Текст книги "Гостья из тьмы"

Аборигены, как обычно, сидели на задворках своих хижин вокруг костра, где две женщины что-то варили в большом котле. Мужчины болтали, время от времени хлопая мух. Сколько себя помнила Матильда, они всегда были неотъемлемой частью Чуринги. Хотела бы она только, чтобы они получше ухаживали за своими полями пшеницы и табака.

Старик Габриэль, глава маленького племени, что-то выстругивал из куска дерева. Когда-то в детстве его подобрали миссионеры католики и пытались обратить в свою веру, но он так и остался полуграмотным язычником, сбежав от монахов, когда подрос. Больше всего он гордился пятью желтыми зубами, оставшимися во рту, поэтому, когда улыбался, всегда старался продемонстрировать свое богатство.

– Здрасте, миссюс, – сказал он спокойно.

– Габриэль, работы очень много. Я же сказала – надо починить все ограды на южных пастбищах!

– Попозже, миссюс, ладно? Сначала еда, потом работа, – добродушно улыбнулся он, продолжая строгать.

Матильда с сомнением покачала головой, но знала, что спорить бесполезно.

Габриэль просто игнорировал ее приказы, и аборигены работали, когда это было удобно им. Поэтому она развернулась и пошла к дому. Жара стала нестерпимой, и Матильда решила, что сначала отдохнет немного, а потом займется счетами. Во время болезни матери она их здорово запустила.

Чугунок с кипятком был тяжелым. Матильда с трудом донесла его от плиты к глубокому корыту. По ее лицу струйками стекал пот, платье липло к телу, а пар, заполнявший кухню, только усиливал жару. Но девочка этого не замечала: голова ее была занята подсчетами. Снова и снова она пересчитывала цифры в уме, но толку от этого было мало. Сумма не менялась. Она почти не спала ночью, занимаясь счетами, а утром объезжала южные пастбища, проверяя работу Габриэля. Поэтому чувствовала себя совсем разбитой и угнетенной.

Счетные книги лежали открытыми за спиной на столе. Матильда так надеялась, что найдет утром спасительную ошибку в своих расчетах, но напрасно. У нее только разболелась голова, и она ясно осознала, что чек за шерсть в этом сезоне не перекроет долгов. Они перейдут на следующий сезон.

Гнев на отца рос вместе с отчаянием. Она бросила его молескиновые брюки в мыльную воду и стала яростно бить по ним колотушкой. «Я должна была не спускать с него глаз, как наказывала мать, – бормотала она. – Надо было получше прятать деньги! Какая же я идиотка, боже мой!»

Глаза ее затуманились, она уже не видела пузырящиеся в пене штаны. Мама так хорошо управляла фермой, что даже смогла за годы войны накопить немного денег на счету в банке. Но отец быстро спустил все до пенни!

Матильда помнила его возвращение, как будто это было только вчера. Как она волновалась, стоя на перроне, собираясь любить и жалеть отца. Но как можно было полюбить его, если он вообще не обращал на нее внимания и ни разу не приласкал? То, как отец уезжал на войну, Матильда помнила гораздо хуже. Ей смутно виделся огромный мужчина, от которого пахло ланолином и табаком, а его бритые щеки неприятно кололись, когда он целовал ее на прощание. Но ей было всего пять лет тогда, и куда больше она запомнила медный духовой оркестр, игравший марши на перроне, чем мужчину в форме, исчезнувшего в поезде. Инструменты сверкали, а музыка была такой бодрой и громкой. Она совсем не понимала, что такое война и что она принесет им с матерью…

Руки Матильды сжались в кулаки, когда она вспомнила те два года, которые отец провел дома в постели. Мать безропотно ухаживала за ним, получая в ответ оскорбления и побои, если повязка была затянута слишком туго или когда он требовал выпивку. Его возвращение сразу изменило атмосферу в Чуринге. Все в усадьбе – от матери до последнего мальчишки-аборигена – радовались, когда он садился на лошадь и уезжал пьянствовать в Уэллаби Флатс. В гневе он был страшен, а если хотел выпить, вспыхивал, как порох. Но, к сожалению, он всегда возвращался, и скоро Матильда поняла, что их жизнь изменилась навсегда…

Несмотря на жару, Мервина бил озноб. Ярость от унижения и вероломства жены уже не бурлила на поверхности, а спряталась глубоко внутри, превратившись в ледяной ком. Мервин ехал в Чурингу.

Ночь он провел, раскатав одеяло и подложив под голову седло, на голой земле. Небольшой костер почти не грел его, но ему было не до этого. Он уставился невидящим взглядом на широкую полосу Млечного Пути, от которой на землю струился свет, превращая карликовые деревья в призрачные, таинственные фигуры. Но Мервин не обращал внимания на эту фантастическую красоту. Совсем не об этом он мечтал, мучаясь в окопах, и не этого заслуживает герой войны, награжденный Крестом. Будь он проклят, если позволит какой-то паршивой девчонке отобрать у него то, что Патрик обещал, когда подсовывал ему свою дуру дочь!

Солнце же клонилось к закату, медленно спускаясь за гору, название которой дало имя этой проклятой ферме. Мервин сплюнул на засохшую, потрескавшуюся землю. Аборигены считают это место священным, защищенным горой-амулетом Тджурингой, которая появилась тут с незапамятных времен, когда зарождался мир. Идиоты! Как бы то ни было, на него их колдовство не действует. Чем скорее он избавится от этой земли, тем волшебнее будет его жизнь!

Дом стал виден, когда Мервин закрыл за собой последние ворота. Из трубы вился едва заметный дымок, во дворе удлинялись тени. Солнце медленно исчезало за верхушками деревьев. Двор оказался пустым – ни звона молотов из кузни, ни блеянья овец и криков овчаров, ни лая собак. Стрижка, очевидно, закончилась.

Мервин с облегчением вздохнул. Матильда уже наверняка расплатилась со стригалями, а остаток припрятала. Интересно, куда она на этот раз засунула деньги? В принципе, он знал все ее тайники, но за две недели она могла придумать что-то новое. «Нет, пришло время научить ее уму-разуму, – решил Мервин. – Соплячка должна знать свое место и не совать свой нос куда не следует!» Он заставит ее отдать все деньги, покажет, кто здесь хозяин, а потом найдет способ отобрать у нее Чурингу. Он ее отец, черт побери, а она несовершеннолетняя!

Расседлав лошадь, Мервин пустил ее пастись на выгон, взвалил на плечи тяжелые седельные сумки и направился к веранде. Толкнув здоровой ногой входную дверь, он вступил в полумрак кухни. Запах тушеной крольчатины ударил в ноздри, вызвав болезненное урчание в животе.

Тишина в доме давила. Тени в углах кухни, куда не попадал свет керосиновой лампы, угрожающе надвинулись на него.

– Где ты, Матильда? Вставай, паршивка, и помоги распаковать сумки!

Он уловил краем глаза почти неуловимое движение. Вот она! Стоит в дверях своей комнаты темным силуэтом. Только синие глаза блестят и слегка золотится над головой пышная шевелюра в свете последних солнечных лучей, проникающих сквозь ставни. Казалось, ее фигура высечена из камня, настолько неподвижно она стояла.

На какой-то миг ужас окатил Мервина с головы до ног. Ему показалось, что это Мэри встала из могилы, чтобы наказать его. Но в этот момент Матильда вступила в круг света, и он с облегчением перевел дыхание.

– Чего это ты так крадешься? – громко спросил он, но визгливые нотки выдавали пережитый страх.

Матильда молча ухватилась за ручки седельных сумок и потащила их по полу к плите. Она достала мешок с мукой и пакет сахара и отнесла их в кладовку. Спички и свечи последовали на полку, туда же отправилась коробочка с чаем и жестянка с табаком.

Мервин снял шляпу и метнул ее на крючок за дверью. Затем, заметив, что она натерла полы, специально отодвинул стул от стола так, чтобы остались следы.

Матильда никак не отреагировала на это, и он снова вспомнил ее мать. Мэри была красивой женщиной, пока болезнь совсем не скрутила ее. Худовата, на его вкус, но недостаток веса восполнялся темпераментом. Если бы она не была такой упрямой, из нее получилась бы прекрасная жена. И Матильда становится очень похожей на нее. Может, будет не такой сильной, но такой же самоуверенной. Проклятые О'Конноры! Это все их заносчивая кровь!

– Хватит копаться! – прикрикнул он. – Я хочу есть!

Мервин испытал удовольствие, увидев, как она от испуга порвала пакет с солью и просыпала ее мимо старой жестянки от чая. Для пущего эффекта он стукнул кулаком по столу и захохотал, видя, как она роняет куски жаркого на пол.

– Придется еще раз мыть, да? – усмехнулся он.

Девочка молча поставила перед ним дымящуюся миску. Подбородок ее был высоко задран, щеки покраснели, но он заметил, что она боится смотреть ему в глаза.

Тут из темного угла возле кладовки появился Блю и стал уплетать кусочки жаркого на полу. Мервин крепко схватил Матильду за руку.

– Что этот чертов пес здесь делает? Я запретил тебе пускать его в дом! – Он с такой силой пнул Блю здоровой ногой, что тот отлетел к двери и жалобно заскулил. – Скажи спасибо, что ты не собака, а то бы и тебя так!

Впрочем, вскоре Мервину надоели эти игры. От миски шел такой запах, что у него опять заурчало в животе и рот заполнился слюной. Он погрузил ложку в гущу и отправил ее в рот, заедая свежим хлебом. Только съев половину миски, он обратил внимание, что девочка не ест.

– Я не голодна, – быстро ответила Матильда на его вопросительный взгляд. – Я уже поела.

Мервин подобрал хлебом остатки подливки со дна миски и отправил его в рот. Затем откинулся на стул, рыгнул и, поигрывая монетами в кармане, изучающе уставился на дочь.

Она была невысокого роста, но фигура ее уже утратила угловатость, делавшую всех подростков похожими на новорожденных жеребят. Веснушки скрылись под ровным загаром, на фоне которого ярче засияли огромные синие глаза, а ее длинные непокорные пышные волосы были закручены в пучок на затылке, как у взрослой. Он заметил, как ласкает ее длинную шею выбившийся из пучка пушистый завиток…

То, что увидел Мервин, потрясло его. Это была уже не слабая, похожая на мальчишку девчонка, которую он нещадно лупил ремнем. Это была настоящая маленькая женщина! И с таким же самообладанием, как у матери. Он понял, что ему надо срочно менять стратегию и тактику, иначе она быстренько найдет себе мужа, и Чуринга уплывет от него навсегда.

– Послушай, сколько же тебе лет? – в конце концов спросил он.

– Мне сегодня исполнилось четырнадцать, – с вызовом заявила Матильда, глядя ему прямо в глаза.

Мервин отвел глаза в сторону.

– Почти женщина, – буркнул он.

Матильда пожала плечами:

– Я уже давно выросла. Если ты закончил, я уберу посуду.

Он поймал ее за руку, когда она потянулась за миской.

– Почему бы нам не распить вместе бутылочку в честь твоего дня рождения? Пришло время поближе узнать друг друга – особенно теперь, когда твоей матери не стало…

– Мне надо еще накормить собак!

Матильда вырвалась и выскочила за дверь.

Сердце девочки отчаянно колотилось, пока она бежала с тяжелым ведром через двор. Что-то изменилось в поведении отца сегодня вечером. Она не могла выразить словами, что именно, но ее это испугало даже больше, чем его огромные кулаки и обычные вспышки ярости, к которым она привыкла. Казалось бы, в его взгляде не было ничего угрожающего, но она как будто чувствовала всей кожей нависшую над ней опасность.

Матильда дошла до псарни, отодвинула засов, тишина Чуринги взорвалась собачьим лаем и рычанием. Двигаясь автоматически, она вывалила из ведра кенгуровое мясо в низкую длинную кормушку и, выйдя из псарни, плотно закрыла дверь. Солнце уже скрылось за Тджурингой, только высоко в темном небе над горой висел желтоватый отблеск. Обычно Матильда любила приход ночи, которая приносила покой ей и ее земле. Но сегодня ночь пугала неизвестностью. Что-то изменилось, она это сердцем чувствовала. И далеко не в лучшую сторону…

Повернув к дому, Матильда замедлила шаги и крепко вцепилась в ведро, пытаясь унять дрожь в руках. Отец наблюдал за ней с веранды – она видела огонек его сигареты.

– Что ты там делаешь? Давно пора домой!

Матильда поняла по голосу, что он уже выпил.

– Надеюсь, у тебя хватит пойла накачаться до беспамятства, – с чувством пробормотала она себе под нос и вдруг вздрогнула, сообразив, что сказала это совсем как мать.

Мервин развалился в кресле-качалке, вытянув ноги, с бутылкой виски в руке. Когда Матильда приблизилась к входной двери, он быстро выставил вперед здоровую ногу, загородив ей проход.

– Выпей со мной.

Сердце Матильды подскочило к горлу, пульс участился.

– Нет, спасибо, отец, – с трудом выдавила она.

– Это не приглашение! – взревел он. – Ты, паршивка, будешь делать то, что я скажу! И с первого раза!

Огромная рука ухватила ее за талию, девочка потеряла равновесие и упала ему прямо на колени. Она вырывалась и изворачивалась, пытаясь привстать, пинала коленками воздух, стараясь вырваться из крепких объятий, но его хватка была железной.

– Сиди тихо! – заорал он. – Ты уронишь бутылку, паршивка!

Матильда застыла, решив дождаться подходящего момента.

– Вот так-то лучше. Давай пей!

Он сунул ей в рот бутылку, но Матильда отпихнула ее.

– Пожалуйста, отец, не заставляй меня! Я не люблю пить.

Мервин выпучил глаза, изображая удивление.

– Но это же твой день рождения, Матильда! Ты же должна получить от меня подарок, доченька.

Он широко осклабился и снова крепко прижал к ее губам бутылку. Матильде было трудно дышать, так плотно она сжимала губы; в конце концов она инстинктивно открыла рот и сделала глоток, а потом еще один, чтобы не захлебнуться. Рот и горло обожгло огнем, в голове потемнело, в животе начался пожар. Девочка боролась из последних сил, тщетно пытаясь освободиться.

В какой-то момент их неравной борьбы у Мервина вдруг выскользнула бутылка, виски пролилось, и Мервин в ярости отшвырнул Матильду. Девочка упала на пол, но даже не почувствовала боли. Мир вышел из-под контроля, и ей казалось, что во рту у нее теперь всегда будет огонь.

– Посмотри, что ты наделала, дрянь! Глупая скотина! Вся в свою мать и ее проклятую семейку!

Мервин со всей силой пнул ее ногой, и она отлетела, ударившись о дверь.

– Такая же дрянь, как мать! Считаете себя выше меня, проклятые О'Конноры? Ну, я тебе покажу, я научу тебя уважению! А сейчас убирайся отсюда! – взревел он.

Матильде не надо было повторять дважды. С трудом поднявшись на ноги, она проскользнула в дом и перевела дыхание, только оказавшись в своей комнате.

Зацепив для надежности ручку двери стулом, она нырнула в постель и долго лежала, вглядываясь широко открытыми глазами в темный потолок. Ее била крупная дрожь. Привычные ночные звуки проникали в комнату из окна, закрытого ставнями, вместе со смешанным запахом эвкалиптов и акаций, сухой травы и остывающей земли.

Она изо всех сил боролась со сном. Но день был таким утомительно долгим, что веки ее в конце концов закрылись и она погрузилась в спасительный сон. Последняя мысль Матильды была о матери. Разбудил ее какой-то посторонний шум. Кто-то тряс дверь за ручку. Девочка в страхе отползла в дальний угол кровати, прижимая простыню к подбородку. Сломанный стул с грохотом упал на пол, дверь с треском отлетела к стене.

Матильда вскрикнула от страха, увидев в проеме огромный качающийся силуэт отца, который в бешенстве отшвырнул стул подальше.

Мервин, набычившись, ввалился в комнату. Лицо, искаженное резкими тенями в свете пляшущей в руке свечи, было похоже на страшную маску с горевшими безумием глазами. Матильда вжалась в угол, подтянув ноги к подбородку, стараясь стать как можно меньше – вдруг спьяну не заметит. Но Мервин подошел ближе и высоко поднял свечу, осветив ее съежившуюся фигурку.

– Нет, – закричала она, загораживаясь рукой. – Пожалуйста, отец, не бей меня!

– Н-н-но я п-пр-ришел сделать тебе подарок, – заплетающимся языком пробормотал он, криво усмехаясь.

С пьяной аккуратностью Мервин поставил свечку на стол и стал неловкими пальцами растегивать ремень.

– Нет, пожалуйста, только не ремнем… – закричала Матильда, вспомнив дикую боль и долго не заживавшие рубцы.

Но он уже вытянул ремень, и Матильда застыла, всхлипывая.

Она в ужасе смотрела, как он растегивает пуговицы и спускает брюки.

– Нет! – закричала она. – Не надо!

Мервин отшвырнул ногой брюки. Дыхание у него участилось, в глазах появился странный блеск.

– Ты всегда была неблагодарной сучкой! – прорычал он. – Пришло время п-по-учить тебя хорошим манерам. После этого ты дважды подумаешь, п-прежде чем открыть рот, паршивка!

Матильда в панике вскочила, когда он навис над кроватью, но между ней и дверью было огромное тело отца с расставленными руками. Она была в ловушке. Ей некуда было бежать и некого звать на помощь. И все равно она громко закричала, когда он подмял ее под себя.

Крики девочки, отражаясь от железной крыши, долго еще разлетались над спящими пастбищами, пропадая в Великом Ничто…

Черные тучи кружились в голове Матильды. Она парила в них, как в спасительном коконе. В нем не было ни боли, ни страха – просто бесконечная тьма, которая баюкала ее, затягивая в глубокий беспредельный покой.

Но в этой темноте вдруг стали проявляться звуки – где-то вдали кричали петухи и щебетали птицы. Темнота стала постепенно рассеиваться, превращаясь в ровный серый туман. Первые проблески света стали просачиваться в ее сознание. Матильда поморщилась. Ей хотелось вернуться в темный спасительный кокон и никогда не возвращаться к жестокой действительности.

Солнечный луч, пробившись сквозь ставни, окончательно разбудил ее. Она полежала немного с закрытыми глазами, пытаясь сообразить, откуда взялась такая боль. Внезапно память вернулась, и она в ужасе открыла глаза.

Его уже не было, но на постели пламенел след его присутствия. Как дьявольская роза, в центре матраса красовалось огромное кровавое пятно, которое просочилось глубоко внутрь, а на сбившейся простыне и на остатках ее нижней юбки, как оборванные лепестки, виднелись пятна поменьше.

Решительно отбрасывая страшные воспоминания ночи, Матильда заставила себя встать на ноги, держась за спинку кровати. Ноги дрожали, все тело болело. На ней тоже была кровь. Темные подсохшие пятна пахли ржавчиной, и к этому примешивался еще какой-то отвратительный кислый запах.

Матильда сразу поняла, что это такое. Это был его запах – отвратительно грязного, потного, немытого мужчины с грубыми, безжалостными руками, с запахом перегара изо рта и неимоверно тяжелым телом…

От резкого крика какаду она вздрогнула, но это подстегнуло ее решимость. Он больше никогда в жизни не дотронется до нее!

С трудом сдерживая дрожь, Матильда натянула чистую нижнюю юбку и принялась поспешно собирать вещи. Прежде всего достала из тайника под половицей медальон, подаренный матерью, и надела на себя, затем сняла ее вязаную шаль со спинки кровати. Расстелив шаль на столе, она положила сверху два платья, юбку, блузку и поношенное нижнее белье, затем сунула туда же ветхий молитвенник, который дед привез из Ирландии, и завязала шаль. Наскоро умывшись, Матильда натянула старые молескиновые штаны и рубашку и немного постояла, прислушиваясь к громкому храпу Мервина, доносящемуся из соседней комнаты, затем начала бесконечно долгое путешествие к выходу из дома с вещами в руках.

Каждый скрип половиц пугал девочку, она то и дело застывала, прислушиваясь, но храп был громким и ритмичным. Матильда на цыпочках скользнула в кухню. Сердце ее стучало как бешеное. Она дотянулась до дорожного бурдюка с водой, висевшего на гвозде. Слава богу, он был полный. Повесив его на плечо, девочка двинулась к входной двери.

Мервин закашлялся, храп прекратился. Пружины взвизгнули, раздалось невнятное бормотание, и Матильда в ужасе застыла. Секунды длились бесконечно. Но через минуту храп возобновился, и девочка перевела дыхание. Тихонько потянув дверь, она выскользнула на веранду и с первого взгляда поняла, что ни Габриэль со своими людьми, ни овчары не вернулись. Она была одна. И совершенно не собиралась ждать, когда Мервин проснется.

Босиком Матильда пробежала через двор к спуску к реке. Берега были крутыми и заросли ивами, так что ее не будет видно из дома. Она нашла в речке ямку поглубже, где могла встать по пояс. Вода была зеленоватой и ледяной – солнце еще не успело прогреть ее. Но зато Матильда смогла смыть с себя кровь и эти отвратительные пятна. Тело покраснело – так яростно она стирала его следы. Но Матильда знала, что этот запах будет преследовать ее теперь всю жизнь.

Кожа стала чистой, но никакие водопады не способны смыть грязь этой страшной ночи с ее души.

Матильда насухо вытерлась юбкой и быстро оделась. Ей нельзя было идти двором к конюшне: собаки могли проснуться и разбудить лаем Мервина. Ничего, она перелезет через ограду и поедет без седла. И вытерпит любую боль, лишь бы убраться отсюда поскорее!

Девочка повесила бурдюк на спину, подхватила узел и ботинки и побрела по руслу реки в сторону выгона за домом. Там паслись несколько лошадей, но почти все они были наполовину дикими и жаждали вырваться на волю. Матильда думала только об одной старой кобыле, которую помнила всю свою жизнь. Только Леди из всех лошадей могла вернуться домой с любого места в округе, где бы ни была выпущена.

Лошади шарахались и пугливо поворачивали головы, когда девочка шла мимо них к старой кобыле Мервина.

– Шшш, старушка, все в порядке… – прошептала она, зажимая кобыле мягкий нос, чтобы не заржала. – Мы просто немного прогуляемся…

Леди послушно стояла, переступая копытами, и только скосила умные глаза, когда девочка, ухватившись за гриву, с трудом подтянулась и перекинула тело на ее спину. Морщась от боли, она устроилась поудобнее, поглаживая шею лошади и нашептывая ласковые слова. Леди привыкла к тяжелому телу Мервина и его грубому обращению, поэтому Матильда на всякий случай крепко вцепилась в гриву. Быть сброшенной на землю ей сейчас совсем не хотелось.

Гром прогремел в отдалении, и Мервин напрягся, ожидая вспышки молнии и барабанной дроби дождя по железной крыше. Но ничего не произошло. Он повернулся и зарылся лицом в подушку, однако потревоженный сон не возвращался, и он понял, что уже не заснет. Что-то не то было с тем ударом грома. Что-то, что ускользало от него…

Мервин открыл заплывший глаз и попытался сфокусировать взгляд на пустующей части кровати рядом. Там тоже было что-то не так, но голова нестерпимо болела, а дикая жажда вытесняла все мысли и чувства. В горле пересохло, и, когда он попытался облизать губы, язык наткнулся на глубокую ранку, появления которой он не помнил.

– Опять где-то упал, – проворчал он, обследуя ранку языком. – Мэри! Где тебя черти носят?!

Иглы, вонзившиеся в его виски, пронзили такой болью, что заставили со стоном упасть на подушку. Проклятая баба, никогда ее нет, когда она нужна!

Мервин полежал еще немного, пытаясь сосредоточиться, но мысли разбегались от невыносимой боли.

– Мэри! – громко взмолился он. – Женщина, иди сюда!

Ответа не было, и никаких спешивших к нему шагов Мервин не услышал. Никаких звуков из кухни или суеты во дворе тоже. Было слишком тихо.

Он с трудом поднялся на ноги, доковылял до двери и толкнул ее. Она со стуком ударилась в стену, смутно о чем-то напомнив, но не задержала внимания. Он отмахнулся от неопределившихся мыслей и ввалился в пустую кухню. Ему надо было выпить.

С последним глотком виски в голове затихла барабанная дробь. Мервин постепенно стал воспринимать окружающее. На плите не томилась овсянка, не пыхтел чайник, нигде не было видно Мэри. Он уже открыл было рот, чтобы позвать ее, как вдруг вспомнил, что Мэри в земле. Уже больше двух недель.

Неожиданно ноги его подкосились, и он упал на стул. Ледяной пот прошиб Мервина, и никакое количество виски не могло бы согреть его. Память полностью вернулась.

– Что я наделал? – в ужасе прошептал он в мертвой тишине.

Стул с грохотом упал, когда он поднялся из-за стола. Он должен найти Матильду, должен объяснить, что только виски толкнуло его на то, что он натворил…

В ее комнате было пусто. Дверь болталась на верхних петлях, нижние были сорваны. На постели алели следы его преступления, а на полу валялся сломанный стул. Слезы покатились по небритому лицу Мервина.

– Я не хотел этого, девочка моя… Я принял тебя за Мэри, – всхлипывал он. Вытерев слезы, он вышел из комнаты и прислушался. Было тихо. Она, наверное, прячется, но он должен ее найти – объяснить, что это была ужасная ошибка.

– Молли, где ты? – мягко позвал он. – Выйди к папе!

Детское имя девочки вырвалось у него непроизвольно. Но он надеялся, что это ее успокоит.

Было по-прежнему тихо – ни звука, ни скрипа. Мервин вернулся в ее комнату и, откинув грязную простыню, заглянул под кровать. В голове снова запульсировала боль. Открыв тяжелую дверь шкафа, Мервин уставился в темную глубь. Шкаф был пуст. Он вытер рукавом нос, пытаясь сосредоточиться. Она могла спрятаться в амбаре или где-то в сараях. А может быть, в пустующем бараке стригалей.

Мервин вернулся в кухню и, увидев недопитую бутылку виски на столе, сбил ее на пол.

– Больше никогда, – бормотал он. – Никогда-никогда не притронусь…

Мервин уже открыл было дверь на веранду, но что-то бросилось ему в глаза. Что-то было не так, только он не мог понять что.

Он отступил назад, осмотрел кухню, и, когда не увидел на стене бурдюка с водой, другие подробности стали складываться в голове. Шкаф Матильды был пуст. Ботинок под кроватью тоже не было. Шаль Мэри, которая всегда висела на спинке кровати, исчезла.

Жалость к себе и дочке моментально вытеснил страх. Куда, к чертям собачьим, она подевалась?!

Мервин выскочил на веранду и зажмурил глаза от солнца. Она должна была быть где-то здесь! Даже у Матильды хватит ума не сбегать из дома, когда вокруг на сто миль никто не живет.

Правда, она может попытаться догнать овчаров, пару дней назад уехавших на зимние пастбища, но у них хватит ума держать язык за зубами. Вряд ли они захотят потерять работу из-за глупой болтовни девчонки. С ними он справится. Если только она не направилась в Вилгу – к Тому и его идиотке жене. Это было бы куда хуже. Но самое ужасное, если она отправилась к Этану, в Курайонг…

Его прошиб ледяной пот. Он должен найти ее во что бы то ни стало! Через некоторое время Мервин уже бежал к выгону с седлом и поводьями в руках. За спиной у него болтался бурдюк с водой. Он был зол и испуган. Если Матильда доберется до Вилги или Курайонга, его жизнь в Чуринге будет закончена. На этот раз его не спасет никакая ложь.

Подбежав к выгону, Мервин испытал шок. Выгон был пуст, а дальние ворота открыты. В гневе Мервин швырнул седло на землю. В отличие от Этана Сквайрза, у него не было денег на грузовик, и без лошадей он не сможет догнать эту маленькую хитрую дрянь!

Он закурил сигарету и взвалил седло на плечо. В конце концов, не так уж он и виноват перед ней. Если бы она сама не хотела, она не стала бы пить с ним виски и не села бы к нему на колени. А если уж она оказалась достаточно взрослая для этого – значит, и для всего остального тоже. И он не виноват, что она так похожа на свою мать и внешностью, и своим дрянным языком. Вот и допрыгалась! К тому же еще неизвестно, его ли она дочь вообще. Если верить слухам, что-то такое было между Этаном и Мэри задолго до его женитьбы на ней. Тогда понятно, почему Патрик примчался к нему со своим безумным предложением. И еще понятней, почему Этан с Мэри составили такое завещание в пользу своей дочери…

Так, убеждая и растравляя себя, Мервин шел по густой траве к открытым воротам. Эту паршивку надо обязательно найти. Ни в коем случае нельзя, чтобы она добралась куда-нибудь и рассказала о том, что он с ней сделал. Никто не будет вникать, что она не его дочь. Но, кстати, нечего им вообще совать нос не в свое дело!

Мервин вытер шляпой пот и вдруг напрягся. На горизонте появился темный силуэт, одна из кобыл возвращалась на выгон. Мервин свистнул и застыл неподвижно, поджидая, когда она приблизится. Видимо, кобылка отбилась от стада и, напуганная одиночеством, вернулась в единственное знакомое ей место.

Мервину нелегко дались эти последние мгновения, но он знал, что, если лошадь сейчас вспугнуть, она ускачет и больше не вернется сюда. Поэтому он дождался, когда она приблизится совсем, нежно заговорил с нею, поглаживая шею, и лишь потом оседлал ее, стараясь не делать резких движений. Он поехал вперед, присматриваясь к следам. Было ясно – тут проскакал табун. Мервин ехал по его следам, пока наконец не увидел цепочку одиноких следов, свернувших к Вилге. Так и есть, эта паршивка Матильда поехала к Тому и Эприл Финли! Он должен ее догнать и вернуть в Чурингу.

Первые несколько миль Матильда довольно сильно подгоняла Леди, но потом решила, что ни одна лошадь, тем более такая старая, не выдержит подобного галопа на жаре. Лучше двигаться медленней, чем загнать ее совсем.

Утро разгоралось, жара усиливалась; тишина вокруг поглощала перестук копыт, который слабым эхом таял в воздухе. Если бы Матильда не была так напугана, она бы наслаждалась сейчас видом, знакомым и любимым с детства. Его необъятность всегда пробуждала в ней чувство свободы, а неяркие краски затрагивали что-то такое в душе, от чего ей хотелось обнять этот мир и купаться в его теплоте. Ее умиляла мягкая красота нежной листвы, блеклых полевых цветов и седой коры, сладкий запах акаций и сосен, радостные трели жаворонков.

Матильда заерзала на спине лошади, устраиваясь поудобнее. Усталость росла с каждой милей, отдалявшей ее от Чуринги, но времени отдыхать у нее не было. Она вытерла пот с лица и поглубже натянула старую фетровую шляпу и сделала глоток из бурдюка. Вода была теплой и отдавала ржавчиной, но и ее следовало экономить. До ближайшей воды было еще много миль…

Змея спала, свернувшись клубком, в узкой трещине окаменевшей глины, которую прикрывал от солнца кустик травы. Вибрация от копыт приближавшейся лошади разбудила ее, заставив насторожиться. Красно-бурые кольца сверкнули в грязи, узкий язычок быстро задвигался, открытые глаза следили за девочкой и лошадью. Когда острое копыто коснулось каменной кромки трещины и куст травы упал, змея с силой распрямила кольца, ядовитые зубы обнажились, желтые глаза наметили цель. Она ударила стремительно и метко.

Лошадь отпрянула, яростно фыркнув, и с громким ржанием встала на дыбы. Глаза у нее дико вращались, она трясла головой, ноздри раздувались, задние ноги плясали, разбивая окаменевшую глину в пыль. Матильда вцепилась в разлетавшуюся во все стороны гриву, коленями и ногами инстинктивно сжимая бока Леди, но все усилия девочки удержаться на ее спине были бесполезны. Когда передние ноги кобылы со страшной силой опустились на землю, Матильда выпустила от толчка гриву и в следующую секунду оказалась на земле.

От удара у нее перехватило дыхание, но она быстро поджала ноги и откатилась подальше от острых, смертельно опасных копыт.