это всего лишь синтепоновая подушка!»

Подложив ее в проем двери, Кулькен отправился в свое путешествие по ступенькам, навстречу тому, что он больше всего на свете ненавидел: к веселью, поздравлениям и похлопываниям по плечу от людей, которых боялся.

Одолев один пролет, Кулькен решил, что его, скорее всего, ждут именно на этом этаже. В прошлом году сотрудники компании устроили ему вечеринку-сюрприз, от которой у него потом еще четыре дня дергался глаз. И за год до этого на этом же этаже организовали совещание, а потом, откуда ни возьмись, повыскакивали клоуны.

«Клоуны! – в сердцах возмущался Кулькен. – Более страшных и отталкивающих персонажей сложно придумать!»

Конечно, на традицию это не тянуло, но он был уверен, что ждут его именно здесь. Коснувшись очередной дверной ручки, Кулькен замер. Сотрудники уже, конечно же, в курсе, что он вышел из убежища, но нужно дать им возможность собраться всем вместе. Он взглянул в камеру, висевшую высоко в углу, а затем быстро отвел глаза. Ему было не по себе не оттого, что они его видят, а он их нет. Постояв так еще минуту-другую, наконец, распахнул дверь. От увиденного перехватило дыхание!

Об увлечениях Кулькена знали все. Ему дарили самурайские мечи, подобия лазерных мечей, комиксы редких изданий, костюмы супергероев и многое другое. Тут уж он пожаловаться не мог. Вот только шумные вечеринки-сюрпризы сводили с ума.

Теперь все было иначе. Он решил, что в этот раз если и сойдет с ума, то от радости! Все еще не в состоянии переступить порог, Кулькен разглядывал стены, как ребенок, впервые попавший в Диснейленд. На стенах были закреплены глупые воздушные шарики, а в конце коридора висел плакат: «Дорогой босс! Не прячьтесь, идите к веселью по указателям!» Его, скорее всего, придумал ненавистный Кларест, любитель плакатов и баннеров. Но впечатление плакат не портил, даже наоборот, добавлял изюминки.

Кулькен ликовал! Они проявили фантазию, да еще как! То, что он видел перед собой сейчас, было куда лучше любого обычного квеста с записками и тайниками.

На полу перед ним в маленькой кровавой лужице лежало оторванное человеческое ухо. Правая стена была заляпана отпечатками чьей-то ладони, и след этот не походил на краску для принтера. Кто-то шел по коридору, опираясь о стену, а потом решил присесть. Там, где он сидел, осталась еще одна кровавая лужица. Красные полосы на полу, тянущиеся от нее, привели Кулькена в дикий восторг – они выглядели очень естественно и натурально. Картинка вырисовывалась следующая: присевшего отдохнуть человека в последствии кто-то куда-то утащил. Или, может быть, он сам уполз, не в силах больше идти.

«Мне туда», – весело подумал Кулькен.

– Вот они, подсказочки! Яснее ясного. – Кулькен бормотал едва слышно, но глубоко внутри кричал от радости.

«Хоть раз, хоть один единственный раз они угадали! У меня будет не глупая детская вечеринка с клоунами, жонглерами или цирковыми собаками, а настоящая! Настоящая потрясающая зомби-вечеринка!»

Впервые в жизни он пожалел, что на голове нет колпака, а во рту – звонкой дуделки. Переступив через ухо в лужице крови, Кулькен небольшими, но быстрыми шагами направился к концу коридора. Сердце выдавало барабанную дробь, а в висках начинало звенеть от усиливающихся пульсаций. Кулькен следовал дальше, с упоением разглядывая кровавые отпечатки на стенах и следы на полу. Лишь шаг не дойдя до поворота, замер: услышал знакомое по множеству фильмов «шипение». Именно так и разговаривают между собой мертвецы, когда не знают, чем утолить свой голод.

– Все-таки они меня любят, – расплываясь в улыбке, прошептал Кулькен и шагнул за угол.

Глава 23 (ПОСЛЕ) Чужая змея кусает больнее

Они развели костер посреди поля, рядом с пустым зернохранилищем, с дверей которого Алекс легко сбил замок. Убежище на ночь было готово.

Кристина сидела у огня, грела руки и поглядывала на мирно дремавшего рядом Губернатора. Алекс перебирал остатки припасов и ждал, пока в походном котелке закипит вода.

– У меня есть теория, – заговорил он.

– Еще одна? Не та, что про смерть?

– То было не теорией, а жизненной позицией, не путай. Теория о смерти у меня другая.

«Ну, начало-ось…» – протянула про себя Кристина, но вслух ничего не сказала: улыбнулась и даже попыталась сделать вид, что ей интересно.

– Моя бабушка говорила: «Хочешь узнать как человек жил, посмотри на то, как он умер».

– И это работает?

– Не знаю, – Алекс пожал плечами, – но она в это верила.

– И как она умерла? – спросила Кристина и сама поразилась своей бестактности.

– Внезапно, – хмыкнул он.

– А жила как? Так же внезапно?

– Да-а, – подтвердил Алекс, – так и жила, преподнося сюрприз за сюрпризом. Помню, как-то разругавшись с дедом, уехала на неделю к сестре, никому ничего не сказав, – он грустно улыбнулся, – а когда вернулась, заявила, что отныне будет водить внука, то есть меня, по музеям каждый третий выходной месяца, потому что мы слишком «одеревенщились», а ей не хватает разговоров о высоком.

Кристина прыснула, подавив хохот.

– Бабуля была огонек? Да?

Фриер кивнул.

– Получается, – продолжила Кристина, – ее теория работает, хотя бы на ней самой.

– Выходит, что так.

– Поэтому мысли о самоубийстве так пугают?

– Эй, что значит, пугают? Опять все к трусости свела? – оскорбился он. – Ты что, вообще меня не слушала? – покачал головой. – Верблюда плясать польку научить проще.

– Нет, нет, я поняла. Я просто… Я не то хотела сказать.

– Ой, да рассказывай. Ничего ты не поняла! У тебя там точно аквариум без рыбки. – Алекс постучал пальцем по голове.

Она бросила на него возмущенный взгляд и скривилась.

– Боюсь… – игнорируя возмущение Кристины, усмехнулся Алекс и опять покачал головой. – Алекс Фриер ничего не боится!

– Ага, кроме как говорить о себе в первом лице.

– Ох, и язва же ты.

Он достал пакетики с растворимым супом и стал открывать их один за другим, высыпая в котелок с кипящей водой.

– А вообще, я хотел рассказать про другую теорию. – Он заговорщически посмотрел на Кристину. – Слушаешь меня?

– Будто у меня есть выбор!

– Вот и хорошо, тогда слушай! У меня есть своя теория «хорошести»…

Так как продолжения не последовало, Кристина посмотрела на него взглядом, каким обычно одаривают людей, глядя поверх очков, пусть даже очков на ней не было.

Алекс, проигнорировав это, стал помешивать содержимое котелка длинной деревянной ложкой.

– Моя теория сводится к тому, что нет абсолютно плохих людей. – Он посмотрел на нее так, словно изрек самую гениальную вещь на свете.

– И все? Это вся теория? Слабовато как-то, стареете, видать.

– Ну, ты не забывайся, девочка, я, между прочим, не так стар, как ты думаешь.

– И сколько вам?

– Так я тебе и сказал. Когда ты узнаешь, насколько я молод, перестанешь меня слушаться.

– Как будто я когда-то вас слушалась. – Она демонстративно закатила глаза.

– Тоже верно, но я все равно не скажу.

Она так и видела, как после этой фразы он показывает ей язык, но этого, конечно, не произошло. В последние несколько дней она кое-что поняла о нем. Большая часть его злости и грубости – показная, хоть расслабляться с ним и нельзя. Она помнила, как он вышиб зуб Артуру Гуру, преподавателю географии. Скандал, конечно, замяли, но ей казалось, только лишь потому, что Гур жутко боялся Алекса и не хотел становиться причиной его увольнения. Город-то маленький, а жить хочется. Алекс стал видеться ей большим медведем, у которого в лапе заноза, и поэтому он бродит и крушит все, пугая остальных жителей леса. У нее был дядюшка, чем-то похожий на Алекса. Его почти никогда не приглашали на семейные торжества.

– Так вот, моя теория, – заговорил Алекс. – Ты знаешь какого-нибудь мерзкого, всеми нелюбимого типа?

– О да, знаю я одного такого. – Она многозначительно на него посмотрела и засмеялась.

– Ха-ха, очень смешно! Что-то ты в последнее время совсем страх потеряла! Надо будет бросить тебя на обочине в следующий раз.

– Простите, я больше не буду, – нарочито театрально сказала она и не смогла сдержать очередной смешок.

– На чем я остановился? Ах, да… Вот этот тип всех раздражает, но потом появляется следующий, который ничем не лучше предыдущего. И никто не знает, что с ним делать. И тот первый уже не кажется таким уж плохим. Так вот, моя теория заключается в том, что следующий тип, возможно, тоже не такой плохой, просто предыдущего по прошествии времени ты узнаешь лучше. Видишь и положительные и отрицательные его стороны, а про новенького не знаешь почти ничего. Замечаешь лишь что-то плохое, бросающееся в глаза. А он, как и тот, к кому ты уже привык, может оказаться славным парнем. Поэтому, вывод, – он поднял палец вверх, – не надо судить людей по первому впечатлению, особенно если оно отрицательное! – и расплылся в улыбке и ожидая реакции.

– Ну-у, – протянула она, – нобелевку вам за это точно не дадут.

– Это все, что ты можешь сказать?

– Вам сказать, что я действительно думаю или так, чтоб вас не обидеть?

– О, а тебя что, заботят мои чувства? Я польщен.

– Я думаю, вы придумали это, чтобы оправдать себя. Появись в нашей школе второй Алекс Фриер, мы, конечно, стали бы лучше относиться к вам, и жаловались бы в основном на нового Алекса, ведь «чужая змея кусает больнее»[4]4
  Поговорка этого мира: «Чужая змея кусает больнее, если к укусам своей ты уже привык».


[Закрыть]. Вот только никто страшнее вас к нам в школу так и не пришел!

– Нет, ну ты точно хочешь, чтобы я при первой возможности выбросил тебя из машины! – Он, конечно, сейчас шутил, но она понимала, что лед этот тонкий. Гнев, который иногда завладевал им, приходил внезапно, и никто никогда не знал, где последняя капля. Но Кристина ничего не могла с собой поделать – не умела держать язык за зубами по двум простым причинам: у нее был скверный характер, и она была женщиной.

Повисло неловкое молчание, которое очень хотелось разбавить хоть чем-нибудь. Но на ум ничего не шло. Когда наступает конец света, тишина становится и другом, и врагом. Она почти всегда погружает человека внутрь себя. Хорошему человеку нечего бояться, ничего страшного там, внутри себя, он не увидит. Но ни Алекс, ни Кристина к таким людям не относились. Кристина считала, что в голову Алекса частенько проползали нехорошие мысли, и именно поэтому он вываливал на нее свои теории и загружал странными вопросами.

Лишь бы не молчать. Лишь бы не смотреть в лицо своей внутренней темноте.

Она чувствовала то же самое, и поэтому старалась скорее нарушить тишину.

– Алекс… На самом деле, в этой теории что-то есть.

– Знаешь, когда человек говорит «на самом деле», «если честно» или «по правде говоря», скорее всего, он врет.

– Может и так, но не в этом случае. Мне она действительно нравится. Ведь если верить ей, то и я не так плоха, как кажусь. Я тоже произвожу не лучшее впечатление, но по этой теории выходит, что положительные мои качества просто спрятаны где-то внутри… – Кристина грустно улыбнулась и посмотрела на него. Он ничего ей не сказал, но она понимала, рыбак рыбака видит издалека.

– Знаешь, у меня есть еще одна теория. Но ты пока к ней не готова.

– О чем же?

– О любви.

– Пф, как будто я ничего не знаю о любви.

– Конечно, не знаешь! Откуда тебе знать-то? Подростковая любовь – это не любовь. Это выбор очередной смазливой жертвы. И все эти сюси-пуси, цветочки-конфетки – чушь на постном масле. Любовь – это когда ты изо дня в день отдаешь лучшее человеку, который может этого даже не замечать!

– Это вы о своей жене?

– Бывшей жене…

– Она ничего не замечала?

Он помолчал, но все-таки ответил, тихо и почти виновато:

– Я не замечал.

Опять повисло молчание. Кристина поняла, что сейчас не самый подходящий момент, чтобы расспрашивать его о жене, хоть и очень хотелось. Когда-нибудь Алекс, скорее всего, расскажет все сам. Но не сейчас. Он не был еще готов поделиться, а она еще не была готова услышать.

– Куда мы едем, Алекс? – вдруг спросила Кристина.

Он замолчал надолго, задумался, будто пытался найти ответ. И, кажется, не нашел.

– Да никуда, – пожал плечами. – Мы выживаем и выжидаем.

– И чего мы ждем?

– Пока кто-нибудь не разгребет этот чертов бедлам.

Она приподняла бровь.

– А думаете, кто-нибудь разгребет?

– Кто знает. Может быть, ведутся какие-то работы. Большие умные дяди ищут вакцину или строят убежища. А мы пока ездим, смотрим, слушаем, держим руку на пульсе, а нос по ветру.

– Дадите мне глотнуть? – спросила она, указывая на фляжку.

– Ага, разбежалась! Я малолеток не спаиваю, – неожиданно строго отрезал Алекс.

– Я не малолетка! Да и кто сейчас соблюдает законы? Разве кто-то следит за их исполнением?

– Это не повод их нарушать.

– Пьяным ездить тоже нельзя. И людей бить нельзя. А вы делали и то и другое, когда вам хотелось. Да и вы что, правда думаете, что я никогда не пробовала алкоголь?

– Я бывший школьный учитель. Я хорошо знаю на что вы, детишки, способны.

– Пф, я не ребенок.

Алекс расхохотался.

– Ага, а я никогда никому не хамил, и вообще наследный принц двухсот республик.

– Ой, да бросьте, дайте глотнуть. В новом мире больше нет законов. Посмотрите кругом. – Она развела руки в стороны. – Все изменилось.

– Люди не изменились. Как были дерьмом, так и остались.

– Ну, тем более, дайте одному такому глоток вашей смертоносной жижи. Может, я помру и перестану вам докучать.

Он посмотрел на нее изучающе. Кристина поняла, что нужно еще чуть-чуть надавить – и все получится.

– Тем более я замерзла. Если я заболею, вам придется со мной нянчиться, вам оно надо?

– Один глоток, – серьезно сказал он. – И то, только потому, что я самый добрый и великодушный человек на планете.

Фляжка скользнула ей в руку и поднялась вверх.

– За самого доброго и великодушного. – Кристина зашлась в кашле, перед глазами поплыло, но внутри возникла приятная легкость, стало тепло.

«Жуткое пойло, но согревает получше шерстяного пледа, – подумала Кристина и глотнула еще, – а может, и получше объятий».

– Какая же несусветная дрянь! Что это? – скривилась она и протянула фляжку назад.

– Мой любимый волшебный напиток, но тебе о нем лучше не знать. – Он выхватил у нее из рук фляжку и спрятал во внутренний карман куртки.

– Алекс, а что бы ты выбрал: глоток этой жижи или обнимашки от фотомодели?

Он улыбнулся:

– Сама-то как думаешь?

Кристина хохотнула, а вслед за этим в голову ей пришла мысль, которую озвучивать она ни за что бы не стала.

«Ты пьешь не потому, что тебя не любят. Тебя не любят, потому что ты пьешь».

Если только это не замкнутый круг, который невозможно прорвать.