Текст книги "До последнего слова"

Мы его вылечили

Мама намазывает маслом тост для Пейдж, попивая кофе и отвечая кому-то на смс, и вдруг говорит:

– Не хочешь поговорить о том, что случилось вчера?

– Нет, мне уже гораздо лучше, – заверяю я ее и осушаю стакан с апельсиновым соком. – Я вчера поговорила с моей подругой Кэролайн.

– Кэролайн? – не отрывая взгляда от телефона, переспрашивает мама. – Кто это?

– Просто одна девочка из моей школы. Очень хорошая. Она заходила ко мне в гости после того, как я вернулась из спа.

Наконец мама переключает на меня все свое внимание.

– Серьезно? – спрашивает она, округлив глаза.

Стараюсь сохранять невозмутимость, как будто не случилось ровным счетом ничего необычного, но, когда вспоминаю Кэролайн, сидевшую на полу в моей комнате и помогавшую мне со стихами, у меня начинает кружиться голова.

– Да, я бы с удовольствием вас познакомила, но ей пришлось уйти еще до вашего возвращения.

– А Сью ты о ней рассказала?

– Угу. – Одной рукой хватаю тост, а другой легонько пихаю Пейдж. – Я в бассейн.

* * *

На следующий день мы с Оливией по пути на занятия по тригонометрии сталкиваемся с Эй-Джеем. Я, наверное, и вовсе не заметила бы, что он идет нам навстречу, если бы мой взгляд не привлекла его темная шапочка. Эй-Джей шагает, глядя себе под ноги и стараясь не отставать от других. И проходит всего в паре сантиметров от меня.

С субботнего вечера у меня из головы все никак не идут слова Кэролайн: «Нет у него к тебе никакой ненависти. Просто ты сильно его ранила». Я все никак не могу понять, в чем моя вина, а прошлой ночью, в половине третьего, я твердо решила, что воспользуюсь первой же возможностью узнать правду.

– Ой, я забыла учебник в шкафчике! – говорю я Оливии. – Встретимся в классе.

Она машет мне рукой, я разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и спешу вслед за парнем в темной шапочке. Эй-Джей заходит за угол и останавливается у своего шкафчика. Держусь на приличном расстоянии и наблюдаю за тем, как он ставит рюкзак на колено и достает из него учебники.

Заметив меня, он коротко кивает.

– Привет.

Ни улыбки, ни взмаха руки. Лишь сдержанный кивок. Он запирает свой шкафчик.

– Привет! – говорю я и указываю рукой в сторону холла. – Я видела тебя в холле, но… Но ты, наверное, меня не заметил.

Он отрицательно качает головой.

– Я хотела поздороваться, – говорю я и впиваюсь ногтями в шею сзади. Раз, два, три. Раз, два, три. Раз, два, три. – И… поблагодарить тебя за то, что… разрешил мне побыть в «Уголке поэта» на той неделе.

Эй-Джей осматривается, проверяя, нет ли поблизости любопытных ушей и глаз, и шагает ко мне. Он на целую голову выше меня, так что, когда он опускает подбородок и смотрит на меня сверху вниз, я чувствую себя виноватой, хоть и не сделала ничего плохого. Он осуждающе приподнимает брови.

– Ты же никому не рассказывала про «Уголок»?

– Нет, конечно. И не расскажу.

Он по-прежнему стоит рядом. По-прежнему смотрит на меня так, будто пытается понять, не вру ли я. Расправляю плечи и выпрямляю спину.

– Я же обещала, что никому ничего не скажу. И сдержала слово.

– Славно, – говорит он, а после продолжительной паузы добавляет: – И не рассказывай.

– Не буду.

Он наконец делает пару шагов назад, и у меня появляется возможность его рассмотреть. Рассмотреть внимательно, во всех подробностях. Светло-русые волосы торчат из-под шапки. Глаза – необычного, коричневато-зеленого цвета – почти такого же, как футболка. В отличие от всех моих друзей-парней, которые очень следят за своей опрятностью, он выглядит неряшливо, но это только придает ему очарования. Пытаюсь разгадать, что выражает его лицо, но не получается, и меня это не на шутку тревожит, потому что он смотрит на меня так, что его отчего-то становится жалко. Он кажется милым и даже застенчивым и совсем не похож на того самоуверенного парня, которого я видела на сцене на прошлой неделе.

В голове крутится множество вопросов, и мне нестерпимо хочется задать их все ему и разузнать правду. Откуда я тебя знаю? Чем я тебя обидела? Как мне попросить у тебя прощения, если я даже понятия не имею, в чем моя вина? Но я отмахиваюсь от всех этих слов, стараясь подобрать новые, помягче.

– Мне очень понравилась твоя песня. Прямо не идет у меня из головы.

Он отступает еще на шаг.

– Спасибо.

– Я пыталась припомнить слова, но…

Разреши мне вернуться. Пожалуйста.

Вновь оглядываюсь, чтобы убедиться, что поблизости никого нет.

– Меня очень вдохновили ваши чтения. У меня самой пока не очень хорошие стихи получаются… – Замолкаю на мгновение, ожидая от него какой-то реакции, но он молчит, и я продолжаю болтать. – На минувших выходных я почти не спала. – Услышав эти слова, он недоуменно косится на меня, словно силясь понять, при чем здесь он. – Я… – Тут резко замолкаю, осознав, что едва не сообщила ему о том, что не пью снотворные, прописанные мне психиатром, несмотря на то что последние пять лет принимала их каждый вечер. Что забываю о таблетках. Или не забываю. Может, на самом деле я сознательно решаю писать, позабыв об усталости, которая будет преследовать меня весь следующий день? – Я… почти не сплю. Если уж начинаю писать, то просто не могу остановиться, – говорю я и нервно хихикаю.

Уголки его губ слегка приподнимаются. Совсем чуть-чуть, но этого достаточно, чтобы на щеке появилась ямочка. К этому я совсем не готова.

– Так ты сочиняешь стихи?

Киваю.

– Ты? – переспрашивает он, скрестив на груди руки, словно ни капельки мне не верит. Наконец-то по его лицу понятно, что он сейчас испытывает! Он удивлен. Может, даже заинтригован.

– Ты сочиняешь стихи? Сама? Не потому что учитель задал?

Пожимаю плечами. Чувствую, что он рассчитывает меня обидеть, но мне ни капельки не обидно. Вся эта история с сочинительством и меня саму шокирует.

– Само собой, у меня пока получается какая-то чушь, – поспешно сообщаю я в надежде, что мой приступ самокритичности вызовет у него хоть какую-то реакцию, например он пригласит меня вновь прийти в «Уголок» и произнести эти слова со сцены, чтобы и меня закидали бумажными шариками, а после и клеящими карандашами.

Эй-Джей опускает руки, которые до этого были скрещены на груди, и перебрасывает рюкзак с одного плеча на другое.

– Думаю, твои стихи на самом деле куда лучше, чем тебе самой кажется.

Конечно же, это неправда, но мне очень приятно, что он это сказал. Судя по его виду, он и впрямь так думает. Я начинаю что-то на это отвечать, но тут замечаю, как в нашу сторону идет Кейтлин, причем очень медленно, словно боясь нам помешать.

Позови меня в «Уголок». Мне так хочется послушать новые стихи и твои песни.

– Мне пора в класс, – говорит он. – Увидимся позже, ладно?

И не дожидаясь моего ответа, он поспешно уходит. Теперь Кейтлин ничто не мешает ко мне подойти, что она тут же и делает, заметно ускорив шаг. Поравнявшись со мной, она хватает мою ладонь двумя руками.

– С ума сойти, это и впрямь был Эндрю Олсен?! – спрашивает она.

– Кто-кто?

Она отпускает меня, чтобы указать на Эй-Джея, и мы вдвоем наблюдаем, как он открывает дверь в класс и исчезает из виду.

– Это он! Точно! Как же мы грубо с ним обошлись, да? – Кейтлин с сожалением качает головой, а я все прокручиваю в мыслях его имя. Эндрю Олсен. Эндрю Олсен.

– Да кто это такой? – вновь спрашиваю я, и Кейтлин легко шлепает меня по руке тыльной стороной ладони.

– Эндрю Олсен. Неужели не помнишь? Четвертый класс. Нас еще тогда учила миссис Коллинс. – Взглянув на меня, Кейтлин вдруг расплывается в улыбке – должно быть, по выражению моего лица заметно, что у меня не получается связать одно с другим. Она начинает пританцовывать, покачивая бедрами и напевая: «Э-э-э-эндрю!» на мотив песенки из мультика «Чип и Дейл», а потом аж сгибается пополам от смеха.

– Как ты могла забыть Эндрю? Он так сильно заикался, что даже собственное имя выговорить не мог. Мы постоянно за ним бегали, распевая эту песенку… Ну вспомни!

О боже. Да, теперь припоминаю. Как только Кейтлин снова запела эту жуткую песню, в памяти всплыло, как мы с ней, в юбочках и с хвостиками, бегаем по площадке за мальчиком, как он затыкает уши, как по его щекам текут слезы, как он изо всех сил пытается от нас убежать. Но мы не даем ему этого сделать.

– Эндрю? – Вот и все, что получается выдавить из себя. К горлу подступает тошнота. Эндрю. Так вот что имела в виду Кэролайн.

– Припоминаешь? Мы даже один раз до слез его довели на экскурсии в музее. Его маме пришлось через весь город ехать, чтобы забрать его домой.

Мне совсем не хочется это все вспоминать, но я вспоминаю. Я помню все. Помню, как это началось. Чем в итоге закончилось.

Кейтлин заприметила его очень быстро. В конце концов и я к ней присоединилась. Мы дразнили его на каждой переменке, в обед, после уроков, пока он ждал автобус. Мы выискивали его, не давали ему прохода. Отчетливо помню его лицо, когда он замечал, что мы идем в его сторону, помню, что его выражение пробуждало во мне чувство вины, но недостаточно сильное, чтобы оставить Эндрю в покое, потому что, когда мы его дразнили, я ощущала в себе странную силу. А еще замечала одобрение на лице Кейтлин.

В начале следующего учебного года мы узнали, что он перешел в другую школу, и мы с Кейтлин тогда ощутили настоящее разочарование, будто у нас навсегда отобрали любимую игрушку. Я и не думала, что мы с ним еще когда-нибудь столкнемся. Уверена, он надеялся, что жизнь больше не сведет его с нами, но других государственных средних школ в городе не нашлось, и у него не осталось выбора.

Кэролайн ошибается. Наверняка он меня ненавидит.

Кейтлин замолкает, но, судя по всему, в упор не замечает испуганного выражения на моем лице. Сама она остается в веселом расположении духа, словно все это ужасно смешно.

– А с какой стати вы с ним так заболтались? – кокетливо покачивая бедром и поигрывая кулоном, спрашивает она.

Отвечаю не сразу, тщетно пытаясь сосредоточиться. А когда наконец начинаю говорить, голос у меня дрожит и превращается в прерывистый шепот.

– У нас с ним есть общие предметы. – Интересно, а «Уголок поэта» можно считать общим предметом? Пожалуй, нет.

– Мы с ним были в одной группе по физкультуре в прошлом году, – рассказывает Кейтлин. – Но он тогда был не особо разговорчив. Не припомню, чтобы он вообще разговаривал. Он все еще заикается?

Вновь вспоминаю, как он взобрался на сцену и присел на стул. Как прокрутил гитару и сказал, что стихотворение получилось «дурацкое», и жестом предложил зрителям забросать его бумагой. Когда он пел, слова звучали отчетливо и красиво, в них не было ровным счетом ничего искаженного или уродливого. Он был прекрасен.

– Нет, больше не заикается.

И хотя Эндрю давно скрылся из вида, Кейтлин все равно кивает в ту сторону, куда он ушел.

– Вот видишь. Мы его вылечили, – с гордостью заявляет она. Мои щеки заливает краска, и, когда Кейтлин шутливо толкает меня локтем, посмеиваясь, мои ладони сжимаются в кулаки. – Недаром же говорят: «Что не убивает, делает нас сильнее!»

Я не в силах ни вздохнуть, ни пошевелиться, ни слова произнести. Поверить не могу, что она и впрямь это сказала. Понимаю, что должна защитить Эндрю, но застываю, словно вкопанная. И молчу, как и всегда.

– Да и потом, – продолжает Кейтлин, – это же было миллион лет назад. Мы были маленькими детьми. Уверена, он нас даже не помнит.

К горлу подкатывает огромный неприятный ком. Как я могла с ним так поступить? Как вообще можно так себя вести?

– Помнит, – шепотом говорю я, уходя.

* * *

Раздается последний звонок, но Кэролайн остается у своего шкафчика, и я тоже не двигаюсь с места, ожидая, пока все разойдутся по классам. Когда мы остаемся наедине, я пулей бросаюсь к ней.

– Я знаю, чем обидела Эй-Джея, – говорю я, а внутри все переворачивается. – Неудивительно, что он мне не рад и не хочет, чтобы я возвращалась в «Уголок». Что же мне делать, Кэролайн?

– Для начала, извинись, – предлагает она.

Он ни за что меня не простит. Как такое простить?

– Он, наверное, считает меня ужасным человеком.

Может, он и прав. Может, так и есть.

– Тебе нужна моя помощь?

Киваю. Кэролайн поворачивается на пятках и делает знак следовать за ней.

– Пойдем, – говорит она. – Я знаю, что делать.

Мы приходим в школьный театр, садимся на первый ряд и посвящаем целых три часа работе над одним стихотворением. Я пишу. Кэролайн слушает. Когда на меня накатывает ступор, она подсказывает мне слова, пока мы не находим то, что точнее всего выражает мою мысль. В итоге у нас получается стихотворение, в котором нет многословных извинений – скорее, в нем говорится о сожалении и втором шансе, о страхе навсегда остаться чужими и отвергнутыми, который живет в самом сердце и порой делает людей такими, какими им самим ни за что не хотелось бы стать. Стихотворение о человеке, который видит, как низко он пал, и хочет – даже жаждет! – измениться. Стать лучше.

Стихотворение, в котором я прошу впустить меня в свой круг. Прошу дать мне шанс показать всем, что в глубине души я совсем не такая, как им кажется. А может, и такая, но очень хочу измениться.

Тот самый узкий коридор

Через пятнадцать минут после начала обеда убираю все обертки в бумажный пакет, собираю мусор, отряхиваю траву со штанов.

– Мне надо забежать в библиотеку и взять одну книжку для урока по английскому, – объявляю я. – Кто со мной? – Я заранее знаю, что желающих не будет.

– Мне туда нельзя, – гордо сообщает Оливия.

Кейтлин хихикает:

– И как тебя угораздило получить запрет на вход в школьную библиотеку?

Оливия закатила глаза.

– Миссис Расмуссен застала нас с Трэвисом, когда мы целовались в отделе биографий. За тем самым углом, ну, знаете, – говорит она, рисуя в воздухе изгиб ребром ладони. – Спрячешься там – и никто тебя не видит. Что еще можно делать в таком укромном местечке? – с хохотом спрашивает она.

– Искать биографические книжки, – серьезно предполагает Хейли.

– Ну нет, это скучно, – заявляет Оливия, выпрямляется и обводит всех нас взглядом, наслаждаясь прикованным к ней вниманием. – И поверьте, наше свидание стоило того, чтобы нас оттуда выгнали. Трэвис, конечно, умом особо не блещет, но целуется просто бесподобно!

Встречаем ее слова дружным хохотом.

– Интересно, а он свободен в эти выходные? – добавляет Оливия и тянется за телефоном.

– Я думала, вы расстались, потому что вам не о чем разговаривать, – замечает Алексис.

– Нет, неправда, – наморщив носик, возражает Оливия. – И вообще, он мне не для разговоров нужен! – подмечает она, склонив голову набок и продолжая искать его номер в списке контактов.

Кейтлин отщипывает от своего сэндвича кусочек хлеба и кидает его Оливии в голову.

Пробормотав быстрое «Ну, увидимся», торопливо ухожу от них и направляюсь к театру. Дорогу знаю прекрасно, я уже сотню раз представляла себе во всех деталях ту самую лестницу и тот самый узкий коридор – и вскоре я вновь оказываюсь в чулане уборщика, раздвигаю швабры и веники, нахожу замаскированный дверной шов и черный замок. Слышу за дверью приглушенные, будто бы очень далекие, голоса и трижды тихо стучу. Все тут же замолкают.

Слышу, как кто-то вставляет ключ в замок и как он щелкает. Эй-Джей приоткрывает дверь и смотрит на меня в узкую щель.

– Ты издеваешься, что ли?!

Не обращая внимания на его слова, приподнимаюсь на цыпочках, высматривая за ним Кэролайн. Таков наш план. По нему я должна спуститься в «Уголок», а Кэролайн – убедить Эй-Джея впустить меня, чтобы я смогла прочесть стихотворение, которое мы с ней написали.

– Я тут ищу… – начинаю я, но не успеваю произнести имя Кэролайн, как Эй-Джей распахивает дверь и быстро выходит мне навстречу. Мне не остается ничего другого, кроме как отступить в чулан. В голове вновь звучит дурацкая песенка из мультика про Чипа и Дейла.

Да что со мной такое?!

Он закрывает за собой дверь и запирает ее на ключ, свисающий у него с шеи.

– Тебя друзья попросили сюда спуститься? Вы что там, в какой-то навороченный квест играете? – Он подходит к двери, соединяющей чулан с коридором, и выглядывает наружу в поисках моих «сообщников».

Я, конечно, ожидала, что он удивится, но что так сильно испугается – нет. Руки у меня начинают трястись, ноги подкашиваются, но я заставляю себя стоять ровно и смотреть прямо ему в глаза, как советовала Кэролайн.

– Я хочу кое-что тебе прочесть. Тебе и всем остальным. – Достаю из кармана джинсов листок со стихотворением и показываю его Эй-Джею в доказательство своих слов.

Он со смехом подходит ко мне.

– Саманта, это так не делается.

– А как делается?

Он прижимает ладони к губам.

– Послушай, у нас такой порядок: одни Поэты читают. Другие слушают. А те, кто в наше общество не входит, те не делают ни того ни другого – им попросту сюда нельзя. Для тебя я сделал исключение, но, повторяю, всего на один раз.

– А можно мне…

Он не дает договорить.

– Уходи.

– Но почему?

– Потому что тебе здесь не место.

Сердце сжимается. Вновь складываю листок со своим стихотворением и прячу его в карман.

– Но почему?

Его взгляд блуждает по комнате, будто бы в поисках подходящих слов, но на стенах их нет, только чистящие принадлежности.

Наконец он встречается взглядом с моим, и я тут же понимаю, в чем дело, несмотря на его молчание. Мы не друзья. Он говорил об этом, когда я впервые сюда спустилась.

Вновь запускаю руку в карман и опять достаю листок со стихами. Вкладываю его Эй-Джею в ладонь и сжимаю его руку в кулак.

– Я напрочь забыла о тех событиях… Все-таки столько лет прошло… Не знаю, может, я специально заставила себя забыть об этом… Как бы там ни было, я все вспомнила и мне очень стыдно. Словами не описать, как я сожалею, что так с тобой поступила. Мне искренне жаль, что так вышло. Я просто места себе не нахожу от стыда… – судорожно вздыхаю и поспешно прикрываю рот. – Но я этого заслуживаю, правда ведь?

Поворачиваюсь, чтобы уйти, в надежде, что он меня остановит. Но нет.

Прежде чем нырнуть в коридор, украдкой оборачиваюсь. Эй-Джей уже успел вернуться в «Уголок поэта». Услышав щелчок замка, возвращаюсь к запертой двери и прислоняю к ней ухо.

Отчетливо слышу голоса ребят. На глазах выступают слезы, когда я представляю Сидни, которая смешит всех со сцены, и Эй-Джея, песни которого трогают всех до глубины души. Интересно, что сейчас делает Кэролайн. По ее словам, пробраться внутрь проще простого, самое главное – подобрать правильные слова. Но она ошиблась. Быть может, сейчас она пытается выгородить меня перед Эй-Джеем, раз у меня самой это не вышло. Представляю во всех деталях комнату, скрытую от меня за дверью. Приятные на ощупь стены. Разноцветные листы бумаги и невероятные слова, которые я никогда больше не увижу.

Поднимаюсь по лестнице, пересекаю сцену и выхожу на улицу, залитую солнечным светом, стараясь дышать глубоко, как учила меня Психо-Сью. К моменту, когда я добираюсь до нашего дерева, уже успеваю взять себя в руки.

– Ну и где книжка, за которой ты ходила в библиотеку? – интересуется Хейли, когда я вновь усаживаюсь в кругу подруг.

– Ее уже кто-то забрал, – сообщаю я.

Дергаю травинки – одну, вторую, третью – и разглядываю Алексис, Кейтлин, Оливию и Хейли, припоминая совет Сью найти новых друзей. Мне вдруг приходит в голову мысль, что, хоть я многие годы и говорила, будто не смогу этого сделать, я только что попыталась. И не справилась.

Не могу двигаться дальше

– Ну что, как проходило общение с подругами на этой неделе? – спрашивает Сью.

Растягиваю пластилин, пока он не порвется.

– Лучше. Но по-новому.

– То есть их отношение к тебе изменилось?

О, как бы мне хотелось, чтобы она была права. Так было бы куда проще.

– Нет. Скорее… Все совсем наоборот.

С того дня, когда я отдала Эй-Джею свое стихотворение, прошел уже месяц. С той минуты что-то во мне перевернулось. Я теперь тише веду себя за обедом. В прошлую субботу я пропустила вечеринку, а вместо нее пошла с семьей в кино. После уроков я много времени провожу с Пейдж – отвожу ее на гимнастику, делаю с ней уроки. Мне трудно общаться с девочками из «Восьмерки». Кейтлин я даже видеть не могу. Стоит мне только на нее посмотреть, и мне тут же вспоминается появившаяся на ее лице ухмылка, когда она сказала, что мы «вылечили» Эй-Джея, и к горлу подступает тошнота.

Сбрасываю обувь и с ногами забираюсь на кресло.

– Мне не хочется сегодня о них говорить. Может, сменим тему? – спрашиваю я, положив подбородок на колени.

– Конечно. О чем бы тебе хотелось поговорить?

Бросаю взгляд на часы. Я целую неделю мечтала оказаться в этом кабинете и снова пообщаться со Сью, получить ее совет, размять в пальцах пластилин. И вот я здесь и совершенно не знаю, о чем говорить.

– Я плаваю каждый день. И это мне очень помогает. Я чувствую, как становлюсь сильнее, а еще плавание помогает отвлечься… от всего. А еще я много пишу. Это… помогает освободиться, достичь катарсиса. Почувствовать себя… – Замолкаю ненадолго, подыскивая точное слово, которое понравилось бы Сью. – Здоровой.

– Хм-м. Мне нравится эта формулировка. Здоровой… – Сью медленно повторяет это слово, и оно на пару секунд повисает в воздухе. Вспоминаю себя под одеялом с фонариком, до самого утра сочинявшую стихи, и чувствую укол совести. Нет, пожалуй, сейчас не лучшее время, чтобы сообщить Сью о том, что я перестала принимать снотворные.

– А как дела с Кэролайн? – интересуется Сью. Стоит мне услышать ее имя, как плечи невольно опускаются.

– Неплохо. Мы очень много времени проводим вместе. Встречаемся в театре после занятий… Кэролайн помогает мне со стихами. – Боже, если бы только «Восьмерка» услышала эти слова, девчонки мне и договорить бы не дали, но Сью явно не такая. Она кладет локти на подлокотники и наклоняется вперед, внимательно слушая мой рассказ.

– Мне очень нравится сочинять вместе с ней. Когда я не знаю, как лучше сформулировать свою мысль, она всегда находит самые точные слова. А еще мы разговариваем. На серьезные темы и подолгу. – Ерзаю в кресле, скатываю пластилин в маленький шарик. – Мы с девчонками из «Восьмерки» тоже когда-то вели такие беседы, но это было очень давно. Очень… непривычно, что у меня вновь появился такой друг.

– Но это, скорее, радостно?

– Да, конечно.

Мну пластилин, а Сью тем временем откидывается на спинку кресла и листает страницы, сверяясь с заметками, которые сделала во время наших прошлых сессий.

– Давненько мы не говорили о Брэндоне. Ты по-прежнему много о нем думаешь?

О Брэндоне? Ох. Внезапно понимаю, что почти не вспоминала о нем за последний месяц.

– Нет, не то чтобы.

Сью записывает мой ответ.

– А о Курте?

– О Курте? Хм… Тоже нет. – Сегодня я видела его в обеденный перерыв, но эта встреча отнюдь не вызвала во мне тех мыслей, на которые намекает Сью.

– А о каких-нибудь других парнях думаешь?

– Вы имеете в виду навязчивые мысли?

– Не обязательно. Если только тебе самой не захочется их именно так охарактеризовать.

Широко улыбаюсь.

– Отличный маневр!

Сью склоняет голову набок. Вид у нее весьма довольный.

Мы с Эй-Джеем не разговаривали с того дня, когда я передала ему мое стихотворение-извинение, а он выгнал меня из «Уголка поэта», но я очень часто думаю о случившемся. И о нем тоже. Я стала ходить на третий урок другими маршрутами, чтобы увеличить свои шансы столкнуться с ним в школе. Я пишу о нем перед сном почти каждый день. Вчера ночью я долго составляла плей-лист акустических песен, которые, как мне представлялось, он мог бы сыграть. Этот плей-лист я назвала «Песня для тебя».

Я разузнала, где он живет, но победила в себе острое желание проехать мимо его дома. Я знаю, где он обедает в дни, когда не спускается в подвал театра – я уже не раз видела его за круглым столом неподалеку от туалетов в компании парня и девушки из «Уголка поэта», но всякий раз стараюсь не смотреть на него слишком уж пристально и ничего не роняю, чтобы привлечь его внимание. Просто иду мимо и все.

Я часто вспоминаю его ямочку и то соблазнительное, легкое движение, каким он прокручивает гитару вокруг торса. Но потом перед глазами встает его лицо, когда он сообщает: для меня в «Уголке поэта» нет места, и розовые очки исчезают сами собой. Не уверена, что одержима им самим, но вот желанием, чтобы он меня простил, – однозначно. А еще он вызывает у меня любопытство. И Кэролайн знает об этом. Сью тоже наверняка стала бы подробно меня о нем расспрашивать.

– Нет, у меня сейчас нет одержимости никем из мальчиков, – сообщаю я.

Сью приподнимает брови и смотрит на меня так, словно хочет сказать: «Я слишком хорошо тебя знаю, ты лукавишь». Но меня это нисколько не обижает. С самого дня нашего знакомства я только и делала, что думала о мальчиках.

– Но у меня из головы никак не идет Эй-Джей. Это тот парень, которого мы с Кейтлин дразнили, когда были маленькими, – говорю я и утыкаюсь лицом в колени.

– Но ты ведь извинилась перед ним, верно? – спрашивает Сью.

Я киваю, не поднимая глаз.

Но сделанного все равно не воротишь.

Тяжело вздыхаю.

– Сью, когда я уже перестану ошибаться?

Ее смех становится для меня полной неожиданностью, и я с удивлением смотрю на нее.

– А зачем? – интересуется она.

Не свожу с нее изумленного взгляда.

– Именно благодаря ошибкам и осечкам мы научились ходить и бегать, узнали, что горячие предметы трогать нельзя. Ты совершаешь ошибки всю свою жизнь и продолжишь ошибаться.

– Просто блеск.

– Самое главное – распознать свою ошибку, извлечь из нее урок и двигаться дальше.

– А я не могу двигаться дальше.

– Но так изводить себя тоже не стоит.

В комнате надолго воцаряется тишина. Наконец Сью прочищает горло, чтобы привлечь мое внимание.

– Может, хватит царапать себя? – спрашивает она. Я и не заметила, что вновь начала царапать шею, а между тем кожа сзади начинает побаливать и саднить. Отдергиваю руку. Сплющиваю пластилин большим пальцем.

– Мне очень нужно, чтобы он меня простил, – признаюсь я.

Все мои мысли лишь об этом. Они сводят меня с ума.

– Это уже не в твоей власти, – медленно качая головой, замечает Сью. – Ты сделала все, что могла, теперь дело за ним. И он либо простит тебя, либо нет.

Ни за что не простит.

До этой минуты я не позволяла себе плакать из-за обиды, которую мы с Кейтлин нанесли Эй-Джею. Я не проронила ни слезинки, когда узнала правду и когда рассказывала о ней Сью с месяц назад. Но сейчас я чувствую, что сдерживать рыдания мне уже не под силу, и даю слезам волю. И мне тут же становится немного легче.

– Ну же, Сэм, – говорит Сью, опершись локтями о колени. – Посмотри на меня. Ты хороший человек, допустивший ошибку. – От этих слов мои рыдания только усиливаются. – Ты извлекла из нее урок?

Прячу лицо в ладонях и быстро киваю.

– Стало быть, эта ошибка была ненапрасной. Прости себя и иди дальше. – С этими словами Сэм протягивает мне салфетку, и наши взгляды встречаются. – У тебя все получится, – тихо говорит она.

Не знаю, сколько времени я уже сижу у нее в кабинете, то и дело высмаркиваясь и промакивая глаза, но точно знаю, что даже если время нашей сессии уже истекло, Сью меня не отпустит, пока я не произнесу заветные слова. Причем от всего сердца.

– Я прощаю себя, – наконец говорю я, а голос дрожит и надламывается на каждом слове.