Текст книги "Если бы мы знали"

Тамара Айленд Стоун
Если бы мы знали

© А. Тихонова, перевод на русский язык, 2019

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

* * *

Посвящается моей лучшей подруге. Я скучаю по тебе сильнее, чем ты думаешь.

Вы пришли сюда обрести то, что уже ваше.

Буддийский афоризм

Ханна

Наши с Эмори спальни разделяло всего тридцать шесть шагов.

Впервые мы сосчитали расстояние от окна до окна, когда нам было по шесть лет (сорок два шага). Потом в двенадцать (тридцать девять). Последний раз – в пятнадцать. Мы прислонились к стене ее дома, взялись за руки и пошли нога в ногу, смеясь и спотыкаясь, каждый раз пробуя заново, пока у нас не получилось.

Эта зеленая лужайка знала о нас все. Здесь мы учились ходить, устраивали чаепития для плюшевых игрушек, бегали в жаркие летние деньки под брызгами оросителей.

Вскоре всего один лишь призыв «ЛУЖАЙКА!» заставлял нас выбегать через заднюю дверь на улицу. Мы встречались посреди лужайки и сидели там часами: смотрели на звезды, обсуждали музыку, книги, мальчишек, учились целоваться на своих же плечах, пока не начинали засыпать на ходу или наши мамы не звали нас домой. Во время учебы в старшей школе у нас появились новые завораживающие тайны и любопытные истории, и мы искренне говорили друг другу: «Ты же знаешь, что можешь поделиться со мной чем угодно, правда?»

Но не важно, как долго люди знакомы и сколько раз они повторяют эти слова, все равно у каждого в душе есть шкатулка с мыслями, которыми он, как ему кажется, не должен делиться с лучшим другом или подругой.

Кому, как не мне, этого не знать? Ведь я открыла эту шкатулку. И Эмори ответила мне тем же. С тех пор ни она, ни я больше не проходили заветные тридцать шесть шагов.

Эмори

День 273-й, осталось 164

Дома мы были одни. Я сразу это поняла по маминому плечу. Его покрывала лишь тонкая полоска розового или черного шелка, как обычно, когда Дэвид оставался на ночь. В другие дни мама ложилась спать в какой-нибудь из старых папиных футболок с названиями музыкальных групп.

Я на цыпочках вошла в комнату и присела на край кровати. Мама не шелохнулась, и я слегка потрясла ее за руку.

– Мам, привет, – прошептала я. – Я вернулась.

Она сонно замычала и лениво приоткрыла один глаз.

– Привет, милая! Как прошла вечеринка?

– Весело.

Прядь темных волос свесилась вперед, и мама потянулась убрать ее мне за спину.

– Люк тебя отвез?

– Да. – Я ощутила легкий укол совести, но решила об этом не думать.

– Мне он нравится, – прошелестела мама. – Хороший парень.

Она опустила голову на подушку и закрыла глаза.

– Да, хороший. – Я накрыла ее одеялом до подбородка и поцеловала в лоб.

Не успела я затворить дверь, как из постели снова раздалось тихое посапывание. В коридоре я выудила телефон из заднего кармана джинсов и написала Люку:

Доброй ночи.

Мы придумали кодовое слово еще восемь месяцев назад, когда начали встречаться, и нам обоим оно показалось гениальным. Если бы маме вздумалось просмотреть мою переписку – а она начала время от времени это делать после того, как Дэвид ее убедил, что все «ответственные родители» так поступают, – она бы сладко вздохнула и сказала: «Как мило, что вы с Люком желаете друг другу доброй ночи перед сном!»

Я зашла к себе в комнату, заперлась и дважды щелкнула выключателем. Потом порылась в шкафу, достала металлическую стремянку и отнесла к окну.

Люк уже был на месте; он стоял у стены дома Ханны, между идеально подстриженными розами ее матери и каким-то громадным цветущим кустарником. Когда я спустила лестницу, Люк огляделся по сторонам, убедился, что горизонт чист, и шагнул в пятно света под фонарем.

Он помчался ко мне по лужайке в развевающемся бело-зеленом шарфе и спортивной куртке «Футхил Фэлконс»[1]1
  Действительно существующая спортивная команда школы «Футхил» в Калифорнии. Прим. пер.


[Закрыть] той же расцветки, раздувшейся от ветра и оттого походившей на причудливые крылья. Видимо, Люк тоже об этом подумал, потому что принялся махать руками, словно птица. Или летучая мышь. Или безумец.

Я зажала рот ладонью, чтобы не рассмеяться.

– Какой же ты чудак!

Он вскарабкался по стремянке, перебросил ногу через подоконник и спрыгнул на пол. А потом показал большим пальцем на дом Ханны.

– Она не считает меня чудаком. Она думает, что я убийственно привлекателен.

Моя улыбка погасла. В нижнем углу окна комнаты Ханны, между занавеской и выкрашенной белой краской рамой, просвечивало ее лицо.

Я уже хотела, как обычно, сказать «Не обращай на нее внимания», но потом передумала. Раз уж она на нас смотрит, надо ей что-нибудь показать.

Я размотала шарф Люка и сбросила куртку на пол, а потом принялась стаскивать его футболку через голову.

– Ты что делаешь? – спросил он.

Я пробежалась кончиками пальцев по обнаженным плечам и груди Люка, а потом прижала его к стеклу и поцеловала, сначала нежно, затем более страстно. Он демонстративным жестом запустил руку мне в волосы.

Ханна, наверное, была близка к обмороку. Я буквально чувствовала волны осуждения и отвращения, исходящие от ее окна. Я представила, как она стискивает в кулаке свой крестик, так сильно, что на коже остаются четыре крошечных отпечатка, как отчаянно молится за мою душу и еще отчаяннее – за то, чтобы Бог покарал злодейского парня, посмевшего забраться ко мне в спальню в поздний час. Но честно говоря, этот образ был сильным преувеличением.

Я не выдержала и захихикала.

Люк схватил меня за талию и развернул так, что прижатой к стеклу оказалась я. Он поднял мне руки над головой, и я засмеялась еще громче.

– Ты как будто вышел из мыльной оперы, – сказала я.

– Эй, ты первая начала!

Я закинула ногу ему на бедро и притянула его ближе к себе.

– Она все еще смотрит, – сказал он. – Продолжай.

Но я не хотела продолжать. Я хотела поцеловать Люка по-настоящему, не напоказ и уж точно не для Ханны.

– Пожалуй, она увидела достаточно. – Я оглянулась, послала ей воздушный поцелуй и резко опустила жалюзи.

– Ты когда-нибудь расскажешь, что между вами произошло? – спросил Люк.

– Не-а.

Я не видела в этом смысла. За последние три месяца мы с Ханной не сказали друг другу ни слова. Мы учились в разных школах, я ходила в театральный кружок, а она – на репетиции церковного хора, и наши пути редко пересекались.

Не то чтобы меня это радовало, но что поделаешь?

Я подвела Люка к своей кровати. Он присел на край, а я встала между его колен. Погладила его темно-каштановые кудри и постаралась отбросить мысли о Ханне.

– Ну, когда вы наконец помиритесь, напомни мне ее поблагодарить.

– За что?

– Я буду думать сегодня перед сном об этом поцелуе.

Я улыбнулась и подумала: «Двести семьдесят три». Точнее, мне казалось, что подумала. На самом деле я произнесла это слух. Люк отодвинулся и посмотрел на меня.

– Что ты сейчас сказала?

– Ничего.

Я густо покраснела, понадеявшись, что Люк ничего не заметит в полутьме.

– Что значит «двести семьдесят три»?

– Я вовсе не это сказала, а… – Я попыталась придумать что-нибудь в рифму к «семьдесят три», но мне ничего не пришло в голову.

А Люк не сдавался. Он обхватил меня за бедра и притянул к себе.

– Ну, объясни.

– Не могу. Мне неловко.

– Со мной-то чего смущаться? – Люк расстегнул пуговицу на моей блузке. – Так что? У тебя двести семьдесят три веснушки?

Он поцеловал меня в ключицу.

– Возможно. – Я хихикнула. – Хочешь их сосчитать?

– Не могу. – Очередной поцелуй. – Здесь слишком темно. Ну, говори.

– Не скажу. Ты решишь, что я странная.

– Как же иначе! Ты и есть странная. В хорошем смысле, – ответил Люк и, глядя мне прямо в глаза, расстегнул следующую пуговицу.

– О-о, это мне нравится даже больше!

Я вытащила телефон из заднего кармана джинсов, открыла «Заметки», пролистала до 273-го дня и напечатала:

«Ты странная. В хорошем смысле».

– Ладно, уговорил. Смотри. – Я протянула ему телефон.

Люк медленно провел пальцем по экрану, проглядывая мои заметки.

– Погоди-ка, а кто сказал все эти слова в кавычках?

– Ты.

– Шутишь?

– Нет. Я начала вести этот цитатник в первый же день, когда мы с тобой познакомились. Тогда ты кое-что сказал, чем ужасно меня рассмешил.

– Это что?

Я промотала документ до самого верха.

«День 1: Кажется, я влип, Эмори Керн».

Он тихонько рассмеялся.

– И я не ошибся. Я знал, что ты интересная.

– А как же. – Я ухмыльнулась. – Но переплюнуть всех этих скучных девчонок, с которыми ты встречался, было несложно.

Люк показал на последнюю запись «День 437».

– Почему он здесь заканчивается?

Я пожала плечами и беспечно бросила:

– Это двадцатое августа.

День, когда Люк уедет в Денвер и поселится там в университетском общежитии, а я, если повезет, отправлюсь в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе.

– О! – выдохнул он.

Повисла неловкая тишина.

Я решила разрядить атмосферу шуткой.

– Я ни на что не намекаю, но последняя заметка должна быть самой классной. Советую уже сейчас начать думать, что ты скажешь в четыреста тридцать седьмой день.

Люк улыбнулся и продолжил читать мой цитатник.

– Что? Да быть такого не может!

Он залился хохотом, и мне пришлось зажать ему рот ладонью.

– Тише! Разбудишь мою маму!

Люк убрал мою руку и спросил:

– Почему ты не засмеялась мне в лицо, когда я заявил, цитирую: «От этих песен у меня создается ощущение, будто ты в моих объятиях»? Я такого не говорил!

– Говорил. Помнишь, ты составил для меня музыкальную подборку? Потому что ты лапочка.

Я поцеловала его в нос.

– Я думал, из-за этого цитатника неловко должно быть тебе, а не мне?

Он взглянул на меня из-под длинных ресниц и шаловливо улыбнулся. А потом провел пальцем по экрану влево. Рядом с 273 днями тщательно собранных «люкизмов» появился красный значок корзины.

– Люк! – Я испугалась и попыталась выхватить свой телефон, но Люк вытянул руку вверх, так что я не могла до него дотянуться. Моему цитатнику грозила верная смерть.

– Шучу. Я бы так не поступил.

Он провел по экрану вправо, и красный значок исчез. Люк бросил телефон на одеяло, привлек меня к себе и поцеловал.

О таком поцелуе я мечтала, когда мы дурачились у окна: медленном, неспешном, терпеливом и дразнящем, нежном и жадном – все одновременно. Как же приятно было целовать Люка! С ним было здорово заниматься чем угодно, но целоваться мне нравилось больше всего.

Он уложил меня на кровать, навис надо мной и вжал мои плечи в матрас.

– Ты самая классная девчонка из всех, что я знаю.

Я хлопнула его по руке.

– У меня уже есть цитата на сегодня! Не хочу, чтобы пришлось выбирать.

– Ты всегда меня удивляешь. Я еще не встречался с девчонкой, которая все время заставала бы меня врасплох.

Он расстегнул очередную пуговицу.

– Ну вот, теперь ты выпендриваешься.

– А еще у тебя сногсшибательная фигура, и я все время тебя хочу.

Он расстегнул последнюю пуговицу.

Я закатила глаза.

– Ты зашел не в ту степь. То же самое мог сказать любой парень.

А люкизмы всегда были особенными.

– Эй! – Он опустился на локти и посмотрел мне в лицо. – Серьезно, я очень тебя люблю. И ты мой лучший друг. Ты же знаешь?

Я порывисто вздохнула. Меня поразило не признание в любви – это мы повторяли друг другу каждый день, – а слова про «лучшего друга». По телу прокатилась неожиданная волна грусти, я невольно повернулась в сторону дома Ханны.

Она разбила мне сердце, взбесила меня, и не факт, что мы когда-нибудь помиримся, но Ханна семнадцать долгих лет была моим лучшим другом. И я не собиралась отдавать это звание никому другому. Даже Люку.

– Ты в порядке? – спросил он.

Я повернулась к нему.

– Да.

– Уверена? Взгляд у тебя печальный.

– Все нормально. – Я глубоко вздохнула и улыбнулась. – Я тоже тебя люблю.

Уж эти слова дались мне легко.

Ханна

Еще никогда я так быстро не переодевалась из своего платья для церкви в спортивный костюм. На глаза накатывали слезы обиды. В дверь постучали, и я закусила губу, чтобы не заплакать.

Мама заглянула в комнату и, увидев, как я одета, поинтересовалась:

– Выходишь на пробежку? Прямо сейчас?

– Ага.

– Посреди разговора?

– Нет. Для меня разговор окончен. А вы с папой болтайте сколько влезет.

Просунув ногу в кроссовку, я села на край кровати. Мне все еще не верилось в то, что я услышала от родителей. До выпуска всего три месяца. Я думала, что уж о высшем образовании мне волноваться не придется, и вот оказалась в подвешенном состоянии. Я наклонилась, чтобы завязать шнурки, но пальцы слушались плохо.

– Знаю, Ханна, ты расстроена. И я тебя в этом не виню. – Мама присела рядом и потянулась было положить ладонь мне на колено, но передумала, и ее рука неловко застыла в воздухе, прежде чем опуститься на одеяло между нами. – Твой папа хотел сделать как лучше, ради…

– Только не говори, что ради меня! – огрызнулась я. – Скажи честно: ради школы. Он, как обычно, старается для своей школы!

– Это не так. Ты несправедливо его обвиняешь, Ханна. Да, твой папа многим пожертвовал ради школы, но и для тебя он сделал немало. Больше, чем ты думаешь.

Я подхватила вторую кроссовку с пола, надела и стала поспешно шнуровать. Мне не терпелось как можно быстрее убраться отсюда. Помчаться по твердому асфальту, наполнить легкие обжигающим воздухом.

Я молчала, а мама продолжала говорить.

– Он сделал вложение, и оно должно было уже окупиться. И скоро обязательно окупится, вот увидишь, и все от этого только выиграют. Школа. Наша семья. Твое будущее. Пускай с первого взгляда этого не понять, но папа поступил так ради тебя, Ханна.

Я чуть не рассмеялась ей в лицо.

– Он потратил деньги, отложенные мне на учебу. Скорее всего, теперь я не попаду в Бостонский университет. И ты говоришь, что он сделал это ради меня?

– Почему ты решила, что не попадешь? Конечно, ты поступишь в Бостонский университет, тут и вопросов быть не может. Просто подождешь годик, поучишься пока в муниципальном колледже. Многие ребята так делают.

– Я четыре года корпела над учебниками, чтобы меня взяли в тот университет, в который мне хочется. Каждую секунду свободного времени я тратила на внеклассные занятия и благотворительные мероприятия, часами репетировала с «Рассветом Воскресения», выступала с концертами – все только потому, что ты заявила, будто участие в хоре а капелла[2]2
  А капéлла (итал. a cappella, «как в капелле») – пение (как правило, хоровое) без инструментального сопровождения. Прим. ред.


[Закрыть] повысит мои шансы попасть в университет!

– О, перестань… Ханна, ты преувеличиваешь. Тебе нравится выступать с «Рассветом Воскресения»! И я посоветовала тебе петь не из-за университета, а потому, что у тебя очень красивый голос. Ты пойдешь в хороший колледж, Ханна, – продолжила мама. – За год наше вложение принесет нам прибыль, и ты переведешься в Бостон. Диплом у тебя все равно будет университетский.

Видимо, мама сама поняла, что ее слова прозвучали так, будто они с папой уже приняли окончательное решение, хотя десять минут назад, когда мы разговаривали в гостиной, меня заверяли, что ничего еще не известно наверняка.

– Слушай, – уже бодрее и увереннее сказала она, – никто не говорит, что непременно все так и будет. Вовсе не обязательно! Мы просто решили тебя предупредить, на всякий случай.

Предупредить?

Мне даже смотреть на нее не хотелось. Конечно, я вела себя несправедливо по отношению к маме. Это не только ее вина. И идея наверняка была папина.

– Теперь я жалею, что мы тебе об этом сказали. – Мама шумно вздохнула, и я опять вспылила:

– Это почему? Надо было еще несколько месяцев назад во всем мне признаться! Например, в декабре, когда я получила письмо о том, что меня приняли! Мы тогда пошли в ресторан на праздничный ужин, помнишь? И вы с папой уже знали, что у нас нет денег на университет. За что вы так со мной поступили?!

Мама помрачнела, закусила губу и отвернулась к окну. Что-то было не так.

Я вспомнила тот декабрьский вечер. Мама с папой чуть не лопались от гордости. Не похоже было, что они притворяются.

Что же изменилось с тех пор, на что еще могли потребоваться деньги? И тут меня как обухом по голове ударило.

– Это из-за Аарона, да?

Место музыкального руководителя пустовало больше года. В январе папе наконец удалось переманить Аарона Донохью из большой роскошной церкви в Хьюстоне. Помню, он тогда сказал, что его молитвы услышали. Папа создал «команду мечты».

– Аарон – ценная находка для нашей школы, но ему приходится много платить за работу.

Аарон. Вот это ирония. Это было бы смешно, если бы не было так грустно. Я встала с кровати и подошла к двери. Мне так хотелось покинуть – и как можно скорее – эту комнату, этот дом, этот город.

– Ханна, – позвала мама. Я обернулась через плечо. – Все образуется. Нам нужно только верить.

«Да, – подумала я, – больше ничего и не надо. Почему бы мне не прийти в отделение приемной комиссии Бостонского университета в первый день учебы и не сказать: Здравствуйте, я Ханна Жаккар. У меня нет денег, но вот, возьмите. Целый вагон веры».

– Бог поможет, Ханна. Ты же знаешь. Он всегда помогает.

Жаль, что сейчас я не верила в это так, как раньше. Я прищурилась и спросила:

– Правда ли, мама?

Она широко распахнула глаза и посмотрела на меня: в ее взгляде потрясение смешивалось с разочарованием. На мгновение я даже пожалела о своих словах, но мне стало легче от того, что я наконец сказала это вслух.

– Да, я верю, что Он правда нам поможет.

– Ну лучше бы Ему поспешить. Оплатить учебу надо до июня.

Я выбежала из комнаты, захлопнув за собой дверь, и промчалась по коридору мимо гостиной, где недавно прошел «семейный совет». Папа все еще сидел там, и он окликнул меня.

Я вернулась, заглянула в комнату и увидела, что папино лицо опухло, а глаза покраснели. Мне тут же захотелось его обнять и повторить мамины слова о том, что все будет в порядке, что молитвы нам помогут. Но я застыла на месте, не в силах издать ни звука.

– Прости меня, Ханна, – прошептал папа. – Я совершил ошибку. Но я все исправлю, обещаю. – Он запнулся на последнем слове, и я невольно шагнула к нему. Все-таки он был моим папой. Я никогда на него так сильно не злилась и не знала теперь, как мне поступить. На языке вертелись слова «все в порядке», но я промолчала. Нет, ничего не в порядке.

Я открыла входную дверь и вышла на крыльцо. Сердце у меня колотилось настолько сильно, что я буквально чувствовала, как оно отчаянно бьется о грудную клетку. Спустившись на тропинку, словно в забытьи, я перешагнула через мамину клумбу и направилась прямиком к дому Эмори. Посреди лужайки я резко замерла, словно меня ударило током.

На душе у меня было тяжело и пусто. Мне хотелось прибежать к Эмори, признать, что она сказала тогда правду о моем папе и обо мне.

Еще три месяца назад так бы я и поступила.

Но не сейчас.

Я развернулась и побежала в противоположном направлении, к холмам. Через два квартала пришлось остановиться у перекрестка. Я ударила по кнопке на столбе светофора так сильно, что у меня заныли костяшки. Загорелся зеленый, и я пулей промчалась через дорогу и парковку. У трех металлических ограждений, преграждающих путь велосипедистам, я сбавила скорость, повернула налево и уже медленнее побежала по лесной тропинке в чащу.

Деньги пропали. Я знала, что папа оплачивает нужды программы сценического искусства в нашей христианской школе «Завет» из своего кармана, потому что церковный бюджет он уже потратил, как и вложения других, более крупных местных церквей, но мне и в голову не приходило, что он начнет тратить средства, отложенные мне на учебу.

Тропинка начала петлять, круто уходя вверх. Я сосредоточилась на верхушке холма, где стоял деревянный указатель, принялась энергичнее размахивать руками и перешла на более широкий шаг, ускоряя бег. Я добежала до указателя, не отрывая от него взгляда, и победно хлопнула по нему рукой. А потом резко повернула направо и помчалась дальше, следуя замысловатым изгибам узкой тропинки.

Родители всегда говорили об университете как о данности. Мол, очевидно, что после окончания старшей школы человек поступает в вуз. Иначе и быть не может. Они твердили, что все оплатят, и мало беспокоились о ценах на обучение и комиссионных сборах за учебу в другом штате. Если бы меня предупредили заранее, я смогла бы подготовиться. Подать на стипендию, гранты или что-то вроде того.

Я не могла представить себе жизнь без Бостонского университета. Для меня письмо о зачислении символизировало нечто большее, чем четыре года высшего образования. Оно дарило мне возможность переехать в другой город, где никто меня не знает, никто не следит за каждым моим движением, не анализирует, не осуждает. Возможность быть просто Ханной, а не дочкой пастора Жака. И стать кем мне заблагорассудится.

Я бежала по крутому склону, сбоку ненадолго показался мой район, но вскоре его снова закрыли деревья. Через три мили меня ждала верхушка холма, обозначенная грудой камней. Я забралась на свой любимый камень, который раньше называла «камнем молитв», а теперь «камнем раздумий».

Я глубоко вдохнула. И заорала во все горло.

Испугавшись громкого крика, птицы вылетели из гнезд, а белки выбежали из своих домиков. Мне стало намного легче после того, как я выпустила пар. По щекам потекли слезы, смешиваясь с потом, и я вытерла лицо футболкой.

Сидя на холодном камне, подобрав под себя ноги и опустив голову на ладони, я принялась раскачиваться вперед-назад, всхлипывая и дрожа всем телом, прерывисто дыша и даже не пытаясь успокоиться.

Я сердилась на папу, но еще сильнее я сердилась на саму себя.

Потому что Эмори была права.

Она попала в точку во всем.

Эмори

День 275-й, осталось 162

Я спустилась на первый этаж, потирая глаза.

– С добрым утром, соня!

Мама стояла у плиты в черных спортивных штанах и ярко-оранжевой майке. Из небрежного пучка на макушке выбивались темные пряди волос, падая на плечи и обрамляя лицо. Она тихонько напевала себе под нос, как обычно, когда занималась готовкой.

Кофе оказался холодным, вчерашним, так что я опрокинула кофейник в раковину и заварила свежий. Дожидаясь, пока он приготовится, я облокотилась на кухонную стойку и закрыла глаза.

– Ты сегодня очень бодрая.

– Я проснулась несколько часов назад, – отозвалась мама и махнула лопаткой в сторону столовой. – И много чего успела сделать.

Я обернулась на стол, устланный вырезками из свадебных журналов.

– И не говори, – пробормотала я и подошла к столу.

Мама аккуратно разложила фотографии платьев на отдельные стопки. Платья без бретелек. Длинные бальные платья. Короткие и игривые. Изящные и облегающие. Фото цветных нарядов она тоже сложила в небольшую стопку.

Мама подошла ко мне сзади и оперлась подбородком на мое плечо, любуясь результатом своих трудов.

– Скажи честно, я переборщила? Я не обижусь.

– Да, мам, ты уж слишком усердствуешь.

– Знаю. – Она вздохнула и взяла со стола фотографию девушки в расшитом блестками платье. Казалось, модель сошла с экрана анимационного фильма. – Я хочу, чтобы в этот раз все было идеально… Но может, я уже переросла все эти сказки про принцесс?

За последние несколько месяцев я узнала о свадебных платьях куда больше, чем мне хотелось бы, и теперь могла отличить чистый шелк от органзы, фасон «русалка» от фасона «принцесса», вырез сердечком от выреза-лодочки. Я знала, в чем разница между шлейфом для церкви и шлейфом для кафедрального собора, между заниженной и высокой талией.

Я разворошила стопку платьев прямого кроя и выбрала самое простое, с глубоким овальным вырезом и без стразов.

– Мне нравится вот это.

– Более взрослое?

– Более элегантное. – Я протянула вырезку маме. – Ты все равно будешь выглядеть как принцесса.

Она приобняла меня и внимательно рассмотрела фотографию.

– Не знаю, хорошо ли будет на мне смотреться платье без бретелек. – Она кивнула на свою грудь. – Ты же знаешь, я сильно похудела, и в этой области мне похвастать нечем.

Раньше у мамы была своя компания выездного ресторанного обслуживания, три года назад, когда папа от нас ушел, она бросила кулинарию, почти перестала есть, а потом вовсе заперлась у себя в комнате. За полгода она похудела на сорок фунтов и растеряла всех клиентов. Потом мама собрала волю в кулак, помыла свой грузовик, нашла хорошего психолога и записалась в спортзал. Там-то она и познакомилась с Дерьмовым Дэвидом.

– Как насчет этого? – Мама взяла вырезку с похожим платьем, но с тонкими бретельками. – Выглядит удобным. В нем я смогу танцевать.

– Мне нравится.

Я забрала снимок и положила его в стопку лучших. Мама тем временем наколола на вилку кусок омлета и положила себе в рот.

За завтраком мы изучили все стопки и выбрали шесть платьев, которые больше всего ей подходили. Мама собрала листки и стала обмахиваться ими, словно веером, стуча пальцами по столу.

– Ох, как же это весело! Чувствую себя подростком.

– Мам, подростки обычно не выходят замуж.

– Как скажешь. Тогда девушкой за двадцать, молодой и влюбленной, у которой вся жизнь впереди.

– А кто я тогда?

Мама задумалась.

– Моя младшая, но куда более мудрая сестра.

Младшая – хорошо. А вот по поводу мудрой я бы не сказала, особенно в свете последних событий.

Мама встала из-за стола и поцеловала меня в лоб.

– Ладно, я сбегаю в душ. А ты помой посуду. – Она развернулась и вышла в коридор. – Нам через час надо быть в свадебном салоне, так что поспеши!

Я отпила кофе и еще немного посидела за столом, рассматривая платья. Аккуратно, чтобы не задеть соседние стопки, я вытащила из кучки отвергнутых вариантов одну понравившуюся картинку и принялась рассматривать.

Это было простое платье с трапециевидной юбкой, глубоким вырезом и зауженными короткими рукавчиками. Волосы модели походили на мои: тоже длинные, прямые и темно-каштановые. У нас обеих были голубые глаза и острые скулы. Она казалась выше меня, но тому виной могли быть босоножки на трехдюймовом каблуке. Я прекрасно представляла себя в таком платье. Конечно, мне еще рано выбирать свадебный наряд – нужно по крайней мере закончить университет и построить актерскую карьеру, – но можно взять платьице на заметку.

Я провела кончиком пальца по изгибам силуэта. Зажужжал телефон.

Люк: Привет, что делаешь?

Эмори: Мы с мамой готовимся к свадьбе.

Люк: Весело, наверное.

Я написала «не очень-то», но тут же стерла и отправила простое «Ага».

Я сделаю все, что в моих силах, чтобы мамина свадьба прошла идеально. Остальное не важно.

К тому же терпеть осталось немного. Школа закончится через три месяца. Свадьба останется позади через пять. А через полгода мама переедет в квартиру Куска Дерьма в городе, а я – в общежитие.

Люк: Я еду на тренировку. Пойдем после нее в кино?

Я написала «Конечно» и нажала «Отправить».

А потом снова взглянула на то платье. Не очень сильно, но все же мне хотелось, чтобы нас с Люком ждало похожее будущее. Но нет. Через шесть месяцев, точнее, через сто шестьдесят два дня наши отношения тоже подойдут к концу.

Ханна

Когда я пришла на кухню в понедельник утром, папа уже стоял у раковины и наполнял термосы, для себя – горячим кофе, для меня – чаем с молоком, словно это было самое обычное утро и вчера ровным счетом ничего не произошло.

– Ты готова? – спросил он, закручивая крышки.

В разноцветной толстовке, узких джинсах и черных кедах он больше походил на повзрослевшего хулигана, который собирается в скейт-парк, а не на пастора и по совместительству директора школы, готового ехать на работу.

– Ага.

Он протянул мне термос.

– Держи, милая.

– Спасибо.

Со вчерашней ссоры мы почти не разговаривали и обходились короткими фразами.

Вот почему плохо жить в десяти милях от школы. Моих друзей рядом нет, и подвезти меня некому. Мне пришлось бы встать аж на час раньше и сесть сначала на один, а потом на другой автобус, чтобы избавиться от необходимости сидеть с папой в одной машине.

К тому времени, как мы остановились перед перекрестком, я уже жалела, что не завела будильник на час раньше. Мы с папой всегда слушали музыку по пути в школу или обменивались новостями, а тишина убивала нас обоих. Я слышала, как он потягивает кофе и нервно постукивает пальцами по рулю. Загорелся зеленый, я смотрела в окно на пролетающие мимо здания. Почта. Автомойка. Старшая школа «Футхил». Забегаловка.

– Я рад, что теперь ты все знаешь, – наконец сказал папа, когда мы выехали на магистраль. – Мне было тяжело держать это в себе. В нашей семье принято все друг другу рассказывать.

Да, я тоже так думала. До вчерашнего дня.

– Я знаю, что делать, – продолжил папа. – Вчера я позвонил нужным людям, и на этой неделе встречусь с представителями нескольких церквей. Они крупнее, карманы у них глубже, возможностей больше. Уверен, они понимают, как много значит эта школа для общества. Им самим же будет выгодно ее процветание.

– М-м, – пробормотала я. Я уже все это слышала.

– Нам бы накопить денег на первый год обучения, а дальше все само собой образуется. – Он крепче стиснул руль.

Папа посигналил перед поворотом, и мы выехали на узкую дорогу, помеченную металлическим знаком, на котором аккуратными прописными буквами было написано: «Христианская школа «Завет»». Дорога с обочинами, поросшими кустами роз и лаванды, вела на парковку перед церковью.

Она выглядела ровно так, как все церкви Южной Калифорнии: лаконичная, с покрытыми белой штукатуркой стенами, арочными окнами и красной черепицей. Я была совсем маленькой, когда церковь решила построить школу, а пастора, моего папу, поставили директором и поручили руководить строительством.

Он отвечал за каждую деталь, от высоты потолка в кафетерии до узора на витражах в библиотеке. Он продумал архитектуру зданий и коридоров, которые их соединяли и выходили на зеленую лужайку, где мы обедали в солнечные деньки. Благодаря ему весь кампус был окружен деревьями, и они прикрывали нас от соседних офисных зданий, так что на территории школы всегда можно было найти укромное, чуть ли не тайное местечко, чтобы позаниматься или помолиться в тишине.

Папе все здесь нравилось. Мама иногда шутила, что я была единственным ребенком, пока не родилась эта школа.

Папа въехал на преподавательскую стоянку и занял место, специально отведенное для директора. Он выключил двигатель и повернулся ко мне.

– Все образуется, хорошо?

Я не ответила. Он подался вперед и посмотрел мне прямо в глаза.

– Ханна, ты не обязана меня прощать. Я поступил неправильно. Но пожалуйста, не теряй веры в меня. Я все сделаю, чтобы искупить свою ошибку. Ты мне веришь?

Вдруг мне вспомнились слова Эмори.

Отец – твоя слабость, Ханна. Ты веришь всему, что он говорит. Всему, во что верит он. У тебя ни о чем нет собственного мнения!

– Ханна, прошу тебя!

Я понимала, что папе очень важна моя поддержка. И какой смысл отказывать в ней сейчас?

– Я тебе верю, – сказала я.

Он притянул меня к себе и обнял.

– Вот и умница. Ну, нам пора, – добавил папа, выпуская меня из объятий. – Мы же не хотим опоздать.

Он вышел из машины и закрыл дверь. Я наблюдала за тем, как он идет через парковку, здоровается с проходящими мимо учениками и обменивается с ними дружескими рукопожатиями. Я подождала в машине первого звонка, и только потом вышла и неспешно направилась к входу. Сегодня мне не хотелось спешить.