Текст книги "Искатель"

4

Малой возвращается через два дня. Поскольку день после дождливого начала развиднелся, Кел и бюро вновь в саду. С бегунками от ящиков разобрались в прошлый раз, теперь Кел берется за отсеки для бумаг, под откидной крышкой. Деревяшки, из которых они сработаны, вставлены в пазы причудливым зигзагом; несколько сломано. Кел укладывает бюро задней стенкой на холстину, фотографирует всю конструкцию телефоном, после чего осторожно извлекает поломанные фрагменты, сколупывая старый клей скальпелем, и замеряет их, чтобы подготовить замену.

Доделывает первый, вычищает последний паз, чтоб деревяшка вошла как родная, и тут слышит треск сучьев. На этот раз никаких игр затевать не приходится. Малой протискивается сквозь изгородь, останавливается, смотрит, руки в карманах худи.

– Доброе утро, – говорит Кел.

Малой кивает.

– На, держи, – говорит Кел, протягивая деревяшку и протягивает кусок наждачки.

Малой подходит, забирает из рук, не помедлив. Похоже, с их последней встречи Кел у него переместился из категории “Опасное неизвестное” в “Безопасное известное” на основании некоего таинственного рассуждения, как это бывает у собак. От прогулок по мокрой траве джинсы у пацана сырые до икр.

– Эта часть будет на виду, – говорит Кел, – поэтому тут будем чуть привередливее. Когда с этой шкуркой закончишь, я тебе другую дам, помельче.

Трей осматривает деревяшку у себя в руках, затем – разломанный исходник на бюро. Кел показывает на брешь среди отсеков.

– Вот сюда.

– Не тот цвет.

– Затемним в тон. Потом.

Трей кивает. Садится на корточки в траву в нескольких футах от холстины и берется за работу.

Кел принимается вычерчивать карандашом следующую деревяшку, усевшись так, чтобы поглядывать на пацана. Худи явно выдали донашивать, из дыры в кроссовке торчит большой палец. Малой нищ. Но дело не только в этом. Кел видал предостаточно детей беднее этого, но за ними рьяно ухаживали, а вот чистая ли шея и заштопаны ли вытертые штаны на коленках у этого пацана, никто не проверяет. Вроде кормят его более-менее – но мало что сверх того.

Оставшиеся капли дождя отстукивают в изгороди; в траве скачут и клюют мелкие птахи. Кел пилит, измеряет, вырезает пазы и канавки и выдает Трею наждачку помельче, когда пацан заканчивает с крупной. Кел чувствует, что малой поглядывает на него, – так же, как сам он поглядывает на малого, оценивает. Обычно Кел посвистывает тихонько себе под нос время от времени, но в этот раз молчит. Сегодня очередь пацана.

Похоже, малого на это он назначил оплошно: Трею молчать легко. Дощечку он выделывает, пока полностью не удовлетворяется, несет ее Келу, протягивает.

– Хорошо, – говорит Кел. – Давай еще одну. Эту навощу здесь и здесь, видишь? И вставлю на место.

Трей нависает минуту-другую, смотрит, как Кел втирает воск в пазы, после чего возвращается на свое место и вновь принимается шкурить. Впрочем, ритм меняется, он теперь быстрее, небрежнее. Первая дощечка – чтоб утвердить себя. Теперь дело в шляпе, и на уме у пацана еще что-то, ищет выхода.

Кел не обращает внимания. Опускается на колени перед бюро, пристраивает полочку и принимается осторожно по ней постукивать, чтоб вошла в пазы.

Трей у него за спиной произносит:

– Говорят, вы легавый.

Кел чуть по пальцу себе не попадает. Эти сведения о своей персоне он тщательно скрывает, отталкиваясь от своего опыта общения с людьми на родине деда, в лесах Северной Каролины, где легавый, да вдобавок пришлый, – не на пользу репутации. Кел понятия не имеет, как это смогли тут выяснить.

– Кто говорит?

Трей жмет плечами, шкурит.

– В другой раз, может, не слушай.

– Вы легавый?

– Я похож, по-твоему?

Трей осматривает его, щурясь против света. Кел не отводит взгляд. Знает, что ответ “нет”. Для этого он и растил бороду, и волосы отпустил, чтобы не выглядеть как легавый и не чувствовать себя им. “Больше как снежный человек”, – сказала б Донна, улыбаясь и накручивая прядь его волос на палец, чтоб подергать.

– Не-а, – говорит Трей.

– Ну и вот.

– Но вы все равно легавый.

Кел уже решил: незачем придуриваться, если люди все равно знают. Обдумывает сделку: ты мне расскажешь, где это услышал, а я отвечу на твои вопросы, но решает, что не прокатит. Малой любопытен, но стучать на своих не станет. Со сделками придется чуток обождать.

– Был, – говорит. – Больше нет.

– Почему?

– Ушел на пенсию.

Трей оглядывает его.

– Вы не такой уж старый.

– Спасибо.

Малой не улыбается. Судя по всему, сарказм не по его части.

– Почему уволились-то?

Кел возвращается к бюро.

– Все стало говенней. Ну или вроде того.

Запоздало спохватывается насчет бранных слов, но пацана вроде не только не шокирует, но даже не ошарашивает. Он просто ждет.

– Люди с ума посходили. Кажется, будто вообще все сбесились.

– Насчет чего?

Кел осмысляет вопрос, постукивая по углу полочки.

– Черные сбесились из-за того, что с ними обходятся как с фуфлом. Паршивые легавые сбесились, потому что внезапно их призвали к ответу за их херовое поведение. Хорошие легавые сбесились, потому что теперь они гады, хотя ничего такого не делали.

– А вы были хороший легавый или паршивый?

– Стремился быть хорошим, – говорит Кел. – Но так любой скажет.

Трей кивает.

– А вы сбесились?

– Я устал, – говорит Кел. – Сил нет, как устал. – И это правда. Каждое утро просыпаешься будто с гриппом, зная, что предстоит топать мили и мили по горам.

– И уволились.

– Ага.

Малой пробегает пальцами по деревяшке, проверяет, вновь шкурит.

– А чего сюда приехали?

– А чего б нет?

– Сюда никто не переезжает, – говорит Трей, словно объясняя тупице очевидное. – Только отсюда.

Кел загоняет полочку еще на четверть дюйма; входит туго, это хорошо.

– Меня замучила говенная погода. У вас тут, ребята, ни снега, ни жары – таких, какие для нас считаются, уж всяко. И хватит с меня больших городов. Тут дешево. И рыбалка хорошая.

Трей наблюдает, серые немигающие глаза, в них скепсис.

– Говорят, вас уволили за то, что кого-то подстрелили. Типа по работе. И вас собирались арестовать. А вы сбежали.

Такого Кел не ожидал.

– Это кто ж такое сказал?

Жмет плечами.

Кел осмысляет, как быть дальше.

– Ни в кого я не стрелял, – говорит он в конце концов – и не кривит душой.

– Никогда?

– Никогда. Слишком много телик смотришь.

Трей не сводит с него глаз. Малявка вообще редковато смаргивает. Кел начинает опасаться за здоровье его роговицы.

– Не веришь – пробей меня в Гугле. Если б что-то такое случилось, в интернете полно было б.

– У меня нет компьютера.

– Телефон?

Уголок рта у Трея кривится: не-а.

Кел вытаскивает телефон из кармана, снимает блокировку, бросает на траву перед Треем.

– Вот. Келвин Джон Хупер. Связь хреновая, хотя в конце концов даст погуглить.

Трей к телефону не прикасается.

– Что?

– Это, может, не настоящее ваше имя.

– Иисусе, малой, – произносит Кел. Забирает телефон, сует обратно в карман. – Хочешь верь, хочешь нет. Дошкуришь или как?

Трей продолжает шкурить, но по его движениям Кел понимает, что разговор не окончен. И действительно – через минуту пацан спрашивает:

– Вы годный были вообще?

– Вполне. Дело свое знал.

– Вы были сыщиком?

– Ага. Последнее время.

– А каким?

– Имущественные преступления. По большей части грабежи. – Улавливает по виду Трея, что это его разочаровывает. – И задержание беглецов, иногда. Выслеживал людей, которые пытались от нас прятаться.

Стремительный взгляд. Судя по всему, акции Кела вновь поперли вверх.

– Как?

– Да всяко. Разговоры с родней, дружками, подругами, приятелями, кто у них там есть. Слежка за домами, за теми местами, где тусуются. Проверка, где пользовались своими банковскими карточками. Бывает и прослушка телефонов. По-разному.

Трей все еще смотрит на него пристально. Руки у него замерли.

Келу кажется, что он, возможно, нащупал причину, зачем малой сюда ходит.

– Хочешь стать сыщиком?

Трей смотрит на него как на тупицу. Келу по кайфу этот взгляд – таким награждают в классе слабоумного ребенка, который опять тянется за резиновым печеньем.

– Я?

– Нет, твоя прабабушка. Ты, ты.

Трей спрашивает:

– Сколько времени?

Кел смотрит на часы.

– Почти час. – Малой продолжает на него смотреть, Кел спрашивает: – Проголодался?

Трей кивает.

– Давай гляну, что у меня есть, – говорит Кел, откладывая молоток и вставая. Колени трещат. Сорок восемь, думает он, еще не тот возраст, чтоб собственный организм тебе всякие звуки издавал. – Аллергия есть на что-нибудь?

Малой смотрит на него непонимающе, будто Кел заговорил по-испански, и пожимает плечами.

– Бутерброды с арахисовым маслом ешь?

Кивок.

– Хорошо, – говорит Кел. – Других разносолов нету. Дошкуривай пока что.

Он отчасти ожидает, что пацана, когда он вернется с едой, уже не будет, но тот на месте. Вскидывает взгляд и протягивает Келу деревяшку на проверку.

– Вроде ничего, – говорит Кел. Подает малявке тарелку, вытаскивает из-под мышки пакет с апельсиновым соком, а из карманов худи – кру́жки. Может, растущему ребенку надо б молока, но кофе Кел пьет черный, и молока в доме нету.

Они сидят на земле и едят молча. Небо – плотная прохладная синева; с деревьев начинает опадать желтая листва, легко лежит на траве. Над фермой Лопуха Ганнона немыслимыми текучими геометриями пролетает туча птиц.

Трей откусывает смачно, по-волчьи, с увлеченностью, от которой Кел радуется, что сделал пацану два бутерброда. Когда с едой покончено, сок Трей хлещет, не прерываясь на вдох.

– Еще хочешь? – спрашивает Кел.

Трей качает головой.

– Мне пора, – говорит. Ставит кружку, утирает рот рукавом. – Можно я завтра еще приду?

Кел отвечает:

– А тебе в школу не надо?

– Не-а.

– Надо. Тебе сколько?

– Шестнадцать.

– Херня.

Малой быстро оценивает Кела.

– Тринадцать, – говорит.

– Тогда точно надо.

Трей жмет плечами.

– Ну и лады, – говорит Кел, и до него вдруг доходит. – Не мое дело. Хочешь прогуливать школу – на здоровье.

Поднимает взгляд и замечает, что Трей улыбается – почти, самую малость. Такое с малым впервые за все время и поражает не меньше, чем первая улыбка младенца, – так в ком-нибудь, за кем ничего подобного не подозревал, проглядывает новая личность.

– Что? – спрашивает Кел.

– Легавому не положено так говорить.

– Я ж тебе сказал. Я больше не легавый. Мне за то, чтоб тебя гонять, не приплачивают.

– Но, – возражает Трей, и улыбка исчезает, – можно мне приходить? Я помогу с этим. И затемнить потом. Все помогу.

Кел смотрит на него. В малом опять проглядывает эта нужда – едва скрываемая, плечи вперед, лицо напряжено.

– Зачем?

Через миг Трей отвечает:

– Птушта. Хочу научиться.

– Платить я тебе не буду. – Карманные деньги малому явно не помешают, но даже если б у Кела водились лишние, оказаться тем пришлым, кто раздает наличку пацанам, он не хочет.

– Плевать.

Кел осмысляет возможные последствия. Смекает, что если откажет, Трей опять станет приходить тайком. Келу он больше нравится в прямой видимости – по крайней мере, пока не разберется, чего же малому надо.

– Почему нет, – говорит. – Помощь мне не помешает.

Трей выдыхает и кивает.

– Ладно, – говорит, вставая. – До завтра.

Отряхивает джинсы и устремляется к дороге длинными, пружинистыми прыжками лесного дикаря. По дороге мимо грачиного дерева кидает в ветки камень – жестким крученым броском, хорошо поставленной рукой – и, запрокинув голову, наблюдает, как грачи взрываются во все стороны и клянут его на все лады.

Помыв посуду после обеда, Кел отправляется в деревню. Норин знает все и тарахтит без умолку; Кел смекает: вот в чем истинные причины, почему они с Мартом не ладят, – Марту нравится монополия и в том и в другом. Если задать Норин нужное направление, она, может, подкинет мысль, откуда Трей такой взялся.

Лавка Норин вмещает много чего в малом пространстве. Полки от пола до потолка забиты всем необходимым для жизни: чайные пакетики, яйца, шоколадные батончики, билеты мгновенной лотереи, жидкое мыло, консервированная фасоль, батарейки, повидло, фольга, кетчуп, растопка, обезболивающие, сардины и еще куча всякого вроде золотого сиропа и “Ангельской услады”[19]19
  Золотой сироп – светлая патока. “Ангельская услада” (Angel Delight, с 1967) – британская торговая марка порошковых добавок к молоку для приготовления десертов.


[Закрыть], в чем Кел не разбирается, но намерен попробовать, если поймет, что с этим делать. Здесь есть небольшой холодильник для молока и мяса, корзина с унылыми на вид фруктами – и лестница, чтобы Норин, росточком пять футов один дюйм, могла копаться на верхних полках. В лавке пахнет всем этим, но фундамент здешних запахов – неискоренимый антисептик прямиком из 1950-х.

Когда Кел толкает дверь под радушный звонок колокольчика, Норин, стоя на лестнице, сметает пыль с банок и подпевает какому-то сентиментальному юнцу по радио, стремящемуся изобразить некую кадриль. Норин предпочитает блузки со взрывными цветками, у нее короткие каштановые волосы в таких тугих кудрях, что смотрится это как шлем.

– Вытирай ноги, я только что пол вымыла, – приказывает она. Затем, углядев, что это Кел: – А, это вы у нас тут! Надеялась я, что вы сегодня заглянете. Есть сыр, какой вы любите. Придержала кусок, поскольку Бобби Фини он тоже нравится, он бы весь у меня скупил и вам ничего не оставил. Он его ест, как шоколадки, парниша этот. Инфаркт себе заработает со дня на день.

Кел послушно вытирает ноги. Норин спускается с лестницы – для округлой женщины довольно ловко.

– Идите-ка сюда, – говорит она, помахивая на Кела тряпкой, – у меня для вас сюрприз имеется. Хочу вас познакомить кое с кем. – Кричит в подсобку: – Лена! Выходи!

Через миг доносится женский голос, хриплый, уверенный:

– Я чай завариваю.

– Оставь чай, иди сюда. И принеси тот сыр из холодильника, который в черной упаковке. Мне, что ли, тебя привести?

Пауза, в которой, как Келу кажется, он улавливает вздох отчаяния. В подсобке движение, из нее появляется женщина с чеддером.

– Вот! – торжествующе говорит Норин. – Это моя сестра Лена. Лена, это Кел Хупер, который переехал в дом О’Шэев.

Лена не похожа на ту, кого Кел ожидал увидеть. По рассказам Марта он представлял себе мясистую, румяную тетку шести футов роста, ревет, как корова, грозно помахивает сковородкой. Лена высокая, все так, и мясо у нее на костях водится, однако все в ней такое, что Кел представляет, как она бредет по холмам, а не как лупит кого-нибудь по башке. На пару лет моложе Кела, густой светлый хвост на затылке, широкие скулы, голубые глаза. На ней старые джинсы и свободный синий свитер.

– Рад, – говорит Кел, протягивая руку.

– Кел, любитель чеддера, – произносит Лена. Рукопожатие крепкое. – Наслышана о вас.

Быстро ехидно улыбается Келу, вручает сыр. Кел улыбается в ответ.

– Да и я о вас.

– Уж конечно, еще бы. Как справляетесь у О’Шэев? Без продыху?

– Справляюсь, – говорит Кел. – Но понимаю, почему тот дом никому не был нужен.

– Тут не шибко много народу рвется дома покупать. В основном молодежь уезжает в город как можно быстрее. Остаются, только если работают на семейной ферме или им нравится в этих краях.

Норин сложила руки под грудью и глядит на них с материнским одобрением, от которого у Кела все начинает зудеть. Лена – руки в карманах джинсов, одним бедром опирается о стойку, – ей вроде как все нипочем. Есть в ней ненатужный покой, взгляд ее прям, не смотреть ей в глаза трудно. Март был прав хотя бы в этом: ее присутствие замечаешь.

– А вы, значит, остались? – спрашивает Кел. – В сельском хозяйстве?

Лена качает головой.

– Была. Продала ферму, когда муж помер, оставила только дом. Хватит с меня.

– Вам, значит, нравится в этих краях.

– Нравится, ага. Город мне б не подошел. Весь день да всю ночь слушать чужой шум.

– Кел жил в Чикаго, раньше-то, – вставляет Норин.

– Я знаю, – говорит Лена, весело дернув бровью. – А вы что ж тут делаете?

Что-то в Келе хочет, чтобы он расплатился за сыр и убрался, пока Норин не вызвала священника – женить их не сходя с места. При этом явился он сюда сегодня с определенной целью – помимо того, что у него закончилось то-сё. Усложняется все еще и тем, что Кел не помнит, когда последний раз был в одном помещении с женщиной, потолковать с которой был бы не прочь, и он не уверен, очко это в пользу того, чтобы остаться или чтобы проваливать к чертям из Доджа[20]20
  Фраза из американского радио– и телесериала “Дым из ствола” (Gunsmoke), в общей сложности просуществовавшего с 1952 по 1975 год; действие происходит в окру́ге бандитского Додж-Сити, штат Канзас, во времена освоения Дикого Запада.


[Закрыть].

– Видать, и мне в этих краях нравится, – говорит.

Лене явно все еще весело.

– Многим так кажется, пока на постоянку не переберутся. Перезимуйте тут, тогда и потолкуем.

– Ну, – возражает Кел, – я не то чтобы неженка. Доводилось и в лесной глуши жить, когда пацаном был. Считал, что там же сразу и осяду, но, похоже, задержался в городе дольше, чем думал.

– Что ж вас достает? Дел мало? Или мало тех, с кем этими делами заниматься?

– Не-а, – говорит Кел, улыбаясь чуточку застенчиво. – Ни с тем ни с другим у меня проблем нет. Но, надо признать, по ночам я слегка дерганый – никого ж рядом нету, кто б заметил, если вдруг какие неприятности возникнут.

Лена хохочет. Смех у нее хороший – откровенный, гортанный. Норин фыркает.

– Ой, да господь с вами. Вы ж привыкли к вооруженным грабежам да перестрелкам. – Испытующий взгляд сообщает Келу, что Норин осведомлена о его работе, хотя кто б сомневался. – У нас тут ничего такого не бывает.

– Ну, я и не прикидывал, что бывает, – говорит Кел. – Я имел в виду детишек, кому скучно и они ищут, чем бы развлечься. Нас таких была банда, мы хулиганили по соседям – подставляли помойные ведра с водой кому-нибудь под дверь, стучали и убегали или брали здоровенный мешок из-под чипсов, наполняли его пеной для бритья, подсовывали открытый край под дверь и топали по мешку. Такая вот дурь. – Лена опять хохочет. – Я подумал, пришлому может перепасть такое вот обращение. Но, видимо, как вы и сказали, молодежь тут не задерживается. Похоже, я единственный моложе полтинника на мили вокруг. Не считая присутствующих.

Норин вцепляется в это.

– Вы только послушайте его – делает тут из нас предбанник Господень! В округе полно молодежи. У меня самой четверо, но они проказничать не пойдут, знают: пусть только попробуют – устрою им красные задницы. У Сенана с Анджелой тоже четверо, и у Мойниханов парнишка, и у О’Конноров трое, и все мировецкие молодые люди, никаких с ними хлопот…

– И у Шилы Редди шестеро, – говорит Лена. – В основном все дома. Хватит вам столько?

Норин поджимает губы.

– Если у вас какие хлопоты и были, – сообщает она Келу, – они от этой шатии.

– Да? – говорит Кел. Пробегает взглядом по полкам, берет себе банку с кукурузой. – Бедовые они?

– Шила нищая, – говорит Лена. – Вот и все.

– Выучить ребенка манерам не стоит ничего, – обрезает Норин, – или отправить его в школу. И каждый раз, когда ребятня эта здесь появляется, чего-то недосчитаешься. Шила говорит, я не могу это доказать, но я-то знаю, что у меня в лавке есть, а… – Тут она вспоминает о Келе – тот мирно изучает шоколадные батончики – и осекается. – Шиле бы голову свою привести в порядок, – говорит.

– Шила справляется как может с тем, что ей выпало, – говорит Лена. – Как и все мы тут. – Обращается к Келу: – Мы с ней дружбанились, еще в школе. Мы тогда были бешеные. Вылезали из окон по ночам, шли в поля бухать с пацанами. Гоняли попутками в город на дискотеки.

– Похоже, как раз такими подростками, каких я опасаюсь, вы и были.

Это смешит Лену еще раз.

– Ой, нет. Мы никогда не вредили никому, кроме себя.

– Шила себе навредила, это да, – вставляет Норин. – Вы гляньте, что она из тех безобразий огребла. Джонни Редди да шестерых один в один таких же, как он.

– Джонни тогда был что надо, – говорит Лена, дернув уголком рта. – Я с ним сама пару раз обжималась.

Норин цыкает зубом.

– Тебе зато хватило ума замуж за него не ходить.

Кел останавливается на батончике “Мятный хруст”, кладет его на стойку.

– А Редди далеко от меня живут? Или мне держать ухо востро? – спрашивает.

– Все зависит… – говорит Лена. – Вы вообще паникер?

– Все зависит. Насколько близко неприятности?

– У вас всё шик. Редди от вас в нескольких милях, на горках.

– Вроде хорошо, – говорит Кел. – А Джонни – фермер или как?

– Да кто ж его знает, что там Джонни, – говорит Лена. – Уехал в Лондон год-два назад.

– Бросил Шилу на мели, – вставляет Норин со смесью осуждения и удовлетворения. – У какого-то его дружка возникла деловая затея, миллионерами б их сделала, как он говорил. Но я губу не раскатываю – надеюсь, что и Шила тоже.

– Джонни по части затей всегда был мастак, – говорит Лена. – Да не очень мастак их воплощать. Расслабьтесь. Да для любого из его детей напустить в пакет из-под чипсов пены для бритья – уже за гранью того, что они способны учинить.

– Рад слышать, – говорит Кел. У него есть подозрение, что по крайней мере один отпрыск Джонни Редди мог уродиться не в отца.

– Так, Кел, – говорит Норин, внезапно озаренная мыслью, и наставляет на Кела тряпку. – Вы разве не упоминали при мне в тот раз, что подумываете насчет собаки? Это ж лучше всего вас успокоит, верно? Слушайте, Ленина собака того и гляди ощенится, и щенков предстоит пристраивать. Сходите с ней да гляньте.

– Она еще не ощенилась, – говорит Лена. – Никакого смысла глазеть на ее пузо.

– Посмотрит, какая она вообще из себя. Давайте-ка.

– Ой, нет, – мило отпирается Лена. – Хочу выпить чаю. – Не успевает Норин открыть рот повторно, Лена кивает Келу со словами: – Приятно познакомиться. – После чего исчезает в подсобке.

– Оставайтесь выпить с нами чаю, – приказывает Келу Норин.

– Признателен, – говорит Кел, – но мне б домой. Я без машины, а там, похоже, к дождю.

Норин обиженно фыркает, включает радио погромче и вновь берется стирать пыль, но по ее случайному взгляду в его сторону Кел понимает, что так просто она не сдастся. Хватает продукты поспешно и более-менее случайно, лишь бы Норин не успела затеять еще что-нибудь. В последнюю минуту, когда Норин уже вручную пробивает чек на шумной старой кассе, Кел добавляет пакет молока.