Текст книги "Молитва любви"

Гильберт встал рядом.

– О чем ты хочешь спросить меня? – с подозрением поинтересовался он.

Грей подняла на него взор:

– Исповедовался ли мой брат перед смертью? Гильберт был явно ошарашен ее вопросом.

Множество самых разных чувств отразилось на его обычно бесстрастном лице, прежде чем оно приобрело присущее Гильберту хладнокровное выражение. Он покачал головой.

– Нет, об этом речи не шло. Филипп умер как трус.

Гнев разрастался в душе Грей. Она быстро повернулась и пошла прочь.

Гильберт легко догнал ее и повернул лицом к себе.

– Поверь мне, – сказал он, и жесткая складка пролегла у его губ. – Даже если бы на него и наложили крест, он не принял бы его.

– Так же, как не принял бы ты? – бросила она в ответ. – Я плохо знала Филиппа, поэтому не могу судить о нем, но теперь я поняла твое черное сердце, Гильберт Бальмейн, – она стряхнула руку, касавшуюся ее. – Поберегись, как бы тебя не постигла та же участь, что и человека, которого ты убил.

Гильберт сильнее сжал ее руку, кровь бросилась ему в лицо.

– Я хотел бы пояснить одну вещь, леди Грей, – произнес он сквозь зубы. – Не я сразил вашего брата, хотя с радостью воспользовался бы случаем, чтобы своей рукой убить его.

– Да, мне известно, что твоя коварная негодяйка-сестра нанесла решающий удар. Сделала ли она это, чтобы спасти тебя от клинка Филиппа? Нет, каковы бы ни были его преступления, но не мой брат трус, а ты и твоя сестра!

Гильберт склонился к ней:

– Ты ошибаешься.

– Я сама видела его смертельную рану! – выкрикнула Грей, и волна тошноты поднялась к горлу при воспоминании о ночи, проведенной у тела брата. – Он убит в спину трусом, убит, как дикий зверь.

Гильберт удивился:

– Ты видела?

Как это могло случиться? Филипп был две недели как мертв, когда она вернулась из аббатства. Его должны были похоронить задолго до ее приезда.

Неожиданный горький смех, внезапно сорвавшийся с ее уст, рассердил Гильберта, он и сам не понял почему.

– Думаешь, отец избавил меня от такой жестокости? Он заставил меня…

Сообразив, что сказала больше, чем намеревалась, Грей не договорила.

– Берегись, Бальмейн, – тихо сказала она. – В каком бы зле ты ни обвинял Эдуарда Чарвика, ты еще не знаешь его. Хотя я и сама до недавнего времени не знала его по-настоящему. А он мой… – Грей замолчала, полная решимости не называть его больше отцом.

Не обращая внимания на предостережение, Гильберт приподнял ее подбородок:

– К чему он тебя принудил? Грей отвела глаза.

– Говори, черт тебя побери! Грей покачала головой.

– Я все равно узнаю.

Девушка встретилась с ним взглядом:

– И что из этого? – в ее голосе звучал леденящий холод. Пораженный вызовом, который бросила ему слабая женщина, Гильберт долго смотрел в ее холодные серебристые глаза.

– Я хочу понять, – наконец произнес он.

– В самом деле?

Кровь Господня! Она заставляла его чувствовать себя последним подонком. Он провел рукой по непокорным кудрям и кивнул.

Грей на мгновение закрыла глаза, потом снова встретилась с ним взглядом.

– Тогда постарайся понять. Я провела целую ночь рядом с телом мертвого брата, в молитвах о нем. Я просила Бога покарать тех, кто погубил его. Так что можете обвинять меня в коварстве и обмане, барон Бальмейн, но сначала покайтесь в своих грехах.

Поначалу на Гильберта нахлынул гнев, потом сострадание. Яростный, ослепляющий гнев, вызванный жестокостью Эдуарда Чарвика. А потом – то самое сострадание, которое он старался заглушить в своей душе с того момента, как увидел ее. И еще одно, более глубокое чувство…

Гильберт покачал головой, чтобы стряхнуть одолевшую его вдруг слабость. Ему нет никакого дела до этой женщины. Не хочет он испытывать страдания, которые испытала она от руки своего безжалостного отца. Ему хочется, чтобы она поскорее уехала из Медланда, прежде чем окончательно околдует его своими чарами. Он хочет забыть ее.

– Ты не знаешь многого из прошлых событий, – сказал он, опуская руку Грей и делая шаг назад. – Но, может быть, лучше для тебя думать обо мне плохо, чем знать, каким человеком был твой брат на самом деле.

Гильберт круто повернулся и пошел по направлению к замку, хромая больше обычного.

– Возвращайтесь в аббатство, дитя, – бросил он через плечо, в последний раз скользнув взглядом по той, кого он предоставлял судьбе, определенной им самим.

С тяжелым сердцем глядела Грей ему в след, и только когда он скрылся из виду, тронулась с места.

ГЛАВА 10

— И долго ты собиралась скрывать это от нас? – спросила настоятельница, касаясь слегка округлившегося живота молодой женщины.

Грей опустила глаза, как бы подыскивая ответ, но ничего не сказала. Настоятельница, мать Силия, ждала, вспоминая о возвращении девушки в аббатство почти пять месяцев тому назад. Хотя Грей всегда отличалась возвышенной душой, что-то в ней изменилось: появилась некая печаль, которая остается только после сердечных разочарований.

Такой она была с самого дня возвращения. Когда ей предложили принять монашеские обеты, она отказалась, не дав вразумительных объяснений, предъявив лишь лаконичное письмо от нового барона Медланда с просьбой принять ее в монастырь на прежних основаниях. Постепенно Грей втянулась в монастырскую жизнь, но держалась подозрительно отрешенно, выполняя лишь те работы, о которых ее просили.

Вместе с тем в ее характере день ото дня все явственнее проявлялась сила и твердость. Она больше не стыдилась пятна на своем лице, отказываясь надевать головную повязку, даже когда этого требовала наставница Германа. С высоко поднятой головой, полная достоинства, она держалась спокойно, не обращая особого внимания на сопровождавшие ее взгляды. Нет, Грей больше не была той замкнутой девушкой, что оставляла аббатство с затаенной мечтой в глазах. Настоятельница испустила долгий, усталый вздох. Хотя догадки относительно того, что ее подопечная утратила девственность, оказались верными, она не могла и подумать, что результат проявится так разительно. Слегка раздраженная настоятельница пошевелила ногой камыш, расстеленный на полу, и снова глянула на талию Грей, которая, скрытая под просторным платьем, не вызывала никаких подозрений.

Если бы не наметанный взгляд сестры Софии, она заметила бы беременность Грей на несколько недель позже. Но почему Грей так долго хранила это в тайне? Ведь нет ничего необычного в том, что знатные семейства посылали своих согрешивших детей в монастырь, чтобы они там произвели на свет незаконнорожденных детей, не навлекая позора на родственников. Даже сейчас в монастыре находилось четверо таких девиц на разных сроках беременности.

– Мне было стыдно, – Грей наконец нашла смиренные слова, чтобы выразить беспокойство, которое не оставляло ее с того дня, как она три месяца тому назад впервые догадалась о своем состоянии.

– Стыдно? – повторила мать Силия. В ее глазах светились доброта и понимание, и Грей вдруг захотелось найти утешение в ее объятиях. – Думаю, вам нечего стыдиться, леди Грей. Ведь виноват в этом мужчина?

Грей не удивилась, что настоятельница решила, будто ее беременность явилась результатом насилия, ведь в этом монастыре она воспитывалась послушницей и должна была принять обет монашества. Хотя гораздо легче было бы позволить ей и дальше думать так, девушка не могла солгать настоятельнице, даже просто промолчав. Она покачала головой и отвела глаза.

– Боюсь, это целиком моя собственная вина, – заявила она. – Обвинять мне некого, кроме самой себя.

Признание было встречено молчанием. Когда Грей осмелилась наконец посмотреть на свою собеседницу, то была удивлена состраданием, отразившемся на лице матери Силии.

– Я покину монастырь, если вам будет угодно, – предложила Грей, которая уже думала об этом.

– И куда же ты пойдешь, дитя? – спросила настоятельница, беря ее за руку.

Грей уже обдумывала этот вопрос – и неоднократно с тех пор, как обнаружила, что внутри нее растет новая жизнь. Настоятельница подвела ее к скамье и усадила. Взволнованная Грей невидящими глазами смотрела, как мать Силия прошла к шкафчику у стены. Через минуту в руку ей вложили кубок с вином, разбавленным водой.

– Выпей до дна, дитя, – сказала мать Силия, опускаясь на скамью рядом с Грей.

– А теперь, – потребовала она, – расскажи мне об отце ребенка. Он женат?

Грей с болью сознала, что не может ответить на этот вопрос. В Медланде ей не пришло в голову узнать о семейном положении Бальмейна, но она предполагала, что жены у него нет.

– Не думаю, – пробормотала Грей, испытывая еще больший стыд от этой исповеди.

– Гм, – губы настоятельницы скривились. – Не думаешь ли ты, что он пожелает жениться на тебе, если у него нет жены?

Такая возможность казалась наиболее невероятной. Гильберт Бальмеин не захочет иметь какое бы то ни было отношение к ней, будь у нее незаконный ребенок или нет.

– Он не захочет, – сказала Грей, и ее горло болезненно сжалось. – Мне кажется, прежде всего он…

Голос у нее сорвался, она из осторожности не стала продолжать, оборвав слово, что чуть не сорвалось с языка.

Мать Силия понимающе кивнула:

– И он ничего не знает о малыше? Грей отрицательно мотнула головой.

– Ты вообразила, что любишь его, девочка? Грей несколько раз закрыла и открыла рот, прежде чем смогла выдавить из себя хоть какой-то звук.

– Нет! – выдохнула она наконец. – Он самый настоящий негодяй.

Мать Силия долго молчала, мысленно возвращаясь к тому письму, что получила в день возвращения Грей в аббатство. Барон, хоть и немногословно, объяснял в своем послании, что Грей хотела бы жить в монастыре. Не желая вчитываться в письмо, настоятельница не поняла тогда, в чем причина такого поворота событий. У того человека просто не должно было быть повода беспокоиться о будущей жизни Грей в монастыре, если только он не знал, почему она не может стать монахиней, и это не имело прямого отношения к нему лично, как подозревала мать Силия.

– Не беспокойся, – сказала она, похлопывая Грей по рукам, судорожно сжатым и сложенным на коленях, – о тебе позаботятся. – Настоятельница встала и направилась к своему письменному столу.

Извинившись, Грей выскользнула из комнаты и медленно пошла в скромную комнатку, где жила вместе с двумя другими девушками.

Холодная ветреная зима, которая последовала за отъездом Грей в аббатство, не улучшила настроения Гильберта. Теперь его дни были заполнены не только заботами по управлению разросшимися владениями, но и бесчисленными вылазками против разбойников, нападавших на деревни.

Не лучше были и вечера, когда ноги, налившиеся свинцом от усталости, еле двигались. Когда в конце концов сон приходил к нему, то часто в сновидениях его преследовали печальные светлые глаза, нежные губы, которые редко улыбались, и шелковистые пряди волос, что струились меж пальцев, как бесконечный поток расплавленного золота.

Чаще всего ночью он лежал без сна, и тело его горело от мучительного желания, подавить которое не могли покладистые девицы, согревавшие его постель. Вскоре он перестал отзываться на их приглашения и погрузился в еще более горькую муку, делавшую жизнь невыносимой. Он постоянно отгонял от себя образ Грей, даже пытался изгнать его с помощью блекнущих воспоминаний о леди Этрис, но это помогло ему не больше, чем утехи с женщинами. В результате ночи его стали беспокойными, а когда наконец наступало утро, настроение оставалось мрачным.

Пять месяцев спустя после отъезда Грей в Арлеси в замок прибыл гонец, который, добираясь до Медланда, проделал долгий путь в слякотную погоду, чтобы передать послание Гильберту. Барон, однако, находился в Пенфорке. Сэр Ланселин, управляющий Медландом, оставил посланца на ночь в замке, а утром, до рассвета, отправил его с небольшим отрядом – для большей надежности – в Пенфорк. Поэтому раздосадованный гонец был почти в таком же мрачном расположении духа, как и Гильберт, когда появился в большом холле донжона Пенфоркского замка.

После короткого вступления, которое барон оборвал нетерпеливым движением руки, гонца усадили на скамью в дальнем конце зала ждать аудиенции. Если бы он не был так напуган богатырской статью Гильберта Бальмейна, то, несомненно, испытал бы искушение ответить соответствующим образом на грубое обращение барона.

Время тянулось медленно, и когда гонца призвали, наконец, чтобы тот вручил Бальмейну послание, оказалось, что он заснул с недовольным выражением на лице.

Большую часть утра Гильберт провел, выслушивая монотонные причитания управляющего, который плаксиво перечислял все потери и убытки, причиненные разбойничьими набегами. Неудивительно, что барон не проявил снисхождения к усталому гонцу. Он освободил посланца настоятельницы от необходимости выполнять свои обязанности, отыскав письмо самостоятельно. Тот даже не проснулся, лишь недовольно заворчал.

Даже не бросив взгляда на затейливую восковую печать, скреплявшую пергамент, Гильберт сломал ее и прошел к столу, за которым склонился над книгами управляющий.

Барон тронул своего помощника за руку и сунул ему пергамент.

Гильберт мог бы и сам прочесть письмо, но считал книжные премудрости нудным занятием. Если была возможность, он предоставлял это управляющему или любому другому человеку, обладавшему редким талантом умения обращаться со словами. Устную речь он предпочитал письменной.

Опершись о край стола, барон Бальмейн нетерпеливо постукивал пальцами по его поверхности, ожидая, когда управляющий начнет читать.

– Это из аббатства Арлеси, – сообщил тот ему, разглядывая сломанную печать.

Гильберт притих.

– Здесь говорится: «Барон Бальмейн, я должна обсудить вместе с вами один очень важный вопрос, деликатного свойства… – управляющий прочистил горло. – Леди Грей Чарвик. Она…»

Прежде чем он смог продолжить, Гильберт выхватил у него пергамент. Не обращая внимания на удивление управляющего, он повернул пергамент к свету факела и, держа на расстоянии вытянутой руки, прочел письмо сам.

«Она беременна уже несколько месяцев», – читал он про себя, потом прикрыл глаза, горевшие от усталости.

Сердце безумно забилось в груди, в то время как он пытался сдержать шквал эмоций – смесь возмущения, неверия, гнева, подозрения и даже искры какого-то неведомого чувства, определить которое ему не удалось.

Руки Гильберта дрожали, он перечитал послание с самого начала, потом помедлил мгновение, чтобы прочесть остальное. «Так как она находилась под вашим покровительством, прошу вас наведаться в Арлеси, чтобы мы могли более подробно обсудить этот вопрос».

Гильберт отпустил одну сторону пергамента и позволил ему свернуться в трубочку. Он провел рукой по лицу, пригладив отросшую за зиму бороду. Возможно ли, что Грей носит его ребенка -после одной лишь ночной встречи? И если это так, то почему она ждала столь долго, чтобы сообщить ему о своей беременности? Вдруг он столкнется с очередным тщательно спланированным обманом?

Несмотря на постоянную тягу к этой женщине, Гильберт понимал: никогда не сможет он забыть, что она из семейства Чарвиков. Да это может быть и ребенок любого другого мужчины… если она вообще беременна.

В глубине души он понимал, еще до появления посланца, что нежелательное свидетельство связи между ним и Грей рано или поздно объявится. Незавершенное дело стояло между ними, и нужно было покончить с ним раз и навсегда, чтобы он мог освободиться от этих удушающих пут, которыми дочь Чарвика оплела его. Не в первый раз за последние месяцы приходила ему на ум мысль, что если бы он мог снова слиться с нею в любовном объятии, то этого было бы достаточно, чтобы навсегда избавиться от наваждения.

Однако если она носит его ребенка…

Мысли Гильберта вернулись к западне, которую он готовил для разбойников вот уже два дня. Эту возможность упускать ему не хотелось, потому что тогда, если обойдется без срыва, в руки ему попадет Эдуард Чарвик, предводитель банды.

До этого момента барон думал, что больше всего на свете хочет схватить этого человека.

Он ошибался.

С яростным стоном смял Гильберт пергамент в кулаке и позвал своего оруженосца.

ГЛАВА 11

Со все большим нетерпением мерил Гильберт шагами комнату, в которой его попросили подождать вот уже долгих полчаса назад. Время от времени он останавливался перед окном и рассматривал двор и сад, иссеченный зимними ветрами. Потом снова принимался шагать.

«Что же задержало настоятельницу?» – размышлял барон Бальмейн со все возрастающим раздражением. Хоть он и не предупреждал о своем приезде, но был уверен, она его поджидала. Можно себе представить, с каким нетерпением ждут возвращения барона его спутники, оставшиеся на холодном зимнем ветру за стенами аббатства. Если бы он знал, как много времени займет этот визит, то настоял бы, чтобы их тоже впустили на территорию монастыря.

Тихо выругавшись, Гильберт опустился на жесткую скамью напротив двери и принялся массировать ноющую ногу. Он и его люди выехали из Пенфорка два дня назад и почти все время провели в седлах. Обычно езда верхом не беспокоила старую рану, но в холодную сырую погоду давала о себе знать весьма ощутимо. «Может быть, настоятельница находится вместе с монахинями – сейчас время их молитвы», – подумал Гильберт, стараясь не поддаваться мрачному настроению и все больше погружаясь в него.

В следующее мгновение раздался тихий стук и дверь, за которым последовала тишина.

– Войдите, – отозвался Гильберт и встал со своего места, так как дверь начала открываться вовнутрь.

Настоятельница, высокая, величественная, как королева, вошла в комнату и закрыла за собой дверь.

– Барон Бальмейн, – приветствовала она посетителя. – Я мать Силия, настоятельница монастыря Арлеси.

Гильберт ожидал увидеть рядом с настоятельницей саму Грей и теперь испытывал странное беспокойство из-за ее отсутствия. Ждала ли она в коридоре, когда ей будет позволено войти, или находилась в одном из зданий монастыря, куда нет хода никому, кроме духовных лиц?

Заставив свои мысли свернуть с того извилистого пути, на который они стали, он поклонился и вынул из-за пояса потрепавшийся за время пути пергамент и протянул настоятельнице.

– Вы пожелали обсудить со мной дело, касающееся леди Грей, – напомнил он.

Слегка улыбнувшись, она взяла документ из руки барона и села на скамью.

– Гм-м, да, – проговорила мать Силия, бросая взгляд на написанное ею самой письмо, прежде чем перевести глаза на Гильберта. – В первую очередь, я должна извиниться, что начала с упоминания о вашей мере ответственности за судьбу девушки, барон. Видите ли, я ждала вас гораздо раньше, а когда вы не появились… ну… – она пожала плечами, грациозно подняв руки ладонями кверху.

Скривив губы от раздражения из-за тонко завуалированного упрека, Гильберт подошел к окну и посмотрел вниз на вереницу монахинь, шествовавших через двор. Они вытянулись в такую ровную линию, словно перед Гильбертом разворачивался военный парад.

– Меня не было в Медланде, когда туда прибыл ваш гонец, – сказал он, – поэтому потребовалось время, чтобы послание было доставлено ко мне в Пенфорк.

– Понятно, – молвила мать Силия. Она была вполне удовлетворена объяснением и удивлялась, почему барон Бальмейн пребывает в таком мрачном настроении. Она предполагала, что ее послание не вызовет восторга, но не могла и думать, чтобы человек, которому оно предназначалось, примет известие так близко к сердцу.

– Теперь вы здесь, – сказала настоятельница, надеясь оторвать Гильберта от окна, – и нам о многом надо поговорить. Идите, сядьте рядом со мной.

Мягким движением руки она указала на свободный край скамьи.

Барон не двинулся с места, предпочитая сохранять установившуюся между ними дистанцию, но полностью сосредоточился на предстоящей беседе.

– Кажется, нам действительно многое нужно обсудить, – согласился он. – Но где леди Грей?

Настоятельница кивнула в сторону окна:

– Если ее еще там нет, то скоро появится. После обеда она всегда кормит птиц.

Гильберт снова посмотрел во двор. Впервые он заметил уйму птиц, которые расхаживали по двору, вымощенному каменными плитами, перебегая от одного выступа к другому и поджидая обещанный корм. Но Гильберт увидел лишь спины двух монахинь, скрывшихся из виду между домами. Встряхнув головой, рыцарь снова посмотрел на настоятельницу.

– Скоро, – проговорила она успокаивающим тоном, от которого Гильберт разволновался еще больше.

«Она подумала, что мне не терпится взглянуть на Грей?» – поразился Гильберт. Его губы сжались, он безоговорочно отвергал эту нелепую мысль. Нет, всего лишь интерес к окружающей Грей обстановке побудил его отыскивать ее взглядом.

– Я думал, что она придет вместе с вами, – сказал рыцарь, стараясь, чтобы голос звучал как можно более равнодушно.

– О нет, – настоятельница решительно отвергла его ошибочное предположение. – Уверяю вас, леди Грей не знает о вашем приезде, барон.

– Вот как!

Настоятельница сцепила пальцы рук и устремила на собеседника безмятежный взгляд:

– Обнаружив, в каком положении находится леди Грей, я решила сама встретиться с вами. Ведь это вы несете ответственность за случившееся, не так ли?

Глубоко вздохнув, Гильберт одной рукой оперся о стену у окна.

– Она сказала, что я являюсь отцом ребенка, которого она носит? – это было скорее утверждение, чем вопрос.

Улыбка удовлетворения скользнула по лицу женщины.

– Нет, но я угадала правильно, верно? Если верить настоятельнице, а Гильберт не был склонен распространять свое недоверие к существованию Бога на эту женщину, то его суждения о характере Грей были не совсем верными. Услышав, что она не объявила о нем как об отце ребенка и не знает о послании настоятельницы, Гильберт лишился душевного равновесия.

И все-таки, прежде чем ответить на вопрос матери Силии, барон небрежно пожал плечами:

– Есть вероятность, что ребенок мой, – сказал он, – но не более того.

Настоятельница, к его удивлению, вздохнула с облегчением:

– Тогда он, конечно, ваш.

Гильберт, подозрительно сощурившись, взглянул на нее.

– Мне это неизвестно, – заявил он, раздумывая, что за хитрость она задумала.

– Я уже давно знаю леди Грей, хотя допускаю, что недостаточно хорошо. Я была всего лишь простой монахиней, когда она впервые появилась у нас… – настоятельница помолчала, подсчитывая, сколько времени прошло с тех пор. – Одиннадцать лет тому назад.

Женщина одарила Гильберта мимолетной улыбкой, осветившей ее лицо и дававшей повод сомневаться в ее зрелом возрасте, о котором можно было судить по названному числу лет.

Гильберт недоверчиво моргнул, а когда вновь пристально всмотрелся в лицо настоятельницы, она снова выглядела на свои годы. Придя тем временем в себя, он сложил руки на груди и кивнул настоятельнице, предлагая продолжить.

– Грей всегда держалась замкнуто… Она была очень грустной девочкой, когда ее привезли к нам, – сказала мать Силия. – Большинство детей, которых присылают в монастырь, навещают своих родных, хотя и не слишком часто. Но с Грей все было иначе. До тех пор пока отец не прислал за ней прошлой осенью, она ни разу не покидала Арлеси и никто никогда не навещал ее. В стенах аббатства у нее была нелегкая жизнь.

Гильберт упустил тот момент, когда его сердце начало смягчаться. Он сразу же поспешил обрести твердость духа, вызвав в памяти воспоминание о возмутительном обмане, учиненном Грей.

– Хоть я никогда не встречалась с ее отцом, – продолжала мать Силия, – но много слышала о бароне Эдуарде Чар…

– Он больше не барон, – не замедлил известить ее Гильберт.

Женщина кивнула:

– Это мне известно. Хоть в жилах Грей и течет кровь ее отца, но она совсем другая.

Полный решимости не менять своего мнения о Грей, рыцарь молча смотрел на мать Силию, размышляя, какую осведомленность окажет она далее, чтобы убедить его поверить ее словам.

– У меня были большие надежды на то, что она обретет счастье в вашем мире, барон, – призналась настоятельница, твердо глядя на молодого рыцаря. – Понимаете, я всегда знала, что в ее сердце не было желания присоединиться к числу монахинь…

– Тогда почему же она согласилась принять постриг? – прервал ее Гильберт, хотя сразу же пожалел, что снова оборвал речь настоятельницы.

Женщина не стала упрекать его за грубость.

– У нее не было выбора, отец пожелал, чтобы она стала монахиней.

– Почему?

Мать Силия пожала плечами.

– Пятно на ее лице, – она коснулась пальцем своего виска. – Хотя я знаю, что это всего лишь родимое пятно, находятся люди, которые верят, будто так ее пометил дьявол. Так считал и ее отец, и, я думаю, поэтому он и решил, что умилостивит Бога, если предложит Ему Грей.

Обдумывая услышанное, Гильберт посмотрел в окно и увидел во дворе девушку, с ног до головы закутанную в длинный черный плащ. Он сразу же понял, что это Грей. Сам того не замечая, барон затаил дыхание, наблюдая, как она пыталась подманить недоверчивую птичку, не желавшую слетать с крыши. Но, не в силах устоять против предлагаемой корки хлеба, птичка скоро спорхнула вниз.

Наблюдая за Грей, барон не только чувствовал, как смягчается его сердце, но понимал, что начинают рушиться стены, которыми он оградил свою душу. Разум снова напомнил об обмане, но теперь этот главный довод не подействовал. Кажется, она вовсе не собиралась опутывать его брачными узами, как совсем недавно он пытался убедить сам себя, но все-таки использовала его, чтобы не принимать монашеские обеты. После жестокой внутренней борьбы, которая – он сознавал это – оставила на сердце не менее страшные раны, чем те, что были на его теле, было, наконец, достигнуто равновесие между душой и рассудком. Мучительная смесь противоречивых чувств и страстного желания – допустить этого Гильберт не мог.

– Сколько месяцев длится ее беременность? – спросил он, досадуя, что не может разглядеть фигуру Грей под широким плащом.

– Почти пять месяцев со времени ее возвращения в аббатство, – сообщила настоятельница, приближаясь к Гильберту, все так же стоявшему у окна. – Не меньше, уверяю вас.

Желваки играли на сжатых челюстях Гильберта, пока он провожал взглядом Грей, пересекавшую двор. Ему хотелось, чтобы она обернулась и он мог лучше рассмотреть ее и снова полюбоваться утонченно красивым лицом девушки. Гильберт был весьма разочарован, когда, словно угадав его желание, минуту спустя она обернулась. Он не смог разглядеть ее черты под низко надвинутым капюшоном.

– Она не принадлежит к числу сестер-монахинь, – прошептала настоятельница, стоя рядом с Гильбертом. – Леди Грей принадлежит вашему миру.

– Да, – согласился Гильберт. – Она не подходит для здешней жизни.

Придвинувшись к молодому человеку, наставница поймала его взгляд:

– Значит, вы согласны жениться на ней и дать свое имя ребенку?

Гильберт не колебался, отвечая на это странное предложение.

– Я не могу жениться на ней, – заявил он. Нахмурившись, мать Силия сделала шаг назад.

– Я не вижу ничего невозможного, – возразила она, так как имела верные сведения о его личной жизни, полученные в результате недавних расследований. – Мне сказали, что у вас нет жены. Может быть, вы обручены?

Она заметила, что Гильберт метнул яростный взгляд на Грей, снова повернувшуюся к ним спиной.

– Нет, – проворчал он, устремляя свой огненный взор на настоятельницу. – Если бы я задумал жениться на дочери Чарвика, – он буквально выплюнул это имя, – то ничто не помешало бы мне сделать это. Но я никогда не приму такого решения, поэтому, боюсь, следует поискать другой выход.

Необыкновенная проницательность матери Силии и стала основой для назначения ее на самый высокий пост в монастыре. И сейчас, изучая барона, она воспользовалась своим даром.

– Мне ничего не известно о вашей ссоре с Чарвиками, барон Бальмейн, – сказала она, – но я посоветовала бы вам не перекладывать грехи семьи на леди Чарвик. Она не виновата ни в каких злодеяниях, совершенных ими против вас.

– А как же те злодеяния, что она сама совершила против меня? – подхватил он, все более распаляясь.

– Не знаю, о каких злодеяниях вы говорите, барон, и не могу представить себе, чем могла леди Грей навлечь на себя ваш гнев. Но если вы обвиняете ее, то я посоветовала бы вам подумать о своем собственном поведении.

Гильберт негодующе откинул назад голову.

– О моем поведении? – прорычал он.

– Да, – она коротко кивнула, будто не замечая ярости рыцаря. По правде говоря, настоятельница была больше озабочена, как бы сдержать свои эмоции, а не тем, как обуздать гнев неистового барона.

– Леди была целомудренна, когда покидала аббатство, и утратила невинность, которая не была увенчана супружеством, как выяснилось после ее возвращения к нам. Значит, вас можно обвинить в соблазнении молодой невинной девушки из знатной семьи, безупречного поведения, которую затем вы возвращаете церкви с ребенком, растущим в ее чреве!

Гильберт едва смог сдержать свое потрясение. Его лицо омрачилось под укоризненным взглядом настоятельницы монастыря. Так, значит, это он соблазнил Грей.

– Итак, она обвинила меня в том, что я соблазнил ее, – выпалил он, сжимая кулаки с такой силой, что ногти вонзились в загрубевшую кожу ладоней. – Удивительно, как она еще не назвала это изнасилованием.

Веки настоятельницы дрогнули, и она снова подняла взор на барона:

– Нет, как я уже сказала вам, леди Грей ни в чем вас не обвиняет, барон Бальмейн. Хотя сначала я думала иначе, но она ясно дала понять, что она не… подвергалась насилию.

Но намекнула, будто ее соблазнили, сделал вывод Гильберт. Было ясно, что настоятельница не верит, будто Грей способна на какой-то обман или коварство. Горький смешок, сопровождающий протест, едва не прозвучал в тишине комнаты, но Гильберт вовремя подавил его. Какую бы ложь ни наплела здесь эта девица, он никому не поведает истинные обстоятельства ее падения… хотя, разумеется, она недостойна такого уважения.

Голос матери Силии прервал ход его мыслей.

– Я прошу вас обдумать все как следует и жениться на леди Грей.

– Она из Чарвиков, – отрезал Гильберт, – и такая же коварная и подлая, как ее отец и брат.

Нет, я не свяжу свою жизнь с такой особой, как она.

Настоятельница оставила свои попытки сохранить спокойствие.

– В таком случае, вы просто замыслили лишить ее невинности, чтобы отомстить Чарвикам? – с жаром обвинила она его, рассерженная несговорчивостью барона.

Казалось, рыцарь был ошарашен ее вопросом.

– Нет, – сказал он, помолчав. – Уверяю вас, месть здесь ни при чем.

Мать Силия долго не сводила с него задумчивого взгляда, потом резко отвернулась и принялась мерить шагами комнату. Все шло не так, как она наметила…

Гильберт снова стал смотреть во двор. Он был уверен, что, высказав свое мнение, укрепил свою решимость остаться свободным и не дать оплести себя шелковыми путами, которые настоятельница ему навязывала. Не увидев в монастырском дворе никого, кроме нескольких птиц, отыскивающих крошки, которые, быть может, проглядели другие, Гильберт почувствовал разочарование. Куда же она пошла? Гнев рыцаря стал утихать.