Текст книги "Иди сюда, парень! (сборник)"

Должок

Осенью девяносто второго я гостил у отца в селе Виноградном. И там узнал о том, что ингуши напали на Владикавказ и собираются захватить город. Я быстренько собрался, побежал на остановку и запрыгнул в следующий по маршруту Моздок – Владикавказ автобус. Мы ехали через Малгобек, и я боялся, что ингуши нас высадят и расстреляют. Но, с другой стороны, у меня под брючным ремнем был спрятан пистолет, а в кармане брюк я поглаживал лимонку. В случае захвата автобуса ингушами я сразу же застрелю нескольких, взорву лимонку и попытаюсь пешком пробраться во Владик. К счастью, ничего не случилось, и мы благополучно добрались до города. Потом уже я узнал, что следующий рейсовой автобус ингуши все-таки захватили и, по слухам, расстреляли пассажиров-осетин.

Во Владике возле кинотеатра «Дружба» я встретил одного своего боевого товарища из Чребы. От него я узнал о смерти Агента, младшего брата Парпата, и ужасно расстроился, потому что Олег был моим другом. Пока я разговаривал со своим товарищем, началась пальба и возле нас засвистели пули. Мы прислушались, пытаясь угадать, откуда стреляют, и поняли, что огонь ведется из пятиэтажки за кинотеатром. Мы забежали за угол почты и увидели ментов в форме. Их было четверо, и у каждого по пистолету Стечкина в деревянной кобуре.

Ментов я не люблю, к тому же месяц назад легавые избили меня пьяного, вырубили и обчистили мои карманы. Я тогда приехал лечиться во Владик, и Колорадо дал мне пятьсот долларов на дорогу, Хубул подкинул столько же, так что фараоны были должны мне тысячу долларов как минимум.

Ментам возле почты я сказал, что мы из Чребы и у нас колоссальный боевой опыт. Они обрадовались и попросили помочь обезвредить стрелка. «Дайте мне пистолет, и я сам убью гада», – предложил я легавым. Они переглянулись и отказались. Видно, догадались, что хочу надуть их. Может, я бы снял снайпера с пятиэтажки, но Стечкина точно не вернул бы. Оставил бы себе в счет долга. В общем, ничего у меня не вышло, к тому же менты скоро убежали.

Тогда я и мой боевой товарищ из Чребы решили выцыганить у ментов хотя бы по автомату и пошли в ближайший милицейский участок. Там нас встретил усатый, средних лет полковник и пригласил к себе в кабинет, стал угощать чаем. Я заметил, что менты здесь все были ужасно напуганы и метались по коридору. А мы сидели в кабинете начальника, пили чай и обжирались конфетами. «Дайте нам по автомату, – сказал я полковнику, – и пошлите на передовую, хоть в самое пекло направьте, и вы увидите, на что мы способны». Но полковник ответил, все сейчас во Владике ждут некоего Парпата и он, мол, уже на пути сюда с большим отрядом добровольцев, а оружие дать не могу.

Вечером я и мой товарищ узнали от знакомого, что отряд из Цхинвала уже прибыл и находится в штабе Бибо на улице Гадиева. Мы пришли туда, и первым, кого я увидел, был Темо Цхурбати. Я очень ему обрадовался, мы обнялись, и он сказал, что его назначили командующим Южным фронтом. Дневной мой товарищ куда-то пропал. Зато я встретил многих однополчан, прибывших на помощь братьям-северянам. Весь цвет южноосетинского воинства был тут, и никто не сомневался в победе.

Мне сразу дали пулемет, и так как отряд уже выступал, я залез на БТР и поехал с нашими отбивать Южный…

Правила поведения

Во время правления первого президента Южной Осетии нельзя было спокойно пройти по улицам Цхинвала. Обязательно к тебе пристанет какой-нибудь омоновец и станет издеваться. И неважно, молодой ты или старый. Тогда было принято молчать. Ты просто стоишь, опустив голову, и глотаешь оскорбления. Но в какой-то момент ты забываешь, что отвечать опасно, и начинаешь огрызаться. На шум тут же подтягивается целая рота омоновцев, и они тебя бьют до тех пор, пока не упадешь и не вырубишься…

Солдатская история

В пятую школу я прихожу довольно часто. Только не подумайте, что я там учусь. Хотя девушки, эти длинноволосые хихикающие существа, смеются надо мной, когда я пытаюсь познакомиться с ними, и задают один и тот же дурацкий вопрос: «Мальчик, а в каком классе ты учишься?» Или: «Поди лучше уроки учить». Им смешно, а мне уже тридцать, и на лилипута я совсем не похож. Просто я очень худой, со сверкающим взглядом парень, и волосы у меня волнистые, с каштановым оттенком. Не знаю, чего еще надо этим дурочкам?

Андрейка Козаев, командир левобережья, который лежит здесь, во дворе школы, сколько раз говорил: «Слушай-ка, Таме, по-моему, ты тоньше своего пулемета. Без обид, но смерть мне представляется именно в твоем обличье…» Ох, слишком рано ты ушел, Андрей, и сейчас, наверное, смотришь с неба и видишь, как я вырываю сорняки на твоей могиле, царапая руки о колючую розу. Замолви там за меня словечко, пожалуйста. Хорошо наверху-то? Небось целыми днями валяешься на облаке и следишь за нами, грешными. Как там Гамат? Видишься с ребятами хоть? Сколько их в Присе убили омоновцы! Теперь они и в городе устроили террор. Мы, кто воевал, сейчас и пикнуть не смеем, потому что сразу приедут, подлые, загребут, если не успеешь сбежать, и закроют в клетке. Потом либо покалечат, либо убьют. Я тебе еще не рассказывал, как эти твари поймали меня? Ну, слушай тогда. Возвращаюсь я домой поздно, часов в одиннадцать, и возле сгоревшей инфекционной больницы меня нагоняет милицейский УАЗ и тормозит рядом. Оттуда высовывается какой-то хер и спрашивает, где живет К. Он хоть и мудак, этот К., но я не стал его выдавать.

– Не знаю, – говорю.

– Ты что, нездешний?

– Да нет, почему же, я местный.

– Как же тогда не знаешь этого мудилу?

– Можно я пойду к себе домой?

И что ты думаешь они сделали? Выскочили из машины и давай меня лупить. Забыл сказать, что все они были в штатском. Кроме водителя. Этот сидел за рулем в ментовской форме и фуражке. Они, должно быть, вырубили меня, потому что очнулся я на заднем сиденье УАЗа, стиснутый по бокам легавыми, а тот, кто сидел впереди рядом с водителем, бил меня по голове рукояткой пистолета. Удивляюсь, как он мне череп не проломил. Мент в фуражке гонял по району и все спрашивал: «Где живет К.?» Андрей, братишка, я даже не мог говорить. Просто плакал, но не столько от боли, сколько от ужаса и обиды. Ведь не за то же я воевал, чтобы со мной как со скотом обращались? В конце концов я не выдержал и завыл: «Зачем вы бьете меня, я за Цхинвал кровь проливал!» Тут водитель тормозит, оборачивается и тоже начинает колотить меня кулачищами, приговаривая: «Герой, говоришь? Сейчас ты сдохнешь геройской смертью!» Он очень старался, этот сукин сын, должен признать, и от усердия фуражка слетела с него. Он нахлобучил ее, схватился за баранку да как заорет: «Давай его кончать, ребята!» В машине все, кроме меня, пришли в восторг от такой идеи. А я глотаю кровавые сопли и начинаю туго, но соображать: потихоньку подтягиваю к животу правую ногу для удара.

– Поехали в парк, там его убьем, гада, – предлагает мент с правого боку.

– Нельзя в парке, – говорит легавый слева, лучше в «дубовку», там в это время никого не бывает.

Только он сказал, я со всей силы ударил ногой по спинке сиденья водителя. У того опять слетела фуражка, и он нажал на тормоза. Вся эта сволочь подалась вперед, а я судорожно нащупал ручку дверцы, открыл ее и, отпихнув мента с левого боку, выскользнул из машины, перепрыгнул через изгородь в чей-то сад, залег там в кустах, перевел дух, и первое, что пришло на ум, это бежать домой за автоматом.

До сих пор жалею, что выпустил целую машину подонков из нашего района. Знаю, ты бы поддержал меня и встал рядом, и мы вдвоем открыли бы огонь по УАЗу. Андрейка, брат, прости, что жалуюсь тебе все время. А к кому еще прикажешь пойти? К пьянеющей от нашей крови власти? Скажи мне, почему вы, командиры, все перебрались на небо, а мы, солдаты, все еще канителимся на дне?

Сын

Когда началась стрельба, мы с Хряком побежали на левый берег. Хряк несся с нашим пулеметом, я же гремел бачками с патронами в лентах.

– Ну и жара! – воскликнул Хряк, когда мы перебегали старый мост. – Давай искупаемся!

– Ты с ума сошел! – сказал я, учащенно глотая знойный воздух. – Смотри, какая грязная вода.

Вокруг свистели пули, а позади в городе рвались снаряды. Мне не терпелось попасть в детсад, находившийся в конце городского парка, откуда были видны позиции грузин.

– А плевать! – кричал неугомонный Хряк. – На обратном пути я все равно нырну в Лиахву!

Он вдруг остановился, повернулся спиной к лесу, откуда стреляли, нагнулся и, изобразив из зада пушку, дал залп по противнику. Я добежал до желтого трехэтажного здания военкомата и уже оттуда наблюдал за этим клоуном. Честное слово, меня бросало в дрожь, когда он начинал паясничать. Ну вот, коронный его номер: Хряк забирается на перила моста – это с нашим-то пулеметом! – и идет по ним как акробат. Но в акробата не стреляют, когда он осторожно передвигается по натянутому канату. Он не рискует свалиться с двадцатиметровой высоты в бурлящую горную реку, и ему аплодируют зрители. К тому же он подстрахован. Но ты-то не акробат, твою мать! Ты как будто ступаешь по моим оголенным нервам, и я, твой единственный зритель (что-то не видно левобережных ребят), похлопал бы изо всех сил по твоей пустой голове, если бы не боялся получить сдачи. А чем ты страхуешься, Хряк? Собственным безумием – вот чем! Ну и друг мне достался: в любую секунду он мог свалиться вниз вместе с пулеметом. Ну, допустим, ему не терпится скормить себя рыбкам – но зачем же ствол топить!

Я облегченно вздохнул, когда Хряк спрыгнул с высоких перил и вошел в двухэтажный кирпичный дом напротив, через дорогу. До войны на первом этаже этого старого дома помещался комиссионный магазин. Я иногда заглядывал туда и смотрел на старые запыленные пальто и плащи из дерматина. Впрочем, иногда попадались и кожаные куртки, но не моего размера. Нет, вру, просто денег не было, а то непременно купил бы себе, чтоб вечерком щегольнуть обновкой – вернее, старьем – на площади. Теперь там склад боеприпасов левобережья. Хряк вынырнул из дома, неся в руках цинк патронов.

– Асфальт плавится, – сообщил он, с сожалением осматривая свои новые кроссовки. – Нет, ты видел, как ноги вязнут?

Половина военкомата тонула в тени громадных тополей, верхушки которых раскачивались при малейшем дуновении ветерка. Мы вошли в парк, чтобы отдышаться перед последним марш-броском.

– А где ребята? – спросил Хряк. – Куда все попрятались?

Он положил цинк на траву и уселся на него. Пулемет пристроил на согнутые колени.

– Должно быть, на похоронах, – ответил я. – Скольких мы недосчитались вчера после ТЭКа.

– Рухсаг ут лаппута[38]38
  Покойтесь с миром, парни (осет.).


[Закрыть], – сказал грустно Хряк. – Помнишь, мы последние сошли оттуда и еще не знали о наших потерях…

Я не слушал его болтовню. Перед боем мне всегда хотелось отлить, но я иногда медлил, прислушиваясь к своему замирающему сердцу. Цвета вокруг вдруг стали ярче, тени гуще. А потом все это сплелось в один большой коричневый клубок, откуда торчала пара ног, обутых в рваные кроссовки. Ноги выбивали чечетку, а круг прыгал у меня перед глазами. Запахи трав, не просохшей после дождя земли, тополей, сбрасывающих с себя пух, впились мне в ноздри; казалось, природа давала мне понюхать саму жизнь перед возможной смертью. Меня трясло как в лихорадке. Чувства мои обострились до невозможности.

«Надо двигаться! – думал я. – Да-да, не то можно сойти с ума!» Я посмотрел на Хряка, который все еще о чем-то говорил.

– Заткни свой рот! – крикнул я. – Идем!

– Да пошел ты, – улыбнулся Хряк и встал.

Я почти оглох от канонады. Кажется, контузило и Хряка, потому что я услышал свист падающей мины, а он нет.

– Хряк, ложись, мина! – закричал я и лег пластом прямо в лужу. Взрыва я не услышал, зато почувствовал, как кто-то встал мне на спину.

– Это я свистел, – услышал я голос Хряка. – Знаешь, почему от тебя бабы шарахаются? Потому что ты горбишься. Но сейчас я выпрямлю тебя.

Он немного попрыгал на моей спине, спрашивая, хорошо ли мне. Долг платежом красен. В прошлый раз я проделал с ним то же самое, правда, он при этом еще и отжимался…

Мы как раз проходили мимо школы бокса, от которой остались лишь серые стены, когда снова засвистело.

– Ну, это уже глупо, – сказал я. – Над одной шуткой дважды не смеются…

Взрывом меня отбросило в сторону и засыпало всякой дрянью.

Хряк на себе дотащил меня до больницы. Он как будто обезумел. Бил врачей и медсестер, когда те пытались ему что-то объяснить. Поминутно подбегал к операционному столу, куда меня положили, и говорил, чтобы я ни о чем не беспокоился, потому что скоро придет самый лучший хирург и тогда все будет в порядке. «Самый лучший» явился и, косясь на Хряка, который наставил на него ствол, дрожащими руками вспорол мне брюхо.

Доктор недолго возился в моих кишках. Как только Хряк по нужде вышел из операционной, хирург сбежал, оставив меня с распоротым животом.

Через некоторое время меня привезли домой. Мать встретила меня причитаниями:

– Я знала, что ты кончишь так, сынок. Люди, смотрите, что с ним сделали! Ты всегда был непокорный и делал все, чтобы разбить мне сердце. Каждый раз, когда ты убегал из этого дома со своим пулеметом туда, где стреляли, я мысленно прощалась с тобой, а когда ты возвращался, радовалась и гордилась, что у меня такой сын. Когда по Цхинвалу проносился слух, что кого-то убили, а тебя в это время не было дома, я как безумная носилась по городу, выспрашивая имена погибших. Но потом я привыкла, устала, и сердце мое окаменело. У меня даже слез не осталось, чтоб оплакать тебя, ма хьабул[39]39
  Мое дитя (осет.).


[Закрыть]. Хоть бы ты женился, сынок, я тебе и девушку тогда подыскала, помнишь? Но она тебе почему-то не понравилась. А та, которую ты любил, уехала отсюда. Но ты все же хотел покорить ее своими подвигами. Ты и был героем, но родители ее ненавидели тебя. Они бы все равно не отдали за тебя свою дочь. Ведь они богатые люди, а ты кто такой? Сын бедняка. Что только не говорили о тебе, ма хьабул! Тебя называли убийцей и наркоманом, потому что ты глотал таблетки и твоя храбрость многим казалась не совсем обычной. Никому бы и в голову не пришло, что у тебя больное сердце. Эти таблетки ты всегда носил в кармане на случай приступа. Можно я покажу их? Видите?

На следующий день мать сказала, что от меня ужасно воняет и будет лучше, если гроб, в который меня положили, заколотят сверху крышкой. Хряк сначала даже слышать об этом не хотел, но, просидев с ребятами ночь в одной комнате со мной, пришел к такому же выводу.

Схоронили меня во дворе пятой школы. Уставшие ребята, лениво подняв свои автоматы, разрядили в небо по магазину.

Кладбище, где покоились мои бренные останки, росло. Особенно после войны, когда кровавые разборки между собой достигли апогея. С каждым разом салютовавших становилось все меньше, а могильных плит все больше. Привезли, конечно, гробы из Абхазии и Северной Осетии, но немного. Бог войны нам благоволил. Фронтовики стремились попасть именно во двор этой школы, потому что здесь как-то почетней, да и ребята все знакомые.

Мертвецы потеснили школу, но уже негде было хоронить, и снова заработало Згудерское кладбище. Вначале к нам приходили. Но приходившие сами легли рядом, и могилы наши заросли травой…

Месть Коро

Коро из Жилмассива был очень крутым парнем. В лихие девяностые он подался в Москву и стал ворочать там большими делами. Ходили слухи, что солнцевские пытались наехать на него в столице и отобрать бизнес, но Коро умел постоять за себя и на разборке уложил нескольких, других же обратил в бегство. У нас в городе слышали про его крутые дела, и мы гордились своим великим земляком. Ребята ездили к нему в Москву, и, говорят, не было случая, чтобы он кому-то отказал в помощи. Потом пошли слухи, дескать, Коро хотят короновать. Тут, конечно, мы все притихли и стали ждать, что из этого выйдет. А он отказался стать криминальным авторитетом, и все в нем разочаровались, но, с другой стороны, его можно было понять: ведь воры в законе не вылезали из тюрьмы, а Коро был свободолюбивым человеком и предпочитал заниматься прозрачным бизнесом, а не теневым, как принято среди воров…

Еще у Коро был друг Кудух, с которым он вырос вместе и всячески ему помогал. Коро очень переживал за своего друга: в городе, по сути, шла война между омоновцами и гаматовцами, которые укрепились в селе Прис, и Кудух примкнул к ним. Потом Гамат решил отпраздновать день рождения, и, говорят, из города ему прислали в подарок бутыль вина, в которое подсыпали снотворное, а когда Гамат со своими товарищами уснул, омоновцы на рассвете напали на них и всех перебили. Коро приехал из Москвы на похороны своего друга и поклялся, что если через год он не накажет убийцу Кудуха, то пустит себе пулю в лоб. Никто особого значения словам Коро не придал, ведь он был в шоке и мог сказать все что угодно. Через год, в день мертвых, Коро грустный сидел за поминальным столом, и вдруг какая-то гнида вспомнила про его клятву: дескать, прошел год, а убийца Кудуха жив-живехонек. Коро, не говоря ни слова, встал из-за стола, поехал домой и застрелился…

Витамины

Я и несколько моих обессиленных войной и пьянством товарищей решили завязать с бухлом. Пить каждый день за победу, согласитесь сами, дело нешуточное. Любой может сдать. Это я вам говорю как алкоголик со стажем. У меня, например, стали дрожать руки-ноги, и, что самое ужасное, я перестал интересоваться женщинами – одним словом, у меня пропал стояк. Но белая лошадка, которую я недавно приютил у себя в комнате, сказала, что если вовремя похмеляться по утрам, то, мол, все будет ништяк. Скотина, однако, оказалась на редкость вредная и неискренняя. Только я с ней поговорил по душам и отвернулся, чтобы пропустить рюмку-другую, она начала ржать. Не люблю, когда надо мной насмехаются, и говорю ей: «Ты над кем смеешься, падла? Забыла, в чьем доме живешь? А ну быстро отсюда, и чтоб духу твоего здесь было!» И что вы думаете она сделала? Повернулась ко мне задом и как жахнет копытами. Я от неожиданности из окна вылетел. Изрезанный стеклом, я приполз обратно в хату и обнаружил там целый табун лошадей. Тут, конечно, мной овладело бешенство, я выхватил пушку, стал стрелять в них, но животные оказались бессмертные…

Один мой товарищ, врач по образованию, научивший меня пить спирт без закуски, знал, как поправить дело. Он-то и предложил всей честной компании не бухать хотя бы недельку-другую.

– И что же мы будем делать? – спросил его Рябой.

– Вместо водки мы будем принимать витамины, – ответил заклинатель змей.

– Ну, прописал рецепт! – усмехнулся Рябой. – Ты сам и двух дней не продержишься.

На что врач резонно заметил:

– Я как-то не пил месяц, а в одном месяце пять недель… а-ха-ха-ха!

– Но в аптеках ни хрена нет! – воскликнул В. по кличке Самый Свирепый. – Там даже димедрола не осталось!

– А не нужно в аптеку, – улыбнулся врач. – Мы будем есть витамины в натуральном виде, прямо с дерева.

– Витамины не растут на деревьях, – сказал я, пытаясь вытянуть из ноздри жилу, которая впоследствии оказалась соплей. – Это Хрущев, собака, хотел вырастить хлебное дерево…

– Именно на деревьях и растут витамины. В яблоках, например, витаминов больше, чем червей.

– Самые вкусные яблоки в Мамисантубани, – заявил Рябой, и мы тут же ринулись в это село.

По дороге, правда, выяснилось, что оружия ни у кого нет, и мне пришлось бежать домой за своей пушкой. В селе Мамисантубани людей не осталось, зато от изобилия витаминов ломались ветки на деревьях. Урожайный год выдался, ничего не скажешь. Я выбрал самое красивое яблоко, сорвал, надкусил – и чуть не сломал зубы. Я выкинул его, сорвал другое, но оно оказалось крепче прежнего. Да этим яблоком можно гвозди вбивать в гроб заклинателя змей, чтоб ему провалиться. Вот так штука. Как же заправиться витаминами без ущерба для здоровья? Оглянулся я на своих товарищей, а их и след простыл. Уж не в плен ли попали к врагу, подумал я, и, вынув пушку, стал искать друзей. Через какое-то время я нашел ребят под большим грушевым деревом. Они сидели на пожелтелой траве вокруг двадцатилитровой бутыли с вином и пили. Врач налил мне и сказал, что в этой жидкости больше витаминов, чем в окаменевших фруктах. Я не мог с ним не согласиться, выпил лекарство и спросил:

– Где вы нашли такое чудесное вино?

– В подвалах здесь тонны вина! – заорал Самый Свирепый.

– Мы в раю, дружище, – улыбнулся врач.

Поправив здоровье, веселые, мы возвращались домой и по дороге наткнулись на собиравшего яблоки грузина. Он уже наполнил витаминами несколько ящиков и, похоже, не собирался останавливаться на этом. Мы сразу же взяли его в плен, связали ему руки веревкой и повели в город. По дороге Самый Свирепый спрашивал беднягу, богат ли он и сколько за него дадут денег.

– Я очень бедный, – сказал тот печально, – и за меня ничего не дадут.

– Ну это мы еще посмотрим! – закричал Самый Свирепый и, приблизив к нему лицо, страшно завращал глазами.

– Три автомата, и ты свободен, – сказал Рябой.

– Нас четверо, – заметил мудрый заклинатель змей. – За четыре автомата мы отпустим тебя на все четыре стороны.

И тут я заметил прущую навстречу соседку с тележкой и сложенными на ней пустыми ящиками. Она, как увидела нашего пленного, бросилась ему на шею и давай его обнимать-целовать.

– А чего это у тебя руки связаны? – спросила соседка пленного.

– Потому что мы взяли его в плен, – сказал Самый Свирепый. – И хотим поменять его на стволы.

– Так он сам помог бежать моему сыну из плена, – всхлипнула соседка. – Умоляю, отпустите его! Ну что вам стоит? Он же хороший, добрый, помогает людям! Ну посмотрите, какой из него вояка?!

И действительно, грузин был худой и, по-видимому, незлобный, ему бы и в голову не пришло кого-то пришить. Рябой развязал ему руки и сказал:

– Ладно, мы отпустим его, но только с одним условием.

– Каким? – насторожилась соседка.

– Пусть он принесет сюда три ящика яблок.

– Но ящики слишком тяжелые, – развел руками пленник. – Я и один-то не донесу, не то что три.

– Это уже твоя проблема, – сказал Самый Свирепый.

– Пусть эта красивая женщина одолжит тебе тележку, – предложил заклинатель змей.

Соседка тяжело вздохнула и позволила пленнику забрать тележку, и тот покатил ее за собой в Мамисантубани. Я не думал, что он вернется, тем более с тремя ящиками витаминов, и уже собрался домой к своим лошадям, как вдруг услышал скрип, взглянул на дорогу и увидел нашего пленного, который тащил за собой тележку с яблоками.