Текст книги "Гостья из тьмы"

Тамара Маккинли
Гостья из тьмы

– И, может быть, вы услышите, проходя мимо высохшего устья,

Как его призрак зовет: «Приходи потанцевать со мной, Матильда!»

Э.-Б. Патерсон. Плясунья Матильда

Пролог

Знойный ветер, пролетевший над зарослями, нежно выдохнул шелестом листьев: «Чуринга». Чуринга – волшебная земля священных сказаний, магическое место, где разбивались сердца: здесь ее предки в поисках счастья упорно отвоевывали у леса землю, пытаясь искоренить древние чары, но чары оставались, требуя новых жертв, и Матильда была готова принести жертвы. Потому, что это было единственное место на земле, которое она знала и любила всем сердцем. «Чуринга…»

К горлу подступил комок, на глаза навернулись слезы. В свои тринадцать лет Матильда ощутила тяжесть одиночества и поняла, что детство кончилось. Отныне она осталась одна в этом мире. Но она упрямо стиснула зубы и до боли сжала кулаки. Она не заплачет, чего бы ей это ни стоило. Мать никогда бы не простила ей этого. Какая бы острая боль ни разрывала сейчас сердце и как бы ни было страшно заглянуть в ту зияющую черную пропасть, которая отделила ее от остального мира, она выдержит.

Взгляд девочки устремился за ограду кладбища. Чуринга! Огромный, чарующий, волшебный мир. Ее единственный мир!

Горизонт сверкал, отделяя яркую охру земли от бездонной синевы неба, все вокруг было наполнено звуками, знакомыми с детства.

Беспокойное блеяние овец в загонах, пронзительные крики попугаев в зарослях, отдаленный хохоток кукабурров[1]1
  Кукабурра – австралийская разновидность зимородка. На языке аборигенов означает «смеющаяся птица», так как ее крик похож на хохот человека.


[Закрыть] и нежное звяканье уздечек были для нее такими же родными, как ритм собственного сердца. Даже в этот самый тяжелый момент жизни волшебство Чуринги не отпускало ее.

– Скажешь пару слов, Мерв?

Хриплый голос одного из работников фермы разорвал тишину кладбища, вернув Матильду к настоящему. Она посмотрела на отца, взглядом заклиная его заговорить, проявить хоть какое-то подобие чувств… Но напрасно.

– Сделай это сам, приятель, – пробормотал он. – Мы с богом, как ты знаешь, не в ладах.

Мервин Томас, крупный сильный мужчина, был когда-то обаятельным балагуром и ничего не боялся. Но пять лет назад вместо него вернулся из Галлиполи с войны молчаливый калека, способный только пить и буянить. Он никогда не рассказывал о пережитом. Об этом можно было только догадываться по безумным кошмарам, которые мучили его по ночам, да по некоторым фразам, которые он бормотал, напившись до бесчувствия. Сейчас Мервин стоял у могилы мрачный, в запыленной черной паре, тяжело опираясь на самодельную трость, вырезанную из дерева. Лицо его было скрыто полями черной шляпы, низко надвинутой на лоб. Налитые кровью глаза отца и дрожащие руки выдавали тяжелое похмелье. Как бы ни хотелось Матильде обмануться, она прекрасно знала, что эта дрожь и эти красные глаза – отнюдь не признак скорби и раскаяния.

– Тогда скажу я, – прошептала она в неловкой тишине.

Стиснув в руках старый молитвенник, девочка отделилась от кучки людей, собравшихся возле могилы, и несмело приблизилась к свежему холмику земли, которая вскоре накроет крышку наспех сколоченного гроба матери. Времени на подготовку к похоронам не было: смерть подкралась слишком быстро, а жара лишала их возможности ждать. Никто из друзей и соседей, живущих за сотни миль, не успел бы доехать на похороны.

Матильда остро почувствовала враждебность, исходящую от отца, и огляделась в поисках поддержки. На кладбище собрались в основном работники с фермы – овчары, стригали, рабочие. Поодаль группками стояли аборигены из ближайших к реке хижин и с любопытством наблюдали за происходящим. По их верованиям, смерть не считалась поводом для скорби. Для них она была лишь возвращением в прах, из которого все они пришли в этот мир.

Взгляд девочки наконец остановился на неровных надгробиях, ставших вехами в истории этого затерянного среди бескрайних лесов и пастбищ уголка земли. Она незаметно дотронулась пальцами до медальона под платьем, оставленного ей матерью. С просветленным лицом, чувствуя незримую поддержку родных могил, Матильда обернулась к собравшимся.

– Дедушка привез маму в Чурингу в седельной сумке, когда ей было всего несколько месяцев. Ее родителям пришлось вынести тяжелое путешествие в чужую далекую страну, они больше всего на свете хотели иметь свою землю, на которой могли бы свободно работать.

Работники согласно закивали, и на просмоленных нещадным солнцем лицах появились улыбки. Это была и их история.

– Патрик О'Коннор гордился бы своей Мэри. Она любила эту землю так же, как он; и в том, во что превратилась Чуринга сейчас, ее заслуга.

Мервин Томас беспокойно дернулся, Матильда поймала на себе его озлобленный взгляд.

– Заканчивай с этим поскорее! – прорычал он.

Матильда упрямо вздернула подбородок. Ее мать заслуживала того, чтобы быть достойно похороненной, и она сделает это для нее.

– Когда отца забрали на войну, многие считали, что мама не потянет работу одна, но они не знали, какими упрямыми могут быть О'Конноры. Именно поэтому Чуринга стала теперь процветающим хозяйством, и мы с отцом намерены продолжить ее дело.

Взглянув на отца как бы за подтверждением своих слов, она получила в ответ взгляд, полный ненависти. В этом не было ничего удивительного: Мервин так и не оправился от удара. Когда, вернувшись с войны, он обнаружил вместо замученной невзгодами, слабой женщины независимую хозяйку процветающего хозяйства, его гордость была уязвлена. Вскоре он нашел утешение на дне бутылки, и Матильда сомневалась, что смерть жены отучит его от пьянства.

Замусоленные, ветхие страницы молитвенника слегка дрожали в руках девочки. Смахивая слезы, она читала те места, которые прочел бы отец Райан, если бы успел добраться на похороны. Мама столько выстрадала и так тяжко трудилась всю жизнь! К двадцати пяти годам она успела похоронить родителей и четверых детей на этом маленьком кладбище. Но теперь она наконец сможет отдохнуть – ее примет мир Сновидений, который так чтут аборигены, и там она встретится со всеми любимыми людьми…

В полной тишине Матильда закрыла молитвенник и зачерпнула ладонью горсть земли. Она мягко рассыпа́лась в пальцах девочки и струйками падала на гроб. «Спи спокойно, мама, – тихо прошептала Матильда. – Я присмотрю за Чурингой вместо тебя».

Пока лошадь плелась в Курайонг, Мервина развезло на жаре от выпитого в отеле. Его мутило, по лицу струился пот, старая рана на ноге болела, сапог казался железным. Это действовало на нервы. А главное, он не мог никуда спрятаться от присутствия Мэри, хотя после похорон прошло уже две недели. Ему казалось, что жена повсюду достает его презрительным взглядом огромных синих глаз.

Даже паршивка Матильда, которую он здорово отделал ремнем после идиотского представления на кладбище, смотрела на него с таким же выражением. После двух дней ее ледяного молчания Мервин не выдержал и удрал в Уэллаби-Флатс. По крайней мере, в пивной при отеле всегда найдутся приятели, с которыми приятно перекинуться словом, промочить горло и обсудить новости. К тому же одна из горничных никогда не отказывается, если ему хочется завалить ее в постель. Мервин готов признать, что она далеко не красотка, а просто-напросто перезревшая старая шлюха, но он был непривередлив, когда припрет. Да и смотреть на нее в постели его ведь никто не заставляет…

Мервин слегка пришпорил лошадь, когда показались последние из четырех ворот усадьбы соседа. Солнце пекло прямо над головой, в животе бунтовало виски, а от грязной одежды несло кислятиной. Лошадь беспокойно дернулась, так что Мервин ударился больной ногой прямо об ограду и взвыл от боли, чуть не потеряв равновесие.

– Держись прямо, скотина! – заорал он, натягивая поводья. Поправив шляпу, он пришпорил Леди и направил ее к показавшемуся на горизонте дому. Надо спешить: у него важное дело, черт побери!

Курайонг гордо возвышался на гребне невысокого холма, защищенный от солнца пышными кронами чайных деревьев. Затененная веранда под рифленой железной крышей манила прохладой. Это был оазис спокойствия среди шума и суеты огромного овцеводческого хозяйства. Лошади мирно паслись возле дома в высокой зеленой траве на выгоне, который щедро поливался из глубокой скважины. Этан Сквайрз сделал ее пару лет назад.

Из большой кузницы доносился веселый перезвон молотов; судя по звукам из огромной стригальни, в ней вовсю кипела работа. Овцы испуганно блеяли в загонах, слышен был отрывистый лай собак и возбужденные выкрики стригалей.

Пока Мервин скакал к коновязи, он подмечал все вокруг, чувствуя, как у него поднимается настроение. Чуринга, конечно, лежит на хорошей земле, но сам дом и хозяйство – просто груда хлама по сравнению с Курайонгом. Чего ради эти дуры, Мэри и Матильда, так цепляются за нее? Это все упрямство О'Конноров, пропади оно пропадом! Надо же, считают себя умнее и задирают нос только потому, что они из рода пионеров. В этом богом забытом месте такие вещи почитаются почти как королевское происхождение. Идиоты, какая разница, кто и когда приплыл в эту вонючую, грязную дыру?

«Ну, – ухмыльнулся Мервин, – теперь-то мы посмотрим. Черт возьми, женщины должны знать свое место! С меня достаточно! Я им еще покажу, кто теперь хозяин!»

Действие алкоголя пробудило в нем воинственность. Он лихо спрыгнул на здоровую ногу с богато расшитого испанского седла, привязал лошадь и, прихватив самодельную трость, решительно захромал к дому.

Дверь открылась еще до того, как Мервин поднял трость, чтобы постучать.

– Добрый день, Мерв. Мы тебя ждали.

Этан Сквайрз выглядел, как всегда, безукоризненно. Белые молескиновые брюки без единого пятнышка, черные сапоги для верховой езды начищены до блеска, дорогая рубашка плотно облегает широкие плечи и плоский живот. На гордо посаженной черноволосой голове чуть серебрились виски. Рука, которую он протянул Мервину, была коричневой от загара и мозолистой, но ногти на ней были чистые и аккуратно подстриженные. На одном из пальцев в утреннем свете блеснуло золотое обручальное кольцо.

Мервин тут же почувствовал себя неопрятным и старым, хотя разница в возрасте между ними составляла всего пару месяцев. Он даже подумал, что надо было принять ванну и переодеться в отеле, прежде чем трогаться в путь. Но теперь об этому было поздно сожалеть. Мервин не мог заставить себя извиниться за свой вид и скрывая неловкость, глуповато хихикнул:

– Как поживаешь, приятель?

– Занят, как обычно. Сам знаешь, что такое овцы!

Мервин дождался, пока сядет хозяин, затем сел сам. Его озадачило приветствие, которым встретил его Этан. Он же не сообщал о своем визите, с чего бы Этану его ждать?

Мужчины хранили молчание, пока юноша-абориген разливал пиво. Ветерок на затененной веранде освежил Мервина, он вытянул больную ногу, пристроив ее на перилах веранды, и понемногу успокоился. Нечего ломать голову над странным приветствием Этана. Он всегда говорит загадками: наверное, считает, что так выглядит умнее. Черт с ним!

Холодное пиво легко проскользнуло в глотку, и на Мервина вдруг волной накатило чувство зависти. Счастливчик Этан! Конечно, офицеров в Галлиполи держали подальше от кровавой резни. Ни тебе ранений в ногу, ни кошмаров по ночам, ни воспоминаний о друзьях без лица и конечностей, корчившихся от боли и истекающих кровью на твоих глазах. Боже, как они орали дни и ночи напролет, лежа рядом с ним в госпитале!

Ко всему прочему, Этан и до войны жил припеваючи. Родился и вырос в Курайонге, женился на Эбигейл Хармер – самой красивой вдовушке на сто миль в округе и к тому же самой богатой. Она не только привела ему Эндрю, сына от первого брака, но родила еще троих, прежде чем удачно свалилась с лошади и сломала себе шею. А его Мэри смогла вырастить только одну паршивую девчонку, остальных потеряла в младенчестве. Мервин когда-то сам мечтал жениться на Эбигейл, но куда бедному станционному смотрителю тягаться с богачами! Деньги всегда идут к деньгам, это уж точно. И когда Патрик О'Коннор прискакал к нему со своим безумным предложением, уж он не упустил свой шанс, видит бог. Откуда он мог знать, что у Мэри полно земли, но совсем нет денег, и все обещания Патрика так и останутся пустыми сло вами?..

– Прими мои соболезнования по поводу смерти Мэри.

Мервин вздрогнул и отвлекся от мрачных мыслей. «Господи, такое впечатление, что этот хлыщ умеет читать мысли!» – испуганно подумал он.

– Слава богу, отмучилась, бедняжка. Она не заслуживала таких страданий, – добавил Этан и уставился куда-то вдаль, крепко прикусив сигару белыми зубами.

Мервин нахмурился. Мэри умирала долго и мучительно, но никогда не жаловалась, не принимала опиум, и порой ее мужество подавляло его. Оно словно бы умаляло его собственные страдания от пережитого на войне. Мервин часто чувствовал себя одураченным: Патрик втянул его в этот брак, посулив золотые горы, а вместо этого он лишился даже уважения, которого заслуживал как герой войны. Что ж тут удивительного, что он так часто пропадал в Уэллаби-Флатс?

– Как это пережила Матильда?

Этан на секунду перевел взгляд на Мервина, и тому почудилось, будто в этом коротком взгляде промелькнула ненависть.

– С ней все в полном порядке. Характером, как ты знаешь, она пошла в мать.

Этан уловил в словах соседа скрытую злость и теперь уже внимательно вгляделся в него.

– Не думаю, что ты проделал этот длинный путь, чтобы поговорить о характерах Матильды и Мэри, – заметил он.

«Вот так всегда с ним! – с досадой чертыхнулся в душе Мервин. – Никогда не теряет время на принятые у приличных людей правила общения». Мервин предпочел бы посидеть так пару часиков, потягивая холодное пиво, поразмышлять о жизни и смерти, перекинуться парой слов о работе, хозяйстве, о новостях в округе. А потом уж поговорить о цели своего визита. Ведь так обычно ведут себя все воспитанные люди. Он быстро допил пиво и снял ногу с перил. А может, это к лучшему? Надо поскорее перейти к делу, пока сам Этан Сквайрз дает ему шанс.

– В последнее время много изменилось, старина. Я устал от Чуринги с тех пор, как вернулся с войны, и думаю, теперь, когда Мэри не стало, мне пора закругляться.

– Работа на земле – это все, что ты умеешь, Мерв. Ты уже стар, чтобы учиться чему-то другому, – ответил Этан, попыхивая трубкой и отводя глаза. – А Чуринга, благодаря стараниям Мэри, стала вполне процветающей фермой.

Ну вот, опять все заслуги приписываются Мэри! Можно подумать, что он годами ничего не делал. Никто не вспоминает, как он там вкалывал до седьмого пота. Проклятая баба! Руки Мервина сжались в кулаки. Он чувствовал, что ему надо выпить, но стакан был пуст, а скряга Этан делает вид, что не замечает этого.

– Но не сравнить с Курайонгом, старина! В этом году от засухи погибла большая часть ягнят; прибыль от шерсти не сможет перекрыть даже наши расходы.

Этан выбил трубку и положил рядом с пепельницей, затем снял и протер очки.

– Ну, и чего ты хочешь от меня, Мерв?

Нетерпение охватило Мервина. Свинья! Прекрасно знает, чего он хочет от него! Ладно, он ему подыграет – пусть сыплет соль на раны, если ему это доставляет удовольствие.

– Я бы хотел, чтобы ты купил у меня Чурингу, – нарочито спокойным голосом произнес Мервин: показывать этому хлыщу свое нетерпение он не собирался.

– А-а-а! – засмеялся Этан.

В его смехе чувствовалось удовлетворение, и Мервин ненавидел его за это – и за ту снисходительность, с которой он всегда с ним держался.

– Так как?

– Я, конечно, подумаю над этим. Но не обсудить ли нам сначала все подробности?

– Что тут обсуждать? Ты знаешь мои земли. Тебе всегда нравилась Чуринга. А поскольку твои пастбища граничат с ней, ты станешь обладателем самой большой овцеводческой фермы в Новом Южном Уэльсе.

– Это верно. – Этан приподнял одну бровь, взгляд голубых глаз под густыми черными бровями стал жестким. – Однако ты забыл одну маленькую, но существенную деталь!

– Какую еще деталь? – нервно переспросил Мервин, судорожно сглатывая и отводя глаза от Этана. В глотке у него пересохло.

– Матильду, разумеется. Ты уверен, что не забыл, как твоя дочь обожает Чурингу?

Мервина от облегчения даже бросило в пот. Все в порядке, слава богу! Этан ничего не знает о слухах про завещание Мэри.

– Матильда еще соплячка, чтобы вмешиваться в мужские дела. Она будет делать то, что решу я, ее отец.

Этан встал и прислонился к перилам. Солнце светило над его головой, выражение лица было непроницаемым.

– Матильда выросла здесь и обожает свой дом, – спокойно сказал он. – Для нее Чуринга как воздух, без которого она не сможет жить. Я наблюдал ее в работе, видел, как она скачет на лошади, загоняя овец. Твоя дочь справляется с этим не хуже опытных мужиков. Вся ее жизнь в этом. Если она потеряет Чурингу, это сломает ее, Мерв.

Терпение Мервина лопнуло. Он вскочил и, набычившись, встал напротив Этана.

– Послушай, приятель! Я продаю свою землю, на которую ты зарился много лет, но теперь сомневаюсь, стоит ли продавать ее именно тебе. Любит Матильда эту землю или нет, к делу не относится! Если ты не хочешь покупать Чурингу, найдутся другие, которые с радостью вырвут этот лакомый кусок из моих рук!

– А как ты собираешься продать эту землю, если по завещанию Мэри у тебя теперь нет никаких прав на нее?

Возмущение Мервина тут же испарилось. Он все знал, подонок! Он с самого начала все знал!

– Никто ничего еще не знает, – залепетал он. – Мы обделаем это с тобой втихаря, и я уеду отсюда. Клянусь, я никогда никому ничего не скажу.

– Но я-то знаю, Мервин, – сказал Этан ледяным тоном и выдержал паузу, чтобы Мервин до конца уяснил себе его отношение к этому. – Мэри приезжала ко мне, когда врачи сказали ей, что она долго не протянет. Она боялась, что ты спустишь Чурингу за долги и оставишь Матильду без приданого. Я посоветовал ей, как лучше обезопасить наследство девочки. Она оставила Чурингу Матильде в качестве траста. Все бумаги хранятся в банке, и она сможет их получить, когда ей исполнится двадцать пять лет. Так что, сам понимаешь, ты не сможешь продать ферму и заплатить свои карточные долги.

Мервин взвился. Он слышал какие-то слухи об этом, но не хотел в них верить – даже сейчас.

– По английским законам имущество жены принадлежит мужу! Патрик обещал мне землю, когда я женился на его дочери. И я имею право продать ее теперь, когда моя жена умерла! А кстати, – взревел он, – с чего это моя распрекрасная женушка приехала к тебе за советом, а?

– Я просто по-соседски посоветовал ей, к кому из адвокатов лучше обратиться. – Лицо Этана стало каменным. Он молча протянул Мервину его грязную шляпу. – Я очень хотел бы купить Чурингу, но не настолько, чтобы нарушить слово, которое дал умирающей женщине. К тому же я очень уважал Мэри – так же, как и все в округе. Прощай, Мерв.

Этан засунул руки в карманы брюк и чуть наклонился, наблюдая, как Мервин, сильно хромая, в бешенстве спешит к коновязи. Он с такой силой вонзил каблуки в бока лошади и рванул поводья, что она чуть не взвилась на дыбы. Комья грязи разлетелись в разные стороны, долетев до задней двери общей столовой. Этан представил себе, что переживала Мэри, когда ее муж был в таком состоянии, и содрогнулся, вспомнив о Матильде.

Прежде чем вернуться в дом, Этан бросил взгляд на стригальню. Стрижка была почти закончена, скоро поступят чеки за продажу. Но отсутствие дождя может все испортить – если начнется засуха, им не избежать убытков…

В кабинете навстречу ему поднялся Эндрю, его двадцатилетний пасынок.

– Что хотел от тебя Мервин Томас? – спросил он.

– А как ты думаешь?

– Я беспокоюсь за Матильду. Как она сможет жить с этой вечно пьяной скотиной совсем одна?

Эндрю снова уселся в кожаное кресло, закинув по привычке ногу на подлокотник. Этан с нежностью посмотрел на пасынка, которого любил не меньше родных сыновей. Очень скоро ему исполнится двадцать один год. Парень был высоким и сильным, но мальчишеская порывистость и непокорные вихры на голове делали его похожим на подростка. Эндрю не чувствовал тяги к земле, но Этан гордился его успехами в учебе. Английское образование оправдало каждый затраченный пенни. Эндрю отлично учился в университете, а после окончания его ждало партнерство в престижной юридической фирме в Мельбурне.

– Не думаю, отец, что мы можем ей чем-нибудь помочь…

– Это не наше дело, – отрезал Этан.

Эндрю задумался.

– Ты не говорил так, когда Мэри Томас приезжала к тебе за советом.

Этан повернул свое кресло к окну. Мервин Томас как раз проезжал первые ворота усадьбы; дорога до Чуринги займет у него по крайней мере сутки.

– Это разные вещи.

Тишина в кабинете нарушалась только тиканьем старинных часов деда Эбигейл, которые она привезла с собой из Мельбурна. Мысленно Этан перенесся в прошлое; он видел Мэри так ясно, как будто она стояла тут, рядом с ним. Выносливая, несгибаемая маленькая женщина, которую смогла победить лишь ужасная болезнь, медленно разъедавшая ее изнутри.

Мэри Томас была полной противоположностью жены Этана. Высокая белокурая красавица, холодная и сдержанная в проявлении чувств, – и маленькая, смуглая, порывистая женщина с непокорными вьющимися волосами цвета меди, небрежно заправленными в до неприличия старую фетровую шляпу. На носу Мэри были щедро рассыпаны веснушки, огромные голубые глаза под длинными темными ресницами полыхали огнем. Этан вспомнил, как он и Мэри впервые встретились после ее возвращения в Чурингу. Она была в ярости, забор на границе между их пастбищами сломался, и их овцы перемешались. Как сверкали тогда ее глаза, как она задирала голову, выкрикивая ему в лицо отнюдь не женские ругательства? Они тогда оба потеряли неделю драгоценного времени в самый сезон стрижки, пока разделили овец и починили забор. С тех пор они заключили весьма относительное перемирие, которое с большим трудом перерастало в дружбу…

– Вспомнил что-то забавное?

Голос Эндрю ворвался в воспоминания Этана, вернув его в настоящее.

– Не думаю, что мы должны так уж жалеть Матильду, если характером она пошла в мать. Скорее, надо пожалеть Мерва.

– Тебе нравилась Мэри, да? Почему же вы никогда не…

– Потому что она стала женой другого человека, – проворчал Этан.

Эндрю присвистнул.

– Черт возьми, отец! Надеюсь, я не наступил тебе на больную мозоль?

Этан вздохнул, вспомнив то время, когда у него был шанс, но он упустил его. Если бы обстоятельства сложились по-другому, кто знает, что бы из этого вышло. Если бы Мервин не вернулся из Галлиполи таким больным, тогда, наверное…

Этан не додумал до конца, так как внезапно в его голове зазвучали разрывы снарядов. Он в который раз увидел страшные картины войны и услышал смердящие запахи так ясно, что его чуть не стошнило. Это до сих пор накатывало иногда на него по ночам, хотя после войны прошло уже шесть лет. А ведь ему, можно сказать, повезло: он вернулся невредимый. Не то что бедняга Мервин, провалявшийся в госпитале еще два года после войны и столько же дома, в постели. Он стал жалким калекой, совсем непохожим на того бесшабашного парня, который в 1916 году садился в поезд, уезжая на войну. Куда делась безмятежная улыбка и подкупающее обаяние здорового увальня? Вместо него вернулся угрюмый калека со злобным взглядом, нашедший в конце концов утешение в бутылке.

«Он стал настолько же слабым и жалким, насколько его жена была сильной и несгибаемой, – подумал Этан. – И я его еще осуждаю, боже мой!» Этан попытался вспомнить обстоятельства их жизни. Все же тогда, когда он лежал прикованный к постели, Мэри было легче. Она еще могла за ним уследить и ограничить его пьянство. Но стоило Мервину встать и добраться до лошади – только его и видели. Он пропадал неделями, бросив все хозяйство на жену и проигрывая в карты крупные суммы. Мэри оказалась гораздо более стойкой, чем Этан ожидал, и, хотя это расстроило его планы, он не мог не уважать ее.

– Да, я восхищался Мэри! Она совершила почти невозможное в тяжелых условиях, что было бы не под силу даже мужчине. И хотя она крайне редко просила о помощи, я всегда старался помочь ей, если был в состоянии.

Этан раскурил трубку и достал бухгалтерские книги. Надо работать, и так полдня потеряно.

Эндрю спустил ногу с подлокотника и выпрямился.

– Знаешь, если Мерв наделает слишком много долгов, Матильда не сможет получить свое наследство. Года через два мы сможем предложить ей продать нам Чурингу. К тому времени ферму можно будет купить за гроши.

– Я собираюсь получить ее даром, сын. Не стоит тратить даже гроши, если можно обойтись без этого, – улыбнулся Этан, не выпуская трубки изо рта.

Эндрю поправил вихор на голове и недоверчиво улыбнулся:

– Но как? Матильда не так уж сговорчива. Она ни за что не отдаст ее даром.

– У меня есть план, Эндрю. Но тебе не стоит пока забивать себе этим голову. Держи язык за зубами – вот и все, что от тебя требуется.

Эндрю собрался что-то сказать, но отец жестом остановил его.

– Положись на меня, мальчик, и я гарантирую, что Чуринга станет нашей, не пройдет и пяти лет.

Матильда нервничала, тишина в доме угнетала ее. Она знала, что отец вот-вот вернется, – он никогда не исчезал больше чем на две недели, а этот срок уже подходил к концу.

Жара изматывала даже внутри дома. Красная пыль, которую она так тщательно вымела, опять начинала собираться на полу. Длинное, до колен, ситцевое платье прилипало к спине. Она быстро сняла фартук и бросила на спинку стула. Аромат тушеной крольчатины, томившейся на плите, заполнял кухню, и несколько мух бесновались под потолком. Полоски липкой бумаги, которые она недавно повесила от мух на керосиновую лампу, были уже черными. Мухи каким-то образом проникали в кухню, несмотря на ставни и защитную сетку в дверной раме, которую пару лет назад поставила мать.

Взмокшие волосы опять растрепались, и Матильда с трудом закрепила их в тяжелый узел на затылке. Она ненавидела свои волосы: их было слишком много, и с ними невозможно было справиться. А больше всего она переживала, что они, словно в насмешку, совсем не походили на чудесные, настоящие ирландские волосы матери. У той они были похожи на красное расплавленное золото.

Матильда вышла на веранду. Земля во дворе казалась раскаленной, горизонт подрагивал в знойном мареве. Перечные деревья с поникшей листвой стояли как мертвые, а ветки плакучих ив на берегу речки будто в мольбе тянулись к оставшейся в ямах воде. «Дождь, – прошептала Матильда, – как нам нужен дождь!»

Она мысленно отметила, что три ступеньки, ведущие с веранды во двор, нужно подправить, сам дом давно пора побелить и подкрасить, а крыша, которую недавно чинил отец, опять нуждается в ремонте. Закрыв глаза, девочка представила, какой могла бы стать Чуринга, если бы у них были деньги на ремонт.

Одноэтажный дом, но построенный из крупных бревен, был не слишком большим, основательным. Крыша из рифленого железа, нависающая над верандой, заканчивалась чудесной узорной резьбой, над ней возвышалась длинная кирпичная труба, веранда была широкой и окружала дом с трех сторон, надежно защищая его от прямых лучей солнца. Двери и ставни были выкрашены в зеленый цвет.

Подземные воды позволяли траве на домашнем выгоне всегда оставаться зеленой и сочной. Пасущиеся на нем лошади, казалось, не обращали внимания на слепней и мух, лениво мотая время от времени головами и обмахиваясь хвостами. Стригальня и склад для шерсти стояли пустыми: сезон стрижки был завершен, а шерсть отправлена на продажу. Стадо овец отогнали на пастбища поближе к воде, но Матильда снова подумала, что, если дождя не будет, засуха может принести им большие убытки.

Проходя по двору, Матильда свистнула. Из-под дома послышался радостный лай, появилась крупная мохнатая голова, извивающееся тело и пляшущий от радости хвост крупного пса квинслендской породы.

– Ко мне, Блю! Иди сюда, мой мальчик! – крикнула Матильда.

Она потрепала его по голове и почесала за ушами. Псу было почти семь лет, и он считался одним из лучших пастухов в хозяйстве. Отец запрещал держать его в доме, как и остальных рабочих собак, но, пока его не было, Матильда часто нарушала этот запрет. Более преданного друга у нее в жизни еще не было.

Блю трусил за ней, виляя хвостом, пока она шла мимо курятника и хлева. За складом шерсти раздавался звонкий стук топора, и Матильда поняла – это по ее поручению один из работников расширяет помещение. Возле общей кухни стоял запряженный фургон Берта Райли.

– Привет, милая! Жарко, правда? – улыбаясь, сказала Пег Райли, появляясь в дверях кухни. – Я бы все отдала сейчас за то, чтобы искупаться в реке.

– Приглашаю! – засмеялась Матильда. – Правда, воды там слишком мало, к тому же она уже зеленеет. Почему бы вам не сделать крюк и не заехать к водопаду? Вода там всегда холодная. Накупались бы вволю перед дальней дорогой.

– Предоставляю это тебе, – ответила Пег. – Нам с Бертом завтра надо быть в Виндулле, иначе он не успеет поставить свои двойные ставки.

Берт Райли был отличным стригалем и путешествовал по всей центральной Австралии в своем фургоне. Но все, что зарабатывал, он спускал в игре, в которой ему страшно не везло. Матильде было жалко Пег. Год за годом она в сезон приезжала в Чурингу вместе с Бетом. Пег была отличной поварихой и готовила для стригалей, но страсть Берта к игре заставляла их все время колесить.

– Вы не устали переезжать с места на место, Пег? – спросила девочка. – Мне даже страшно представить, что я куда-то уеду из Чуринги!

Пег Райли немного постояла, задумавшись.

– Знаешь, иногда тяжело покидать какое-то место, но скоро это забывается, и ты ждешь, что будет впереди. Конечно, будь у нас дети, все было бы по-другому. Но так как их нет, мы с Бертом так и будем колесить, как перекати-поле, пока кто-нибудь из нас не окочурится в дороге. – Толстушка рассмеялась, но, увидев напрягшееся лицо девочки, оборвала смех. – Прости старую. Болтаю глупости. – Она подошла и крепко обняла девочку. – Береги лучше себя, малышка. Даст бог, увидимся, не волнуйся за нас.

Пег вернулась назад к фургону, несмотря на свою тучность, ловко влезла на козлы и взяла поводья.

– Берт Райли! – громко крикнула она. – Если ты там еще помедлишь секунду, останешься здесь навсегда! – И, рассмеявшись, легонько дернула поводья.

Фургон, скрипя, медленно тронулся к первым воротам.

Берт Райли, застегивая на ходу куртку, выскочил с мешком из барака, выкрикивая на ходу ходивший среди стригалей стандартный набор ругательств.

– Увидимся в следующем году, хозяюшка! – крикнул он через плечо Матильде и понесся вслед за фургоном.

Чуринга внезапно опустела. Матильда постояла, наблюдая, как Берт запрыгивает на ходу в фургон, как тот медленно удаляется в облаке пыли, уменьшаясь в размерах. Потрепав по голове Блю, она решила вернуться в дом, но сначала следовало все проверить. Девочка зашла в стригальню, отключила старый движок, обошла склад, в котором уже было тихо, заглянула на кухню, где Пег, как обычно, оставила все в идеальном порядке. В бараке термиты подточили угол, который совсем осел. С этим она ничего не могла поделать, поэтому, поправив одну из постелей и закрыв дверь, снова вышла во двор, на жару.