Текст книги "пРоза мира. Проза и поэзия о природе мира и человеческой души. Книга 1"

***

«Опомнись, о поэт, к чему стремишься ты? Она не слушает, не чувствует поэта; Глядишь, она цветёт; взываешь – нет ответа.» Всякий раз приходят на память эти пушкинские строки, когда лицом к лицу соприкасаешься с цветущей прелестью живых, благоухающих роз: не в цветочном магазине, выбирая букет, и не за пасхальным застольем, ловя взглядом вечную их красу, запечатлённую кистью художника на фарфоровой чашке, а, допустим, где-нибудь в розарии или Ботаническом саду, где только и место живой красоте, где она невозбранно и беспечно радуется краткому мигу жизни. Но Пушкин писал о девах, о девах-розах, чья цветущая пора также мимолётна и преходяща, как и радость розы: была – и нет. Но всякий раз почему-то она не ощущается проходящей, заключая и тая в себе вечный свет. Может быть, поэтому молодость не верит старости, а жизнь – смерти.

Среди чтимых икон Божией Матери Неувядаемый Цвет есть и такая – Неувядаемая Роза, где в нетлении вечности благоухают только розы. Ну да, скажет читатель, всё славно, но так… неощутимо, так далеко от нас, а хочется ведь подобно евангельскому Фоме прикоснуться к чуду собственными перстами…

16 апреля 2002 года – в день празднования иконы Неувядаемый Цвет в селе Черновке Сергиевского района Самарской области в доме Екатерины Ивановны Малыгиной произошло чудо. В этот день, почувствовав приход настоящего тепла, она сняла клеёнку с одного из окон (клеёнка помогала уберечься от холода) и обнаружила на стекле изображение Богоматери Неувядаемый Цвет. К вечеру образ исчезал, а утром снова проявлялся. Точно цвет расцветал… Икона эта Нерукортворная. И явление Её – тайна нашего времени. Известно, что преподобный Серафим Саровский молился перед иконой Неувядаемый Цвет. Она почиталась чудотворной и хранилась до своего исчезновения в одной из церквей городка Кадом Рязанской области. Её особо почитали незамужние девушки и молодожёны.

В Москве, на западной её окраине, в Рублёво с недавних пор появился храм, освящённый в честь иконы Божией Матери Неувядаемый Цвет. Он выстроен в формах и традициях богомольного ХVII века, когда икона впервые пришла на Русь, в стольный её град Москву.

Май 2022 года

Формула цветка. Леонид Феодор

Владимир Стоянов
(г. Варна, Болгария)

Одуванчики из слов

Иеромонаху Роману

 
Взорвутся одуванчики из слов —
Отринутые крики дерзновенны.
Слепящим светом озарит наш кров,
И души, и глаза огнём нетленным.
 
 
Он здесь остановился ночевать,
Среди листов, исписанных знаменьем?
Подобен истине, просящейся в тетрадь,
Туманом – ниве, воздуху – теченьем?
 
 
Благую весть несёт средь темноты
Свеченьем неба – над болотом топким.
Монашествуя, повилики-сны
Благословил, склонившись над истоком.
 

«Я потерялся в городе родном…»

 
Я потерялся в городе родном,
И это продолжалось лишь мгновенья.
Он был так беспощадно незнаком,
Я цепенел от страха пробужденья.
 
 
Глаза смежило море, став угрюмым,
И чайки таяли, крича во мраке.
Разорванным клубком молчали думы
Окрест меня и выше, в Зодиаке.
 
 
Я потерялся среди мест привычных,
Усталым в городе был найден я.
Как орфики мистерии античной
Хор в масках страхом обступил меня.
 

По воде ли писал

 
Твоё воспоминанье обо мне —
Уставшая от гона олениха.
Дыханием оленя распростёрт
Мой возглас, что преследует тебя.
Я следовал повсюду за тобой,
Тебе стихи слагая, Эвридика.
А стрелы, мной отравленные ядом,
Иным оставил, смертных возлюбя.
 
 
Я полонён, подобно зеркалам,
Воскресным светом солнечным и смехом,
Впервые ощущая на губах
Вкус жизни, победившей ожиданье.
Со мною рядом ты присела вдруг,
Твоя душа бела, и с чутким эхом
Приходит мысль, что ты со мной должна
Укрыться от потопа мирозданья.
 
 
Писал ли по воде, на зыби яркой,
Пророчествовал дерзко в храме слов,
Или я в скальной переплётной мастерской
Прожаркой литер утолял свой голод?
Доносится неутолимый вой
Хулу распутывающего снов.
А в наших упокоенных глазах
Жених улыбчивый спустился, молод.
 

«Как много жизни в пересчитанных минутах!..»

 
Как много жизни в пересчитанных минутах!
Огромным ситом кто-то сеет мрак.
Из ночи урн сочатся звёзды в утро,
Чтоб ночи прах я нёс среди зевак.
 
 
Дай мне приют воспоминанье рая.
Не ты ль пустые мысли отсекло?
Благодаря тебе я постигаю:
Моя душа – небесное стекло.
 
 
Шагну из нивы под небесный камень
И песни вам спою, неслыханные тут.
Спаси меня, любовь, под облаками.
Безмерна жизнь седи земных минут.
 

«Море близко и так далеко – предо мной…»

 
Море близко и так далеко – предо мной
Замирает, внутри меня стонет мятежно,
Там разливы, где берег мерцает иной,
Где мой дух не захочет пропасть и исчезнуть.
Там кафедрально закаты горят,
Безымяннейший ктитор – песок вековечный.
Дамба от пьяных набегов – земля,
Берег безмолвных прогулок под вечер.
 

«Пришёл, чтоб собирать во мраке крошки…»

 
Пришёл, чтоб собирать во мраке крошки
Акростиха утраченного лада.
Зачем смотрюсь я в душу осторожно.
Что недопонял, что мне знать не надо?
Что мною названо не по летам?
И я ли в ухо пел земной пустыне?
Так имя тишины доступно нам,
Лишённое тоскующей гордыни.
Я верю, тишина проступит в нас,
Но кто прощает, кто прощён словами?
Взываю к памяти, что воскресит сейчас
Всех предков, обнимающихся с нами.
 

Дерево предков

 
Как белоснежный ястреб остроклювый,
Дождь налетает жёлтым тростником,
Что стрелами усеял побережье.
На древе предков изумрудный шторм,
Молчит гнездо, повиснув над безбрежьем,
 
 
Осуждено на высылку без птиц.
А лесорубы машут наугад,
Прицелившись в сердечные мгновенья,
Как Откровение, поведавшее ад,
Закат бросает за порог прозренья.
 
 
Но для чего сверчок неброский в сенцах
Осколки ищет песни не спеша?
 
 
Зачем апостолы передают младенца, —
Чтоб ни одна не взорвалась душа?
 

«Душу зажгу, освещая дорогу…»

 
Душу зажгу, освещая дорогу,
стану искать я во мраке обитель.
Звёздам надкушенным стал я подобен,
ты же сегодня питбуль-победитель.
Мраком повеяло, солнце безмолвно
тает в картонной коробке мгновенья.
Глазами ищу я его осторожно —
в них ли надежда рождает спасенье?
Благу теперь день за днём посвящаю,
пусть так со мною навеки останется.
Я не повержен, но вырастаю.
Завтра Господь в наших лицах покажется.
 

Перевод с болгарского Алексея Филимонова

Об авторе. Владимир Стоянов Стоянов– болгарский поэт, музыкант-исполнитель, литературовед, переводчик, действительный член международной Академии литературы, науки, искусств «Русский Слог», за активную миротворческую деятельность удостоен звания «Посол Мира». Он первым представил болгарскому читателю стихи классиков русской литературы Владимира Набокова и Варлама Шаламова, духовный стих иеромонаха Романа, перевёл многих современных поэтов России. Он автор болгаро-русского издательского арт-проекта «Солнечные кресты», в котором выступает как составитель, поэт, переводчик, музыкант, представляя творчество значимых современных деятелей русской культуры: арт-работы Леонида Феодора, заслуженного художника России; поэзию: о. Романа; барда Лидии Анискович, исследователя творческого наследия семьи Цветаевых; Алексея Филимонова, журналиста, переводчика, исследователя творчества Владимира Набокова; Галины Дубининой, редактора издания с русской стороны, автора филологической прозы о Сергее Есенине; Сергея Бачинского, барда, поэта, переводчика. Книга «Солнечные кресты» (издатели – Фонд «Устойчивое развитие Болгарии» и Международная академия «Русский Слог») удостоена Гран-при в номинации «уникальная книга» международного форума культуры «Музы на русском Парнасе». Доставлена на передовой рубеж в госпиталь Донецка для восстановления духовных сил воинов света.

Алексей Филимонов
(г. Санкт-Петербург)

Орхидеи искусства

***

 
С рожденья слышу голоса пророков, —
Не выучив навязанных уроков,
Я постигал земное на пути,
Куда призвали вестники идти.
Так, ангельским внимая голосам,
Шагая иногда по небесам.
И в щебете, и в мановенье духа
Незримый Судия пророчит глухо,
Неразличим, когда поют цветы,
Предвечным ароматом налиты.
 

***

 
Ты уходишь сейчас?
Я впадаю в безумство,
Потому что из нас
Кто-то бредит изустно.
Ты роняешь слова,
Я теряю предметы.
И материя сна
Цепко помнит об этом,
Возвращая стихи
Благородному чувству,
Где на грани стихий
Орхидеи искусства.
 

Роза – Миру

 
Речь ангела, ребёнка и прибоя
На языке пророка говорит,
Как волны, приносящие иное
На берег постижений и обид.
Никто в Итаку возвращает слово
Стрелою синевы и миражей,
Чтоб мир над бездной воцарился снова
И жёны обрели своих мужей.
Поэт из звёзд настраивает лиру,
Где эхо смерти – таже пустота
Чужого неприкаянного мира,
Когда Голгофа вознесла Христа.
Но только бард, но только бард
Земные тронет струны,
Как оживут в переплетенье строк
Миф о Христе, мучительный и юный,
И Роза Мира – пламенный цветок.
 

***

 
Омывшись елеем,
Христа выбираем.
Сначала лелеем,
Потом распинаем.
И ждём возвращенья
Прощения, рая
Про суд и отмщение
Не вспоминая.
 

Следы канала

 
Христос, бредущий по каналу,
по водам тёмным…
И синева Ему внимала
и всем бездомным.
Домов глазницы так пусты,
но крестовины
хранят терновые венцы
былой Пальмиры.
На Севере, где тишина
провидит Слово,
Христос, восставший ото сна,
зовёт нас снова.
Где холодеет кровь зари
пред жаром бездны —
путь по каналу повтори
стихом воскресным.
 

***

 
По реке сплавляют души
на невидимых судах.
Остаются тут, на суше,
Сон, сомнение и прах.
До небесного пролива —
двадцать вёрст, как по Неве.
Вон застыли сиротливо
пароходы в синеве…
 

***

 
Мечтал Колумбом Гумилёв
Отплыть в Китай.
Из поднебесной слышал зов
«Тяни, катай,
Смоли и мачты возноси,
Ставь паруса!»
Корабль облекали синь
И бирюса.
На острове его друзья,
Где павильон
Фарфоровый, – туда нельзя,
Там спит Дракон.
Он охраняет сто небес,
Тревожный путь.
Нет, капитан в ночи воскрес…
Когда-нибудь.
 

***

 
В Пекине по ночам уже прохладно,
А в Петербурге осень на пороге,
Мы говорим о том, что верить надо,
На конференции, в поэзию дороги.
 
 
Соединяет путь души бессмертье
С тревожной красотой родного края,
Где мы так долго, может, не бывали,
Но просим у отчизны милосердья,
 
 
Прощения, и молимся стихами,
Ведь прошлое усеяно грехами,
Но листопад медвяный и багровый
Их закрывает жертвенной обновой.
 

***

 
Ахматова и Ахмадулина:
Две стороны одной души,
Потерянной, подкарауленной,
Раздробленной на миражи.
 
 
Фонарь до праздника сутулится,
А в праздник питерская гладь
Мерцает кумачом, и улица
Кровавой кажется опять.
 
 
Не газ в светильниках, но истина,
Дух, предъявляющий права
На немоту души единственной,
Преображаемой в слова.
 

Об авторе. Алексей Олегович Филимонов– поэт, литературовед, переводчик. Член Союза писателей России. Живёт в Санкт-Петербурге. Родился 22 мая 1965года в г. Электросталь Московской области. Окончил факультет журналистики МГУ и Высшие литературные курсы при Литературном институте им. А. М. Горького. Автор семи книг стихотворений, в том числе книги «Сиреневая гроза» на русском и болгарском языках в переводах Владимира Стоянова и книги переводов из Владимира Стоянова «Глоток жизни» на двух языках. Создатель литературного направления «вневизм». Лауреат ряда премий. Живёт в Санкт-Петербурге.

Глава 2. Венок русской Словесности

Пушкин у Чёрного моря, картина Айвазовского и Репина

Русская Победа – это неповторимая наша словесность, Золотой век с великанами: Пушкиным, Толстым, Достоевским. И Серебряный богооткровенный век с Блоком, Гумилёвым, Ахматовой…

А. Проханов

Александр Блок, художник Леонид Феодор

Татьяна Хатина

Экзотика дивных цветов…

Болдинская осень Пушкина

 
Сижу затворником, ушедшим в осень,
Наш барский дом с верандой так красив.
Гуляю в парке, с неба льётся просинь
Сквозь кружево дубов и кроны ив…
Пруды светлеют в золоте кувшинок,
Горбатый мостик через верхний пруд.
К любимой роще с именем «Лучинник»,
К «Беседке сказок» мысли всё ведут…
Сплю мало, в семь часов побудка,
Пью кофей, окна настежь распахну.
Шальная осень мне, вздыхая чутко,
Божественную дарит тишину.
Перо, чернила, белый лист бумаги…
Пишу без устали, так многое успел,
А Болдинская осень – чудо магий,
Мне дарит золотой свой беспредел…
Сажусь верхом, скачу, душой ликуя…
И утопаю в кружеве листвы,
А ветер мне приносит поцелуи
Дурмана осени и дурнопьян травы…
Наш храм Успенья, возрождённый дедом,
Стоит, одетый солнечной парчой.
Он освящён в мой год рождения, летом…
Вхожу сюда с молитвой и свечой…
Село родное, русская глубинка,
Ты от мирской далече суеты.
Чудесной осени волшебные картинки
Листаю, замерев от красоты…
 

Домик Лермонтова

 
Низкий дом под камышовой крышей,
Белых стен простой и строгий вид.
Пред грозою тучи ниже, ниже,
А одна в окно моё глядит.
Утром створки распахну пошире,
Запах разнотравья и цветов.
Солнце ластится, как будто в мире
Каждый день рождается любовь.
С запада Бешту красою манит,
Пять вершин окутаны в туман.
С севера Машук, и строгих граней
Столь прекрасен призрачный обман.
А с востока весь, как на ладони,
Пятигорск зовёт, приди, я жду…
Я на Водах, сердце грустью стонет,
Словно в детство с бабушкой иду…
А в окне раскрытом куст черешни
На мой стол роняет лепестки.
Как красив Кавказ порою вешней,
Так легко здесь пишутся стихи.
На столе кусок ржаного хлеба
С крынкою парного молока…
И вмещает этот дом и небо
Лермонтова жгучая строка.
 

Парижская любовь Владимира Маяковского

 
Париж… Монпарнас… Ваша встреча…
Мгновенье… Тот бурный роман…
Легенда, иль сказки предтеча,
Парижский любовный обман…
Ему тридцать пять, ей за двадцать.
Он модный советский поэт.
В любви ей так жаждет признаться,
В стихах, что кидает ей вслед.
 
 
Ты слушала страстные речи,
где рифм опьяняющий плен.
Вы вместе почти каждый вечер,
Стремителен пульс ваших вен.
В вас плавились молодость, пламя
Желаний, восторгов и встреч…
Но время прошло между вами,
любовь не смогла уберечь…
 

***

 
Ты – Ледокол страны Советов,
Так безумно любил Татьяну,
Много лет посылал букеты:
Орхидеи, розы, тюльпаны…
В дверь Татьяны в любую погоду
Улыбаясь, входил посыльный…
Роскошь дивных цветов в угоду
Даме сердца красивой, стильной.
И одна лишь звучала фраза:
У посыльного: «От Маяковского»…
И тогда настигала сразу
Память встреч с ним,
Поэтом московским…
 

Владимир Маяковский, художник Леонид Феодор

Анна Ахматова

 
Чёткий профиль греческого типа,
Тонких губ пленительны черты.
Глаз печальных отсвет сердолика,
Таинство лица – всё это ты.
Лоб высок и рук изящен почерк,
Как любила в белизне листа
Среди тонких фраз и многоточий
Находить волшебные места…
Шёлк стиха то холоден и снежен,
То сжигает алостью огня,
Лёгок и таинственно небрежен,
Души от бездарности храня.
И горят ахматовские строчки
Пламенем Серебряного века….
Гениально – строгой одиночки,
Душу согревая, человеку!
 

Комарово Анны Ахматовой

 
Запахи сосен с могучими кронами
Дышат экзотикой дивных цветов.
Будит с утра колокольными звонами
Старых соборов пленительный зов…
 
 
Нежность сирени красуется летом,
Ивы шарами стоят вдоль дорог.
Сосны высокие залиты светом…
«Будка» Ахматовой, старый порог…
 
 
Дух старины, где Серебряный век
С Анной Андреевной жил здесь и верил
В то, что свободой горит человек,
Честью и Совестью жизнь свою мерил…
 
 
Старые стены хранят дух времён,
Голос Ахматовой слышится, слышится…
Крыши усталой шёпот и стон…
Осень… Дожди, да стихами здесь дышится…
 

Об авторе. Татьяна Майевна Хатина, по профессии учитель географии, член СП России, действительный член международной Академии «Русский Слог». Автор пяти сборников стихов, опубликована в журналах: «Невский альманах», «Новые Витражи», «Муза», «Золотое Руно», «Парад литератур» при проекте «Белые журавли России», участник проектов «Осиянная Русь», «Современные писатели России», «Литературная республика» и других. На её стихи написано много песен.

А.Ахматова. Леонид Феодор

Сергей Голышев

Я собираю жизнь в слова, словно цветы в букеты…

«Только слово владеет мыслью…»

 
Только слово владеет мыслью.
Только мысли рождают чувства.
А на чувствах стоит искусство.
А начало искусства – слово.
 
 
А за словом идет молчанье.
И молчание та дорога,
Где рукою подать до Бога.
А от Бога дано нам слово.
 

«Я вам такое расскажу!..»

 
Я вам такое расскажу!
Вам это пригодится.
Ведь я по небу прохожу —
Земля мне только снится.
Ведь я по радуге иду,
Как по родной тропинке.
С небес могу я сдуть звезду,
Как нежную снежинку.
Пускай кружится голова
В небесной выси этой.
Я собираю жизнь в слова,
Словно цветы в букеты.
И всё, что я наворожу,
В стихи вдруг превратится,
Ведь я по небу прохожу,
Земля мне только снится.
 

«Все поэты живут на земле…»

 
Все поэты живут на земле.
А вот этот один – на крыше.
Он забрался чуть-чуть повыше,
Чтоб звезду разглядеть во мгле.
Где живет он – не все ль равно:
В Магадане, в Москве, в Париже?
Он выходит бродить по крыше
Через старый чердак в окно.
Он стоит здесь, задравши нос,
Словно ангел ночей осенних.
Кто он – выскочка или гений?
Кто на крышу его вознес?
Не судите его во зле.
Что абсурдно, то явно свыше.
Посмотрите – ему на крыше
Все же лучше, чем на земле.
Он увидел звезду во мгле.
Не мешайте ему – тише, тише…
Все поэты живут на земле,
Но хотят умереть на крыше.
 

«Москва без Пушкина – пуста…»

 
Москва без Пушкина – пуста.
И без него нема Россия.
И без него, как без креста,
Поэты русские без силы.
Живая фраза в нем – для нас.
Святое слово в нем – от Бога.
И у него всему не раз
Мы все учились понемногу.
То сходит медленно – на нет,
То вырастает до предела
Молва, что в мире больше нет
Поэта, равного по делу.
Молва, быть может, и права.
Но ясно с точностью до йоты:
Москва без Пушкина – вдова,
А мы без Пушкина – сироты.
 

«Красное слова скажу я – Москва!..»

 
Красное слова скажу я – Москва!
Красная площадь и ныне права.
Красный же Кремль, как заря – в небеса!
Храмы белеют в нём, как паруса.
Вечно бы плавать сему кораблю.
Вечно бы славить Бога Кремлю.
Верой, Надеждой, Любовью жива
Русское сердце – святая Москва.
 

Дуэль

 
За то, что Пушкин к Православию
Пришел свободно и светло,
Под пистолет его подставило
Земли мистическое зло.
Сам сатана рукой Дантесовой
Неотвратимо управлял.
Поэт упал… На снежном месиве
Он окровавленный лежал.
Презрев смертельное ранение,
Поэт поднял холодный ствол.
Но ангел Божий руку гения
От смертного греха отвел.
Так Божий промысел случается.
Дантес – не цель. Он – подставной.
Идут года, но продолжается
Дуэль поэта с сатаной.
 

В Михайловском

 
Морозный лик луны не прочен.
Под ним по-прежнему
Лежит Михайловское точно,
Страница снежная.
 
 
Читаю я страницу эту.
По ней восторженно
К великолепному поэту
Тропа проложена.
 
 
Тропа бежит по всей странице —
Снежком припущена.
И под луной легко искрится,
Как росчерк пушкинский.
 

Памяти Николая Гумилёва

 
Он выглянул в окно – луна была кровавой,
В ночной тиши – тревожная отрава…
Душа была слышна, как вздох в пустынном храме.
Теряло время смысл. Он прислонился к раме
Оконной. Жизнь текла, как звезды во Вселенной.
Все начато давно – все кончится мгновенно.
Каленая луна в глазах его тускнела.
И он закрыл глаза. И небо опустело.
 

Есенину

Никто не накладывает на себя

руки в одиночку.

(Винсент Ван Гог)

 
Когда казалось жить – невмочь,
Когда казалось – все осмеяно,
И подступала к горлу ночь,
Тогда я думал о Есенине.
Передо мной его лицо
В ожоге старой фотографии
Мерцало мертвенным свинцом,
Как знак ужасной эпитафии.
И я никак не мог понять,
Принять о нем разноголосицу —
Судьба иль рок, иль просто тать
Его ударил в переносицу.
Как это было – суть одна.
Но всё-таки кого приставили
Предательски, исподтишка
Убить его, как Каин – Авеля?
Когда приходит в сердце грусть
Невыносимая, осенняя,
Тогда по-русски я молюсь
За убиенного Есенина.
 

«Поэты «на бис» не выходят…»

 
Поэты «на бис» не выходят.
Ни ночью, ни днем – никогда.
Так дважды хоть с черного входа
Не падает наземь звезда.
Не все, может быть, это знают,
Но правда приходит с небес.
В поэта «на бис» не стреляют.
Вам это докажет Дантес.
Еще Маяковский докажет,
Растягивайте себя высоко.
Поэт вам «на бис» не расскажет —
Зачем он нажал на курок.
Докажет вам это Есенин.
Докажет Цветаевой хрип.
И тонкий листочек осенний,
Упавший на землю, как всхлип.
Ударит слезинка восхода
О скользкий оконный карниз.
Поэты «на бис» не выходят.
Поэты не плачут «на бис».
 

«В неброский храм принес я душу…»

 
В неброский храм принес я душу.
Струился свет свечей простых.
И каждый слышал здесь, кто слушал —
Слова молитвы о живых
И мертвых. Словно Божья милость,
Всё охватив собой кругом,
Молитва длилась, длилась, длилась,
Как летний ливень за окном.
 

«Уж год прошёл – как он не с нами…»

 
Уж год прошёл – как он не с нами.
Точнее, год – как мы не с ним.
И перед нашими глазами
Звенит пространства звездный дым.
Что говорить? Ведь наше дело —
Молиться, каяться и ждать,
Когда душа оставит тело —
Пред очи Божии предстать.
Что говорить… Стоит молчанье
У невысокого креста.
В слепую горечь молочая
Упала жгучая звезда.
И я молчу… И лишь молитва
Сквозь сердце плачет и поёт.
И смерть ломается, как бритва.
И ангел радугу несёт.
 

Сергий Радонежский, мозаичная икона, работа Сергея Голышева

Об авторе. Сергей Дмитриевич Голышев, художник и поэт, академик Международной Академии «Русский Слог». Учился в Свято-Тихоновском Богословском университете на кафедре церковных художеств. Оформил крестильный храм в честь Всех Новомучеников Российских (настоятель – митрофорный протоирей Димитрий Смирнов, ныне почивший). За этот труд был отмечен наградой от Московской Патриархии – получил медаль в честь Патриарха Тихона.

Родился 14 марта 1955 года в Перми, с 1969 года жил в Крыму, где в городе Севастополе начал писать стихи. В 1974 году переехал в Москву. Принимает активное участие в общественной жизни Академии, в феврале 2022г. в ЦДЛ прошла персональная выставка его картин. В проекте БАРС (Библиотека Академии «Русский Слог») в серии «Золотое сечение» издана книга стихов «Где рукою подать до Бога» в авторском оформлении.