Текст книги "Уна. Семь прях. Книга 4"

Та, что умеет прясть

Мою бабушку, маму Книты и моей мамы, звали Пата. Она приехала с Птички, как только успокоились зимние шторма, и привезла целую головку белого сыра и огромный мешок, набитый серой шерстью. Оказывается, на Птичке растет много желтой травы. Больше там ничего не растет, да и трава эта ни на что не годна, только на корм козам и чтобы плести из нее коврики. Зато коз на Птичке много! Вот бабушка и привезла их шерсть, а еще – два веретена.

– Я все время пряду, когда есть минутка, – сказала она мне. А потом притянула к себе мою голову и поцеловала в макушку.

Она не была похожа ни на Диланту, ни на Элоис, и вообще ни на кого. Она не плакала. У нее были такие же светлые глаза, как у меня. Будто теплый лед, готовый вот-вот стать водой. У нее были большие руки с широкими ладонями и длинными пальцами. У нее были седые волосы. И спокойный голос. Она потрепала Книту по плечу, расцеловала девочек и сказала:

– Ну, вот и зима позади, теперь все будет хорошо.

Книта вздохнула, и Пата добавила:

– Ничего, ничего, все наладится. Уж если Уна нашла нас, то теперь точно все будет хорошо. Ну-ка, внучка, иди сюда, расскажи мне, где ты была все это время, что видела?

Я села рядом, и Пата дала мне веретено. Оно было тонкое и темное. И очень теплое, будто живое.

– Такими руками только прясть, – сказала Пата, задерживая мою руку в своей.

И я начала прясть. Я брала мягкую серую шерсть, вытягивала ее, крутила веретено, как показывала мне Пата, тянула нить, удивляясь, что у меня получается, что руки слушаются, а нитка идет ровная, тонкая и не рвется.

– Ну, рассказывай же, – сказала Пата.

Мне хотелось рассказать ей про остров, на котором я выросла и который называется Веретено, но ведь Ралус просил молчать об этом. Это наш с ним секрет. Я хотела рассказать, что я пряха, но и об этом он тоже просил молчать. Я решила, что расскажу про озеро Тун и домик в лесах, где живет Лита, но вспомнила разговор Ралуса с Вальтанасом и разговор Вальтанаса с Травником и поняла, что их дом – это тоже секрет. Тогда я подумала, что уж про Хотталар я могу рассказать своей бабушке, но вспомнила секретный стук, после которого двери домов открываются незнакомцам, и не смогла решить, можно ли говорить об этом. Получается, что вся моя жизнь состоит из секретов других людей. А у меня самой ничего нет.

– Да ты, видать, не болтушка, – усмехнулась Пата. – Ну, тогда давай петь.

И она запела песню, которую я никогда раньше не слышала.

 
Вертись, крутись, веретено,
Заплетай весну, ее зеленую косу.
Заплетай косу, расплетай мою тоску,
Вертись, скачи, да всё по камушкам.
Да все камушки станут травушкой,
Станет травушкой каждый камушек.
Выгнет море спину, вздыбит небо спину,
Да пойдут плясать кони огненны.
А я сяду тут, на земле моей,
Огляжусь вокруг – все зеленое.
Все зеленое, все весеннее,
Все кручу его, веретенышко.
 

– Ах, мама, вот бы твои песни сбывались, – сказала Книта. – Если бы у нас снова зазеленели травы, если бы земля излечилась, разве бы пошел мой Итлон с Эльмаром на Зеленую Землю…

Пата вздохнула. Я видела, что ей хотелось плакать. Может быть, Эльмар был ее любимым внуком, самым старшим, самым первым, но она не разрешает себе, она привыкла быть главной, привыкла быть сильной.

– Ничего, дочка, – сказала она Кните. – Ничего. Надо жить дальше, теперь у тебя три дочки, будем их поднимать. Я буду приезжать почаще.

– Может, ты переедешь к нам совсем?

– А козы мои как? Нам без их молока и шерсти не прожить, знаешь ведь. Лучше уж вы ко мне.

Книта покачала головой, а Пата сказала ласково:

– Ну, не торопись, подожди еще, к лету решишь.

Пата вдруг нахмурилась и крутанула веретено, да так сильно, что оно вырвалось из рук, грохнулось на пол, а нить лопнула и закрутилась. Пата помрачнела и долго смотрела в окно. Ида подобрала веретено, протянула ей, но Пата только головой покачала и вышла во двор. Я взяла ее веретено и соединила нитку. «Все устроится, – мелькнуло у меня в голове, – не зря же Пата спела такую красивую, такую весеннюю песню».

Вечером мы сидели у очага, и Пата рассказывала какие-то страшные сказки, а потом вдруг сказала:

– Книта, у тебя есть дырявый камень?

– Нет, – удивилась Книта. – Зачем он мне?

– Будет нужен. Поищите на берегу. Надо, чтобы у каждого был.

– Зачем?

– Не знаю пока, но пусть будут.

Книта кивнула, а Ида прошептала мне на ухо:

– Бабушка иногда видит будущее. Не часто, но зато никогда не ошибается.

А бабушка посмотрела на меня и сказала:

– Надо укоротить твою косу, Уна. Если на улице увидят твои черные волосы, жди беды.

Она взяла ножницы и щелкнула ими у самой моей шеи, Книта даже охнуть не успела. Коса осталась лежать у Паты в руках и казалась огромной и очень тяжелой.

– Отрастут, когда зацветут острова, – сказала Пата и положила мою косу в корзинку с козьей шерстью.

Стук в дверь

Ралус приехал, когда зима потихоньку начала отползать от Патанги, волоча перебитые лапы. Он страшно рассердился, увидев мои обрезанные волосы, спросил:

– Кто это сделал?

– Я, – ответила Пата, глядя на него в упор. – И что? Хочешь мне что-то сказать? Или будем ждать, когда и ее сбросят в море?

Ралус отвернулся. Эти двое не очень-то любили друг друга.

– Они не влезали под парик, – быстро сказала я. Он кивнул мне и пошел в кухню.

Ралус привез мешок угля, мешок сушеных яблок, пять мотков синей пряжи и мешок муки. Книта ахала над этими сокровищами, и даже строгая Сольта радовалась, как малышка Ида. А еще он привез плохие вести, о них я узнала случайно, когда Сольта и Ида уже ушли спать, а Книта, Пата и Ралус тихо разговаривали на кухне. Я пошла к бочке с водой, нужно было напоить Птицу, и услышала…

Ралус: …Казнь через повешение. Прости, это все, что я мог узнать.

Пата: А Эльмар?

Ралус: Я не смог выяснить, что с ним. Сказали, что казнили только одного. Эльмара, возможно, отправили в приют, ведь он еще ребенок, но пока мне не удалось разыскать его. Мне так жаль.

Книта шумно высморкалась. Она снова плакала. Я хотела войти в кухню и обнять ее, но не посмела. Это было ее горе, и я ничего не знала о нем.

На следующий день в доме собрались люди, которых Книта называла «соседи». Ралус уехал, чтобы не встречаться с ними. Я надела парик, и Пата говорила всем, что я – внучка ее кузины с Птички, сирота. Они с девочками наготовили много еды из рыбы, и все гости ели и пили, вспоминали разные истории про мужа Книты и их сына, и вытирали слезы, и пели очень грустные песни, от которых разрывалось сердце. Книта плакала и все повторяла:

– Даже не похоронить, даже не похоронить…

А один из мужчин сказал:

– С любым из нас такое может случиться, Книта, он знал, на что шел.

Тогда все стали проклинать вандербутов, какого-то императора, и его сыновей, и его колдунов, и весь их род до скончания века. Я устала и ушла в свою комнату. Птица сидела, нахохлившись, у себя в корзинке. Когда гости разошлись, Пата зашла ко мне, присела на край кровати и сказала:

– Трудно прощаться с детьми. Вот и Кните досталось это. Когда твоя мама погибла, мы тоже ничего не знали: где она, что с ней… Самое тяжелое – не знать.

– Мама лежит на дне морском с черным камнем на шее, – прошептала я, но Пата меня не услышала.

– Я рано мужа схоронила, молодая совсем осталась с двумя девочками. Муж пошел в море за рыбой и не вернулся. Страшнее всего, когда не возвращаются. Как уж я девочек своих тянула… иногда мы одну траву ели, козьим молоком запивали. А какие они у меня выросли красавицы! Только, видно, беда за нами следом ходит, на пятки наступает, никак от нее не отделаться. Видно, плохо я пряду, не в ту сторону веретено кручу.

– Ты тоже пряха? – спросила я, приподнимаясь на локте.

– Ну так мы же с тобой вместе пряли сегодня, – усмехнулась Пата и погладила меня по голове. – Ты очень на маму похожа. Даже без этого своего парика.

– Ралус говорит, что без него мне опасно выходить к другим людям.

– Ралус много чего говорит, – проворчала Пата. – Лучше бы он побольше думал.

Мне не понравилось, как она это сказала, и я снова легла, отвернулась к стене. Я больше не называла Ралуса Человеком-Солнцем, но он был мне роднее всех. Зачем она так сказала? И все же я чувствовала, что она права. Но почему – не знала. Пата погладила меня по спине и сказала:

– Спи, моя девочка, теплых тебе снов.

На следующий день Пата уехала к себе, на остров Птичка.

С того дня что-то изменилось в Кните, и в девочках, и в самом доме. Они больше не ждали. Зима уползала все дальше, дни становились теплее, а солнце все дольше светило над Патангой. Раз в неделю мы ходили на работы в общий сад. Надо было расчищать грядки, носить ил из мутного озерца, удобрять им землю. К семенам нас, конечно, не подпускали, ими занимались специальные люди, самые важные на Патанге.

– У нас больше всех семян, – сказала как-то Сольта, – другие острова совсем бедные. Но люди с Зеленой Земли охотно меняют семена и саженцы на наши драгоценные камни.

Мне нравилось таскать ил, перемешивать его с землей. Земля дышала и обещала дать хороший урожай. Это было важное дело, а мне хотелось быть нужной и полезной острову. Книта тоже пыталась что-то вырастить на своем огороде, я помогала ей. А вечерами натягивала шерстяные носки, забиралась под теплое одеяло и читала мамины книжки. Они все были про любовь.

Меня разбудила Птица. Она что-то шипела и яростно цокала клювом. Не сразу я поняла, что она хочет мне сказать. А потом и сама услышала – кто-то стучал в дверь. Я послушала немного. Стук был робкий, будто стучавший боялся разбудить нас, но замерз так, что сил нет ждать до утра.

– Спи, – сказала я Птице. – Книта откроет, если нужно.

Но Книта не открывала, а в стуке слышалось отчаяние. Я вылезла из-под одеяла, сунула ноги в войлочные сапожки и пошла к двери. Птица шлепала за мной, а все остальные, похоже, спали. Я подошла к двери. Кто за ней? Зачем пришел к нам и стучится? А вдруг это кто-то злой? Нет, злые не стучат вот так, будто умоляя о помощи. Я натянула парик, который всегда лежал на полке у двери, и открыла замок.

На крыльце стоял, держась за косяк, какой-то парень. Он кутался в серое одеяло, слишком тонкое для здешней зимы, а у его ног сидело удивительное существо, похожее на большого кота. И хором мы спросили:

– Кто ты?

Я всмотрелась в его лицо, серо-зеленые глаза, прямой нос, светлые волосы. Да, это был он – тот, кого тут так ждали. Я хотела уже позвать Книту, но он попросил:

– Тихо! Не кричи. Я просто ищу маму и сестер. Они жили тут. Их зовут…

– Книта, Сольта и Ида. Они спят. Сейчас ночь, – добавила я на всякий случай.

И тут он рухнул. Просто упал на крыльцо, будто все его силы кончились. Я не испугалась, но мне стало не по себе. Вдруг он умрет прямо на крыльце? Я затормошила его:

– Эльмар, идем, надо закрыть дверь. У очага теплее. Идем. С ужина осталась жареная рыба. Ну же, Эльмар…

Существо, похожее на кота, скользнуло в дом, мимо оторопевшей Птицы, и устроилось у очага, будто подавая Эльмару пример.

– Кто ты? – спросил он. – Откуда ты меня знаешь?

– Тебя все здесь знают. Я Уна.

Я помогла ему подняться, повела на кухню. Он сел на стул, на один из тех, что всегда пустовали за этим столом, я дала ему рыбы. Он быстро съел, потом погладил стол зачем-то и наконец спросил:

– Ты здесь живешь, Уна?

– Да. Я… – И слова застряли у меня в горле. Я не знала, как объяснить ему, кто я.

Но он только кивнул и пошел, чуть шатаясь, в комнату Книты. Я тихонько прокралась следом и увидела в приоткрытую дверь, что он сел на кровать и просто смотрел на спящую Книту. А потом, не раздеваясь, лег рядом. Мы с Птицей постояли немного, глядя на них, и тоже пошли спать.

Я проснулась от шума. То ли дождь, то ли смех, то ли слезы. Птицы в комнате не было, дверь открыта. Зато на подоконнике сидело то существо, которое пришло с Эльмаром. С виду – просто крупный кот. Коты были и на Элише, и в Хотталаре, и на Патанге. Я читала о них в книжках Ойры. Но это существо совсем не кот. Не просто так кот. Он глянул на меня темными глазами и очень по-человечески фыркнул. Он разговаривал телом, движением. И я осторожно приблизилась, протянула руку. Он ткнулся в мою ладонь лбом. Я погладила его между ушами. Он спрыгнул с подоконника и вышел из комнаты, я пошла следом.

На кухне уже все собрались. Умытый и переодетый Эльмар, заплаканная Книта, Сольта и Ида, прижавшиеся к брату с двух сторон. Птица сидела на подоконнике.

– Уна! – воскликнула Книта и протянула ко мне руки. Я подошла и обняла ее. Я уже научилась. – Вот вы все и дома, вот вы все…

Она снова заплакала, и Сольта сказала мягко:

– Мама…

– Не все, – прошептал Эльмар.

– Ты ни в чем не виноват, сынок, – сказала Книта. – Счастье, что ты остался жив, что ты вернулся.

Я уже поняла, что они оплакивали своего отца и мужа, что за этот почти год они снова и снова прощались с ним: когда Эльмар с отцом не вернулись сразу, когда не вернулись через неделю, две, месяц. Когда Ралус принес известие о том, что отца казнили, а Эльмар неизвестно где. Когда пришли соседи, ели и вспоминали их. И вот сейчас – снова. Я вытерла Кните слезы. Она поймала мою руку и поцеловала ладонь. Мне стало жарко. Может, об этом и говорил Хранитель холмов, когда сказал, что мне надо отогреться? Что меня надо обнимать и целовать, чтобы мне всегда было жарко?

Оказывается, Эльмар рассказывал о том, где он был. Я слушала невнимательно, пока не услышала:

– Мия.

– Мия?

Эльмар запнулся и глянул на меня. Я смутилась.

– Прости, мне показалось, ты сказал «Мия».

– Да. Так звали одну девушку, я познакомился с ней в приюте, а потом за ней приехала ее бабушка и…

– Элоис? Она ее нашла?

– Ты их знаешь? – наконец-то Эльмара что-то по-настоящему удивило.

– Только Элоис. Она рассказывала про свою внучку, которая сбежала с агибами.

– Да, это она, – и он улыбнулся будто бы мне, но на самом деле своим воспоминаниям о Мии.

– Я рада, что Элоис ее нашла, – сказала я. – И Эрли. Ее мама. Я жила у них, пока Ралус искал вас.

– Они хорошие? – спросил Эльмар.

– Да, очень! И очень скучали по Мии! А ее мама, Эрли, она отсюда, с островов, она мне песню пела… – Я попробовала напеть мелодию «Зимней песни», и все четверо переглянулись.

– Да, у нас часто поют ее зимой. Сольта поет лучше всех.

– Перестань, мама, – поморщилась Сольта. – Ну а дальше что, Эльмар?

И Эльмар продолжил рассказ про девочку Мию, которая отдала ему лодку и волшебного тулукта и благодаря которой он смог вернуться домой. И я бы поверила его бодрому голосу, если бы не тоска в глазах. Эльмар не жалел о своем выборе, он жалел, что не уговорил Мию плыть с ним.

Мама

Книта: Она знает?

Ралус: Нет. И не должна узнать.

Книта: Почему? Ралус, это жестоко!

Ралус: Жестоко давать ей повод задуматься, почему мир так ужасен, почему она росла одна на пустом острове со стариком, который ненавидел ее, и почему тот, кто знал об этом, тот, кто мог ей помочь, самый близкий ей человек, осмеливался являться к ней лишь раз в полгода, чтобы привезти то малое, что удалось собрать у добрых людей! Я не смог защитить ее от ненависти Семи островов, обрек на холод, на несчастное детство, и теперь Хранитель холмов говорит, что если она не отогреется…

Книта: А что ты мог сделать?

Ралус: Не знаю, Книта, тогда мне казалось, что это единственный выход, но теперь… Если бы старик не умер внезапно, то где бы жила до сих пор Уна? Я уговорил сам себя, что другого выхода нет, что она должна жить там и мучиться, а выход нашелся бы! Просто я испугался за нее и…

Сначала Книта молчала, а когда заговорила, голос у нее был горче нашей островной ягоды.

Книта: Никогда тебе не прощу, что ты ее там оставил, прятал так долго, что не нашел меня, ничего нам не сказал.

Ралус: Я знаю. Но я боялся. И был уверен, что так нужно.

Книта: Нужно?

Ралус: Она пряха, Книта!

Я зажала уши руками и выбежала из дома. Пряха, пряха, пряха! Я не могу больше это слушать, у меня разорвет голову! Что за пряха, зачем они меня так называют, почему это так важно для них? Почему я? Что я должна делать? Жить на Веретене вечно? Меня отправят обратно? Чего они от меня хотят?

Выскочив за порог, я врезалась в Эльмара.

– Эй, потише, сестренка! Что это с тобой?

И только тут я поняла, что услышала невероятное. Да, Ралус не сказал напрямую, но ведь и так ясно, да? Я просто не давала себе разрешения думать об этом, но ведь только слепой мог не увидеть! Лита – видела.

– Ралус – мой отец.

Эльмар нахмурился, глянул в глубь дома.

– Кто тебе сказал?

– Твоя мама говорила с ним на кухне, а я подслушала.

– Подслушивать плохо.

Я удивилась. Почему плохо? Я все время подслушиваю за птицами, за деревьями, как ругаются собаки, разговаривают люди, как скрипят пол и стулья, трещит огонь в печке и воет ветер. Я столько всего узнала, подслушивая чужие разговоры! И ведь они сами мне все время говорят: слушай мир, ты пряха, это твоя обязанность. Ралус говорит…

Я прошла мимо Эльмара. Мне надо к морю.

– Уна…

Он удержал меня за локоть, и я подняла на него глаза.

– Уна, слушай, я ничего не знаю о твоем отце, но я могу рассказать про твою маму. Правда, сам я мало что помню, но мама с папой много про нее говорили. Рассказать?

Я кивнула.

Мы обогнули дом. Если бы на Патанге выживали растения, тут росли бы деревья. Но растения чахли здесь так же, как и на всех семи островах. Поэтому посреди сада лежал огромный камень, он переливался сиреневым и зеленым. Мы сели на одну из четырех скамеек, что стояли вокруг камня, и сначала молчали, глядя на море, что плескалось далеко внизу.

– Твоя мама была очень красивая, – сказал Эльмар. – У нее были белые волосы и большие глаза, серо-голубые, как море на рассвете. Она любила петь.

Он почему-то вздохнул.

– Она очень любила петь. Мне кажется сейчас, что она всегда пела. Мурлыкала себе под нос, когда делала работу по дому, шила, стирала. Она пела на праздниках, и послушать ее приезжали со всех островов. От ее пения мне всегда хотелось плакать, так это было красиво. И песни все были незнакомые, я думаю, что она сама их сочиняла. – Он помолчал, потеребил край рукава. – Она была не очень похожа на других женщин Патанги, но все ее любили. Мне она казалась сказочной принцессой, которую злая колдунья заточила на нашем острове, я даже не верил, что она сестра моей мамы, такой она была… другой, необыкновенной, понимаешь?

Я кивнула. Я тоже чувствовала себя другой. Раньше, на Веретене, я этого не понимала, ведь мне не с кем было себя сравнивать, но теперь знала. Я достала из кармана передника четки и стала перебирать их, чтобы лучше слышать рассказ Эльмара. Они помогали мне сосредоточиться.

– Она жила у нас, помогала родителям в кондитерской. Говорят, к ней сватались самые завидные женихи со всех островов, но она всем отказывала. И вот однажды она пропала. Я проснулся, а ее нет. Мама сказала, что за ней приехал прекрасный принц и увез ее далеко-далеко, в свое королевство, но при этом мама плакала, отец сердился, а соседи и друзья приходили к нам, чтобы узнать новости или сказать, что ее ищут и на соседних островах, но не могут найти.

Ее не было всю зиму и весну. Зима в тот год была необычная, Патангу завалило снегом. Такое у нас редко бывает, и все радовались, потому что после снежной зимы растениям легче пробить нашу каменную землю. Все, кто заглядывал к нам, оставляли цепочки следов на снегу. Это были самые отчаянные рыбаки, которые ходили за край моря, и они говорили: «Мы видели Птвелу на одинокой скале, что торчит у Ворот смерти». Или: «Мы видели Птвелу на спине кита в Полуденном море». Или: «Мы видели, как Птвелу несли гантары, большие черные птицы». Мы мало верили в эти выдумки, ведь мы-то знали Птвелу!

Значит, мою маму звали Птвела. Теперь я знаю. Я сберегу это имя.

– Но народ на Патанге суеверный, – вздохнул Эльмар. – Они много времени проводят в темных шахтах и заражаются этой темнотой. В трактирах и на рынках стали поговаривать, что Птвелу похитили морские тролли.

– Морские тролли?

– Они живут за Воротами смерти и могут превращаться в китов, или в гантар, или в огромных людей, но чаще всего они притворяются большими камнями, что дремлют в воде или на пригорках.

Я вспомнила четыре валуна на ягодной поляне и кивнула. Они вполне могут быть троллями или улетать по ночам гантарами. Жаль, я не знала этого раньше, я бы проследила. Эльмар опять вздохнул.

– А в середине лета она вернулась. У нее были выплаканные глаза, будто на нее свалилось огромное горе. А еще у нее был живот. А в животе ты.

Я затаила дыхание. Камень посреди садика сверкал на солнце сиреневыми искрами. Над близким морем носились чайки. Птица наблюдала за ними очень внимательно.

– Мама смогла вырастить два куста авузлы, но никто из соседей не пришел посмотреть на это чудо.

– Они больше не любили ее?

– Думаю, они испугались. Понимаешь, они привыкли думать, что Птвелу украли тролли, говорили, что она пленила их своим пением. А тот, кого забрали тролли… Он все равно что умер. И они смотрели на нее как на мертвую. И не понимали, почему мои родители приютили ее, не выгнали. Но она носила под сердцем ребенка, и это пугало их даже больше, чем живой мертвец.

– Они думали, что я тоже тролль?

– Наверное.

– Я не умею превращаться в птиц, китов, я не валун…

– Нет, конечно, нет, – Эльмар сжал мою руку. – Ты совсем не похожа на тролля. У тебя глаза Птвелы и такой же голос. Но они этого не знали, они боялись, что ты притянешь тролльское проклятие к нашему острову. Что Птвела для того и вернулась, что это тролли ее подослали.

Я уже поняла, что будет дальше. Я очень мало прожила среди людей, но знала, что их слова могут заставить тебя найти самый тяжелый камень, который ты повесишь себе на шею. Наверное, им даже не было нас жалко – мертвую певунью и неродившегося тролленка.

– Уна… – Эльмар посмотрел на меня. – Дальше слушать будет еще тяжелее, может, я не буду рассказывать?

Я кивнула. Я и так все знала. Внутри себя я видела, как она идет к морю, забирается на скалу, привязывает камень. Мне хочется верить, что она погладила свой большой живот, в котором я сидела, перед тем как шагнуть вниз. Но…

– На Патанге же нет скал у моря. И течением меня не могло выбросить на Веретено, – я посмотрела на Эльмара. Он выглядел удивленным, и я объяснила: – Старик всегда говорил мне, что она прыгнула со скалы.

– Они поймали Птвелу, когда она шла с рынка, – Эльмар все держал мою руку, сжимал пальцы. – Наверное, они не хотели врываться к нам в дом, а может, знали, что мама с папой не дадут ее в обиду. Поэтому они поймали ее, когда она шла одна, и увезли ее на Окаём. Там много скал, мало людей, а море – особенно глубоко.

– Ее убили.

Ее убили! Она была живой, она приехала к старшей сестре, ища защиты, помощи, она хотела жить, хотела, чтобы я родилась!

А они ее убили.

– Да. Мама думает, что да. То есть сначала мы ничего не знали. Птвела опять пропала, и родители чуть с ума не сошли, ведь она была на сносях, куда она могла уйти и зачем? Папа говорил, что от переживаний у нее мог помутиться рассудок, но мама в это не верила. Они спорили и так кричали, что мы с Сольтой прятались под кровать, нам было страшно. Они искали ее очень долго, объездили все острова, пока однажды отец не услышал, как один из тех похвалялся в трактире, как они расправились с тролличьей потаск… прости, я не должен говорить при тебе таких слов. Отец бросился на него, их растащили. Отец вернулся домой с рассеченной губой и синяком под глазом. А наутро на острова высадились войска Империи, началась очередная война, и всем стало не до того. Не до Птвелы и ее ребенка…

Эльмар говорил что-то про ту войну, а я не могла пошевелиться, будто меня заморозили, обратили в камень. Они убили ее.

– Мы ничего не знали о тебе, – услышала я Эльмара. – Мы думали, ты утонула вместе с ней.

– Море не захотело меня принимать. Вытолкнуло из себя и выбросило на берег, как ненужную деревяшку.

– Хвала семи пряхам! – сказал Эльмар и обнял меня. – Ты – счастье для всех нас! Мама впервые за столько лет начала улыбаться!

Я промолчала, ничего не сказала в ответ. Я не валун, я не умею превращаться в птиц и китов… но я бы хотела уметь. А потом поняла, что у меня есть еще один важный вопрос:

– Когда это случилось?

– Что?

– Ну, вот это все… Когда ее убили?

– Ммммм… Лет тринадцать назад примерно. А что?

Я посмотрела на него. Разве он не понимает?

– Значит, мне тринадцать лет.