Текст книги "Тайрин. Семь прях. Книга 3"

Челиса, дочь каесана-книжника

Все лето они были вместе: Тинбо, Тайрин, Аута, Бьёке, Мэтл и Лайпс. Почти каждый вечер они выбирались из города через лазейку, которая появлялась в стене с наступлением темноты. Там, за стеной, было их убежище от всех правил и законов Рилы.

После работы мальчишки заходили за девочками, и они до самой ночи бродили по улицам Рилы, покупая в лавочках пирожки, яблоки в карамели, сидр и засахаренные орешки. У Лайпса и Тинбо всегда было денег чуть больше, и они щедро угощали остальных. Иногда к ним присоединялись друзья Лайпса, книжники, правда, за стену никогда не ходили, только Лайпс был посвящен в этот секрет. На удивление, они все были веселыми, остроумными и не задирали нос. И Саро, лучший друг Лайпса, и молчаливый Микас, и увалень Бови. «Может, между нами и книжниками не такая уж большая разница, как нам всю жизнь твердили», – рассуждали Тайрин и Тинбо после таких прогулок.

Бабушке все это не нравилось.

– Дружба с книжниками не доведет до добра, – говорила она. – Того и гляди в нашу белочку влюбится кто-нибудь из них, и что нам тогда делать? Отдавать ее замуж за книжника?

– Ох, мама, – вздыхала Гела, – кто в их возрасте не влюблялся? Пройдет.

– Не так уж сильно мы и отличаемся друг от друга, – вставлял Тинбо.

– Да, только нас в десять лет ведут на площадь Отбора, и мы начинаем работать там, где скажут, а их – отправляют в школу, где учат, как управлять нами.

При этих разговорах у Тайрин вспыхивали щеки, и она всегда хотела убежать из комнаты, но оставалась и слушала. Бабушка, конечно, была права, но неведомая сила тянула ее к Лайпсу, и она не могла сопротивляться. Она мечтала однажды прочитать Лайпсу что-нибудь, как бы между прочим. Вот он удивится, этот необыкновенный Лайпс, который днем был почти мастером, почти хозяином мастерской и книжником, а вечерами гулял с ними по Риле и за стеной, держал ее за руку и смотрел так, что у Тайрин каждый раз пропадал голос, а заодно и все мысли в голове.

Каждую ночь Тайрин танцевала на лугу. Тинбо подбирал с земли пару первых попавшихся камешков, чтобы играть ей. Один раз Лайпс хотел будто бы в шутку отобрать их у него, но Тинбо не позволил. Они поборолись, но камешки остались у Тинбо. И Тайрин поняла, что Лайпс очень недоволен, хоть и делает вид, что это все игра.

А однажды случилась настоящая драка.

Они возвращались с работы, когда наткнулись на компанию книжников. Среди них был и Саро. Лайпс окликнул его, но тот не подошел, только махнул рукой: иди, мол, сюда.

– Я сейчас вернусь, – сказал Лайпс, перешел улицу и подошел к Саро и компании.

Тайрин, Тинбо, Мэтл, Аута и Бьёке остались ждать.

– Пойдемте, – сказала Бьёке, – нечего тут стоять, у него свои друзья.

– Перестань, Бьёке, – мягко возразил Тинбо. – Он сказал, что вернется. Нехорошо уходить.

– Ох! – вскрикнула Аута.

Лайпс врезал какому-то высокому тощему парню из книжников. Тот ответил. Началась драка. Тинбо, Мэтл и Саро бросились их разнимать, но растащили не сразу.

– Еще только попробуй! – кричал Лайпс, пока Тинбо и Саро уводили его подальше от книжников. Тощий парень ладонью вытирал разбитый нос, а красивая темноволосая девушка дала ему платок. И вдруг она с такой злобой глянула на Тайрин, что той захотелось сложить руки в знаке «доброго голубя», чтобы защититься от чужих недобрых мыслей.

– Что там случилось? Саро, кто это такие? Ты как?

Аута и Бьёке захлопотали вокруг Лайпса, но он смотрел только на Тайрин. По скуле разливался синяк.

– Так, ерунда. Будет теперь думать, прежде чем рот открыть.

Саро тоже смотрел на Тайрин, и она поняла, что драка случилась из-за нее, что тощий сказал что-то про нее, а Лайпс вступился. Но ее волновало другое.

– Кто та девушка? Темноволосая, в синем платье?

– А, это Челиса.

– Кто она такая?

– Ее отец бывший каесан, потом выбился в книжники.

– Как это? Разве так бывает? – спросила Бьёке и покосилась на Мэтла.

– Почему нет? – пожал плечами Лайпс. – Книжники – это ведь не народ. Это те, кто пробился. Отец Челисы очень богатый и купил себе права книжников.

– Бывают богатые не книжники? – приподняла брови Бьёке.

– Ну, встречаются. Ее отец водил торговые караваны через степи, вот и разбогател.

– То есть ему можно было покидать Рилу?

– Ну, кто-то же должен водить караваны. Да и кто бы говорил! – Лайпс обнял одной рукой Тайрин, другой Ауту. – Будто вы не нарушаете закон каждый вечер…

Аута засмеялась.

– Но все же, – не унималась Бьёке, – как каесан стал книжником?

– Заработал много денег, открыл лавочку, потом еще одну, и еще одну… «Самые нужные товары», вы их знаете.

– А-а-а, – откликнулись они почти хором. – Да, конечно, знаем!

– Ну вот, это лавки ее отца. А от богатства до получения прав книжников один шаг. И женился он уже на дочери книжника Сваку.

Бьёке фыркнула. А Тайрин с тревогой смотрела на Лайпса.

– Откуда ты все это знаешь?

– Не помню, наверное, отец рассказывал.

Она протянула руку к его лицу, хотела дотронуться до разбитой скулы, но Лайпс перехватил ее руку. Она спросила шепотом:

– Очень больно?

Лайпс промолчал, но почти коснулся губами кончиков ее пальцев.

Все остальные сделали вид, что ничего не заметили. У Тайрин кружилась голова. «Он будет тем, кто поцелует меня впервые», – поняла в эту секунду Тайрин. Поняла так отчетливо, будто это уже случилось.

Челиса и драка с тем тощим не шли у Тайрин из головы. Что же такого он сказал, если Лайпс бросился с кулаками на своего приятеля? Может – что бродить по городу в компании побежденных унизительно? Или что Лайпс мог бы влюбиться в кого-то получше? Тайрин не знала ответа, и ни Тинбо, ни Лайпс не хотели об этом говорить.

– Забудь, – сказал Лайпс, – это наше дело.

– Да какая разница, Тари? – сказал Тинбо. – Главное, Лайпс дал им отпор, да?

«Да», – думала Тайрин, но мучилась оттого, что Лайпс продолжает общаться с Челисой и ее друзьями, будто ничего не произошло. Несколько раз после драки они встречались на улицах, парни обменивались рукопожатиями, как добрые приятели, и расходились, но еще долго Тайрин жег взгляд серо-голубых глаз Челисы. Изучающий и насмешливый.

Бывали дни, когда она чувствовала себя до краев наполненной любовью и силой, и тогда казалось, что никакая красавица Челиса ей нипочем, но иногда тоска закрадывалась в сердце и зудела там осой. Особенно если Лайпс вдруг скажет:

– Неплохой спектакль вчера смотрели, да, Саро?

И они с Саро и Микасом начнут обсуждать спектакль, не замечая хмурых взглядов тех, кто идет рядом и кто никогда не сможет поддержать этот разговор, ведь для побежденных народов вход в театр закрыт. В эти минуты Тайрин чувствовала себя так же, как под взглядом Кинату, когда только-только училась перерисовывать картинки.

Осенью Эйла вышла замуж за Хетла, и они поселились в их доме, потому что Хетл был беден, чтобы купить свой дом, а у его родителей места было еще меньше, чем у Литтэров. Бабушка стала спать на кухне, а Элту – с Тайрин и Тинбо. Тайрин радовалась, что их с Тинбо оставили вместе в детской.

Хетл рассказывал по вечерам страшные хэл-марские сказки про меревишу, драфей и женщину с тремя петухами вместо головы. Отцу это не нравилось, но Тайрин не могла насытиться и просила еще. Ее завораживали жуткие истории, будто только поднявшиеся из глубин хэл-марских болот. Она видела, как Эйла счастлива, что наконец-то стала его женой, и чувствовала, будто что-то в ее собственной жизни идет не так, где-то она свернула не на ту дорогу. Огонек из их подвала унесли в дом Миттеров, и ей казалось, что все дело в этом. Она потерялась во тьме без него.

Тайрин подсела к бабушке, взяла ее за руку, погладила по внутренней стороне ладони.

– Тайрин?

– Это я, бабушка, я.

Бабушка совсем перестала видеть, все чаще уходила куда-то в глубь своих воспоминаний, и с каждым днем все труднее было ее дозваться, вернуть оттуда. Но Тайрин нужен был совет. Очень нужен!

– Бабушка…

– Это ты, Тайрин?

– Да, это Тайрин, твоя внучка. Бабушка, расскажи, как ты встретила Тинбо? Как ты поняла, что любишь его?

Бабушка молчала долго, и Тайрин подумала, что она опять уплыла в свою призрачную страну. Она уже отпустила ее руку, но тут бабушка заговорила.

– Мне было тогда лет четырнадцать или пятнадцать, а Тинбо, он взрослый совсем мужчина, он на десять лет меня старше. Красивый. Я его до этого не знала, мы из разных деревень, а познакомились в Риле, уже после поражения. Я с Эйлой дружила, так вот, Эйла жила с ним раньше в одной деревне, только она маленькая совсем была, когда нас сюда привезли, ну, как и я. Вот она-то нас и познакомила, то есть так было: мы с ней по улице шли, а навстречу нам мужчина, и вдруг хватает он Эйлу за руку и говорит: ты же Эйла, Эйла Гаррэт, сестра Этьена! Эйла сначала очень испугалась, она уже Тинбо и не помнила, да и разве узнать его? Он такой взрослый стал… Он и говорит: я же друг твоего брата, а он-то думает, вы все погибли. Тут уж Эйла завизжала и на шею ему бросилась, потому что они как раз брата своего считали погибшим. Сколько слез там было пролито! Мы сразу Тинбо повели к Эйле домой, оказалось, что они с ее братом спаслись, потому что были высоко на пастбище, когда в их деревню солдаты пришли, и с тех пор вместе по стране скитаются. С мамой Эйлы чуть удар не случился, так она плакала. Тинбо пообещал, что скоро приведет им их Этьена, и ушел. Вскорости нас из Рилы отправили в каесанские степи. Мы должны были там землю пахать, чтобы можно было хлеб сеять. А как ее пахать? Лошадей нет, плуга нет… Дали лопаты – копайте. Много наших там умерло, мама вот моя тоже надорвалась, очень уж тяжело. Детей берегли, конечно. Спали прямо в поле, холод ли, дождь, солнце – все равно. Года четыре мы там прожили, прежде чем первый урожай смогли собрать, тогда нас в Рилу вернули, а туда новую партию работников отправили. Мне повезло, я вернулась, а мама моя там осталась…

Бабушка опять замолчала, но Тайрин не дала ей улизнуть.

– Бабушка, а Тинбо? Ты сразу поняла, что он твоя судьба? Сразу, как увидела?

– Да кто же сразу поймет? Я и не видела его четыре года. Ничего не видела, кроме этой проклятой степи. Но я его помнила. Он красивый такой и сразу мне понравился. А когда нас в Рилу вернули, тут он опять появился. Я уже поняла тогда, что он не простой человек: хофолар, а может туда-сюда спокойно из Рилы ходить; он и одет был как книжник, и разговаривал тоже… Сказал, что это ему так надо – притворяться. Я у Эйлы жила, они меня к себе забрали, как мама умерла, у меня же никого не было больше. Тинбо горевал очень, говорил, что он Этьена приводил, а нас никого не нашел, как сквозь землю мы провалились. А теперь Этьен сбежал из Рилы, и куда подался – неизвестно. Так мы его больше и не видели.

– А Тинбо-то?

– А Тинбо остался. Посмотрел на меня и говорит: «Пойдешь за меня замуж?»

– А ты?

– А я и пошла.

– Но ты ведь его любила? Ты же не просто так за него вышла?

– Конечно, любила! Как его было не любить…

Бабушка отвернулась к окну. Тайрин еще посидела с ней и ушла к себе. Ничего не понять, сколько других ни расспрашивай. Все твердят одно и то же, будто нарочно. Мама говорит: «Слушай свое сердце, оно подскажет». Эйла говорит: «Как встретишь своего суженого, сама поймешь, что это он». Тетя Итела говорит: «Сердце не обманет». Но у Тайрин какое-то неправильное сердце, оно то любит Лайпса, то терпеть не может.

В мастерской дела шли своим чередом. Пролетели зима и весна, лето подходило к концу, и, как всегда, к осени прибавлялось заказов, а мастер Гута становился все придирчивее и строже. Однажды Тайрин чуть-чуть задержалась в Библиотеке, потому что ей надо было дождаться, когда высохнет последний лист с рисунком, и переложить его на стол переписчиков, чтобы они с утра приступили к работе. Шел дождь, и гулять сегодня никто не собирался. Тайрин попросила Бьёке и Ауту не ждать ее, она любила бывать в мастерской одна. Она немного почитала, пока высыхал рисунок, потом прибрала на столе, погасила лампы и вышла из мастерской. Теперь надо было дойти до стража, сказать, что она уходит, чтобы он отметил это в своей книге учета рабочего времени. Но, спустившись в зал Приветствий, она вдруг услышала, как кто-то плачет под лестницей. Тайрин пошла на звук и наткнулась на Ауту.

– Что случилось?

Тайрин присела рядом. Аута всхлипнула.

– Ты почему здесь одна? А где Бьёке? Вы поссорились? Ты поругалась с Тинбо?

– Да при чем тут Тинбо! Не могу, совсем не могу рисовать…

– Что? – растерялась Тайрин.

Она не знала никого, кто рисовал бы как Аута! Даже Кинату давно уступает ей в мастерстве!

– Я не рисую! Понимаешь? Совсем! Я только срисовываю чужое, переношу эти чертовы чужие линии с одного листа на другой! И даже если вижу, что рисунок плохой, не могу его исправить, нельзя! Все должно быть как в оригинале. И я разучилась рисовать, Тари. Чтобы просто от себя, своей рукой и головой. Понимаешь?

Тайрин не понимала.

– Ну вот представь, что тебе велели танцевать один и тот же танец. Который придумал кто-то другой, не ты. Под музыку, которая тебе не нравится. И ты вроде бы и хочешь в свободное время танцевать по-своему, но никак не получается уже, все время сбиваешься на ту же музыку. Понимаешь?

Тайрин медленно кивнула. Да, теперь она поняла.

– Что же делать?

– Я не знаю.

Они сидели в темном закутке Библиотеки, которая так много дала одной и так много забрала у другой, за стенами ее шел дождь, где-то там по раскисшим улицам тащились домой после работы их друзья, приятели, соседи… Тоска заливала Ауту.

– Иногда я думаю, что, если бы у меня была своя бумага и краски, если бы я могла рисовать не на работе, а просто так, для себя, как нарисовала тогда зверюшек Тинбо, может, тогда оно бы вернулось, мое умение?.. Но я весь город обошла, ни в одной лавке бумага не продается. Только тетрадки разлинованные, да и то нам их не продают, говорят, это для книжников, для школы.

– А на чем же ты зверят рисовала тогда?

Аута покраснела и что-то прошептала.

– Что?

– Я украла. Я испортила один лист, добавила там кое-что в рисунок, чтобы лучше смотрелось, но Тумлис заметил и велел перерисовать. А лист смял и выбросил. Я его подобрала потом, разгладила и унесла домой. Было так страшно…

Тайрин обняла подругу и, кажется, придумала, что надо делать. Оставалось только поговорить с Бьёке – одной ей не справиться. «А Ауте пока говорить не станем. Вдруг не получится?»

На следующий день Тайрин поделилась своим планом с Бьёке.

– Ты сошла с ума? А если нас поймают?

– Никто не поймает. Ты все время с бумагой. Я часто задерживаюсь после работы.

– А если они их считают?

– Да нет, никто не считает. На днях у Кинату упала кисточка и закатилась под мой стол. До сих пор там лежит.

– Ладно. А краски?

– Можно приготовить маленькие пузырьки, аптекарь такие выбрасывает, я видела, и отлить понемногу от каждой.

– Ты меня до плахи доведешь, – вздохнула Бьёке.

– Видела бы ты Ауту, сама бы…

– Да знаю я, знаю. Мы давно с ней об этом разговариваем.

Тайрин моргнула. Давно разговаривают? Вдвоем, без нее… Что ж, наверное, так и должно быть, у нее ведь есть Тинбо, с которым она делится всем-всем. Но все равно грустно, что она только вчера узнала то, о чем лучшие подруги «давно разговаривают».

– Успеем до дня рождения? – спросила Бьёке, не заметив, как ее слова задели Тайрин.

– Успеем.

Тайрин пораньше вернулась с обеда, подняла и спрятала в карман упавшую со стола Кинату кисточку. А еще прихватила пару перьев с общего стола. «Это воровство, – сказала она себе. – Я помогаю флигсам победить, мой огонек погаснет. Но я же для хорошего дела! Нельзя, чтобы Аута разучилась рисовать!» Тайрин расправила плечи и вздернула подбородок. У Ауты своя музыка, нельзя ее потерять. Но краски и кисточки не продают в лавках, даже в «Самых нужных товарах» их не найти. А если у нее будет своя бумага, свои кисти и краски, если за спиной не станет стоять мастер Гута, ее дар вернется, Тайрин была уверена.

Громкие чтения

Ноябрь пришел в город томительной серостью, будто угрюмая женщина, что носила в себе какое-то горе и не могла с ним справиться. Она уже сняла цветной платок листвы сентября, уже выплакалась дождями октября и теперь просто молчала, хмурила брови, кусала губы, давила на город темным небом, которое все не могло распахнуться снегом.

Только и было хорошего в ноябре, что хофоларские посиделки. «Сказки говорить», – называли они между собой такие вечера. В самых больших хофоларских домах собиралось много народу, и хозяева варили большой чан тюкё – напитка из фруктов и меда. А еще пекли крохотные кексы с орехами.

– Идем сказки говорить к Вишшерам или Гаррэтам?

– Лучше к Вишшерам, туда Тариус всегда приходит рассказывать.

– Да, Тариус лучше всех. Но там Рилс. Опять будет пялиться на тебя.

– А Тида на тебя!

Тайрин с Тинбо смеялись и шли к Вишшерам, потому что Тариус Таррсэн и правда знал самые интересные сказки и рассказывал их лучше всех.

Женщины усаживались в ряд на длинной лавке, хозяйка растягивала у них на коленях льняную скатерть. Каждая брала разноцветные нитки, иголку и вышивала орнамент. На белоснежном полотне расцветали цветы, вырастали деревья, зеленела трава, мчались олени, вслед которым смотрели суслики, а орлы парили над снеговыми вершинами гор. Вышивка была сложной, сюжетной, каждая вышивальщица вела свою историю, подхватывая и передавая ее соседке. Белое, синее, зеленое – мир Хофоларии. Потом скатерть подарят той, чья свадьба будет первой после этого ноября. Тайрин мечтала о такой скатерти, как и любая девочка-хофоларка.

А у Эйлы никогда не будет такой скатерти. Эйла вышла замуж за хэл-мара, свадьба проводилась по хэл-марским обычаям, и на ноябрьские посиделки Эйла больше не приходит. Не то чтобы ее не пускали или осуждали, но двери хофоларских домов были для нее теперь закрыты.

Мужчины тоже не сидели без дела: подшивали старые башмаки, вырезали фигурки из дерева, точили ножи.

Тариус Таррсэн рассказывал.

– В одной деревне, той, что на берегу синего озера Чок, жила-была женщина. Муж ее давно умер, а детей никогда у них не было. Жила она одна в маленькой лачужке на самом краю деревни. Была у нее белая козочка да белая курочка, красный платок да красное ведерко, чтобы за водой ходить. Встанет, бывало, поутру, повяжет голову платком, красное ведерко свое возьмет и пойдет к озеру Чок. Поглядит в его воды студеные, прозрачные до самого дна, попросит разрешения воды набрать. В том озере добрый жил тройги, водный дух, он никому зла не делал, но хотел, чтобы его уважали. Наберет она воды, напоит козочку свою и курочку, сама чаю попьет и пойдет козочку пасти на берег озера.

Вот в одно утро пошла женщина за водой, как и каждое утро делала, да в спешке, видать, плохо свой платок повязала, уронила его в воду. Платок же не намок и не пошел ко дну, а надулся вдруг ветром, налетевшим с горы, и поплыл, как лодочка. Жалко женщине стало свой платок, побежала она за ним по берегу, да что толку? Ветром платок уже к середине озера подгоняет. Загоревала женщина: «Вот беда, чем же я теперь голову повяжу, как на людях покажусь?» Но делать нечего. Подхватила она свое красное ведерко и пошла домой. Напоила белую козочку, напоила белую курочку, сама чаю напилась да за работу принялась. Только из дома не показывается – стыдно без платка, а другого у нее и нету.

Вот приходит новое утро. Встала женщина пораньше и до света пошла по воду. Да так ей, видно, спать хотелось, что забыла она озеру поклониться, у тройги разрешения попросить. И ведро ее из пальцев выскользнуло да на дно ушло. Глубокое озеро Чок, не достать женщине своего красного ведерка. Заплакала она: «Как напою свою козочку? Как напою свою курочку? Все ты у меня отнимаешь, все забираешь, ничего не оставляешь!» Так сидела она и плакала, и слезы ее падали в чистое озеро Чок. Услышал тройги ее жалобу, задумался. Обернулся черным вороном, полетел к дому той женщины, сел на крышу да смотрит, выглядывает. Поплакала женщина, пожаловалась на свою судьбу и пошла домой. А ворон тут – хвать белую курочку и унес в самое сердце озера. Еще горше заплакала бедная женщина, запричитала: «Все ты у меня отнимаешь, все забираешь!» Снова летит черный ворон, снова на крышу дома садится, снова во двор глядит. А потом – хвать белую козочку и унес ее в самое сердце озера. Тут уж женщина пуще прежнего стала рыдать да браниться, кляла она тройги на чем свет стоит: «Всего-то и было у меня, что белая козочка да белая курочка, красный платок да красное ведерко! И чем я тебе, окаянный, не угодила, чем насолила? Все ты у меня забрал, ничего не оставил!» Снова прилетел черный ворон, сел на крышу, клюнул раз-другой-третий, и загорелся вдруг дом черным пламенем.

Высоко горит огонь. Со всей деревни бегут люди, несут ведра, из озера воду черпают, огонь заливают, погорелицу утешают. «Возьми мой платок, соседушка, у меня их два», – сказала одна женщина. «Возьми у нас курочку, не обеднеем», – предложила другая. «Моя коза козленка родила, забирай себе», – говорит третья. Посмотрела женщина на озеро Чок, поклонилась ему и сказала: «Спасибо вам, люди добрые, и тебе, тройги, спасибо». «За что ты его благодаришь?» – удивились все. «За то, – вздохнула женщина, – что уму-разуму меня научил». Она нашла в кармане хлебные крошки и кинула черному ворону.

Тинбо был молчалив весь вечер, а когда шли домой и Тайрин пристала к нему с расспросами, что это с ним, он выдавил, неловко улыбнувшись:

– Как думаешь, о чем эта сказка? Ну, про женщину, что рассердила тройги и он отнял у нее все. О том, что не надо желать большего? Что мы должны довольствоваться малым, тем, что у нас есть?

Тайрин пожала плечами:

– Может, и так. У нее было самое главное, у этой женщины: крыша над головой и добрые соседи. Зря она жаловалась на судьбу.

– А если этого недостаточно? – горячо заговорил Тинбо. – Если я хочу большего? Хочу свою мастерскую, где буду сам себе хозяином, хочу выйти из ворот Рилы, не тайком, а по праву, как свободный человек, хочу посмотреть другие города, хочу…

– Ты хофолар, – перебила его Тайрин. – И этому не бывать.

Тинбо замолчал, потом пробормотал еле слышно:

– Но ведь отец Челисы смог…

Тайрин не ответила. При упоминании этого имени она притворялась глухой и немой.

На трех площадях Рилы раз в неделю проводились Громкие чтения. Артисты театра читали вслух книгу, и все, кто хотел, могли прийти послушать. Да, побежденным народам нельзя читать самим, но никакого вреда не будет, если они послушают, как им читают вслух правильные книги.

Чтения начинались после обеда и длились до самого вечера, артисты сменяли друг друга. Слушатели не расходились, пока книга не была прочитана. Сегодня были последние Громкие чтения перед зимой, когда подолгу сидеть на улице и слушать становилось слишком холодно.

– Опять про войну? – спросила Тайрин, усаживаясь между Тинбо и Лайпсом.

– Нет, сегодня вроде бы про детство Вандербута Третьего.

– О, я эту книгу перерисовывала! Интересная.

Лайпс посмотрел на нее внимательно.

– В смысле, картинки, – спохватилась Тайрин.

– Да? Мне показалось, какие-то слишком простые, у меня она есть, – сказал он.

– Зато перерисовывать легко.

Она сжала его ладонь, будто прося забыть ее слова о книге. «Может, признаться? Сказать, что я тоже умею читать, что я ничуть не хуже его!» Она смотрела ему в глаза, держала его за руку, и мысли ее путались и терялись. «Как-нибудь потом, – решила Тайрин. – Ведь даже Тинбо не знает. Надо сначала сказать ему». И она повернулась к брату. Он тоже смотрел на нее, ласково и весело. Не часто им читают интересные книжки!

Вокруг шуршали бумажными пакетами, доставая еду, будто пришли сюда есть, а не слушать. Тайрин привстала, пытаясь разглядеть, кто из артистов начнет чтение, но увидела только Челису и ее приятелей на ближайшей к помосту скамейке. И почему это книжникам достаются лучшие места? Они сами могут читать книги, Громкие чтения не дня них!

– Я купил яблочные дольки, – сказал Лайпс.

Актер уже вышел на сцену, открыл книгу. Они сидели довольно далеко, и слышно было плохо, так что Бьёке сердито шикнула, чтобы перестали болтать. Тогда Лайпс склонился к Тайрин и прошептал на ухо:

– А еще разноцветные леденцы, которые тебе понравились тогда.

От его шепота у нее по рукам побежали мурашки.

– Хочешь, расскажу тебе, что там будет в этой книжке? Все равно ведь ничего не слышно, – продолжал шептать Лайпс.

Тайрин чуть отодвинулась, посмотрела на него. Это было все равно что разговаривать при ней про театр, обсуждать премьеру. Он будто показывал ей сейчас, насколько он выше ее, насколько больше у него власти, прав и возможностей.

– Нет, – прошептала она. – Я хочу послушать, как читает артист. О чем книга, я и по картинкам знаю.

Лайпс улыбнулся, и она почти пожалела, что отказалась.

Тинбо сказал, когда они возвращались домой:

– Ты нравишься Саро.

– Что?! Не выдумывай.

– Правда, – кивнул Тинбо. – Я вижу, как он на тебя смотрит.

Тайрин посмеялась, но знала, что брат не врет. Она сама замечала, что улыбчивый сероглазый Саро чаще разговаривает с ней, чем с остальными, а когда шутит, всегда смотрит, как она отреагирует.

– Ты нравишься и Микасу.

– Прекрати, Тинбо! Тебя послушать, так в меня влюблена вся Рила.

– Не знаю насчет всей Рилы, но вот Лайпс точно влюблен.

Тинбо сиял, как круглая луна над их головами. Он был счастлив! Еще бы! Его обожаемый Лайпс и Тайрин вместе – просто мечта!

Тинбо забеспокоился.

– А ты?

Тайрин молчала.

– Тари, ты ведь тоже его любишь, да?

Тинбо остановился, взял ее за локоть, заглянул в глаза.

– Тари…

– Я не знаю, – выдохнула она в ответ и отвернулась.

После того как они впервые выбрались за стену, и она станцевала свой танец звездам, траве и друзьям под аккомпанемент камешков в руках брата, и Лайпс вышел из темноты и впервые взял ее за руку, она бы смогла не задумываясь ответить на вопрос Тинбо. «Да, да, да, конечно, я люблю его! Я люблю его больше жизни, он свет моих дней, он моя бессонница, я только и мечтаю, чтобы снова увидеть его голубые глаза в окаймлении черных ресниц, мне снятся его губы и руки, а на работе я жду не дождусь вечера, когда вы придете за нами и он мне улыбнется…» Да, так бы она сказала тогда, но сейчас, когда осень стучалась в окно дождями и ветром, когда листья унеслись вместе с птицами к теплому морю, когда по ночам хогты выползали из своих пещер, чтобы подбросить в небо самоцветы, которые превратятся в новые звезды, – сейчас она не знала, что ответить. Ей по-прежнему нравилось смотреть на Лайпса, он был самым красивым из всех людей, что ей встречались в жизни. Ей нравилось, когда он брал ее за руку, когда что-то шептал ей на ухо, когда угощал самым спелым персиком или долго смотрел в глаза. Но егошутки уже казались не остроумными, а скорее насмешливыми и даже глупыми. И гулять вдвоем было скучно и неловко. Она чувствовала: рядом с ней чужой человек. «Надо соединять судьбу с тем, кто тебе по-настоящему подходит», – вспомнила она слова самого Лайпса, переданные ей Тинбо. Но разве ей подходит Лайпс? Он не верит в хофоларские сказки, да и вообще ни в какие, он смеется над легендами и обычаями атуанцев, каесанов и других побежденных. Никогда в жизни она не сможет признаться ему, что умеет читать. «Если я стану его женой, мне разрешат научиться, – подумала она. – Женам книжников разрешают. И можно будет не скрывать, что я умею».

– Я не знаю, – повторила Тайрин и посмотрела на брата.

– Ты разобьешь ему сердце, – сказал Тинбо. Брат выглядел так, будто Тайрин ударила его по лицу. – Ты же всегда… Тари, ты же его любишь! Ты же сама всегда хочешь, чтобы он пришел и…

– Да! Да, хочу, и я… он мне нравится, да, Тинбо, но… Я не знаю, не знаю, правда!

– Я думал, вы уже целовались, – совсем растерянно сказал Тинбо, и Тайрин ударила его по плечу. Разве о таком говорят? – Ты любишь кого-то другого?

– Нет! Не люблю я никого. Не в этом дело.

Она не могла объяснить. Ее тянуло к Лайпсу. Он появлялся – и она теряла волю, не могла сопротивляться, шла за ним, куда бы он ни позвал. Но стоило ему уйти, и будто морок спадал, и она понимала, что идет не туда, что все происходящее между ними – неправильно. Но ничего не могла поделать и хотела снова его увидеть.

– Он как двуфь. Помнишь, нам Бьёке рассказывала сказку, когда мы первый раз вышли за стену? Лайпс для меня как двуфь. Забирает меня в болото, тянет на дно, а я не могу сопротивляться.

Тинбо запустил пальцы в волосы.

– Тайрин, что ты говоришь, какой он двуфь? Да он любит тебя! Он с ума сходит, он сам мне признался, что без тебя ему жизни нет, что…

– Молчи! – Тайрин закрыла ему рот рукой. – Пожалуйста, молчи.

Синие глаза Тинбо потемнели.

– Ты же сама… вы все время гуляете за руку, ты с него глаз не сводишь, я же вижу!

– Да! – в бешенстве закричала Тайрин. – Да! И вот представь, что я не могу! Не могу вырваться из его рук! И сказать ему «нет» не могу, и быть его возлюбленной не могу!

Они молчали, глядя друг другу в глаза, будто всю жизнь танцевали в паре чудесный танец и вдруг поняли, что не попадают в такт.

– Ты должна сказать ему.

Тайрин через силу кивнула. Она уткнулась в плечо Тинбо и всхлипнула. Он обнял ее и повел к дому.

– Вы, девчонки, такие странные, – вздохнул Тинбо и перевел тему: – У Ауты скоро день рождения. Что мы ей подарим? Надо что-то особенное, да?