Текст книги "Ангел. Бесы. Рассказы"

Дерево Уанички

Весна для меня начиналась с цветения абрикосового дерева перед домом соседа Уанички. В хорошую погоду он обычно сидел на лавочке в тени абрикоса в галифе, серой гимнастерке и тряпичных тапочках. Меня он звал Петровичем из-за деда Петро, с которым дружил, пока тот не слег. Уаничка курил папиросы, и когда у него кончалось курево, он подзывал меня, давал рубль и просил сбегать в магазин купить пару пачек «Беломорканала»: а на сдачу купи себе конфет, Петрович! Абрикос, кстати, Уаничка посадил сам, огородил, копал вокруг него землю весной, всячески удобрял, водой поливал из шланга, и все равно плоды были горьковатые на вкус. Зато когда дерево начинало цвести, меня шатало от восторга!

А наблюдал я за ним ранней весной, когда на его покрасневших ветках только-только появлялись почки. И вместо того, чтобы бежать в школу, я останавливался возле дома Уанички и завороженно смотрел на набухшие зачатки, как золотоискатель на самородки, пока до меня не доносился сердитый голос матери: ты что опять торчишь там как столб, ну-ка быстро в школу, не то скажу твоему отцу, и он тебе задаст! Тут, конечно, я включал турбо и, грохоча учебниками в ранце, мчался мимо огородов других своих соседей и, конечно же, опаздывал. Но даже за партой все мои мысли поглощало дерево, как будто мы были связаны невидимыми корнями, и оно тянуло меня к себе, шептало: Таме, давай ко мне, иначе ты пропустишь чудо цветения. Мне становилось тесно, и я начинал гудеть как пчела, пугал училку, и та выгоняла меня из класса. С каким восторгом я мчался к дереву, и плевать мне было на дождь, так даже было спокойней, потому что никто не понимал, почему я торчу возле большого каменного в два этажа дома Уанички и пялюсь на дерево, которое он посадил…

Продавец Арон

…Жили мы во времянке, случалось, голодали, в моих волосах водились вши, мама вычесывала маленьких гнид и давила ногтями. И все же халва казалась необыкновенно вкусной, она была желтая, как червонное золото; гаванская сигара стоила рубль, а на двадцать копеек можно было купить столько слипшихся фиников, что я наедался и еще оставалось.

Как-то я побежал в магазин Арона за хлебом. Впереди, колыхаясь, шла тетя Ламара. И тут динь – к моим пыльным китайским кедам со звоном подкатилось кольцо. Я остановился, подобрал желтую кругляшку, пухлую, как сама тетя Ламара, и хотел отдать ей, но та, ничего не заметив, плыла дальше. Сердце мое забилось, словно я собирался переплыть весной Лиахву: я уже скинул одежду, вошел по пояс в разлившуюся буйную реку, камни под ногами скользкие, острые, волны, в которые бросаюсь, огромные, страшные – ничего, если меня отнесет чуть дальше, главное плыть наискосок, и тогда я выберусь на противоположный берег…

Словом, я решил оставить кольцо себе, если оно из золота, а фальшивку верну, хотя тетя Ламара вряд ли будет носить бижутерию. Валико, ее муж, сидя на хлебном месте, отгрохал дом из белого кирпича с балконом и лестницей из мрамора. Детей у них не было, и непонятно, для кого они строили такие хоромы. Соседи еще судачили, будто Валико купил большую квартиру в центре Тбилиси. Так что без одного кольца Ламара не обеднеет, может, даже не заметит пропажи. В любом случае золото надо спрятать, никому ничего не говорить, даже родной маме, хотя бы ближайшие два года. К тому времени Валико наворует еще и купит жене обручалку потолще.

Я положил кольцо в карман и пошел дальше не спеша, важно, как господин, и на повороте к школе встретил своего приятеля Кучу. Раньше мы враждовали, я объявил войну этому недомерку, ловил его и колотил – впрочем, мне тоже доставалось. Но со временем мы подружились и вместе бегали покурить в большой парк. Иногда к нам присоединялся Беса, воровавший у своего отца фирменные сигареты в красивых пачках.

Однажды он украл из дома шпроты, виски и целый блок «Мальборо». Мы пошли в лес Чито и устроили пир под соснами. Мы ели, пили, курили, дурачились, пока до нашего слуха не донесся женский смех, а чуть погодя – стоны. Мы пробрались к месту, откуда шли волнующие кровь звуки, и я увидел лежащую на траве большую роскошную женщину. Ногами она обнимала мужчину в спущенных штанах, и он, пыхтя, долбал ее сверху. Через какое-то время дядька откинулся в сторону и, нащупав в траве бутылку вина, начал пить, а женщина продолжала лежать с раздвинутыми ногами, подставляя свою влажную щель солнцу. После этого мы повадились ходить в лес Чито, но парочки были осторожнее шпионов в кино и при малейшем шуме настораживались или попросту уходили.

И вдруг Куча исчез, его искали в близлежащих селах, Гори, Тбилиси, водолазы обшарили дно Лиахвы, в Куру, говорят, ныряли, но ничего не нашли. Спустя неделю Куча объявился сам и ходил по городу загадочный, словно граф Монте-Кристо, и если его останавливали ребята постарше и спрашивали, что с ним случилось, он начинал хныкать и говорить, что его похитили инопланетяне. Разумеется, ему никто не верил, кроме дурачков, но сигаретами угощали или давали деньги на кино. Куча рассказал мне совсем другую историю, только заставил прежде поклясться, что никому не скажу, вот еще глупости, я-то умею хранить секреты. Оказывается, Кучу похитили одетые в черное тетки, они засунули его в черную «Волгу», одна из них поднесла к его носу намоченный какой-то дрянью черный платок, и он вырубился. Очнулся он привязанным к шесту в роскошнейшем зале, в середине был бассейн, в нем плавали красивые женщины в черных купальниках, и они по очереди насиловали его. На этом месте Куча начинал рыдать, и мне приходилось покупать ему сигареты, чтоб он заткнулся.

Стало быть, встретился я с Кучей и тут же выболтал ему свою тайну, хорошо еще не успел сказать, чье кольцо. Куча сначала не поверил, и я поднес обручалку к его носу и крикнул: на, гляди! Он взял его и, прищурившись как ювелир, пытался что-то рассмотреть.

– Ну что? – спросил я нетерпеливо.

Куча отмахнулся от меня:

– Не мешай, я пробу ищу… Офигеть, три девятки!

– Это плохо?

Я был всего лишь шестиклассник и не разбирался в золоте, да и предки мои не носили обручальных колец, говорю же, мы были бедные. И вдруг такое богатство! На нашей улице у всех были каменные дома, только мы жили во времянке, и хотя родители делали вид, будто им плевать, что о них говорят соседи, но я тяжело переносил насмешливые взгляды окружающих. Я чувствовал себя ущербным и от этого стал агрессивным. Ростом я был маленький, на вид дохлый, но при всем при том – прирожденный борец и без особого труда клал своих сверстников на лопатки. Ребят постарше, которые дразнили меня, я отлавливал поодиночке, внезапно бросался и своими костлявыми кулачками начинал бить обидчика по морде. Впрочем, я мог поставить фингал насмешнику и в людном месте, за что обычно получал славную взбучку, но в конце концов меня оставили в покое…

– Это супер! – Куча нехотя вернул кольцо, я спрятал его в карман, поглубже от его алчного сверкающего взгляда, который потух так же внезапно, как и вспыхнул. – Хотя не уверен, слишком оно желтое, как будто его слепили из халвы.

– Ламара фигню носить не будет! – воскликнул я и осекся.

Куча вытаращился на меня:

– Так ты украл кольцо?

– Да нет же, – мне стало страшно, что Куча сейчас побежит и сдаст меня, я решил опередить его. – Знаешь, я отдам кольцо Ламаре!

Куча немного подумал и стал отговаривать: дескать, сейчас мне все равно никто не поверит! В глазах людей ты вор, твое место в колонии малолетних преступников. Он злорадствовал, этот недомерок: будешь на параде с оркестром дуть в дудук.

– Полегче! Опять нарываешься? Сейчас, мать твою, я тебе врежу!

– Не торопись, бичо, – Куча поднял палец, – одно то, что ты не вернул Ламаре кольцо сразу, на месте – уже преступление! Лучше бы ты проник к ним в дом ночью и украл все ее драгоценности.

– Так что же делать?

– Вот что мы с тобой сделаем, Таме: евреи сейчас все сваливают в Израиль и, говорят, скупают золото, вот мы и продадим им кольцо за пятьсот рублей.

– Кто его купит? – спросил я Кучу как можно ироничней.

– Как кто, Арон! Все знают, что он уезжает в Израиль.

– Да ты рехнулся, Арон честный продавец, он в жизни никого не обманул!

– Кто тебе сказал, ты дурак, что ли? – Куча посмотрел на меня как на конченого кретина.

– Все так говорят, сколько раз он давал мне халву просто так и финики.

– Дай-ка сюда кольцо, сейчас мы его продадим Арону, но с одним условием: деньги поделим пополам.

– Ладно, валяй.

Мы пришли в магазин к Арону. Покупателей у него не было, и он в своем белом колпаке и фартуке разрезал ножом-струной большой кусок желтого масла. Заметив нас, он улыбнулся. Куча подошел к прилавку и положил на весы кольцо.

– Что это? – спросил Арон, продолжая орудовать стальной удавкой. Он будто на шею мне ее накинул и душил, я уже перестал бороться, задергался и хрипел.

– Кольцо из червонного золота, – сказал Куча. – Взгляни на пробу, увидишь. Отдам тебе за пятьсот рублей!

– Ламара сегодня потеряла кольцо, – Арон отложил в сторону нож-струну и облокотился о прилавок. – Бегает по району, ищет, а оно у вас. Нехорошо.

– Не знаю, кто такая Ламара, – Куча презрительно скривил губы и протянул руку к весам, чтобы забрать кольцо.

– Дядя Арон, верните тете Ламаре кольцо! – крикнул я. Удавка на шее лопнула, и я задышал. – Пожалуйста!

– Хорошо, швило, – Арон печально улыбнулся. – Думаю, она обрадуется и отблагодарит.

Мы с Кучей вышли из магазина, он в бешенстве швырнул свою школьную папку на землю, попрыгал на ней и, выпустив пар, обозвал меня дураком и велел держаться от него подальше.

Вечером к нам постучалась тетя Ламара, я открыл дверь, она обняла меня, поцеловала и сунула мне в руки пачку вафель за двадцать копеек.

Беса

На вершинах деревянных столбов горели электрические в круглых шляпках лампочки, освещавшие вечернюю улицу. По ней ехал желтый автобус, а я бежал за ним с ватагой ребят. Мне не терпелось ухватиться сзади за бампер и прокатиться на стертых подошвах своих кирзовых сапог по утрамбованному шинами снегу. Поскользнувшись, я упал и, откатившись к тротуару, затаился в сугробе, подобно индейцу. Я радовался, что бледнолицые дьяволы, спешившие с большими набитыми сумками в свои дома, не замечали меня.

Автобус и гнавшаяся за ним кричащая детвора вскоре исчезли за поворотом. Но я ничуть не огорчился. За что-нибудь я все же зацеплюсь. Вон, буксуя, тащится красная «шестерка». Она тащит за собой орущую толпу мальчишек. То, что надо. Водитель «Жигулей», открыв дверцу машины, высунулся из салона. Угрозы и мат сердитого шофера больше веселили, нежели пугали детвору.

– Отцепитесь, вам говорю! – надрывался он. Но прилипалы пацаны только смеялись над ним. – Вы еще пожалеете, мать вашу!

– Лучше за дорогой смотри, а то в аварию попадешь! – кричали в ответ дерзкие мальчишки.

Владелец «шестерки» в бешенстве хлопнул дверцей и нажал на газ. В хвосте автомобиля это вызвало всеобщий восторг. Я подбежал к машине. В нос ударил запах паленой резины. Кто-то протянул мне руку в мокрой кожаной перчатке, за которую я схватился. Это была клешня Бесы.

– Цепляйся за мою куртку! – крикнул он. – Только не порви. Она новая, отец ее только привез из Москвы!

– Я держусь уже, не ори, – сказал я, обрадовавшись встрече. – Классные у тебя перчатки. У кого стянул?

– Девчонка одна дала потаскать! С паршивой овцы хоть шерсти клок! Слушай, а ты знаешь водилу?

– Кто же не знает этого садиста, мать его! Продавцом работает в охотничьем магазине. Однажды он отлупил меня за пару крючков… А я ведь тогда задницей чувствовал, что неспроста эта гадина выползла из магазина, оставив меня там одного. Как глупая рыба, клюнул на приманку: схватил с прилавка крючки и только хотел дать деру – продавец тут как тут оказался. Поймал за руку на месте преступления. Он бил меня руками и ногами, как будто дрался со своим ровесником. Спасибо рыболовам, которые зашли туда по своим делам. Они-то и не дали убить меня.

– У тебя нет ничего такого острого? Я бы покорябал краску на его новенькой тачке.

– Да он просто сумасшедший! – воскликнул Беса и поправил свою пушистую шапку-ушанку, которая то и дело сползала ему на глаза. – Но дочка его, Хатуна, – красавица. Она там внутри сидит и знает, что я здесь. Вчера мы с ней в кино пошли на какой-то заумный фильм. Зал был совершенно пустой. Даже старый очкастый билетер не стал смотреть такую муть. Для кого такие фильмы снимают, непонятно. Ни одного выстрела за две серии, ни драки.

– А про что был фильм?

– Про партийного босса, о том, какой он правильный, и все такое. Кстати, отец Хатуны тоже коммунист.

– Ненавижу их, они моего деда раскулачили!

– Это который у Бичерахова служил?

– Он самый, мама говорит, что генерал Лазарь Бичерахов за храбрость и отвагу в войне против красных подарил деду три кинжала: золотой, серебряный и обычный!

– Твой дед контра, скажи спасибо, что его не расстреляли!

– Пусть коммунисты со всего света чпокнут твою мать!

– Слышал, что твоя мама одна удовлетворила всю белую гвардию, – смеялся Беса. – Ну а если серьезно, на фильмы, где одни только разговоры, надо ходить с девушкой, обниматься с ней, мять, лапать. Хатуна классно целуется, и я обещал на ней жениться после армии.

– Врешь ты все, – сказал я. – Никого ты не целовал, и замуж за тебя она не пойдет. Тобой родители своих маленьких детей пугают, вот что!

– Ха-ха! Да ты мне просто завидуешь.

И он был прав. Я действительно ему завидовал. В него влюблялись девчонки не только из нашего, седьмого «Б» класса, но и красавицы из параллельного «А». Как-то Беса похвастал мне, что у него свидание с Ирой. «У нас с ней настоящая любовь», – прибавил он, вздыхая.

Ира была старшеклассница, и я считал ее самой красивой девушкой в нашей школе. Я не поверил Бесе и тайком увязался за ним. То, что я увидел, привело меня в изумление. Ира в зеленой куртке и короткой черной юбке сидела на лавочке у озера в парке. Ее длинные каштановые волосы, обычно заплетенные в косы, теперь были распущены и красиво спадали ей на плечи. Когда она увидела моего недоношенного друга, ее милое лицо стало пунцовым, и она улыбнулась ему своими пухленькими губками. Беса подсел к ней и начал о чем-то просить. Я наблюдал за ними из-за дерева с почтительного расстояния и слов не слышал. Но о чем мог просить мой озабоченный друг в наступивших сумерках, в парке, где, кроме них, не было ни души? Нетрудно догадаться. Ай да Беса! Молодчина. Кажется, он уломал ее, потому что они встали и, взявшись за руки, медленно побрели вглубь, к самшитовым кустам.

«Девочки от него без ума, – думал я в досаде. – А от меня шарахаются, как от чумного». Тьфу, мать твою. Плевок попал в придурковатую харю Гурама, с которым мне предстояло драться. Давно я точил на него зубы. Насрать, что он старше и сильней. Этот краснорожий мудак вздумал ухаживать за моей старшей сестрой, которая училась в самой элитной школе Цхинвала. Масло в огонь подлили слухи, будто Гурам мял мою сестру в лесу Чито. Для меня это было страшным оскорблением. Сдохнуть мне, если он не пожалеет, что родился на свет. У меня и кастет имелся, если что. А мать его шлюха, это все знают…

Краснорожий держался за бампер с краю и посмотрел в мою сторону. Я спрятал улыбку в горло своего шерстяного свитера. Кажется, он понял, кто в него плюнул, но стерпел. Сделал вид, что смахивает снежинки со своего перекошенного бешенством лица. Ничего. Завтра ты будешь вытирать со своей разбитой морды кровь.

Еще бы он не стерпел: ведь я был с Бесой, а его боялись даже старшеклассники, и не только они. Малый рост моего друга нередко обманывал любителей подебоширить. Но после драки с ним они неделями не выходили на улицу из-за выбитых зубов и синяков.

Меня Беса терпел, несмотря на мой жуткий характер. Может быть, потому, что я был такого же невысокого роста и казался ему беззащитным и ущербным? А я не раз пользовался его покровительством и затевал ссору с ребятами намного сильней и старше меня. Беса появлялся в самом разгаре драки и на вопрос наблюдателей, по какому праву он вмешивается в честный поединок, говорил: «Он мой двоюродный брат!» – хотя мы были с ним всего лишь однофамильцы, и начинал крушить всех подряд.

После нескольких таких стычек меня боялись не меньше самого Бесы, у которого были не совсем обычные ребра, они как будто срослись – такие люди, как известно, необыкновенно сильны. По крайней мере, так говорили взрослые, с восхищением взиравшие на фигуру Бесы летом на берегу Лиахвы. Тот не любил, когда на него глазели, и бросался в воду не раздумывая. Однажды он нырнул и пробыл на дне Лиахвы так долго, что загоравшие на каменистом берегу «серьезные» парни засуетились, гадая, в каком месте всплывет труп моего «двоюродного брата». При мысли о том, что Бесу, раздутого водой, с неузнаваемым лицом, понесут в гробу на Згудерское кладбище, у меня сдавило в груди. «Беса, братишка, не оставляй меня одного, – шептал я, вытирая слезы. – Ну где же ты?» Я заплакал громко, навзрыд.

– Кто он тебе? – спросил меня какой-то волосатый дядька.

– Брат мой… двоюродный…

Когда Беса наконец вынырнул и с улыбкой подплыл к берегу, я бросился на него с кулаками.

– Не делай так больше, слышишь?! – кричал я в исступлении. – Это совсем не смешно! Тенгиз утонул так же! Или ты забыл?!

Беса схватил меня за руки и крепко держал, пока я бился в истерике. Он ничего не понимал и растерянно оглядывался по сторонам.

– Мы все думали, что ты утонул, – сказал один из «серьезных» с татуировками на теле. – Малый волновался за тебя…

Машину уже заносило то вправо, то влево. Некоторые, срываясь, падали, но, поднявшись, догоняли нас и снова цеплялись. Мы медленно скользили вверх по Исака, и люди, попадавшиеся навстречу, были веселы и беспечны. Среди них были и пьяные; на них не обращали внимания. Все радовались снегу, выпавшему как раз под новогодние праздники.

– Может, отцепимся? – сказал Беса. – У меня ноги промокли.

– Ты как хочешь, – ответил я, – а мне еще рано домой.

– У отца сейчас запой, как с Москвы приехал, так и запил. Достанется мне от него, когда заявлюсь домой в таком виде.

Я злорадно усмехнулся про себя, представив, как пьяный Чермен будет пороть ремнем голозадого Бесу, имя которого заставляло задумываться даже взрослых.

– А у нас уже елка есть, – сказал я. – Дома сейчас хвоей пахнет. Обожаю Новый год и все, что с ним связано. И фильм будут показывать новогодний… как его… ну про баню и пьяниц. Мы этот фильм у вас смотрели в прошлом году. Тогда у нас еще не было своего телека. А, вспомнил: «Ирония чьей-то судьбы».

– Да отстань ты, не помню, – сказал Беса и тоже плюнул в Гурама.

Тот отцепился от греха подальше. Мой «двоюродный брат» проводил его недобрым взглядом и крикнул:

– Я еще доберусь до тебя, мать твою!

– Сомма дахишан кубо счатта канн! (Закажи себе гроб назавтра!) – крикнул я оплеванному. – Ай да хойы такка!.. (Я твою сестру!..)

Женщина, везшая на санках зеленую елку, остановилась и посмотрела в нашу сторону.

– У нас тоже есть елка, – вздохнул Беса. – Но она искусственная, из пластмассы. Отец говорит, что деревья тоже живые. Они просто говорить не могут.

Слова Бесы задели меня.

– Выходит, у нас дома труп дерева?! – сказал я ему гневно.

– Вот именно.

Мы немножко помолчали. Я думал о козе, привязанной к живому дереву у нас в саду. Родитель мой, после небольшого совещания с матерью, притащил ее за веревку со скотного базара в прошлое воскресенье. Он собирался прирезать ее на Новый год. Животные, наверно, понимают язык деревьев. Старая яблоня, которую отец собирался срубить, наверняка нашептала козе о том, что ее ожидает, потому что, когда я подходил к ней, чтоб потаскать за рожки, она больно бодалась. Я жалел животное, несмотря на его вражду ко мне. Но жаркое из козьего мяса я просто обожал.

– А давай не пойдем завтра в школу, – предложил Беса. – Все равно скоро каникулы. К тому же Новый год на носу. Лучше в кино махнем. В «Фидиуаге» фильм про индейцев. У меня и деньги есть. Целый червонец.

– И пива напьемся, – обрадовался я. – У меня тоже есть бабки. Покутим, как в прошлый раз.

– Вот-вот, устроим настоящий праздник и подеремся как следует. Я хочу кое с кем поквитаться.

– Это с кем же? Кого ты собрался изуродовать?

– Да соперник у меня объявился. Цветы Хатуне дарит; стихи ей посвящает. Но завтра я с этим Пушкиным такое сделаю, что при одном ее имени он будет блевать.

Беса аж подобрел в предвкушении завтрашней разборки.

– Так уж и быть, – сказал он. – В кармане у меня мандарины. Можешь взять себе пару штук, если хочешь, но конфеты не трогай. Я их одной девчонке обещал. Может, она даст мне под новогодние праздники. Ребята говорили, что она безотказная. Но в такую чушь я не верю и скажу тебе почему. Когда говорят, мол, такая-то чуть ли не сама бросается на парней, больше всех и ломается.

– А кто она? – спросил я. – Может, я ее тоже знаю.

– Ее Мадиной зовут, – сказал Беса. – Она, кажется, в шестой школе учится, из старшеклассниц. Знаешь, какая у нее грудь? – Я отрицательно покачал головой. – Как у твоей матери.

– А я заменял твоего папашу в постели, пока он прохлаждался в Москве, – сказал я. – Твоей мамочке это очень понравилось; она хочет, чтоб я стал твоим вторым папой. Я буду тебе примерным отчимом.

– Папуля, – паясничал Беса, – разреши мне этой ночью переспать с твоей мамочкой!

Я обшарил карманы друга и выгреб оттуда полную горсть шоколадных конфет. Мандарины я не тронул. Были бы апельсины – другое дело, а такого пахнущего добра с оранжевой кожурой у нас дома хоть давись. Я переложил сладости в пестрых обертках в карман своего коричневого пальто.

Радостные крики и смех чуть не оглушили меня. Оказалось, что рот мой был раскрыт, и я визжал от восторга вместе с Бесой громче остальных. Машина между тем повернула на улицу Сталина. На повороте нас ждало новое пополнение из беспризорных. Они тоже уцепились за нас. Это было уже слишком. «Шестерка» остановилась. Из нее выскочил разъяренный водитель с ружьем.

– Ткуени деда уатире! (Вашу мать!) – закричал он, прицеливаясь в нас.

– Арра мама! Рашеуби! (Нет, папа! Что ты делаешь!) – повисла на отце Хатуна.

Мы упорхнули, как стая воробьев, и рассыпались кто куда. Я бежал за смеющимся Бесой.

– Говорил тебе, что у него не все дома! – кричал тот на ходу. – А она молодец! Я люблю тебя, Хатуна!

В ту же секунду я услышал выстрелы и почувствовал страшную боль в заднице. Я упал на снег и заорал:

– Беса, вызывай скорую! Он убил меня!

– Жить будешь, это соль! – крикнул водитель, возясь с двустволкой.

Беса остановился, развернулся и бросился на продавца охотничьего магазина, вырвал у него ружье, отбросил в сторону и стал бить с такой силой, что у того трещали кости. Водитель обмяк, но в нем было килограммов сто весу, и, падая, он увлек за собой колотилу.

Хатуна сначала бегала вокруг дерущихся, умоляла остановиться, но ее никто не слушал, тогда она схватила ружье и выстрелила.

– Ай, моя жопа! – крикнул Беса. Он вскочил и со всей дури врезал девчонке, и та перелетела через капот «шестерки».

Народ сбежался к машине, возле которой валялся продавец, а Беса, держась за пердак, приковылял ко мне и попросил подвинуться. Тут же места целая улица, сказал я, отползая. Беса опустил свою задницу на красное пятно, которое я оставил, посидел на нем, как курица на яйце, потом приподнялся, выгреб из-под себя снег, слепил из него комок, откусил, протянул мне и сказал: «В этом снежке перемешалась наша кровь, лизни, и мы станем братьями». Я попробовал, но, кроме пожара в заднице, ничего не почувствовал и швырнул красный ком в водителя.