Текст книги "Тайрин. Семь прях. Книга 3"

Рисовальщицы

Новеньких посадили за большой стол, стоявший в центре комнаты, и Тумлис сказал:

– Кинату! Иди проверь, на что они годятся.

К ним подошла высокая худая девушка с короткой светлой косой и пронзительными голубыми глазами. Тайрин немного знала ее, она была замужем за другом Хетла, жениха Эйлы. Кинату ее не узнала или сделала вид, что не знает, заговорила быстро и деловито:

– Вот вам бумага, вот краски, кисти берите вот из этого стакана. Так, сейчас найду что попроще…

Она подошла к книжному шкафу, стоявшему у противоположной от окон стены, полистала несколько книг, наконец принесла к столу одну. В ней были простые картинки: дом, сад, собака, куры.

– Перерисуйте.

Тайрин никогда не рисовала. Она понятия не имела, как это делается, и застыла над листом грубой серой бумаги, не понимая, чего от нее хотят. А Аута уже выбрала кисточку, окунула ее в воду, потом в желтую краску и провела по листу уверенную линию. Бьёке же долго рассматривала картинку в книге, вертела так и эдак, будто делала какие-то замеры.

– Ну же, – поторопил Тайрин Тумлис.

– Я не умею рисовать.

– Никто тебя и не просит! Рисовать – удел избранных, дурочка. Тебе надо перерисовать вот эту картинку! Просто смотришь на нее и повторяешь вот тут.

Легко сказать! Тайрин взяла кисточку. Опустила в воду, потом в желтую краску. Она решила, что если будет делать все как Аута, то, может, ее и не выгонят сразу. Но через полчаса на листе Ауты оказалась почти точная копия картинки из книги, у Бьёке что-то очень похожее, а у Тайрин – просто цветные кляксы.

– Да… – процедил Тумлис.

А Кинату засмеялась:

– Да ладно, это только первый день. Научится. И потом… в мастерской полно другой работы, не всем же быть рисовальщицами.

И она вернулась к своему столу. Тайрин показалось, что в нее бросили камень, хотя Кинату вроде бы вступилась за нее перед Тумлисом.

– Перерисуй еще раз, – сказал он Тайрин. Потом повернулся к Ауте: – Ты можешь потренироваться на картинках посложнее, сейчас Кинату найдет тебе…

– Найди сам, я работаю! – тут же ответила Кинату.

– А ты… – Тумлис посмотрел на Бьёке. – Да, ты тоже попробуй еще раз.

– У меня же хорошо получилось, – насупилась Бьёке.

– Хорошо, но не точно. Курица совсем другого оттенка коричневого, а крыша дома у тебя почему-то изумрудная, а не сине-зеленая…

– Изумрудный и есть сине-зеленый.

– Нет! – гаркнул Тумлис. – Вовсе нет! Надо уметь различать оттенки, иначе проку от тебя не будет! Садись и повтори! Точь-в-точь!

Пришел мастер Гута, посмотрел их работы, удивленно приподнял брови, взяв в руки рисунок Ауты.

– Где ты училась рисовать, девочка?

– Нигде, мастер Гута. Я просто умею.

– Прекрасно.

Потом он посмотрел на рисунок Бьёке, молча кивнул и отложил. И долго-долго разглядывал то, что оставила на листе Тайрин.

– Никуда не годится, – сказал он наконец и посмотрел на нее то ли сердито, то ли брезгливо. – Рисуй эту же картинку еще раз.

– Я не умею рисовать, мастер Гута.

– Значит, придется научиться! – рявкнул он.

И Тайрин поспешно схватила кисточку. «Молчи, терпи, здесь танцуют литы, и ты тоже должна быть здесь».

– Кинату, – уже спокойно сказал мастер Гута, – когда закончишь свой рисунок, займись этой неумехой. У нее хорошее чувство цвета, но она совершенно не видит структуры предметов.

Кинату поднялась сразу, будто пять минут назад не говорила Тумлису, что работает. Она взяла из шкафа другую книгу, где были одни картинки, без текста, и сказала:

– Начнем с азов.

Мастер Гута кивнул:

– Освобождаю тебя от основной работы, пока не научишь ее выводить точные линии.

– Да, мастер Гута.

Вечером дома только и было разговоров, что о первом рабочем дне Тинбо и Тайрин.

– Мой мастер над стеклом такой добрый! Он всю жизнь работает со стеклом, хотя сам из богатых книжников, а еще он своего сына привел в мастерскую, тоже как подмастерье, представляете? И сказал, что надо всему учиться с детства, чтобы потом стать настоящим мастером. Его сына зовут Лайпс, ему тоже десять лет, мне он сразу понравился, и мастер над стеклом сказал, чтобы мы его сына считали за своего, чтобы были скорее друзьями, чем…

– Не очень-то верь этому, – усмехнулась Эйла. – Они часто так говорят, а потом три шкуры с тебя спустят, не посмотрят, что вы с его сыном лучшие друзья, одна семья и так далее.

Тинбо нахмурился, но отец сказал:

– Эйла права, сын. Книжники – это книжники, а мы – это мы. Твоя семья здесь.

– Он же не совсем книжник, он мастер над стеклом.

– Все, кто умеет читать, – книжники. Ты сам прекрасно знаешь, как они относятся к хофоларам и остальным.

Тинбо нахмурился. Лайпс и его отец ему очень понравились, сразу видно.

– Ну а у тебя как сложился первый день, белочка? – спросила мама у Тайрин.

Та пожала плечами.

– Мой мастер над словами старый, злой и противный. Рисовать у меня не получается, но он почему-то не отправил меня к подметальщикам, а заставил учиться. Очень скучно!

Все рассмеялись, только бабушка проворчала:

– Нашей белке все бы скакать.

– Неужели ты бы хотела пойти к подметальщикам? – спросила мама.

– Я бы хотела в театр, но уж если нельзя… то да, у подметальщиков лучше! В Библиотеке такие огромные залы! Такие широкие лестницы! Можно подметать и танцевать, а тут сиди за столом и выводи дурацкие линии!

Все опять засмеялись. Тайрин уже хотела обидеться на них, но папа сказал:

– Ничего, Тайрин, привыкнешь. Выбора все равно нет: попала в Библиотеку – слушайся своего мастера над словами и будь хорошей девочкой.

Так начались мучения Тайрин. Руки казались тяжелыми и деревянными, перо и кисть не слушались, не могли вывести прямую линию, все время пытались вильнуть в сторону, а если что-то и получалось хорошо, то хорошо это было только в глазах самой Тайрин. Но хуже всего была нависающая над ней Кинату. Если Тайрин говорила: «Это синий», Кинату обязательно отвечала: «Ну, я бы не сказала, что это синий, это скорее голубой с синими разводами». Если Тайрин говорила: «Какой красивый желтый!» – Кинату обязательно отвечала: «Он не то чтобы красивый, просто яркий и теплый». И всегда была права. С ней невозможно было спорить, да и не хотелось. При ней Тайрин всегда чувствовала себя маленькой, глупой, уродливой. И как только вырывалась из Библиотеки, стряхивала с себя морок дня, передергивая плечами от отвращения, будто весь день провела в банке со скользкими жабами. Но стоило ей прийти с утра в мастерскую и сесть за один стол с Кинату, и она начинала смеяться ее остротам, слушать ее живые рассказы, заглядывать в рот и кивать. Что-то было в ней, почти магическое, какая-то злая красота и притягательность. Мастер Гута ценил ее аккуратность, умение подбирать точный цвет и давать понять новеньким, что они ничтожны. Тайрин очень уставала, потому что рядом с Кинату все время приходилось быть начеку.

Танец лит

Дни потекли за днями. С утра Тайрин и Тинбо вставали вместе со взрослыми, быстро завтракали, одевались и шли каждый на свою работу: отец – на лесопилку, мама, держа руками круглый живот и охая на каждом шагу, – в швейные мастерские. Она радовалась, что Эйла работает там же и в случае чего сбегает за помощью. Тинбо шагал в свою стеклодувню, где изучал свойства огня и песка, а Тайрин спешила в Библиотеку. Бабушка смотрела им вслед, складывая ладони в знаке «доброго голубя». И думала о том, что Гела родит со дня на день, ей дадут три месяца отдыха, а потом надо будет вернуться к работе. Малыша разрешат оставить с ней, бабушкой, потому что дома взросления переполнены, и это, конечно, к лучшему. Что могут дать там, в этих домах с чужими людьми, если для них малыши – всего лишь работа, которую они не выбирали? Ни ласки, ни защиты от злых духов. То ли дело родная бабушка, которая знает, какое слово сказать, когда младенца одолевает злобень – дух, вызывающий боль в животе, и как справиться с ночными каприкотами, не дающими спать. Бабушка чувствовала, что Гела родит мальчика, и радовалась этому. Она надеялась, что он тоже будет похож на Тинбо, на ее Тинбо, канувшего в омут времени давным-давно, но чудесно повторившегося в Тинбо-младшем, и пусть родится еще один малыш, в котором отразится Тинбо, вернется к ней через внуков.

Бабушка все смотрела и смотрела вслед своей семье. Тайрин уже скрылась из виду, а Тинбо спускался по Картинной улице неспешной походкой истинного хофолара. В его темных кудрях светились искры солнца, будто в них играли крохотные литы. Бабушка улыбнулась: ее любимый внук отмечен счастливой судьбой.

Гела родила сына в одну из теплых ночей, когда весна уже разлилась по Риле и окрестностям, затопила все вокруг пряным запахом лопнувших почек, распустившихся первоцветов, криками перелетных птиц, возвращающихся из южных стран и несущих на крыльях предчувствие лета. Малыш сделал первый вдох, но не заплакал, а захрипел, будто сам воздух Рилы встал ему поперек горла.

– Почему он не плачет? – встревожилась Гела.

Бабушка передала ребенка отцу, и он обмыл его холодной водой, а потом положил на живот Геле. Духи холодной воды заберут у малыша все хвори, а веточки розмарина, которыми бабушка обмахнула его пушистую голову, прогонят бесов, которые только и ждут, чтобы забраться младенцу в уши и завладеть его сердцем. Ритуал был проведен, а малыш все молчал, не плакал.

– Пусть его зовут Элту, – сказала Гела, давно выбрав для своего мальчика древнее и сильное хофоларское имя.

Отец и бабушка, довольные выбором, закивали. Имя ребенку всегда выбирает мать и всегда хранит его в тайне, чтобы роды прошли легко. Бабушка шлепнула малыша по попке, припечатывая имя, и только тогда он заплакал, жалобно и горько.

Позвали других детей. Сосредоточенные, взволнованные, они сгрудились у высокой кровати, где лежала Гела с новорожденным, и не сводили глаз с нового брата.

– Какой хорошенький… – прошептала Эйла.

Тинбо кивнул и протянул брату руку. Тайрин молчала. Почему-то ей было не по себе. Что-то таилось в малыше, какая-то незнакомая сила, которая поддерживала его хрупкую жизнь, и эта жизнь вот-вот должна была оборваться. Тайрин увидела это так четко, так ясно, будто картинку в книге, и в ужасе отшатнулась. Почему она так подумала, зачем увидела? Тайрин закрыла лицо руками и убежала прочь.

Она спряталась в подвале, где когда-то горел огонь Хофоларии, ее танцующий друг-огонек, который перенесли теперь в другой дом. Сердце ее громыхало на весь подвал, огромное, как солнце, и ужас бился в висках взбесившейся птицей. Что такое она почувствовала? Почему? Ей стало страшно и стыдно, будто она была виновата в том видении, будто все поняли это и обвиняют ее сейчас там, наверху, у маминой постели.

Скрипнула дверь. Боком протиснулся в подвал Тинбо. Он сел на скамейку рядом с окаменевшей Тайрин.

– Ты чего? – неловко спросил Тинбо. – Он тебе не понравился?

Тайрин помотала головой. Какую чушь способны иногда придумать мальчишки!

– Бабушка говорит, может, ты испугалась?

«Да, – подумала Тайрин. – Я очень испугалась. Но я никогда им об этом не скажу. Только Тинбо».

– Я… я что-то почувствовала, когда его увидела, – прошептала она. – Что-то плохое.

– Что?

– Не знаю. Будто он… – Она закрыла лицо руками, не в силах произнести то, что ей привиделось. – Он недолго будет с нами, – еле слышно прошептала Тайрин.

– Что? Я не слышу.

– Он скоро умрет, вот что!

Тинбо не отшатнулся, не испугался, он смотрел на нее спокойно и даже немного насмешливо. Потом сказал:

– Да ну… наверное, тебе просто обидно, что теперь ты не будешь любимой маминой белочкой, да?

– Это Эйла так сказала? – сразу догадалась Тайрин, и Тинбо, смутившись, кивнул. И тут же добавил:

– А мама ответила, что она любит всех нас одинаково, что ты всегда будешь ее шустрой белочкой, я – ее солнышком Тинбо, а Эйла – ее ласточкой. Просто теперь у нее на одно счастье больше, только и всего.

Тайрин вздохнула. Она и так это знала, она никогда не сомневалась ни в маминой, ни в папиной любви, и ее хватало, несмотря на то что приходилось делиться с Тинбо и Эйлой. И малыш Элту тоже не отнимет ее.

– Пойдем. – Она встала со скамейки. – Я не знаю, что мне там привиделось, но братика надо охранять от злых духов, понимаешь? Сильно охранять!

Тинбо серьезно кивнул. Он всегда верил Тайрин.

Тайрин подошла к маминой постели. Маленький братишка причмокивал у груди. У него был золотой пух на крохотной голове, будто литы обсыпали ее цветочной пыльцой, а сжатые кулачки напоминали орехи. Но чувство страха не прошло, оно усилилось. Тайрин слышала, что братик дышит тяжело, будто со свистом, а молоко глотает, будто это камни.

– Он такой… – Она подыскала нужное слово: – Такой беззащитный, да, мам?

– Ты испугалась за него и поэтому убежала, да?

Тайрин кивнула.

– Мы будем беречь его, не бойся, белочка.

Но мама тоже выглядела растерянной и очень грустной. Хлопнула входная дверь. В комнату зашла бабушка, а за ней – какая-то женщина в зеленом платье.

– О, Дара! – Мама протянула к ней руку и сжала ладонь женщины. Малыш заплакал.

– Ничего, ничего, – сказала Дара.

Она пощупала Элту живот, потрогала шею, погладила спинку. Они обменялись с мамой и бабушкой тревожными взглядами, а Тайрин смотрела на макушку братика, и в голове ее крутилась какая-то мысль, какое-то решение. Макушка Элту, золотая, будто здесь только что танцевали литы… солнечный свет… свет надежды… беречь брата. Защитить. Она поняла, что надо делать. И сделать это сможет только она.

Литы танцевали в солнечном облаке. Тайрин разглядела их крохотные босые ножки, длинные золотые косы и прозрачные крылышки. Она завороженно следила за ними какое-то время, стараясь уловить рисунок танца, а потом переступила черту света и тени, сама вошла в солнечный круг, как на сцену. Литы не прервали свой танец, и Тайрин стояла внутри их хоровода, будто стала одной из них, сверкающей, легкой, наполненной светом и музыкой. Она вытянула руки вверх, приподнялась на цыпочки и влилась в танец.

Время встало как вкопанное.

Смолкли голоса мира, замерли звуки. Тайрин танцевала. У нее не было музыки, да ей она и не была нужна, вся музыка вселенной жила у нее внутри. Она танцевала на синих закорючках, которые что-то значат для книжников, но ровным счетом ничего – для нее и ее родных. Она танцевала в кругу лит, о существовании которых не догадывались книжники, но которые дарят свет и надежду ей и ее семье, ее народу. Она одна могла своим танцем примирить эти два мира, задержать малыша Элту здесь и сейчас, в этом месте, этом времени, с ними, не дать ему исчезнуть, улететь, умереть.

– Тайрин Литтэр!

Тайрин упала от резкого окрика. Испуганные литы прыснули с ее рук, плеч и головы, улетели вверх, под самую крышу.

– Что ты здесь делаешь? Обед закончился час назад, и кто вообще позволил тебе сюда спускаться? Благодари судьбу, что мастер Гута задержался у главы гильдии, а не то…

Жар разливался у Тайрин в крови, жег ее изнутри, ей нужно было выплеснуть его, чтобы не сгореть самой и не спалить все вокруг. Она тяжело дышала, попыталась подняться на ноги, но не смогла. Взгляд ее уперся в какой-то знак, выложенный кусочками мозаики на светло-коричневом полу: синий треугольник, внутри него вписан красный квадрат, а внутри красного квадрата – желтый круг. Тайрин зацепилась за этот знак, как за якорь. Ей нужно было вернуться из мира лит в этот мир, стать девочкой, рисовальщицей в мастерской Гуты. Она провела пальцем по знаку.

– Марш отсюда! За работу! Живо! – бешено заорал Тумлис.

Она поднялась и пошла быстро, как только могла, ощущая дикую усталость, но вместе с тем веря всем сердцем, что все сделала правильно и что успела вовремя. Ее братик Элту не умрет! Литы спасут его!

– Еще раз увижу тебя здесь – будешь гнить в выгребных ямах! Топтаться на стихах великого Ригантэра! Что вы за дикари! – несся ей вслед визгливый голос Тумлиса.

Вечером Тайрин застала дома Дару Элиофу, атуанскую знахарку, она поила Элту каким-то отваром. У мамы были заплаканные глаза. Бабушка гладила ее по спине и говорила:

– Ну, ну, доченька, все позади, Дарины травы всегда помогают, он не умрет, будет жить и радовать нас.

Тайрин устало села на стул и вытащила шпильки из волос. Рыжее золото рассыпалось по плечам. Она успела.

Аута и Бьёке

Тайрин, Аута и Бьёке подружились. Впрочем, что тут удивительного, ведь они были ровесницами, из одного сословия, обозначенного в реестре как «упраздненные народы», и много времени проводили вместе. Их объединяли придирки мастера Гуты и Тумлиса, насмешки Кинату и остальных старших рисовальщиц, пресные обеды в столовой и дорога домой после работы. Каждый день, кроме выходных и праздников, они встречались в семь утра на широких ступенях Библиотеки, шли за Тумлисом в мастерскую, брали стопку бумаги, перья, кисти, чернила и краски.

Ауте почти сразу доверили перерисовывать детскую книжку про утенка, а Бьёке – резать бумагу. Бумагу доставляли в рулонах, и нужно было сначала разрезать ее на листы одинакового размера. Такая точная работа была как раз для Бьёке, и только она могла не свихнуться от ее монотонности. Сначала рисовальщицы на отдельных листах перерисовывали рисунки, потом переписчики переписывали буквы. В мастерской Гуты их было всего трое, не считая самого мастера. Они сидели отдельно от рисовальщиц, в небольшой смежной комнате, трое бледных юношей, похожих, как братья, и никогда не разговаривали с рисовальщицами. Еще бы! Ведь они были из книжников, они умели читать и писать! Потом за дело брался переплетчик, седой и молчаливый Дноку, двоюродный дед Бьёке. Готовые книги тут же доставлялись к заказчику секретарем Тумлисом. И, говорят, стоили эти книги очень, очень дорого.

Тайрин так и корпела над листами дешевой бумаги, снова и снова выводя линии, квадраты, круги, стараясь, чтобы линии были ровными, квадраты и круги – похожими на кубики и шары, и угадывая, куда должны лечь тени, если солнце светит на них то так, то эдак. Кинату не принимала ни одну из ее работ, снова, снова и снова находя ошибки и недостатки.

И у Бьёке, и у Ауты давно было свое рабочее место, свой стол у окна, и только Тайрин уже полгода торчала посреди мастерской, у всех на виду.

– Не проще ли отправить девочку в красочный цех? – сказала как-то Динора, одна из старших рисовальщиц.

– Мастеру виднее, – пожала плечами Кинату, всем своим видом давая понять, что именно там Тайрин и место.

– Не лезь, куда тебя не просят, – проворчал Тумлис.

И Тайрин продолжала страдать над непослушными линиями.

Но наконец настал день, когда ей доверили первую книгу. («Ровно семь месяцев, ну надо же! Кажется, никто так долго у нас не учился», – будто радуясь странному рекорду, сказала Кинату.) Мастер Гута долго разглядывал стопку выполненных заданий, потом сказал:

– Ну что же, Тари, ты делаешь успехи, твои линии наконец-то стали… чуть менее кривыми.

Тайрин не решилась его исправить, Тари так Тари.

– Динора опять болеет? У нас большой заказ, рисунок несложный, думаю, Тари справится.

И опять она не решилась его поправить. Вдруг он рассердится и передумает? Ей до одури надоело торчать здесь под насмешливым взглядом Кинату!

– Ступай за тот стол, он давно ждет тебя.

Так Тайрин получила свою первую работу, а значит, и надежду на жалованье! Если она, конечно, все не испортит. Это была толстая книга, где много букв и мало картинок, и на всех – размытые разноцветные пятна с извилистыми линиями и стрелками.

– Надеюсь, ты справишься, – сказал мастер Гута и тут же пояснил: – В этой книге – описание всех битв Третьей имперской войны, с картами. Карты рисовать несложно, но важна точность.

– Может, пусть лучше Бьёке? – спросил Тумлис.

И Тайрин рассердилась. Сколько еще ей рисовать бесконечные кубики и шары? И надеяться, что Тинбо угостит ее леденцами или даст денег на новые ленты, когда все девчонки давно сами покупают себе пустяковые мелочи, на которые хватает их жалкого жалованья? Если она не справится даже с разноцветными пятнами со стрелками, пусть ее отправляют на кухню, лишь бы кончилось это мучение!

– Я смогу! – сказала она, глядя мастеру Гуте в глаза, чего никогда не делала раньше. – Я буду очень стараться!

– Да уж, постарайся, – проворчал он и сунул ей в руки книгу, толстую, тяжелую.

Как много в ней страниц, как много букв! Но буквы – не ее забота. Ее дело – на листы желтоватой бумаги перенести карты, не потеряв ни одного пятнышка, ни одной черточки.

«Я смогу. Это не просто, но я смогу, – сказала она себе и вспомнила, как танцуют литы в зале Приветствий. – Они мне помогут».

Над картами Тайрин просидела целую неделю, дважды перерисовывала половину из них и дважды стояла в углу, куда мастер Гута ставил всех провинившихся. Это было унизительно, но на обеде девочки из других мастерских рассказывали, как их бьют палками по голове.

– Потому что по рукам нельзя, понимаете? Руки – наш рабочий инструмент, его нельзя портить.

Тайрин и Аута ужасались, Бьёке фыркала. Как ни строг, как ни ворчлив и придирчив был их мастер Гута, но он хотя бы не дрался.

Заказчик остался доволен, мастер Гута распорядился выдать Тайрин первое жалованье и поручать отныне простые заказы:

– Пусть работает с детскими книгами или копирует карты. На большее она пока не способна, надо набить руку.

Руку Тайрин пришлось набивать почти три года, но она не жаловалась.

Тинбо заканчивал работу чуть раньше Тайрин и со своим новым приятелем Мэтлом, тоже стеклодувом, всегда встречал сестру возле Библиотеки. Они вместе шли домой – Тинбо, Мэтл, Тайрин, Аута и Бьёке. Мэтл был насмешливым, любил подурачиться, чем выводил из себя серьезную Бьёке. Однажды Аута нарисовала для Тинбо смешных зверят, которых он потом стал выдувать из стекла, и скоро они так вошли в моду, что мастер над стеклом охотно дал Тинбо двух помощников. Мастер Секо знал, как угодить покупателям.

– Все книжники хотят украсить свои дома твоими зверюшками, – как-то сказал Тинбо Ауте.

– Они не мои, а твои, ты же их сделал.

– А ты придумала и нарисовала! Без тебя ничего бы не получилось.

Глядя на них, Тайрин невольно хмыкнула, почти как Бьёке. А вечером, перед сном, залезла на кровать брата и напрямик сказала:

– Ты влюбился в Ауту.

Тинбо подумал, будто примеряя на себя эту новость. Потом вздохнул:

– Наверное, да.

Тайрин бросилась его щекотать. Влюбился! Ее братишка влюбился!

– И что же? Вы теперь будете всюду ходить за ручку и она подарит тебе первый поцелуй?

– Не говори ерунду! – вспыхнул Тинбо. – Мы еще дети. И первый поцелуй – это ведь серьезно, первый поцелуй можно подарить только тому, кого сильно любишь, а то счастья не будет, сама знаешь. Я у нее даже не спрашивал, любит она меня или нет. И не вздумай ей проговориться! И вообще никому. Обещай!

– Обещаю, обещаю.

– Поклянись!

– О-о-о-о-о, ну клянусь!

– Будем дружить как раньше, все вместе, – кивнул Тинбо.

Тайрин чмокнула его в щеку и вернулась на свою кровать. Улеглась, заложив руки за голову и глядя в потолок.

«Мы еще дети», – сказал Тинбо, но Тайрин чувствовала, что они меняются. Их тела, поведение. У Бьёке выросла грудь, а маленькая Аута сама вымахала так, что выше всех них теперь. Обычно покладистый Тинбо может вспылить ни с того ни с сего, а на лбу у Мэтла появились прыщики. Да и она сама… Она чувствовала, что с ее телом что-то происходит: ноги и руки вытянулись, стали неуклюжими и будто чужими, распухли губы. Она стала стесняться переодеваться перед Тинбо, да и он теперь уходит со своей одеждой в комнату родителей.

В их доме всего три комнаты и кухня. Мама с папой и Элту спят в одной, бабушка и Эйла в другой, а они с Тинбо в третьей. Просторная кухня служит им столовой и гостиной. Но со дня Отбора прошло уже три года, теперь им тринадцать, и скоро Тайрин переселят к бабушке и Эйле, а подросшего Элту – к Тинбо. Они мальчики, братья. Взрослым мальчикам и девочкам не годится спать в одной комнате, даже если они вместе созревали в материнском чреве, толкаясь и пиная друг друга.

«Мы еще дети», – сказал Тинбо, но Эйла всего на четыре года старше их и осенью выходит замуж за Хетла. «Интересно, кто будет тот, кого полюблю я? – думала Тайрин. – Кому захочу подарить первый поцелуй? Тинбо любит Ауту. Да и она его, конечно, как можно его не любить? Бьёке и Мэтл хоть и ругаются, а тоже, кажется, влюблены друг в друга. Они разбредутся по парочкам, я останусь одна». Ей стало так жалко себя, что она тихонько всхлипнула.

– Тайрин? – тут же приподнялся на локте Тинбо.

– Спи, – буркнула она, затихая, но не удержалась, шмыгнула носом.

Тинбо перебрался на ее кровать.

– Ты чего?

– Ничего!

– Тайрин…

Она села, обняла колени, уткнулась в них подбородком.

– А вдруг я… вдруг я останусь совсем одна? Вдруг меня никто никогда не полюбит?

– С ума сошла?! – возмутился Тинбо так искренне, что Тайрин невольно засмеялась. – Ты такая красивая, и веселая, и добрая… Тебя обязательно полюбит самый лучший человек на свете!

– Как ты?

– Лучше.

Тайрин улыбнулась и легла. Тинбо поправил соскользнувшее одеяло и ушел на свою кровать.

– А я женюсь на Ауте. Для меня она самая лучшая.

– Она не хофоларка.

– Ну и что? Разве это главное?

– Бабушка говорит, что мы должны стараться сохранить наш народ и поэтому…

– Я знаю. А Лайпс говорит, надо соединять свою судьбу с тем, кто тебе по-настоящему подходит.

– Тогда соедини свою судьбу с Лайпсом, ты только о нем и говоришь!

В Тайрин прилетела подушка. Она бросила ее в брата.

– Пойдем завтра гулять после работы? – предложил Тинбо.

– Папа опять рассердится.

– Мы ненадолго.

– Ладно.

«Мы еще дети», – сказал Тинбо, но дети не тоскуют, глядя на влюбленных друзей, не сбегают по вечерам гулять, не чувствуют, как привычный мир разваливается на куски с острыми краями.

– Это флигсы и литы борются за огонек в твоей душе, – говорила бабушка.

Флигсы – злобные духи хофоларских земель, скользкие, мерзкие твари без глаз. Они утаскивают под землю, стоит зазеваться на узких горных тропах, и скармливают твою душу своим детенышам, а тело отправляют обратно к людям. И ты ходишь среди своих же родных, бездушный, потерянный, свой и чужой. Только литы и могут спасти тебя, наполнить твою душу новым огнем. Но как понравиться литам?

– Лучше бы вообще не попасться флигсам, – говорила бабушка. – Не отдавать им огонек своей души.

– А как?

– Думать прежде, чем делать. Стараться поступать не как легко, а как правильно. Верить в то хорошее, что есть в людях, а не искать плохое. Не переживай, белочка, флигсы и литы воюют за человеческие души испокон веков. В каждом человеке идет эта борьба.

– А кто победит?

– Тот, на чью сторону ты встанешь.