Текст книги "Река жизни"

Глава вторая

Весну деревня ожидала с тревогой и, одновременно, с надеждой. Надо как-то было выжить в это голодное время – запасы продовольствия, кормов подходили к концу.

Ночью Анисья прислушивалась к доносившемуся со стороны Белой шуму и треску, который то затихал, то усиливался. Налезая друг на друга, ломались льдины на реке. Звуки ледохода на Белой разносились далеко. От наползающих друг на друга льдин исходила могучая сила. А поутру и стар и млад шли к реке посмотреть на эту мощь. Увиденное так завораживало, что приходилось прилагать усилия, чтобы отвести глаза от этого наваждения. Вода уносила все плохое: мысли, слова.

Жизнь – это тоже река, с порогами и запрудами, по ней тоже нужно учиться плавать. И возвращались от реки усталые и притихшие, обновленные, как после обряда причастия. Значит, скоро она широко разольется. Радовались, что дожили до весны.

Василий сходил посмотреть на делянку с озимыми. Поля начали освобождаться от снега. Всходы на пригорке уже были ярко-зелеными, а во впадинах – темные, не просохшие от застоявшейся воды. Своим хлебушком не разбогатеешь, но жить можно. Едоков немного.

А у детей тоже забота, Василиса с Полиной трудились с самого утра. Вооружившись палками, пропускали весенние потоки. Все они неслись вниз к реке. И дети, устраняя запруды на пути воды, вместе с ручейком проделывали путь к реке. Освобождали ледяные заторы от преград, выпрямляли русло потоков. «Кораблики» из маленьких сучков деревьев цеплялись за кусочки льда, останавливались и начинали беспомощно кружиться, и тогда маленькие штурманы спешили освободить их из ледового плена. Доведя свое «судно» до Белой, девочки возвращались к устью ручья, и вновь и вновь без устали повторяли этот путь.

У стариков для разговора теперь одна тема.

– Ну как, Клим, какая весна нонче будет, затяжная аль быстрая? – спрашивает Лукьян Емельянович Левченков и хитро посматривает на своего кума.

– Быстрая, кум, дружная, теплая, – отвечает Клим Тихонович Козодоев.

– Ох, не пропустить бы сроки, – старики замолчали, всматриваясь в даль, как будто там искали подтверждение своим мыслям. Хорошо, если теплая, тогда бы все вовремя посеяли. Пора уже посмотреть озимые, как рожь перезимовала, появились ли всходы. С посевной нельзя торопиться. В холодную землю бросишь семена – не взойдут. По осени нечего будет собирать и пойдешь с котомкой по миру. Помнят, помнят старики голодные годы. Но и затягивать с посевной тоже нельзя. Вот и ходят Лукьян и Клим каждый день в поле. Не пропустить бы сроки, вся деревня с замиранием сердца на них смотрит. Землю в руках мнут, что-то шепчут, к носу приложат, вдохнут.

И вот оба старика в очередной раз, растерев по комочку земли в руках, понюхав их одновременно и одобрительно кивнув друг другу, зашагали в сторону деревни. Можно начинать сеять.

Назавтра все ринулись в поле. Василий запряг поутру кобылу, пристегнул соху и поехал на свою полосу. Трудное это дело – сохой пахать. Того и гляди, что она из земли выскочит, а опять ее в борозду вправить силы нужны. Особенно трудно, когда до конца поля дойдешь и ее надо заносить, кишки от натуги вылезают. Хорошо, если лошадь умная, в этот момент остановится. Скрип, лязг, окрики разносятся по всей округе. И вот уже на свежую пашню слетаются стаи грачей. А высоко-высоко в небе парит жаворонок. Песня у него звонкая. Похожа на тонкий ручеек, падающий с небес. Пахарь услышит пение, и усталость у него уходит.

В такое утро и маленькой Василисе не спится: смотрит, как мать печь растапливает. В печку поленья положила, чередуя вдоль-поперек, а потом лучину в середину. Василиса внимательно смотрит – загорится лучина сразу или погаснет. Огонь вначале был робкий, того и гляди погаснет, но наконец загорелся, и вот уже пламя захватило полено, которое поперек лежало.

Управившись с хозяйством, собрав еду в узелок, Анисья и Василиса отправились отцу помогать. И у маленькой Василисы свои обязанности имеются. Овес сеять. Наберет целое лукошко и идет, как царевна-лягушка в сказке. Машет рукой из стороны в сторону, и золотой дождь из горсти льется. Только не лебеди поплывут по озеру, а хлеб насущный взойдет. Уродится хлебушко, и голода не будет. А после овса на очереди лен, горох, ячмень.

Василиса смекалистая. Смотрит, как матушка делает, и все впитывает. Работа для крестьянского дитяти – естественное состояние, как дышать, как ходить. В пять лет уже не ребенок. Это уже помощник. Мальчики постигали многочисленные мужские крестьянские ремесла. Девочки – женские.

За день так уставали, что к вечеру в руках и ногах «трясучка» случалась. Ночь отдохнут – и опять в поле. Потому что весенний день год кормит.

Отсеяться надо быстро. Поэтому с утра до вечера все в поле. Остановятся, чтобы коня покормить да сами чего-нибудь перекусить, и опять за работу. В такие дни даже нерадивый хозяин лень свою оставляет на печке. Ему тоже приятно видеть плоды своего труда. Земля была главной ценностью для крестьянина. Кормился он с нее. Любовь к ней с детства прививалась.

Пасха в этом году поздняя. Весна была в полном разгаре. Снег давно растаял. Белая очистилась ото льда. Даже почки на деревьях зазеленели.

К Светлому Христову Воскресению деревня стала готовиться заранее. Это же самый большой православный праздник. Это праздник из праздников и торжество из торжеств. Потому что именно своим воскресением из мертвых, после распятия и гибели, Христос совершил небывалое: он победил смерть. Бабы в это время на улицах не показывались, чистоту в избах наводили перед праздником. Анисья стол, лавки, пол в избе скребла обломком косы до белизны. Икону убрала новым рушником с пестрыми петухами – зимой вышила крестиком специально к этому дню. Медный самовар до блеска начистила. Он достался им от родителей Василия, поэтому им особенно дорожили. В праздник самовар занимал на столе центральное место. С понедельника наступил строгий пост. Ничего, кроме хлеба, не ела Анисья. Страстная неделя. В чистый четверг уборку в избе завершила.

В ожидании праздника в доме установилось праздничное настроение. Василий и Василиса знали, что мамка обязательно сделает пирог. А вот какая будет начинка? Анисья никогда своих секретов не открывала: то ли рубленые яйца с луком, то ли сушеные грибы.

В четверг Анисья с дочерью красили яйца. А в Великую субботу они вместе с другими односельчанками, одевшись понаряднее, пошли в церковь на освящение пасхи, кулича и яиц. Церковь находилась в соседнем селе Поречье, что ниже по течению Белой, в трех верстах от Луговской. Идут мать и дочь – и душа у них поет. Дорога бежит вдоль Белой. Вот вышли за деревню, поднялись на пригорок, и вот церковь, как на ладони. Расположилась на самом высоком месте, на берегу реки. Вся белая, в зелени утопает. Люди шли к ней и в радости и в горе. Глаз отвести нельзя, а ноги сами летят, едва касаясь дороги. Умели на Руси строить церкви: отовсюду их было видно вокруг верст на пять. От вида куполов дух захватывает. В ясные погожие дни они видны были всей округе, принося радость и покой. Разговоры женщин стихли, а улыбки не сходили с лиц до самого храма.

Внутри церкви, вдоль стен, длинными рядами расположились иконы, с темными ликами, потемневшие от времени. Когда служба началась, маленькой Василисе казалось, что лики святых посветлели. И в церкви с маленькими окошками, которые едва пропускали свет, стало светло.

Анисья и Василиса стояли, тесно прижавшись друг к другу. В церкви и даже за ее пределами были расставлены принесенные для освящения пасхи, куличи, яйца.

Когда по воздуху поплыл колокольный звон, все замерли, а затем учащенно забилось сердце Василисы. Каждый удар то поднимал ее к самому небу, то опускал до самой земли. Молодой звонарь с упоением дергал веревки, и каждый присутствующий думал, что только он понимает те ноты и трели, которые он выписывал.

В воскресенье Василий ждал возвращения жены и дочери от заутрени. Есть хотелось, но терпел. Похристосовался с ними, когда вернулись, и терпеливо ожидал, пока жена развязала рушник и поставила содержимое на середину стола. Василий достал бутылку водки, настоянной на меду. В такой день грех не выпить. Вся семья в радостно-приподнятом настроении села за стол, уставленный скромными пасхальными яствами. Все съели по куску кулича. Василий для дочери выбрал самое остроносое малиновое яйцо. Его Анисья в отваре свеклы держала. Себе взял желтое, а голубое досталось жене. Знает, что это ее любимый цвет. А затем стали биться пасхальными яйцами.

– Давай, давай, смелей, – видя нерешительность дочери, подбадривал отец.

Расколотила Василиса яйца и отца, и матери. А ее яйцо целехоньким осталось. И зажав его в руке, побежала к Левченковым похвастаться. Яйцо-то оказалось непобедимым!

Затем Анисья завязала в платок кулич, несколько яиц и пошла к соседям. Весь день по деревне раздавалось: «Христос воскресе» и «Воистину воскресе». Радостью светились лица крестьян, ненадолго отодвинулись их заботы. В праздники народ добрее становится. Обращаясь друг к другу, величают по имени-отчеству, приглашают в избу, наливают и угощают.

Но праздники быстро проходят, и наступают будни с непрекращающимися проблемами. И взгляды сумрачные, беспокойные.

На пустыре появилась молодая крапива.

– Василиса, нарви крапивы, а я щи к обеду приготовлю, – просит Анисья.

– А крапивное пюре с куриным яичком сделаешь? – девочка заглядывает в лицо матери.

– Угу, – кивает та головой.

Девочка побежала на пустырь. Чтобы не обжечься стрекательными волосками, концом подола сарафана аккуратно отламывает верхние побеги. Крапивы надо побольше нарвать: часть матушка на солнышке посушит, а зимой ее будет в щи и хлеб добавлять.

Старики по весне лыко заготавливали и плели лапти. За год их изнашивалась целая прорва, на месяц две-три пары не всегда хватало. Плели многие, но самые красивые и прочные получались у Клима Тихоновича Козодоева. Он подбивал их дерматином. Носились эти лапти долго, а неподшитые мало служили, быстро изнашивались. Особенно быстро расползались лапти из-за грязи осенью и весной. Ногам в них холодно. Но если навернуть онучи, совсем другое дело. Красиво, и ноге тепло и уютно. Дед Клим плел и пел частушки про лапти. «Эх, лапти мои, лапти драные, вы не дорого даны, с бела лыка содраны». Увидев, что Марья Семеновна Шандыбина, жена Прохора, мимо идет, он тут же ее приветствует: «Ой, Семеновна, что наделала, из худых лаптей галоши сделала!».

Дети любили вокруг него собираться. Вначале стеснялись, хихикали, а потом притопывать начинали. Дед Клим все делал от души: и лапти плел, и частушки пел. Он и сказки мастер был сказывать. Каждый день мог новую рассказать. Повеселив детвору, пускался в философские рассуждения. «Каждому человеку, и не только человеку, а каждому земному тварю своя судьба определена, и не дано никому ее обойти, – обводит взглядом благодарных слушателей, и, помолчав немного, полюбовавшись сплетенным лаптем, продолжает. – Люди тоже дюже бывают похожи, кто на зверушек, а кто на птиц, а кто и на насекомых разных. Вот на кого я похож?». Дети молчат, они понимают, что у деда Клима есть ответ на этот вопрос. «Правильно, на волка, – и кивает радостно головой. – А вот ты, Фролка, – поворачивается к Фролу Монахову, внимательно на него смотрит, – на кого похож?». Мальчик краснеет, начинает шумно посапывать: как бы не осмеял его дед Клим перед друзьями. «На молодого петушка», – выносит свой вердикт Клим Тихонович. Затем медленно поднимает глаза и следит взглядом за полетом ястреба. «Вот стервятник, так и смотрит, кого схватить, заклевать, ну точно, как барский управляющий Силантий. Правда, похож?» – он подмигивает своим слушателям и заразительно смеется вместе с ними.

Помещики Луговские внедряли капиталистическую систему хозяйствования: покупали сельскохозяйственные машины, имели собственный рабочий скот, инвентарь, а с рабочей силой проблем не было, нанимали задешево.

На поле господ заработала молотилка для обмолота хлеба. Была она громадных размеров, с избу деревенскую с трубой. Грохот стоял по всей округе. Облака пыли окутывали работающих людей, а сбоку машины стекала золотистая пшеница. Крестьяне скошенные и связанные вручную снопы подвозили на лошадях. Солнце пекло, пот застилал глаза, грохот утомлял, но работали быстро. Замолкал шум молотилки только в сумерки. Расходились по домам молча, от усталости с трудом передвигая ноги. В такие дни с наступлением темноты деревня вымирала. Ночи летние короткие, и все быстрее старались лечь спать. На рассвете опять вставать…

Следом за господами и крестьяне стали готовиться к уборке. Лукьян Емельянович и Клим Тихонович взяли в руки по колоску ржи, стали разминать, зернышки легко отделились от плевы. Сошлись во мнении: «Можно убирать». На следующий день женщины с серпами потянулись к своим полоскам. Серпом сжинали хлеб, связывали снопы, и тут же снопы устанавливали в суслоны. Пусть дозревает да просушивается. Уберут рожь, а потом за ячмень, овес примутся. Долго еще женской спине страдать. Много чего в жизни крестьян происходило, но не было только одного: скуки. Некогда было скучать.

Анисья положила серп у ног, с трудом разогнулась. С удовлетворением посмотрела на снопы, прислоненные друг к другу колосьями вверх. Чем не шалаш? Василиса с Полиной уже заползали на четвереньках под хлебный кров. Рожь уродилась знатная. Снопы в человеческий рост, любо-дорого поглядеть. За ржаными снопами пойдут ячменные и овсяные. Но тревога из сердца не уходит. Надо успеть все убрать до дождя. Вот тогда можно считать, что с хлебом семья будет.

А за матерями идут дети и каждый опавший колосок в корзинки убирают, ничего не должно пропасть. Пригодилась Василисе корзинка дедушки Прохора, старается девочка не отстать от детей постарше.

Чтобы каравай из этих зернышек испечь, нужно отвезти снопы хлеба на гумно, просушить, обмолотить цепами, отделить солому от зерна, зерно провеять на ветру. И только тогда прочищенное зерно отвезут в амбар. Одна часть хранится на семена будущего урожая, другую часть увезут на мельницу – размолоть и получить муку.

Тяжелая пора – уборка зерновых. За день Василий и Анисья так уставали, что не помнили, как до полатей доходили. Засыпали сразу, будто в пропасть проваливались. А назавтра опять со всей деревней в поле. И пахали, и косили, и убирали, и рожали в поле, и детей растили здесь же.

Это вечная крестьянская забота, как прокормить семью. Эта рана точила хозяина, главу семьи, всю жизнь, из года в год, днем и ночью, летом и особенно зимой. Хватит ли до следующего урожая, как не умереть с голоду, не пойти по миру? Ничего ценнее хлеба не было. И никогда не угасала надежда на лучшую жизнь, что завтра будет лучше, легче, сытнее.

Маленькой Василисой овладевал восторг, когда она проходила мимо льняной полосы. Непонятно девочке, как из крохотного темного семечка поднимаются всходы, которые напоминали ей маленькие пушистые елочки. Лен тепло любит. Вон как мама переживала, когда в мае ночные холода наступили, и серебристый иней на них лег. Но они выстояли и радовали глаз светло-зелеными стебельками. Но больше всего нравилось девочке цветение льна. Как будто синь небес опрокинулась на поле!.. Но нахлынувшие мысли стерли улыбку с ее лица. Вспомнила, как прошлым летом теребила с матерью лен, как по рукам тек темно-зеленый сок, а ладошки были все в занозах; как потом в бане отмывала руки, и боль еще несколько дней давала о себе знать.

А вот молотить ей очень понравилось. Ей дали колотушку, и она била по верхушкам снопов, и мать ее нахваливала. Обмолоченные снопы расстилали рядами тонким слоем. Получилась серая дорожка, длинная-предлинная. Василисе казалось, что если побежать по ней, то можно добежать до неба. Но нельзя, испортить можно, и тогда матушка не сошьет новый сарафан, а тятенька будет ходить в заплатанной рубашке.

Еще Анисья спину не разогнула от уборки зерновых, а уже на огороде поспели овощи: картофель, лук, чеснок, морковь, свекла, капуста, репа, брюква. Лук убрала быстро, а за ним очередь картофеля. Это второй хлеб. Картошку забуртовали на огороде. Выбрали самую хорошую, без повреждений, без гнили. Аккуратненько края подровняли, обложили соломой, прикопали слоем земли. Лопатами похлопали. Теперь картофель до весны сохранится, будет что посадить на новый урожай. По весне, когда хлеба оставалось мало, в него подмешивали картофель и мякину. Хотя такой хлеб получался жесткий и невкусный, это было лучше, чем голодать.

Дети успевали и родителям помочь, и в костре запечь картофель. Ели его неочищенным, прямо с черной корочкой, обжигая руки.

Теплая осень всегда в радость людям. Бабье лето – это подарок природы крестьянину. Если что не успел сделать трудяга-человек, вот тебе еще несколько солнечных дней. Пока не зарядили дожди, нужно завершить полевые работы, заготовить дров к зиме. Да и просто погреться на солнце, посидеть на завалинке. Анисья работала на огороде, когда услышала курлыканье журавлей. Разогнулась и взглядом стала искать косяк в небе. Василиса подошла к матери и тоже запрокинула голову. Василий вышел из сарая и стал смотреть на улетающих в теплые края журавлей. Какая притягательность в этом скрыта! Каждый год улетают журавли, они летят теми же путями, какими летали их предки, они издают одни и те же звуки, назвать их криком, наверное, неправильно. Скорее, это пение журавлей, но песня их грустная. А другой она и быть не может, ведь они улетают из родных мест. Птицы с грустью смотрят с высоты на землю. И люди смотрели на них в небе. До весны уносят они песни своих родных полей, лугов, лесов. На чужбине им не поется. Переждут холода – и быстрее домой. Весной они снова возвратятся и будут петь звонкие веселые песни. И расскажут жителям Луговской и многих других деревень о своих странствиях, о тех теплых краях, где они перезимовали, о своей тоске по родине, а главное – известят о том, что пришла весна. И когда высоко-высоко в поднебесье раздастся знакомый крик, вновь головы всех, кто его услышит, поднимутся вверх. И улыбки расползутся по лицам. И потеплеет у всех на душе. Как улетели треугольным клином, так и возвратятся. Вот так из поколения в поколение передают журавли память о дороге.

Но сейчас Василий, Анисья, Василиса возле своей избы, Прохор Шандыбин на другом конце деревни, а Марфа возле реки стояли, подняв головы, и смотрели до тех пор, пока журавли не скрылись из виду. Проводили стаи птиц в теплые края. Но что это за загадка такая, ну почему, почему так задевает души всех людей, от мала до велика, эти ежегодные прощания и встречи?..

А еще деревенская осень – это запах капустных листьев. Рубили хрустящие листья и квасили капусту. Не было семьи, кто бы этого не делал. Впереди зима. А она, как известно, все съест. Деревянные бочки еще летом приготовили: вымыли с крапивой и речным песком, кипятком ошпарили да просушили.

Приходит время, когда осень начинает брать верх над летом. Рябины еще стоят в зеленом наряде, но одна-две ветки покраснели, и это примета осени. Уже потерял свою яркость березовый лист, и березоньки призадумались: то ли побороться за наряд, то ли начать сбрасывать листья и приготовиться заранее к зимней спячке. А вот осина одна из первых сдается, листья уже побагровели. Да и потрепали изрядно ее ветра и дожди.

Василиса росла общительной, любила играть со сверстниками. Но и взрослых нравилось ей слушать. В мире взрослых больше интересного. Однако и в одиночестве любила помечтать. Маленький человек устроен так же, как и взрослый: наряду с тягой к общению он стремится к уединению. Выполнив домашнюю работу, Василиса бежала в какое-нибудь любимое ею местечко. У каждого ребенка оно свое, куда он прибегает, когда ему хорошо и когда плохо. У нее было несколько таких мест, что-то вроде потайных комнат, только без стен и крыши. Одно из них в углу сада, где росли мамины васильки. Передалась ей любовь к василькам. Она отнесла туда старый отцовский армяк, садилась на него и, прислонившись спиной к старой яблоне, мечтала.

А другое – недалеко от дома, в овраге, в глухом месте, где не проходили дорожки. Когда только Василиса родилась, Василий посадил там березку. Она хорошо прижилась. Ее так и называли: Василисина береза. Береза росла вместе с ней. И с годами рядом с ней раскинулись заросли ракиты, черемухи, ирги, кроны их сомкнулись, а внутри кустов образовалось пространство. В жаркий день туда любили залезать куры, прячась от полуденного зноя. Вот такое местечко и облюбовала себе Василиса. Разровняла землю, выдернула траву, из земли сделала полочки для посуды, развесила на кустах яркие тряпочки. В общем, как могла, украсила свое жилище. Наносила черепков от битой посуды. Тятя, по ее просьбе, сделал ей скамеечку, и «дом» преобразился, приобрел вполне жилой вид, не лишенный таинства. Подражая взрослым, принимала в доме гостью: подружку Полину. Угощала ее пирогами из глины, они вели беседы, ну точь-в-точь, как их мамы. И обязательно брала в свой дом любимую тряпичную куклу. Проголодавшись, кто-нибудь бежал в избу и возвращался с двумя ломтями хлеба. Девочки сидели на скамейке, грызли ржаные корочки, мечтательными взглядами обводя свое убежище.

Даже Фролка Монахов заглянул по-соседски в «дом» Василисы. Любопытно ему стало, почему девчонки так часто ныряют в заросли кустарников. У него и его друзей возле реки в зарослях ракитника и ежевики, обтянутых хмелем, тоже были потаенные места. Там можно было спрятаться от всех, притихнуть и помечтать. А еще, притаившись, можно через щели ветвей подглядеть за купающимися девчонками. А если убежище подходило к реке, то и посидеть, свесив ноги в теплую речную водицу.

На берегу Белой только дети, разомлевшие на солнышке, греются. Благодать! Река поблескивает. А в нее развесистая ива с поклоном наклонилась. Заглядывает в светлые воды реки. Любуется собой. И вправду красивая, есть на что посмотреть. Многочисленные тропинки вьются к ее берегам, разделенные зарослями кустарников. Босоногая Василиса с подружкой Полиной бегут по тропинке к речке. Светлые волосики заплетены в косички, в одной синяя ленточка, в другой – красная. Хотя не ленточки это вовсе, а полоски ткани. Но все равно красиво.

Мир ребенка отличается от мира взрослых. Это мир настоящего. Еще нет груза прожитых лет. Дети не тревожатся за будущее, ведь рядом с ними родители. Они с улыбкой встречают происходящие с ними события, а если и расстраиваются, то ненадолго. Ребенок более открыт, доверчив и поэтому более счастлив. Он умеет искренне радоваться пустякам.

Василиса все смотрит на дорогу, ожидает возвращения отца с ярмарки. Василий с отцом Полины, кумом Мироном, рано утром уехали в уездный город Белогорск. Поехали продавать рожь и льняное масло. Хороший урожай в этом году уродился. Можно деньгами разжиться да инвентарь прикупить. Василиса с Полиной уже и за деревню несколько раз сбегали, все смотрели, не едут ли их тятьки. А потом заигрались в своем «доме» в кустах и забыли про все. Услышали фырканье коня и помчались во весь дух к избе, только пятки сверкали.

А Василий уже покупки раскладывал и рассказывал. За пять пудов ржи приобрел кое-какой инвентарь, около шести аршин ситца и черные кожаные ботинки на высокой шнуровке – жене. У Анисьи даже дух захватило. Прижала ботинки к груди, глаза закрыла от радости, сразу из бабы в девку превратилась. Василий даже крякнул от удовольствия: не ожидал от жены такого бурного, искреннего проявления чувств. Василисе – ленты красные. И стал на стол высыпать сушки, выложил сахара большую головку.

Сам сапоги с ног снимает и посматривает на жену и дочь. А у самого в душе радость плескается. Ему сапоги от отца достались. Надевал их только по праздникам да в поездки. Еще послужат.

А Анисья все не может ботиночки из рук выпустить. Такие в грязь не наденешь, да и на каждый день жалко. А вот по праздникам или в церковь сходить… Это можно. Но в церковь не в них, конечно, пойти, а в лаптях, а перед церковью переобуться и перед алтарем в них постоять. Так надолго хватит. Еще и дочери достанутся. Анисье приятно, что у нее такие ботинки, как у Софьи Андреевны, ну, не совсем такие, но похожие. Да еще приятно, что муж купил, да как раз по ноге, с размером угадал. Это же надо, сам додумался купить, она бы никогда не попросила и сама не купила. Деньги и на хозяйство можно потратить.

В любой деревне всегда свой чудак найдется. Есть такая категория населения земного шара. Луговская не исключение. Мало того, что с такими людьми вечно что-то случается, так это становится достоянием всего околотка. Да они и сами любят подогреть интерес к себе. И неважно, сколько лет ему – коль это есть в человеке, то на всю жизнь. Народ над ними потешался, да и сами они давали для этого повод. И слыли чудаками и неудачниками.

Петуховых в деревне несколько семей было. Но примечательной была семья Петухова Кузьмы. Кузьма никого не боялся и никого не признавал. Это он так сам говорил. Но в действительности он многих боялся, только виду не показывал. Хорохорился, как говорили в деревне. Но кого он по-настоящему побаивался, так это свою жену Матрену. Когда Кузьма напивался (а это случалось не так уж и редко), она и поколотить его могла.

Работать он был небольшой охотник. Свое хозяйство в запустении держал. Матрена была и за мужика и за бабу, да еще и рожать успевала. А Кузьма охотнее в сторожа нанимался, чем с плугом и косой горбатиться. На этом поприще с ним всяческие забавные истории происходили, которые становились достоянием всей деревни.

Однажды ребята с гулянки шли и увидели, как сторож, охранявший сад господ Луговских, храпака такого давал, что не могли они не свернуть на этот зов. Кузьма возле шалаша на соломе расположился – ночи еще были теплыми – и вот рулады выводит. У сторожа был соломенный шалаш с таким маленьким лазом, что в него можно было влезть только на четвереньках и лучше пятиться, как рак, а то можно внутри и не развернуться. Поэтому в теплые ночи он предпочитал спать рядом с шалашом. Озорники нарвали яблок и обложили ими сторожа, а ногу привязали к столбу шалаша и начали яблоню трясти. Кузьма спросонья как рванул: и шалаш повалил, и сам распластался. Долго еще с поцарапанным лицом ходил…

Но и у него хватало соображения, чтобы всю деревню провести. Где-то в июле по деревне прошел слух, что в этом году возле Ярыгинских болот уродилась отменная малина. Бабы засобирались за полезной ягодой. Но на следующий день от дома к дому слух пошел, что Кузьма Петухов из лесу вернулся в разорванной одежде и с перекошенным от страха лицом. И всем охотно так рассказывал, что ходить к болотам в этом году не надо, потому что там завелся медведь, а может, и леший, он от пережитого ужаса не очень и разглядел. Еле ноги унес. Как чумовой, мол, улепетывал в сторону деревни, только пятки сверкали. Петр Петрович на своей новенькой бричке ни за что бы не догнал. А в доказательство показывал порванную одежду и царапины на лице. А сам свои плутовские глаза прячет.

Мужики заподозрили неладное и решили выведать, в чем дело, то есть «язык развязать». Сколько самогону на него извели, а все без толку. А Кузьма стал куда-то пропадать, ходил веселым и на народ свысока посматривал. Видно было, что распирает его от переизбытка чувств. Скоро секрет открылся. Поехал Матвей, сын Козодоева Клима, на базар в соседний уездный город Дубровицы и увидел Кузьму, продающего малину. Чудак, а скумекал, как конкурентов устранить! Долго бабы дарили ему косые взгляды. Только с тех пор ни с медведями, ни с нечистой силой в малиннике Ярыгинских болот никто не встречался.

Из Белогорска Василий приехал поздно. Анисья миску со щами поставила, ложки мужу и дочери подала: «Ешьте-ешьте, а то на голодный желудок цыгане приснятся». Василий шутку не поддержал, молча ужинал. Анисья видела, что глубокие складки пролегли на его лбу. Что-то его мучило. Но с вопросами не лезла. Сам расскажет.

– Слышь, мать, из уезда многие крестьяне уезжают за Урал. Большие наделы земли там дают безземельным, – старался говорить весело, а глаза прятал. Ничего не ответила Анисья, только руки, как две плети, повисли вдоль тела.

Во все времена в поисках лучшей доли снимались люди с обжитых мест, захватив в дорогу самое необходимое. Двигались туда, где, по их разумению, земли больше, а значит, жизнь сытнее. Мужик верил в существование земного рая и отправлялся на его поиски. Неистребимо желание человека дышать вольным воздухом и есть вдоволь. Часто тернистым оказывался этот путь. Но как-то приспосабливались. Не всегда им были там рады, но люди как-то договаривались с аборигенами и начинали осваивать землю, строить жилище. Проходили годы, и они становились частью местного населения, одни легко, а другие с трудом вливались в новую для них жизнь, трепетно оберегая свои обычаи, веру.

Ночь проворочалась Анисья. Василий спал в «полголовы», все взвешивал «за» и «против». Не по собственной воле пришла в голову мысль о переезде. Само государство притеснениями, поборами, бедностью подталкивало крестьянина к переселению. А на новых землях обещано много земли, а значит, жизнь сытая. А с другой стороны – хорошо там, где нас нет. Хоть и в нищете жили, но все-таки все свое, а уехать в далекие неизведанные края – это не к куму в соседнюю слободу съездить. А вдруг будет еще хуже? На что обреку жену и дочь? Василисе уже двенадцать годков минуло. Как слеп человек перед судьбой… На дороге судьбы тоже есть перекрестки. Не пропустить бы свой, а то свернешь не туда – и вся жизнь наперекосяк пойдет.

Завтракали молча. Глаз не поднимали. Но когда встретились глазами, ответ жена прочитала во взгляде мужа. И на душе стало легче.

– Пойду по хозяйству похлопочу.

На пороге обернулся. Обвел глазами свою избенку. Бросились в глаза занавески. Отбеленный холст так искусно вышит руками жены, что кто бы ни вошел в избу, останавливал взгляд на них. Да в избе, кроме сколоченных Василием стола, лавок и полатей, не было ничего примечательного, но все это было такое родное…

– Все-таки где родился, там и пригодился.

Анисья в знак согласия головой кивнула: где человек родился, там и помереть должен.

Задержал взгляд на иконе в красном углу и с улыбкой, на ходу накинув залатанный армячишко, шагнул в сени.

Никто в деревне не узнал об их переживаниях. Не любили они пустые разговоры вести. Василий скуп был на слова, да и Анисья не была болтливой. Не любила и о других сплетничать да худое говорить. Особенно не нравилось ей, когда преувеличивали, искажали и навешивали ярлыки тем, кто этого не заслуживал. Может быть, поэтому многие считали ее гордячкой, излишне строгой, чрезмерно справедливой. Но ценили за другие качества. Была она надежной, слов на ветер не бросала: если дала слово, то всегда сдержит. Поэтому и ее ровесники, и люди постарше всегда к ней относились с уважением. Знали: она не подведет.