Текст книги "Уна. Семь прях. Книга 4"

Лодка Эльмара

Я все время теперь думала: хотела бы я знать по-настоящему, что Ралус – мой отец? Называть его так при всех, обнимать, ходить, держась за его большую красивую руку…

И знать, что он заставил меня жить на пустом острове с чужим стариком, хотя здесь, на Патанге, у меня есть тетя и ее дети, веселые и добрые, они разговаривают со мной, они называют меня по имени. Хотела бы я?

И я поняла, что да, все равно бы хотела. Я бы смогла спросить у него, как они познакомились с мамой, почему мама сбежала с ним, где они жили, почему она вернулась на Патангу без него?

Однажды мне приснился мой остров. Он лежал на серых волнах, печальный и одинокий, окруженный потухшими навсегда бакенами, и во сне я поняла, что именно там смогу найти ответы на свои вопросы. Ведь старик знал про меня очень много, и он писал, писал что-то каждый день в своих тетрадях. Я проснулась и почувствовала, что не могу ждать ни секунды. Птица сонно что-то хрюкнула, но головы не подняла. Ладно, пусть остается.

Я прокралась в комнату Эльмара и потрясла его за плечо. И сразу отступила на шаг. Тулукт, который спал у него в ногах, поднял голову и посмотрел на меня своими странными темными глазами. Эльмар моментально проснулся, сел в постели.

– Доброе утро, – сказала я. – Мне надо на Веретено.

– Что?

– Мне надо попасть на Веретено, на мой остров, но сама я не справлюсь с лодкой.

– Сколько времени сейчас?

– Я не знаю. Но примерно через час начнет светать.

Эльмар смотрел на меня как на человека, который завтра умрет. Потом сказал:

– Дай мне хотя бы одеться.

– Хорошо.

Он вздохнул.

– Уна, выйди из комнаты. Я оденусь и отвезу тебя. Жди меня на крыльце.

Ранним утром море вокруг Патанги светится серебром и аметистом. Эльмар сказал, что все дно вокруг острова выложено камнями, которые, если их достать со дна и обработать на специальных машинах, будут сверкать ярче звезд. И что из-за этих-то камней император и хочет завоевать острова. Я подумала, что этот император настоящий дурак, ведь камни нельзя есть. Тулукт забрался в лодку, сел на нос, Эльмар кивнул мне, чтобы я тоже забиралась, а сам оттолкнул лодку от берега и ловко запрыгнул в нее. Вставил весла в уключины, и мы пошли между Эйсой и Птичкой, чтобы, обогнув Элишу, выйти в открытое море.

Мы плыли очень долго, весь день. Дважды я меняла Эльмара на веслах, чтобы он отдохнул и поел. Лодка была удивительно легкая, послушная. Я знала, что ее сделала Элоис для Мии, а Мия подарила ее Эльмару, которого любила, и поэтому не удивлялась. Она такой и должна быть, эта лодка.

– Книта нас потеряет.

– Да уж, влетит нам по первое число, даже не сомневайся.

– Но ты все равно меня повез…

Эльмар вздохнул:

– Я просто знаю, каково это – скучать по дому.

Я подняла на него глаза. Нет, он все не так понял. Я совсем не скучала. Но ведь я должна знать. Должна понять, что случилось со мной после того, как маму бросили со скалы. Почему старик не любил меня, но жил со мной на острове. Может, я все-таки тролль и он скрывал это от всех, а сам меня боялся?

Мы высадились на Веретене под вечер. Эльмар рухнул без сил на камни, едва втащив лодку на берег. Я огляделась. Тут ничего не изменилось без меня, совсем ничего. Те же камни, тот же мох. Только плавника много-много, ведь некому больше его собирать, сушить и топить им печь. Я пошла к нашему дому.

– Надо было сказать, что твой остров так далеко! – крикнул мне вслед Эльмар. – Нам придется тут заночевать! Мама с ума сойдет… Сама будешь с ней объясняться!

Я кивнула.

Дом был на месте, только дверь упала да ставни вырваны из петель, наверное, ветром. Я постояла на пороге. Потом зашла.

Уже опустились сумерки, и в доме было темно. Но мне и не нужен свет, чтобы вспомнить тут все. Я погладила печку. Поправила свои детские сапожки у порога. Села на свою кровать. Вспомнила, где старик хранил масло для бакенов, налила его в лампу и зажгла свет. Потом вспомнила слова Эльмара, пошла собирать плавник. Я разожгла печь и снова огляделась. В этот момент в дом зашел Эльмар и сказал:

– О, тут уютно.

– А где тулукт?

– Пошел исследовать остров. Не волнуйся, он придет, когда захочет.

Эльмар сел на кровать старика, а я вдруг поняла, что здесь кто-то был. Был совсем недавно. Книга, которой молился старик, пропала. Кто же мог приплыть сюда? Ралус? И только за книгой? Я оглядела полки с тетрадями, они все были на месте. Ладно, мне его книга и не нужна, самое главное я надеялась найти не в ней.

– Я буду читать всю ночь, а ты спи.

Эльмар кивнул и положил отсыревшее одеяло старика на печку, чтобы просушить, а я достала первую тетрадь.

Я с трудом разбирала, что там было написано. Многие слова были размыты и смазаны, а какие-то – густо зачеркнуты. Некоторые страницы размокли и спрессовались в один толстый лист, некоторые съела плесень.

Тетради были скучные. Погода, улов, повседневные дела двух стариков. Когда-то их было двое здесь – мой старик и его жена Йолари. Иногда случались выдающиеся события: «Йолари собрала три ведра ягод!» (и никто, кроме меня, не сможет понять, что это действительно событие), «молодая тюлениха запуталась в сетях, сильно поранилась. Долго лечил ее, дурочку, и она так привязалась ко мне, что теперь ни за что не хочет уплывать», «кончилось масло для ламп, надо будет плыть на Элишу, объяснять тамошнему наместнику, что без масла лампы на бакенах гореть не будут». Да, скучные, однообразные подробности, но это моя жизнь, мое детство, мой остров, и я читала тетрадь за тетрадью, узнавая того, кто был моим миром еще совсем недавно.

Я удивлялась, что старик в тетрадях, а значит, и в своей голове был совсем другим, не таким, каким был со мной. Он любил свою жену, хоть иногда и ворчал на нее, он жалел животных и птиц, подкармливал их, как мог, и всегда помогал им. И вообще получалось, что он был добрым и люто ненавидел только вандербутов – злобных людей с большой земли, которые совершали набеги на острова. Как я поняла, и родители, и братья старика погибли от их рук, а ему, совсем молодым, пришлось уйти в бакенщики на пустынный остров, чтобы выжить. Я бы не поверила даже, что это его тетради, если бы не помнила, что он писал в них каждый день. Я часто засыпала под шуршание пера по бумаге. А запахом бурых водорослей, из которых он варил чернила, пропах весь наш домик.

Эта тетрадь начиналась страшно. Прямо на первой странице были слова, которые размыло «водой» – подумала я. «Слезами», – поняла, когда смогла разобрать слова.

«Они убили ее! Они убили! Йолари моя, моя Йолари! О, будьте вы прокляты, будьте вы прокляты все до единого!»

Буквы скакали и прыгали, будто человек не мог совладать с пером, унять дрожь. Но дату следующего дня он вывел исправно:

Июль, двенадцатый день, пятый год Серого тюленя

Отправил сегодня мою Йолари к Воротам смерти. Все сделал как надо: смастерил из хорошего, прочного плавника плот, одел ее в лучшее платье, привязал веревкой к плоту и отпустил в последний путь. Была ясная, безоблачная погода, такая редкая здесь, и Ворота смерти чернели на синем небе. Легкого пути тебе, любимая моя Йолари, свидимся. Потом пошел к четырем валунам, она так любила это место, шутила все, что это четыре дружка-тролля пришли ее проведать. Съел там кусок сыра. Йолари, Йолари! Как мне быть без тебя? Всю жизнь мы были вместе, с тех пор, как сорок восемь лет назад я увидел тебя на пристани, в белом платье с синим поясом. Какая ты была красивая, всю жизнь такая красивая… Что они сделали с тобой, эти проклятые всеми ветрами нелюди, что они сделали! Никогда я этого не забуду, всю жизнь, что мне оставлена, буду проклинать их всех. Их черные глаза, их паршивые черные волосы, их голоса, их род весь до скончания веков! Прости меня, Йолари! Прости, что они не убили меня вместе с тобой! Для того и не убили, чтобы сделать еще больнее, еще хуже, чем смерть.

Я перевернула страницу. Почерк выровнялся, чернила уже не расплывались. Я забралась на кровать и стала читать дальше…

Дневник моего острова

Июль, день тридцать первый, пятый год Серого тюленя

Я все еще дрожу и не могу прийти в себя. О, семь прях, для чего вы меня так испытываете?! Наш остров и мое сердце не успели зализать раны от побоища, в котором погибла моя милая Йолари, и я только-только решился снова вернуться к своим записям, а сегодня море выбросило на наш берег младенца. Младенца!

Сначала я не поверил своим глазам. После вчерашнего шторма весь берег устлан рыбой. И ребенок тоже показался мне рыбой. Синей тощей рыбой. И только когда я нагнулся, чтобы посмотреть, не сильно ли она протухла… Семь прях! Рыба открыла глаза и уставилась на меня! А потом протянула ручку со сжатым кулачком.

Плохо помню, что дальше делал. Кажется, схватил ее поскорее, это девочка, да, бросился в дом. Хорошо, что я с утра жарко натопил, печка была еще теплая, я сунул ее прямо в золу. А потом кинулся к нашей упрямой козе, давай, милая, мне нужно немного молока! Нацедить я смог всего кружку, все-таки я уже доил ее утром, коза обиженно блеяла. Как же Йолари ее называла, эту глупую скотину? Никак не могу запомнить их имен. Не важно.

Я нашел тряпку почище, намочил ее в молоке и сунул девочке в рот. Она так и лежала в печке. И сразу начала сосать тряпку. Семь прях, как же страшно мне стало, когда я представил, что теперь будет! Я один на этом проклятом острове, а тут еще младенец!

Август, день первый, пятый год Серого тюленя

Всю ночь я держал ее на руках. Она сосала тряпочку, смоченную в молоке, и была такая синяя! Я жарко натопил печь, сжег почти весь плавник, что был у меня запасен. Хорошо, что штормом принесло много нового, сегодня разложу его на просушку.

Это была страшная ночь, я все боялся, что она умрет. Но она сопела, хрипела и писалась, у меня уже не осталось тряпок, чтобы заворачивать ее. К утру я так устал, что стал бояться уронить ее. Тогда я привязал старой рубашкой ее маленькое тельце к своему животу и уснул, лежа на спине.

День пятый

Не успеваю записывать. Я больше не пью молоко, отдаю девочке, сам питаюсь мидиями, рыбой и водорослями. Ей я даю молоко и рыбный бульон. Я привязываю ее к себе и хожу, собираю плавник, моллюсков, все, что принесло нам море. И не могу перестать думать о том, как она оказалась тут? Она ведь новорожденная, я уж понимаю в этом, у меня же пять младших братьев было, я помню, какими эти котята рождаются, а один раз сам принимал у матери роды, когда отец задержался в шахте. Эту девочку прибило к берегу через несколько часов после рождения. Но кто выбросил ее в море?

День одиннадцатый

Ужасно устал. Ничего не могу. Утопился бы, но держит девочка. Ее кожа порозовела, а еще она научилась плакать. Надо дать ей имя, но мне ничего в голову не приходит.

День двадцатый

Сегодня солнечно и тепло. Мы с девочкой сидим на полянке среди валунов-троллей. Я частенько прихожу сюда и разговариваю с Йолари, а иногда забываюсь и называю так своего найденыша. Она хорошенькая. Только вот на головушке темный пух, будто она и не с островов вовсе. А глазищи – на пол-лица и светло-голубые, как утреннее небо. Она меня узнаёт! Да, узнаёт и что-то все гулит, когда видит. Как бы Йолари была рада ей! Семь прях не дали нам детей, и эта девочка была бы ей утешением, она вырастила бы ее, как свою. Нет, нет моей Йолари! Проклятые вандербуты забрали ее, убили, пробили насквозь ей грудь! Вся кровь из нее вытекла, и даже море долго не могло слизать это кровавое пятно с песка.

День двадцать четвертый

Я мало пишу, не успеваю, моя малышка растет и крепнет с каждым днем. Коза уже привыкла, что надо давать молоко не только ее козленку, но и моей девочке. Козленка отсаживать пора, большой уже, пусть траву ест, в этом году ее много. Счастье, что ее не убили тогда, козу-то, убежала, спряталась в скалах и козленка увела. А козла и двух других коз убили. Убили вместе с Йолари. А меня не убили. Оставили. «Давай, – говорят, – живи, зажигай свои бакены и женушку вспоминай». Будь они прокляты. С того дня я ни разу не зажег бакены. Пусть хоть сотня кораблей разобьется о наш остров, мне наплевать.

Сейчас-то я понимаю, что семь прях специально так все устроили, чтобы я выжил. Иначе кто бы спас эту малышку? Но почему не уберегли Йолари? Она справилась бы лучше меня.

День двадцать седьмой

Сегодня я вспомнил про книгу. Открыл и увидел портрет девчушки. Такая она там хорошенькая, только черноволосая. Да, я вздрогнул от этих волос, не очень-то мне они понравились, насмотрелся за свою жизнь. А слов никаких в книге не было. Я подумал: может, надо уехать нам отсюда, уплыть? Податься на какой-нибудь остров, пристроить малышку в семью… как мне ее воспитать без Йолари-то? Я хотел, чтобы книга мне подсказку дала, но она молчала. И я все не мог решиться. Нам и здесь хорошо. Тепло сейчас.

День тридцать первый

Умерла коза.

День тридцать четвертый

Я думал, мы тоже теперь умрем, но эта девочка послана мне пряхами, я уверен. Коза моя расшиблась: упала со скалы, сломала две ноги и распорола брюхо, пришлось ее добить. Целый день девочка кричала от голода. Я давал ей рыбный бульон, но что толку? Тогда я стал жевать рыбу и вкладывать эту кашицу ей в рот, сил не было смотреть, как она надрывается! А потом случилось чудо! Ко мне приплыла моя тюлениха! Та самая, которую я спас, вытащил из сетей и отпустил. Она меня узнала, стала ласкаться, тыкалась носом в ладони, а рядом плескался ее малыш. И я понял, что мы спасены.

День тридцать пятый

Я долго уговаривал тюлениху, я сидел рядом с ней на скале целый вечер, я кормил ее рыбой, я гладил ее и показывал малышку. А когда ее детеныш поел, я подложил ей мою девочку. И все получилось! Хоть тюлениха и ворчала недовольно, но она поделилась с нами своим молоком! Но как мне сделать, чтобы она осталась?

День какой-то

Я больше не могу. Пропади оно все пропадом.

Еще один день

Я не уверен, но кажется, сегодня три месяца, как я нашел Эшвин. Да, я смог наконец придумать ей имя. Все из-за тюленихи, которая помогает мне ее выкормить. Она до сих пор не уплыла, живет тут, в прибрежных скалах, со своим детенышем. Эшвин – женщина-тюлень, древняя богиня и хранительница наших островов. Хорошее имя для девочки-сироты, оно поможет ей в жизни. И раз уж я потерял счет дням, то начну с этого дня отсчитывать заново.

День снова первый

Как смешно она курлычет! Будто птичка какая или дельфин. Девочка моя ненаглядная! Вот Йолари порадовалась бы тебе!

Я всерьез начал собираться на Элишу или какой другой остров. Как ребенку жить здесь? Мы-то с Йолари жили и были счастливы, но ребенок – это ребенок. Уезжать я не хочу, здесь мой дом, и тюлениха будет скучать. Может, мы здесь и не в безопасности, но все же… А там, на островах, кто знает? Защищен ли кто от набегов вандербутов? Нет, никто не защищен. Эта война никогда не кончится.

День второй

Буду стараться записывать в тетрадь каждый день. Меня беспокоит цвет ее волос. Слишком уж темный, будто она не с островов вовсе. Такие черные волосы я только у вандербутов и видел. О, семь прях! Не может же быть она из них! Их женщины сидят себе далеко в Империи и носу сюда не суют, они даже и не знают, что мы тут есть. Но ведь моя Эшвин – самый необыкновенный ребенок. Мало того что приплыла по морю, так еще и выкормили ее коза да тюлениха. Может, она такая, потому что рано заглянула в лицо смерти и чудом спаслась? Да и не могут быть у вандербутов такие глаза – цвета утреннего неба.

День седьмой

Да, надо уезжать. Зима на пороге, и мне не справиться тут одному. Я сшил Эшвин теплую одежду из шкуры козы, но тюлениха вот-вот уплывет, зимой, перед штормами, они всегда уплывают. Чем я буду кормить ребенка? «Рыбой», – тут же отвечаю я себе. Рыбы у нас вдоволь. Тяжело оставлять остров, на котором мы были так счастливы с Йолари. Да и куда ехать? Во всем мире я один. Но уехать придется. И надо успеть до зимних штормов.

День двадцатый

У Эшвин жар. Я отпаиваю ее отваром красных ягод и белого мха. Йолари говорила, что это самое лучшее средство от всех болезней. Эшвин капризничает, выплевывает горький настой, но я терпелив. Иначе она умрет. Я снова привязываю ее к себе, и она затихает, прижавшись к моей груди. Как только спадет жар, поедем на Элишу.

День двадцать четвертый

Сегодня уплыла тюлениха.

День двадцать седьмой

Ах я дурак, дурак! Старый безмозглый дурак! Ведь знал же, что не просто так она уплыла, увела детеныша! Начались шторма. Свирепствуют так, что иногда я не могу дверь открыть – ветер налегает на нее с обратной стороны. Теперь мы заперты с Эшвин здесь до весны. Но слава пряхам, моя малышка поправилась. Глаза у нее сейчас совсем огромные. Голубые и огромные. Страшно смотреть в них. Будто она требует ответа, почему она здесь, на этом острове?

День тридцать первый

Я заготовил рыбы, насушил ягод и мха. Зарезал козленка. Мы выживем.

Следующие листы были вырваны, остались только рваные края, и я вспомнила, что сама же и вырвала их для растопки, когда старик умер, а я не сумела нарубить щепок. Но ясно, что мы выжили.

Я закрыла тетрадь. Потом глаза. Попыталась вспомнить, как мы жили на острове. Я не могу представить, что это – тот же самый старик. Что в нем было столько любви ко мне. Столько нежности. Он спас меня, заботился обо мне. Он меня любил. Что же произошло, куда делась эта его любовь, что мне ни капли не досталось, как только я подросла до того возраста, чтобы помнить себя? Что я такого сделала? Ведь он даже не разговаривал со мной! А у меня было имя, красивое, данное с любовью и заботой имя, – Эшвин.

– Эшвин, – прошептала я. – Эшвин, Эшвин, Эшвин.

Я подошла к полкам. Там стояло еще много тетрадей, я взяла следующую, но даже не смогла ее раскрыть: в этом месте по стене за полкой растеклось мокрое пятно, видимо, дожди исхлестали крышу так, что вода залила весь этот угол. Восемь тетрадей погибли, их невозможно было прочитать. Я стала листать следующие, но там меня уже не было: только погода, сила ветра, сколько китов прошло мимо острова, сколько литров масла он сжег. Ни слова обо мне, ни слова о Ралусе! Однажды только мелькнуло: «Девочка болеет, лечу ее отваром мха». Двенадцать лет – и всего одна строчка! Он спас меня, он вырастил меня, кормил, не спал ночами, он любил меня, конечно, любил! Это чувствовалось в каждой букве той тетради, где я еще младенец. Куда же все исчезло? Почему? Что я сделала?

Черная скала

Книта не разговаривала с нами два дня, а Сольта такую взбучку устроила, что стыдно было глаза поднять. Мы с Эльмаром ходили как побитые собаки, даже не пытаясь объяснить, куда ездили и зачем. Потом Эльмар поговорил с Книтой. Книта позвала меня, обняла, сказала:

– Никогда так больше не делай. Трудно разве было попросить свозить тебя туда?

– Я попросила. Эльмара.

Книта рассмеялась:

– А я-то подумала, что вас обоих украли тролли!

– Тролли не крадут детей. Они только и умеют, что превращаться в валуны и таращиться в море.

Тут уж засмеялись все, и я поняла, что прощена.

Вечерами я снова и снова перечитывала тетрадь старика, что привезла с собой с Веретена. За что он разлюбил меня? Я будто искала свою вину. И не могла найти.

В один из первых летних дней приехала Пата. Она вообще часто приезжала, особенно с тех пор, как вернулся Эльмар, и все время уговаривала Книту переехать к ней.

И вот в начале лета она снова приехала и завела этот разговор.

– Дом у меня большой, крепкий, коз много. Жили бы вместе в тишине.

– У тебя там одна сухая трава, мама…

– Ну, у вас тут и такой нет! Только камни.

– Не знаю, не знаю… – в который раз покачала головой Книта, потом посмотрела на Эльмара. – Что думаешь, сынок?

– Я думал, мы снова откроем нашу кондитерскую. Как раньше.

Книта вздохнула:

– Какая уж тут кондитерская? На всей Патанге осталась пара трактиров, и те почти разорены. Империя не смогла утопить нас в крови, так уморит с голоду. Но, наверное, ты прав, сынок, останемся дома.

– Я поеду, – сказала я вдруг и сама себя испугалась, посмотрела на Пату. – Можно?

Пата улыбнулась мне какой-то особенной улыбкой, которая будто бы говорила: «Ага, попалась! Ведь ради тебя я и затеяла этот разговор, ты-то и была мне нужна!» Я пошла собираться.

– Возвращайся поскорее, – обняла меня Ида.

– Не бойся бабушки, – шепнула на ухо Сольта, – она бывает странной, но очень добрая.

– Слушайся бабушку, Уна, и, пожалуйста, не исчезай никуда больше! – попросила Книта.

– Если что, отправляй письмо с рыбаками, я приеду, – сказал Эльмар, чем окончательно вывел Пату из себя.

– Хватит прощаться с ней, будто она идет на войну, а не в гости к родной бабушке! – крикнула она и крепко взяла меня за руку.

Мы спустились к морю, Птица летела над нами, а тулукт шел следом, но ни один из них не сел в парусную лодку, которую бабушка наняла, чтобы доплыть до Птички. Птица полетела впереди лодки, а тулукт остался на берегу, глядя нам вслед.

Мы обогнули остров, и даже я поняла, что плывем мы в противоположную от Птички сторону. Пата заметила мой взгляд и объяснила:

– Хочу показать тебе кое-что. Здесь недалеко.

Молодой и веселый рыбак, который управлял лодкой, всю дорогу что-то рассказывал, пытался меня развеселить, но почему-то мне не было весело. Зато я видела, с каким почтением он разговаривает с Патой, даже спросил у нее совета насчет женитьбы, стоит ли затевать свадьбу в этом году?

– Про свадьбу не знаю, но запасись дырявыми камешками для себя и своей невесты, – сказала Пата. – И всем остальным своим скажи.

– Дырявые камешки? Зачем они мне?

– Не знаю. Но ты спросил, я ответила.

И она угрюмо отвернулась. Я думала, парень посмеется над странным советом старухи, но он задумался и, кажется, прикидывал в уме, где бы ему раздобыть камешки-бусины.

Через какое-то время показался большой остров, парень убрал парус и сказал:

– Прибыли. Надолго вы здесь?

– Перекусить у Гасы ты успеешь. Пойдем, Уна.

Мы ступили на черную землю острова.

На улицах почти не было людей, зато много бездомных кошек, облезлых и плешивых, – они бродили по неухоженным дорогам, сидели на покосившихся заборах, мяукали нам вслед. Здесь не росло ни травинки, хотя земля выглядела плодородной, как в лесу Литы. Пата, наверное, почувствовала, о чем я думала, и сказала:

– Этот остров называется Окаём, ему в войну с Империей больше всех досталось. Богатый был остров, остров, где умели выращивать такие растения, о которых на Патанге или Лассе и не слышали. Твой дядя покупал здесь кофе, например.

– Сольта говорила, что он ездил за кофе на Зеленую Землю.

– Это уже потом, когда Окаём стал бесплодным в одну ночь. Все, что росло здесь, погибло, обратилось в пепел. А земля, хоть и осталась жирна и черна, не может выродить из себя даже чахлого одуванчика.

– Почему?

Пата помолчала.

– Это все Империя. Их император думает, что он всесилен. Что ж… так и есть, по крайней мере для островов. Знаешь, что делают здесь те, кто раньше выращивал сады и кормил все острова?

– Что?

– Пьют. Они научились гнать брагу из какой-то сорной травы, которая одна и растет тут на скалах, и целыми днями пьют. Больше им делать нечего!

– А что еще им делать… – начала было я, потому что никак не могла понять, Пата жалеет их или ругает.

– Работать! Вот что они должны делать! Научиться ловить рыбу, как научились жители Патанги. Или пасти коз, как научились те, кто живут на Птичке. В конце концов, понять, может, из этой их травы получится не только брага? Но они же такие гордые! Тьфу! – Пата плюнула на черную пыльную дорогу. – Дурное место.

– Зачем же мы здесь? – спросила я, и Пата сразу утихла, состарилась.

– Чтобы подняться на скалу, – сказала она, и я решила больше ничего не спрашивать. Я и так все поняла. Даже странно, что я сразу не догадалась.

Мы прошли насквозь деревню, а потом долго шли по дороге и наконец вышли в пустое поле. Когда-то здесь, наверное, колосилась пшеница или рожь, но сейчас оно было голо, мертво. Я чувствовала, что это неправильно. Что так не должно быть, что все это – просто морок, наваждение, колдовство, от которого можно избавиться, надо только придумать как. Идти было тяжело. Душно. Ломило виски и першило в горле. Наконец поле кончилось, и мы вышли на берег моря.

Отвесные скалы, высокие, черные. И хоть я никогда здесь не была, но будто бы узнала это место. Вот сюда ее привели, связанную, испуганную. Здесь они нашли черный камень и приготовленной заранее веревкой привязали его к ней. А я сидела в ее животе и ничего не знала, не видела, не могла помочь.

– Все-таки никак не пойму, как ты выжила, моя девочка. Ведь роды длятся не минуту, не час. Ты должна была утонуть вместе с ней, но тебя почему-то выбросило на берег Веретена…

– Ралус говорит, это потому, что я пряха.

Пата хмыкнула.

– Ну, хоть однажды он не солгал, твой Ралус.

Мы смотрели вниз, в темную воду. Где-то там, у корня скалы, лежит моя мама. Мама, которую я никогда не видела, которую совсем не знаю, но почему-то люблю. Я опять вспомнила старика и огромную, как море, разницу между тем, что прочитала в его тетрадях, и тем, что помнила сама. И сказала Пате:

– Если ты будешь называть меня Эшвин, это тоже будет правильно.

Пата посмотрела на меня и кивнула, ничего не спросив.