Текст книги "Анти-Ахматова"

После освобождения

Ахматова была недовольна отношениями с сыном.

<…> Арктический институт стал выживать из Фонтанного дома Анну Андреевну и Иру Пунину с ее семейством. <…> В начале 1952 года Ирина позвонила в Москву Анне Андреевне: «Ты как хочешь, а я больше не могу. Я беру квартиру на Красной Конницы». Анна Андреевна была поставлена перед свершившимся фактом. Вообще-то она не хотела расставаться с Ирой и Аней, но в этой новой квартире не было комнаты для Левы. На Фонтанке после войны у Ахматовой были две комнаты, в одной жил Лева. <…> Могла ли она, уже перенесшая тяжелый инфаркт, остаться одна на съедение грубых администраторов института? Борьба была безнадежной, и она дала свое согласие на переезд.

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 324

Читать квартирные склоки кого бы то ни было – неинтересно, не хочется вникать. Можно без «выживать», «грубые администраторы», «безнадежная борьба» написать проще: Ахматова въехала из двух комнат в одну, другую оставив государству, чтобы не разлучаться с Ириной Пуниной. Оставленная государству комната принадлежала Льву Гумилеву. «Принадлежала» – это по-сегодняшнему. По-тогдашнему – числилась, был прописан, занимал – в общем, имел в Ленинграде жилплощадь, место, где голову преклонить. Мать его ее лишила. Ну, знаете, дело обычное – сидел в тюрьме, жена (чаще всего жена, мать – это реже) выписала…

В данном случае – мать. Деньги у нее были тогда практически вольные, она могла помочь ему с кооперативной квартирой… Но это уж слишком. За какие заслуги?

Вырвавшись наконец на свободу, он жаждал жить своим умом. Мать, глубоко обиженная сыновьей непочтительностью <…>, настаивала на своем.

Аманда ХЕЙТ. Анна Ахматова. Стр. 186

Он прекрасно знает, что Анна Андреевна живет на два дома, где Нина Антоновна Ольшевская-Ардова играет роль московской дочери, а Ирина Николаевна Пунина – ленинградской.

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 321

По словам Нины Антоновны Ира и Лева ненавидят друг друга.

Л.К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952—1962. Стр. 481

Он заявил: «Ноги моей не будет у матери в доме». А есть ли у его матери дом?

Л.К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952—1962. Стр. 482

Вроде есть отдельная квартира и государственная дача. В Москве тщательно оговорено, в уплату за что была подарена пресловутая машина.

О его делах.

<…> А Леве не терпелось строить себе новую свободную жизнь.

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 341

Нельзя не согласиться с тем, что оборот «не терпелось» – все-таки насмешливый. Как бы только согласиться еще и с тем, что отсидевший четырнадцать лет в сталинских лагерях человек мог бы надеяться, что близкие – подруга, мать – не будут иронизировать над его правом стремиться начать после выхода из тюрьмы «новую свободную жизнь». Ему не терпелось – а зачем терпеть-то? 44 года, вроде ничего ему не отбили в лагерях – ну и что терпеть? Ублажать величие и горделивость матери? Да и Эмме он вроде не обещался. Эмму понять можно: женился он после лагеря, это правда, но надо уметь и класть вещи на весы и смотреть – соизмеримы ли они.

Слезинка ребенка

Ирония здесь в том, что слезинка ребенка по-достоевски – плач по несовершенству мира – это в самом конкретном случае боль за чужого ребенка. У Ахматовой плакал свой, но она предпочла принять позу мировой скорбицы, вставшей выше страданий сына. А поскольку на самом-то деле сын этот не так уж ее и волновал, то из этой прямо математической формулы выходит, насколько приближается к бесконечности неспособность Анны Ахматовой к состраданию.

А вот это должно быть эпиграфом к главе о материнстве, а может, и ко всему:

Ахматовой снилось, что к ней, при живом Гумилеве, приходят ночью чекисты. <…> Они спрашивают «Гумилева», и она выталкивает им сонного Леву.

Н.Я. МАНДЕЛЬШТАМ. Из воспоминаний. Стр. 302

Когда, негодуя, он в который раз приводил ей в пример других матерей, она повторила, не выдержав: «Ни одна мать не сделала для своего сына того, что сделала я!» И получила в ответ катанье по полу, крики и лагерную лексику. Это было при мне.

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 323

Наверное, Анна Андреевна тоже его осуждала за катанье по полу и крики. Милые дамы, напрягите свое воображение и попробуйте представить себе, от хорошей ли жизни мужчина приобретает такие малоэлегантные манеры? Может, ему пришлось в жизни перенести что-то такое, за что вам стоило бы его пожалеть и скрыть то, что вы увидели, от людей? Я – сделаю вид, что я этого не читала. Или не поверила.

Если он приводил в пример других матерей, значит – были все же другие матери? Почему же ему всегда не верить?

А вот о стихотворении, написанном в Москве – в дни, когда впервые арестовали Леву и Пунина и она приехала туда за ними – чтобы не сказать прямо, что за «Николашей».

Шофер двинул машину со стоянки, спросил, куда ехать. Она не слышала. Я не знала, куда мы едем. Он дважды повторил вопрос, она очнулась: «К Сейфуллиной, конечно». – «Где она живет?» Я не знала. Анна Андреевна что-то бормотала. В первый раз в жизни я слышала, как она кричит (многие только крик и слышали), почти взвизгнула сердито: «Неужели вы не знаете, где живет Сейфуллина?»

Откуда мне знать? Наконец я догадалась: в доме писателей? Она не отвечала. Кое-как добились: да, в Камергерском переулке. Мы поехали. Всю дорогу она вскрикивала: «Коля… Коля… кровь…» <…>.

Сына ее звали не Коля.

Через очень много лет, в спокойной обстановке, Ахматова читала и Толе Найману довольно длинное стихотворение. Оно показалось мне знакомым. «Мне кажется, что давно вы мне его уже читали». – сказала я. «А я его сочиняла, когда мы с вами ехали к Сейфуллиной», – ответила Анна Андреевна <…>.

…За ландышевый май

в моей Москве кровавой

Отдам я звездных стай

Сияние и славу…

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 218

Интересно видеть, когда, в какие моменты ее волновал вопрос славы. Не прав ли был Левушка, предполагавший гораздо большее количество славы для нее в случае его мученической смерти?

Кстати, это четверостишие хорошо бы разобрать с точки зрения простой логики: ландышевый май так хорош, что за него не жалко отдать славу. А чем хорош был тот май? Неужто ландышами? чем ландыши отличаются от лебеды?

Я не заметила, сколько времени прошло – два дня? Четыре? Наконец, телефон и снова только одна фраза: «Эмма, он дома!» Я с ужасом: «Кто он?» – «Николаша, конечно». Я робко: «А Лева?». «Лева тоже».

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 219

На другое утро раздался звонок из Ленинграда, сообщили, что Пунин освобожден и находится дома. Я влетела радостно в комнату Ахматовой, поздравила ее с освобождением ее мужа. На меня большое впечатление произвела ее реакция: она сказала «хорошо», повернулась на другой бок и заснула снова. Выйдя наконец к обеду, она сказала, что поедет в Ленинград на другой день. Мы с Борей уговорили ее ехать тотчас же. В конце концов она согласилась, мы достали ей билет и проводили на вокзал.

Зинаида ПАСТЕРНАК. Воспоминания. Стр. 194

Вот и Зинаиде Николаевне не запомнилось, что, кроме мужа, у Ахматовой был арестован и сын.

Второй арест Левы.

По рассказу Анны Андреевны, после прощального благословения сына она потеряла сознание. Очнувшись, услышала: «А теперь вставайте, мы будем производить у вас обыск». Когда гебешники ушли, Анна Андреевна стала импульсивно бросать в печь свои перемешанные бумаги, не разбираясь в них. <…> Уничтожение огромной части бесценных ненапечатанных рукописей поэта было не единственной жертвой, принесенной Ахматовой в те трагические дни.

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 463

А) Ее послушать, она то заплачет, то сознание потеряет. А никто никогда не видел ее до такой степени расчувствовавшейся.

Б) Есть анекдот про писателя Солоухина: на важном литературном заседании, где обсуждалась какая-то политическая крамола, дали ему высказаться. Он начал: «Я пОлагаю, что неОбхОдимО…», председательствующий возмутился применением в деловой обстановке маркетинговой фенечки писателя из народа: «Перестаньте окать, вы не перед читателями выступаете!» Скорее всего, прощального БЛАГОСЛОВЕНИЯ все-таки не было, надеюсь. Она же совершенно была не религиозна и не церковна – не молилась, в церковь не ходила, неужели перед гебешниками стала разыгрывать провокацинный спектакль?

В) А зачем ПОСЛЕ обыска сжигать бумаги? Все, что было, уже нашли и изъяли (правда, вроде ничего не нашли и не изъяли). Надеюсь, что, кроме уничтожения, не было также «огромной части», и бесценных ненапечатанных рукописей тоже не было.

Запись Л.В. Шапориной:

А. Ахматова рассказывала мне со слов сына, – что в прошлом июне 1938 года <на допросах> были такие избиения, что людям переламывали ребра, ключицы. Сын Ахматовой обвиняется в покушении на Жданова.

ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 3. Стр. 36

1938 год.

«<…> В это время мой сын сидел на Шпалерной уже два месяца (с 10 марта). О пытках все говорили громко».

ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 3. Стр. 29—30

Будем это все время помнить – что она знала о пытках, что о них говорили. Пытки легко себе представить.

В этот раз она уже не особенно хлопотала (его взяли без Николая Пунина).

 
Уводили тебя на рассвете…
Анна Ахматова
 

Перефразируя Толстого о равном неудобстве выражения мыслей в рифму с пахотой и одновременным танцевальным приседанием при каждом па – выписывать пируэты на лестнице вслед за уводимым сыном – все-таки это чересчур. Вообще при всей спорности самой возможности без публицистического налета вводить в поэзию обсуждения конкретных политических, социологических и пр. реалий – когда описываются реальные переживания – это уже какая-то порнография духа. Порнография тем-то и хуже эротики, что эротопевец живописует тебе то, чем возбудился сам, и надеется угостить этой клубничкой и тебя, а порнограф уже прямо считает тебя за животное и без вариантов уверен, что ты пустишься за ним в обезьяньи пляски. Но с эротическими фантазиями все-таки разбираться легче, чем с ямбами и хореями матери, у которой «уводили на рассвете». Все-таки на «Гернике» изображен не расчлененный малолетний сын художника, и не расчлененный неизвестный солдат, и не известный военный эпизод – «Герника» – это только факт искусства. Но матери Зои Космодемьянской виднее.

Прошло очень много лет.

Сидим за столом на кухне. У Льва Николаевича из глаз текут слезы. «Михаил Давидович, я не виноват, что у моего отца и у меня все следователи были евреи и меня очень больно били».

М.Д. ЭЛЬЗОН. Что помню. Стр. 207

Дело происходит в 1989 году, и человек плачет, вспоминая пытки.

Его мать их не помнила. Не хотела и знать, когда они непосредственно происходили. Писала, что за ландышевый май она отдаст всю славу. Это когда «о пытках говорили громко».

Молоденький наш оператор, Юра Сосницкий, наивно спросил: «Что же вам инкриминировали, Лев Николаевич?» – «Что! Тогда было два обвинения. Те, кто выезжали за границу, были шпионами, кто нет – террористами. Я был террористом». <…> – «А-а-а, скажите… вас следователи… это… ну, били?» – «Вот так. С восьми вечера и до восьми утра. Несколько месяцев подряд». Лев Николаевич размахнулся и показал удар…

Василий КАТАНЯН. Прикосновение к идолам. Стр. 429

<…> По поводу возвращения Иосифа Бродского Анна Андреевна записывает: <»Освобожден Иосиф.> Ни тени озлобления и высокомерия (бедная мать, нашла кого с кем сравнить! Кто, сколько, когда и где отсидел), бояться которых велит Федор Михайлович. На этом погиб мой сын. (А сама Ахматова не погибла?) Он стал презирать и ненавидеть людей и сам перестал быть человеком. (Лицемерка!) Да просветит его Господь. Бедный мой Левушка».

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 472

Наверное, такое лучше давать без комментариев.

Придурок лагерный

«А что бы было, если б он воспитывался за границей? – часто спрашивала она себя. – Он знал бы несколько языков, работал на раскопках с Ростовцевым, перед ним открылась бы дорога ученого, к которой он был предназначен».

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 345

А разве он не знал несколько языков? Английский он знал уж гораздо лучше нее. Ну, а тюркские языки, которыми владел Гумилев, она с высоты своего имперского сознания – советского, планомерно привитого сознания – за языки не считала: так, туземцы на базаре в Ташкенте лопочут. Народ в том масштабе, как смог понять его историк Гумилев, был для нее совершенно недоступен, она не могла подняться со своей обывательской позиции. Но продолжим цитату:

Работал бы на раскопках с Ростовцевым.

Это – предел ее мечтаний или предел, который она устанавливает для него? Ну, а дороги ученого и так открылись перед Гумилевым – те, которые он выбрал сам, не те, на которые она сталкивала его, – быть только ее сыном.

«Я задаю маме вопросы – она отвечает невпопад, и я же выхожу виноватым. Она не понимает, что ее невнимание оскорбительно, напр., вместо просимой мной книги прислать другую, дорогую, но ненужную; лучше уж ничего не присылать, я думал бы, что у нее денег нет».

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 357

Но она же не считала его ученым. А книжки почитывать – какая разница: ту, эту ли.

«Вот если бы интерес редакции «Всеобщей истории» получил реальное воплощение и у меня были бы затребованы рукописи, а за них переведен гонорар, с коего 50% получил бы лагерь, то мне создали бы все условия для работы, как создают изобретателю».

Л.Н. Гумилев – Э. Герштейн.

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 367

Что ей до его научной работы (и до «условий»)?

«Нет также книг и вообще ничего хорошего. Мама, видимо, здорова, я из телеграммы Надежды Яковлевны узнал, что она вернулась в Ленинград, но мне она не пишет, не телеграфирует. Печально. За все мои тяжелые годы я не бросал научных и литературных занятий, но теперь кажется, что все без толку. Больше ничего не было и нет в моей тусклой жизни».

Л.Н. Гумилев – Э. Герштейн.

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 197

«Удаление Гумилева из рядов советских историков является существенной потерей для советской исторической науки», – пишет академик В.В. Струве. Он говорит о недавно умершем профессоре Якубовском, потерю которого некем заменить, кроме как Л. Гумилевым, и смело указывает на его «глубокие знания и зрелость мысли». Профессор Артамонов говорит о «незаурядном даровании» Л. Гумилева и о его «блестящих знаниях в избранной специальности». <…> Доктор исторических наук и лауреат Сталинской премии А.П. Окладников <…> с большим нажимом сообщает, что не он один считает Гумилева «крупным, я бы даже сказал, выдающимся исследователем прошлого народов Центральной и Средней Азии» <…> и в заключение просит по возможности ускорить пересмотр дела «в надежде, что здесь во времена Берии могли быть допущены нарушения советской законности».

Я хотела послать Леве копии блестящих рецензий ученых, но Анна Андреевна опасалась, как бы в его настоящем зависимом и унизительном положении это не вызвало бы у него нервного срыва.

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 326—327

Это просто какая-то психологическая диверсантка. Ей бы помощником у Геббельса работать – конкретно по деморализации объекта – противника, соперника, сына.

Лева не сделал себе капитала на своей личности, он не придумывал себе биографию и ее не создавал. Вопреки всему он сделал себе имя своим трудом. Ахматовского винтика из него не получилось.

Анна Андреевна знала, что я регулярно общаюсь с ее сыном, а потому спросила меня: «А как Лева?» – «У него все хорошо, – отвечал я. – Между прочим, он датировал «Слово о полку Игореве». – «Ну вот в это я не верю», – отозвалась Ахматова.

Михаил АРДОВ. Монография о графомане. Стр. 190

Не верил и Ардов: Воспитанный Ахматовой <…>, он воспринял и отрицательное отношение к культу Льва Гумилева. О единственной слышанной им лекции Гумилева пишет так: все это как-то легковесно, несолидно, эдакий научный Аркадий Райкин, виртуоз на профессорской кафедре…

Михаил АРДОВ. Монография о графомане. Стр. 203, 357

Это – его поклон в сторону Анны Андреевны.

Лева даже не понял, что Анну Андреевну огорчало не отсутствие у сына живых интересов (Это у него-то не было интересов!), а полная атрофия чувства любви и благодарности к людям.

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 472

Как это ни странно, чувство его любви к матери не атрофировалось, но это уже не о ней, а о нем.

«Я плохая мать»

Я дурная мать…

Анна АХМАТОВА

Если мы подтвердим: да, дурная: сына младенцем отдала родственникам, почти не видалась, не интересовалась, «пуговиц не пришивала», из тюрьмы выручала плохо (когда его взяли с ее любовником – получше, а так не очень), в лагерь и на фронт писала мало, редкие открытки, посылки присылала самые маленькие, жила без него весело, хотя «о пытках говорили громко», в личную жизнь вмешивалась, достижений научных не признавала, не поощряла и не подбадривала, материально помогала не ему, а чужим людям – более светским, веселым, на виду. И поставим точку.

Что же произойдет?

Случится крик: ах нет, это она от самобичевания… от обостренного… от героизма… Она прекрасная мать… начнем сначала.

«Мать была никакая. Конечно уж, танцевать, имея четырех маленьких детей… Она ни одну ночь не сидела дома, только и было ей, что танцевать».

Л.А. ШИЛОВ. Звучащие тексты Ахматовой. Стр. 226

Это не об Ахматовой. Это она сама о Наталье Николаевне Пушкиной. Об Ахматовой – ниже.

1912. Осень. После рождения Левы АА приблизительно четыре недели не принимала участия в общей для всех жизни.

П.Н. ЛУКНИЦКИЙ. Дневники. Кн. 2. Стр. 319

Вскоре Леву забрали мать и сестра Н.С. Гумилева. Ахматова никогда не брала его к себе и никогда не воспитывала, воспитывали другие люди.

<…> Стоит ли называть их? Среди них глупая, злая и очень завистливая Шура Сверчкова. <…> Эта злая ведьма, к сожалению, всегда была рядом с Левушкой – Аниным сыном, и во многом виновата в замкнутом недовольстве его характера.

В.С. СРЕЗНЕВСКАЯ. Воспоминания. Стр. 353

Срезневская писала свои «воспоминания» под диктовку Анны Андреевны. Сверчкова (сестра Н.С. Гумилева, тетка Левы) взяла себе на воспитание сына Анны Ахматовой – вот что значит, что «всегда была рядом». Вовсе не то, что лезла быть всегда рядом, – просто на нее «скинули» племянника. Срезневской продиктован эвфемизм, каким это обстоятельство обозначить. Ну и что была «злая ведьма», а как еще?

Ахматова ни забирать сына, ни видеться с ним (да, почти что так) – не желает. Вид, конечно, напускает трагический.

1917 год

Ноябрь

Приписка А.А. – А.И. Гумилевой на письме Николая Гумилева: «Милая Мама, только что получила твою открытку. Не сердись на меня за молчание, мне очень тяжело теперь. Целую тебя и Леву».

ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 1. Стр. 101

Это еще при жизни Н. Гумилева. Тяжело Ахматовой было уже и тогда – надо же было объяснять старорежимной «маме» («мама» – это свекровь: Анна Андреевна строго следует одесским правилам приличия), почему это родительница не стремится объединиться с сыном. Леве пять лет.

А вот Ахматовой 37 уже лет, ее сыну – 15. Забрать бы его из малоинтеллигентной среды, воспитывать, дни рождения ему устраивать… Нет, Лев Гумилев живет у «злых ведьм», Ахматова – с Пуниным, в доме, где живет жена Пунина (знакомые так и говорят: Пунин с женой, Пунины, это то время, когда Ахматова считается состоящей в третьем браке), и их дочь Ира. Ире устраиваются детские праздники (они ровесники с Левой).

Сегодня день рождения Ирины Пуниной. Я пришел в Шереметевский дом в шесть часов вечера и застал там великое множество детей и родственников Пунина. Был Тырса с женой и детьми. В столовой были угощения.

Разошлись в 11 1/2.

П.Н. ЛУКНИЦКИЙ. Дневники. Кн. 2. Стр. 310

Лева изредка (очень редко) навещает мать – получает разрешения навестить. На праздники его, конечно, не приглашают. На праздниках – угощения.

«Когда-то за столом он [Н.Н. Пунин] произнес такую фразу: «Масло только для Иры». Это было при моем Левушке. Мальчик не знал куда глаза девать». – «Как же вы это выдерживали?» – «Я все могу выдержать». («А хорошо ли это?» – подумала я.)

Л.К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938—1941. Стр. 51

В другой раз по какому-то поводу говорили о бездельниках. Анна Евгеньевна (настоящая жена Пунина) вдруг изрекла: «Не знаю, кто здесь дармоеды».

Лева и Анна Андреевна сразу выпрямились. Несколько минут я не видела ничего, кроме этих двух гордых и обиженных фигур, как будто связанных невидимой нитью.

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 241

Или гордых, или обиженных. Если обиженных, севших за чужой стол и получивших тарелку – значит, никаких не гордых, а если гордых – то здесь мало выпрямиться за столом и продолжать сидеть – и есть – гордо, здесь все-таки надо встать и уйти.

Но это тот период, в котором Ахматова считается женой Пунина.

«Николай Николаевич уехал с Ирочкой и Анной Евгеньевной в Сочи. Он оставил нам паек, но у нас нет денег, чтобы выкупить его».

«Я плохая мать» – плохая.

Когда Лева приезжает из Бежецка в Ленинград, он, конечно, не останавливается у матери – ее сожитель бы не позволил. Да она и сама не рвется видеться с ним – ездит по своим гостям, сына перекидывает на «пажа» – Павла Лукницкого.

Около четырех часов дня я вместе со Сверчковой вышел из Шереметевского дома и проводил Сверчкову до Литейного. Здесь она по секрету (!) сказала мне, что хочет усыновить Леву (!!), якобы для того, чтоб ему легче было поступить в ВУЗ. Сказала, что все и так считают Леву ее сыном («Ведь это же так и есть…»).

П.Н. ЛУКНИЦКИЙ. Дневники. Кн. 2. Стр. 33

1926, 28 марта.

А.И. Гумилева с Левой приехали, оказывается, еще в субботу. АА узнала об их приезде только в воскресенье и очень досадовала. Весь день провел с Левой. Вечером пошли в кинематограф. Левка остался доволен. Проводив его домой, зашел к АА. Часа полтора говорил с нею о Леве; она очень тревожится за его судьбу, болеет душой за него.

П.Н. ЛУКНИЦКИЙ. Дневники. Кн. 2. Стр. 187

Досадовать Анна Андреевна досадует, что не знала о приезде сына. Встречаться с ним – это другое дело, это не входит в ее планы.

Анна Ахматова почти не видится с сыном и почти ему не пишет. Изредка, когда уж очень допекают, пишет ему никчемные (почитайте сами) письма – полуграмотные записки. Для красоты и чтобы посеять в чуждом ребенке смуту, заканчивает по тогдашним временам провокационно: «Господь с тобой». (Орфография оригинала соблюдена.)

Дорогой мой мальчик! Благодарю тебя, за то что ты доверчено и откровенно рассказал мне свои горести. Делай всегда так – это самое главное. Я считаю тебя настолько взрослым, что мне кажется лишним повторять тебе как важно для тебя хорошо учиться и пристойно вести себя. Ты должен это понять раз навсегда, если не хочешь погибнуть. Не огорчай бабушку и тетю Шуру, жизнь их бес тяжела, полна тревог и печали. Побереги их и себя! Целую тебя. Господь с тобой.

Мама.

П.Н. ЛУКНИЦКИЙ. Дневники. Кн. 2. Стр. 232

16.06.1926.

Сидел у АА в Мраморном дворце – двенадцать часов дня. Стук в дверь – неожиданно Лева и А.И. Гумилева (приехали сегодня из Бежецка, остановились у Кузьминых-Караваевых).

АА удивилась, обрадовалась – усадила. Я через пять минут ушел с Левой (аудиенция у матери закончилась), чтоб пойти с ним в музей. Музей закрыт. Сидел у меня. Лева перешел в седьмой класс.

П.Н. ЛУКНИЦКИЙ. Дневники. Кн. 2. Стр. 186

От 17.06.1926.

Катал его на велосипеде.

Пришел с ним в 2 1/2 часа к АА. Вернулась из Царского Села вечером, потому что звонила мне с Царскосельского вокзала в десять часов вечера.

Ездила в Царское Село к Рыбакову. Была приглашена обедать (не отменять же в честь приезда сына).

П.Н. ЛУКНИЦКИЙ. Дневники. Кн. 2. Стр. 186

Сегодня в связи с приездом Сверчковой и всеми ее разговорами АА расстроена. Ей грустно, что такой эгоистичный и с такими мещанскими взглядами на жизнь человек, как А.С. Сверчкова, воспитывает Леву. АА опасается, что влияние Сверчковой на Леву может ему повредить.

П.Н. ЛУКНИЦКИЙ. Дневники. Кн. 2. Стр. 87

О Леве:

«Неужели он тоже будет стихи писать?! Какое несчастье!»

П.Н. ЛУКНИЦКИЙ. Дневники. Кн. 2. Стр. 336

Быть поэтом – это уж не такое несчастье. Поэт – это и по-ахматовски высокое предназначенье. Несчастье – это добиваться дач, санаториев, сравнивать, каким номером тебя занесли в список правления и пр. – чем занималась всю свою творческую жизнь поэтесса Анна Ахматова.

<…> Он до последнего дня верил каждому слову матери. А мать говорила ему: видишь, вот в машине едет Никита Толстой. У тебя никогда не будет машины, у тебя никогда ничего не будет…

Л.К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938—1941. Стр. 440

Это – ее воспитание, это категории, с которыми она вводила сына в жизнь: будет или не будет у него машина. Но на самом деле она «вспоминала» эти наставления уже во время войны, когда сблизилась с Алексеем Толстым и машина Никиты Толстого уже не была абстрактностью, а – вполне осязаемым предметом, доступным уже конкретной – самой жгучей – зависти.

Незадолго до своей смерти, во всяком случае в последний период своей жизни, она однажды глубоко задумалась, перебирая в уме все этапы жизни сына с самого дня рождения, и наконец твердо заявила: «Нет! Он таким не был. Это мне его таким сделали».

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 253

Письмо Ахматовой Марине Цветаевой.

Скажу только, что за эти годы я потеряла всех родных, а Левушка после моего развода остался в семье своего отца.

Анна СААКЯНЦ. Марина Цветаева. Жизнь и творчество. Стр. 251

После развода? Она отказалась от него еще до всякого развода. «В семье отца» – звучит прекрасно, даже более изысканно, чем если бы «остался с матерью». «С матерью» – это привычно, что делать, женская доля, а «в семье отца» – это высокие педагогические принципы, большая ответственность за ребенка, чуть ли не династические условности и пр. Правда: «кинули на бабушку с теткой» – это уж совсем плохо, как-то по-босяцки – но Ахматова знает, как себя подать.

Лев Николаевич Гумилев, сын Анны Ахматовой, после гибели отца в 1921 г. жил и воспитывался в Бежецке у бабушки, Анны Ивановны Гумилевой.

Н. ПУНИН. Дневник. (Примечания) Стр. 492

А до 1921 года где он воспитывался? Он воспитывался у бабушки с рождения, гибель отца здесь ни при чем, но ахматоведы без этого не могут. Вот разница между ложью и ошибкой.

24 марта 25.

<…> Недавно, когда Леву спросили: что он делает, – Лева ответил: «Вычисляю, на сколько процентов вспоминает меня мама…» Это значит, что у Левы существует превратное мнение (как у посторонних АА, литературных людей) об отношении к нему АА. А между тем АА совершенно в этом не повинна. Когда Лева родился, бабушка и тетка забрали его к себе на том основании что «ты, Анечка, молодая, красивая, куда тебе ребенка?» АА силилась протестовать, но это было бесполезным <…>. Потом взяли к себе в Бежецк – отобрали ребенка. АА сделала все, чтобы этого не случилось. <…> «Конечно, они столько ему сделали, что теперь настаивать я не могу…»

П.Н. ЛУКНИЦКИЙ. Из дневника и писем. Стр. 147

…«совершенно не повинна», «силилась протестовать», «отобрали ребенка», «сделала все», «теперь настаивать не могу»…

 
Уложила сыночка кудрявого
 

Это ее стихи. Она знает, что сыночки бывают кудрявые. И что матери сами укладывают их спать. Комбинирует стихи из расхожих фраз, как всегда, на темы, которые ей кажутся наиболее эффектными.