Текст книги "Искатель"

6

Следующее утро – сплошная нежная дымка, мечтательная и невинная, вся из себя такая, будто вчерашнего дня не случилось. Сразу после завтрака Кел собирает рыбацкие снасти и отправляется к реке, что в паре миль отсюда. В том маловероятном случае, если Трей все же вернется, пустой дом ему будет дополнительным ударом по сусалам, но Кел считает, что оно правильно. Пусть уж лучше малой расстроится, чем нагородит себе полную голову пустых надежд.

Рыбачит Кел в этой реке всего второй раз. Укладываясь спать, он каждый вечер собирается назавтра пойти на рыбалку, но дом вечно предлагает ему больше радушия: домом надо заниматься, Келу неймется увидеть, что получится, а рыба может и подождать. Сегодня это радушие попросту назойливо. Кел желает, чтобы дом оказался где-то далеко, и сидеть к нему лучше спиной.

Поначалу кажется, что река – то, что Келу надо. Достаточно узкая – могучие старые деревья смыкаются над нею – и довольно бурная, вода в ней бурлит и пенится; берега окроплены рыжим золотом опавших листьев. Кел отыскивает незаросший участок под большим мшистым буком и не спеша выбирает наживку. Среди ветвей скачут и огрызаются друг на дружку птицы, не обращая на Кела никакого внимания, а запах воды так крепок, что Кел ощущает его всей кожей.

Тем не менее через пару часов романтика выветривается. В прошлый раз Кел наловил себе окуней на ужин за полчаса, не больше. В этот раз он видит рыбу, видит, как она прицельно выхватывает с поверхности всякую живность, но ни одна не проявила к его наживке никакого интереса – даже не пригубила. И Кел начинает понимать на собственном опыте, о каком коварном холоде вел речь Март: то, что казалось приятным прохладным деньком, просочилось через Келов зад и выстудило его до костей и наружу. Из богатого перегноя под слоями мокрых листьев рядом он выкапывает немного червей. Рыбе наплевать и на них.

Тот день, когда он собрался учить Алиссу ловить рыбу, выдался таким же. Ей тогда было, может, лет десять; они отправились в долгий отпуск в избушке – Донна нашла это место, название которого Кел сейчас не может ухватить памятью. Они с Алиссой просидели у озера три часа, и не клевало ничего, кроме мальков, но Алисса пообещала маме, что принесет в дом ужин, и без этого уходить не собиралась. В конце концов Кел глянул в ее красное, несчастное, упрямое личико и сказал, что у него есть план. Они сгоняли в магазин и купили пакет с замороженным рыбным филе, нацепили его Алиссе на удочку и вернулись в дом с воплями: “Крупную поймали!” Донна глянула на улов и сказала, что рыба еще живая и ее надо оставить домашним питомцем. Все трое хихикали как полоумные. Когда Донна вывалила филе в плошку с водой и назвала его Бертом, Алисса хохотала так, что не устояла на ногах.

Пусть хоть одна клятая рыба потягается с ним хорошенько, а затем он соорудит из нее добрый ужин, и тогда все, что там болтается у него в голове, уляжется по местам – так думает Кел. Рыбе же его душевные нужды без всякого интереса, она продолжает играть с его крючком в пятнашки.

Через полдня совершенно по нулям Кел начинает думать, что репутация реки – разводка комиссии по туризму[23]23
  Точнее, комиссия по гостеприимству (ирл. An Bord Fáilte) – с 1952 года преемница Ирландской комиссии по туризму (осн. 1939). С 2003 года называется Fáilte Ireland (букв.: “Гостеприимство Ирландии”).


[Закрыть], а окуневый ужин в прошлый раз – чистое везение. Собирает снасти и направляется к дому, не торопясь там оказаться. Если вдруг Трей все же решит заявиться и попытать удачу еще разок, со всей этой затеей придется завязать, не откусив попутно малому башку.

На полдороге к дому он натыкается на Лену – та ходко шагает ему навстречу, при ней собака, шуршит по кустам впереди.

– День добрый, – говорит она, подзывая собаку щелчком пальцев. На ней просторная бурая шерстяная куртка и синяя вязаная шапочка, натянутая поглубже, видно лишь несколько прядей светлых волос. – Рыба есть?

– Навалом, – отвечает Кел. – И вся умней меня.

Лена хохочет.

– Эта речка с характером. Попытайте счастья завтра – не будете знать, куда девать.

– Может, так и сделаю, – говорит Кел. – Это собака-мамаша?

– А, не. Та ощенилась на прошлой неделе только, сидит дома со щенками. Эта – ее сестра.

Собака – умного вида молодой рыже-черный бигль – дрожит и фыркает от пылкого желания познакомиться с Келом.

– Можно поздороваться? – спрашивает Кел.

– Валяйте. Этой все б любиться, а не драться.

Кел протягивает руку. Собака обнюхивает каждый дюйм, до какого в силах дотянуться, виляет всей своей задней половиной.

– Хорошая собака, – говорит Кел и чешет ей шею. – Как там мамаша с детьми?

– Шик. Пять щенков. Сперва думала, первый не выживет, а он теперь пухлый, как плюшка, и всех остальных распихивает, чтоб добраться куда ему надо. Желаете взглянуть, если примериваетесь?

Лена засекает ту одну секунду, нужную Келу, чтобы собраться с мыслями на этот счет.

– На Норин не обращайте внимания, – забавляясь, говорит она. – На щенков зайти глянуть можно, и я не сочту это предложением руки и сердца. Клянусь как на духу.

– Ну, я не сомневаюсь, – отзывается смущенный Кел. – Просто задумался, не отложить ли на потом, когда у меня всего этого не будет в руках. Я ж не знаю, далеко ли отсюда вы живете.

– Мили полторы вон туда. Дело ваше.

Желание, чтобы Лена бросила потешаться, диктует Келу ответ лишь отчасти.

– Наверно, справлюсь. Признателен за приглашение.

Лена кивает и поворачивает назад, после чего они устремляются по узкой грунтовке, а живые изгороди из покрытого желтыми цветами дрока помахивают им с обеих сторон. Кел машинально сбавляет ход – привык к Донне, пять футов четыре дюйма на каблуках, – но осознает, что это незачем: Лена вполне поспевает в ногу с ним. У нее долгий свободный шаг деревенской женщины, походка легкая, словно она могла бы гулять так весь день.

– Как с домом справляетесь?

– Неплохо, – отвечает Кел. – Начал красить. Мой сосед Март устраивает мне разносы за то, что я выбрал старый добрый белый, но Март, похоже, не лучший источник советов по интерьеру.

Что-то в нем ждет от Лены советов по цветовой схеме – похоже, Мартова болтовня застряла в голове. Но Лена говорит другое.

– Март Лавин, – и рот ее кривится ехидно, – не стоит этого мужика слушать. Нелли, – резко одергивает она собаку – та выволакивает из канавы что-то темное и раскисшее, – фу. – Собака неохотно выпускает добычу и убегает поискать что-нибудь еще. – А земля? – продолжает Лена. – Что с ней планируете?

Как ни смешно, Март постоянно задает новому соседу ровно этот же вопрос, не пытаясь скрыть, что разведывает долгосрочные планы Кела. Сам Кел представляет свои планы смутновато. Сейчас ему не удается вообразить время, когда захочется посвящать себя чему-то помимо ремонта дома, ловли окуней и стоматологической истории Клоды Мойнихан в изложении Норин. Он признает, что такое время может рано или поздно настать. Вот когда оно настанет, рассуждает Кел, возможно, он отправится послоняться по Европе, пока не слишком состарился, а затем, когда уймет зуд в ногах, вернется сюда. Больше ему нигде быть не нужно.

– Ну, – говорит он, – я еще толком не решил. У меня на земле этот лесок, хочу оставить его как есть, там половина орешник, а фундуком я способен питаться с утра до ночи. Пару яблонь, может, посадил бы, чтоб было что-то сладкое в придачу к орехам через сколько-то лет. А еще собирался участок под огород справить.

– О боже, – произносит Лена, – вы ж не из этих, которые автономные, а?

Кел лыбится.

– Не-а. Просто засиделся в конторе, хочу побыть на свежем воздухе.

– Слава богу.

– У вас тут этих, которые автономные, много?

– Случаются. У людей фантазии насчет того, чтоб вернуться к земле, они считают, что здесь самое оно. На вид тут так, надо думать. – Кивает на горы впереди, сутулые, охряные, укрытые там и сям лохмотьями тумана. – По большей части никто из них один конец лопаты от другого не отличит. На полгода их тут хватает.

– Меня устраивает ограничивать охоту и собирательство преимущественно лавкой вашей сестры, – говорит Кел. – Надо признать, Норин меня чуточку пугает, но не настолько, чтоб я растил себе собственный бекон.

– Норин что надо, – говорит Лена. – Хотела б я сказать, не обращайте внимания – и она от вас отстанет, но она не отстанет. Норин неспособна ничего видеть так, чтоб не пытаться извлечь из этого прок. Просто пропускайте мимо ушей.

– Она тут не на ту лошадь ставит, – говорит Кел. – От меня сейчас никому никакого проку.

– Да и ничего страшного. И не давайте Норин переубедить себя.

Идут молча, но молчание это не тяготит. В дроке попадается ежевика; крепко сбитые косматые пони в поле объедают кусты, время от времени Лена срывает ягодку и кладет в рот. Кел следует ее примеру. Ягоды темные, спелые, но все же с терпким привкусом.

– Обдеру их на днях да заделаю варенья, – говорит Лена. – Если выдастся день, когда я решу заморочиться.

Сворачивает с дороги на длинную грунтовую тропу. Поля по обе стороны – пастбища, там высокая трава и крепкий коровий дух. Какой-то дядька осматривает корове ногу, вскидывает голову на Ленин оклик, машет ей, кричит что-то в ответ, Кел не улавливает.

– Киаран Малони, – говорит Лена. – Выкупил у меня землю. – Кел представляет ее в этих полях, в резиновых сапогах и заляпанных грязью штанах, и как она запросто окорачивает разыгравшегося жеребенка.

Ее дом – длинное одноэтажное здание, свежепокрашенное, на окнах ящики с геранью. Лена не приглашает Кела внутрь, а ведет в обход дома к низкой постройке из грубого камня.

– Пыталась оставить ее щениться в доме, – говорит, – но куда там. Пожелала в хлеву. В конце концов я решила, что беды не будет. Стены тут толстые, холод не проберется, а замерзнет – дорогу знает.

– Вы этим с мужем занимались – скотиной?

– Было дело, ага. Молочной. Хотя тут не держали, не. Это старый хлев, ему век-другой. В основном мы тут хранили корм.

В хлеву сумрачно, освещен он только мелкими высокими оконцами, и Лена права насчет стен – здесь теплее, чем Кел предполагал. Собака лежит в последнем стойле. Они присаживаются на корточки, Нелли остается на почтительном расстоянии; заглядывают внутрь.

Собака-мать – рыжая с белым, свернулась в просторном деревянном ящике вокруг пищащей кучи-малы щенят, елозящих друг по дружке, чтобы подобраться поближе.

– Славный помет, – замечает Кел.

– А вон тот заморыш, о котором я обмолвилась, – говорит Лена, протягивает руку и выхватывает толстого щенка в черных, рыжих и белых пятнах. – А теперь гляньте, как вымахал.

Кел тянется, чтоб взять щенка, но собака-мать приподнимается, из груди ее прет тихий рык. Остальные щенки потревожены, яростно пищат.

– Дайте ей минуту, – говорит Лена. – Она не так хорошо воспитана, как Нелли. Я ее всего несколько недель как взяла, не было времени научить манерам. Как увидит, что сестра ее не против вас, так и мировецки все будет.

Кел оставляет в покое щенков и принимается возиться с Нелли, а та впитывает это с радостью, лижется и виляет хвостом. И действительно: собака-мать укладывается обратно среди щенков, а когда Кел поворачивается к ней, позволяет ему взять заморыша у Лены – всего лишь приподнимает губу.

Глаза у щенка крепко закрыты, голова болтается на шее. Он глодает Келу кончик пальца крошечными беззубыми деснами, ищет молоко. У него рыжая морда и черные ушки, по носу белый сполох, на рыжей спине черное пятно в форме драного флага. Кел гладит мягкие вислые уши.

– Давно мне такого не перепадало, – говорит он.

– Хорошо с ними, это да, – говорит Лена. – Мне-то щенки ни к чему были – да и две собаки, если уж на то пошло. Хотела одну, вот и взяла Нелли из приюта – их обеих оставили на обочине. Те, кто взял Дейзи, не удосужились ее стерилизовать, а когда она забеременела, вернули в приют. Приют позвонил мне. Сперва я отказалась, но потом подумала – а чего нет-то? – Сует руку в ящик, пощекотать щенку лоб пальцем; щенок слепо тычется ей в ладонь. – Принимаешь, что само в руки идет, наверно.

– Обычно не кажется, что есть выбор, – соглашается Кел.

– И конечно, щенки эти – дикая смесь. Одному богу известно, кто их возьмет.

Келу нравится, как она держится с ним рядом – не подается к нему как женщина, которая его хочет или хочет, чтобы он ее хотел, без равновесия, так, будто ему с минуты на минуту предстоит ее ловить, а стоит на ногах крепко, плечом к плечу с ним, как напарник. В хлеву пахнет кормом для скота, сладко и орехово, пол усыпан золотой соломенной пылью. Речной холод постепенно тает у Кела в костях.

– Что-то от ретривера есть, похоже, – говорит он. – А вон тот в конце вроде как на терьера смахивает, судя по ушам.

– Чистокровная дворняга, я б сказала. Никак тут не узнаешь, сгодятся ли они для охоты. А караульные собаки из биглей никакие. Хомяк и тот свирепее.

– А голос они подать могут в случае чего?

– Если кто-то на вашей земле, знать они вам дадут, это да. Всё замечают – и хотят вам об этом доложить. Но худшее, на что способны, – зализать чужака в клочья.

– Я б не стал просить своего пса выполнять за меня грязную работу, – говорит Кел. – Но хотел бы, чтоб меня, если что, предупредили.

– Вы с ними ладите, – говорит Лена. – Если хотите, можете одного взять.

Кел до этой минуты не отдавал себе отчета, что его оценивают.

– Недельку-другую подумаю, – говорит. – Если можно.

Лена обращает к нему лицо, ей опять забавно.

– Напугала я вас? Разговорами об этих залетных, которые через одну зиму собирают манатки?

– Дело не в этом, – отвечает Кел, слегка опешив.

– Я вам говорила, почти всем хватает полгода. Вы здесь уже сколько? Четыре месяца? Не волнуйтесь, никакого рекорда вы не поставите, если смотаете отсюда удочки.

– Просто хочу точно знать, что поступлю с собакой по-честному, – говорит Кел. – Это ж ответственность.

Лена кивает.

– Правильно, – говорит. Чуть вскидывает бровь; не разобрать, верит ему или нет. – Сообщите, когда решите, вот что. Какой-то вам приглянулся тут? Вы первый, кому предлагаю, у вас право выбора.

– Ну, – говорит Кел, проводя пальцем заморышу по спинке, – мне вот этот с виду нравится. Уже доказал, что он не из слабаков.

– Скажу остальным желающим, что этот на выданье, – говорит Лена, – если кто спросит. Захотите зайти глянуть, как он растет, – сперва звякните, чтоб я была дома, дам вам номер. В некоторые дни я на работе.

– Где работаете?

– На конюшне, по ту сторону от Бойла. Веду бухгалтерию, но иногда и с лошадьми помогаю.

– Они у вас тоже водились? Вместе со скотиной?

– Своих не было. Пускали к себе чужих на постой.

– У вас тут, судя по всему, серьезное предприятие было, – замечает Кел. Заморыш перевернулся у него в ладони на спинку; Кел щекочет ему брюшко. – Все, похоже, сильно изменилось.

Стремительно возникшей улыбки он от нее не ждал.

– Вы забрали себе в голову, что я горемычная одинокая вдовушка, сокрушенная от утраты фермы, где она со своим мужем с ног сбивались в трудах-то. Верно?

– Вроде того, – признает Кел, улыбаясь в ответ. Он всегда тяготел к женщинам, опережающим его на шаг, хотя понятно теперь, куда это его завело.

– Нисколечко, – добродушно говорит Лена. – Да я с радостью от этой дряни отделалась. С ног-то мы сбивались, это точно, и Шон вечно тревожился, что обанкротимся, а чтоб тревоги эти свои облегчить, запил. И эти вот три беды вместе устроили ему инфаркт.

– Норин говорила, что он помер. Соболезную вашей утрате.

– Почти три года уже. Привыкаю потихонечку. – Лена чешет собаку-мать за ухом, собака блаженно щурится. – Но на ферму я затаила зло. Едва дождалась, чтоб сбыть ее с рук.

Кел хмыкает. Замечает, что Лена разговаривает с человеком, которого едва знает, довольно свободно и что большинство людей среди его знакомых, склонных к этому, либо психи, либо стремятся с какими-то своими целями усыпить его бдительность, но вот Лены он не опасается. Отдает себе отчет, что каким бы откровенным разговор ни казался, однако едва ли не все, что она рассказывает о себе, так разрозненно, что едва уловимо.

– Ваш муж ферму не отдал бы, а?

– Ни за что. Шону была нужна свобода. У него в голове не помещалось, как так – батрачить. А мне… – она показывает поворотом головы на все, что вокруг, – вот это – свобода. Не батрачить. Выхожу с работы – и я вольная птица. Не вытаскивают меня из постели в три часа ночи, потому что отёл пошел неудачно. Лошади мне нравятся, но еще больше они мне нравятся, когда от них в конце дня можно уйти.

– По мне, так это совершенно осмысленно, – говорит Кел. – И вот так просто все разрешилось?

Она пожимает плечами.

– Более-менее. Сестры Шона начали давить: семейная ферма, мол, продала, он еще остыть в земле не успел, – в этом духе. Хотели, чтоб я их сыновей сюда работать пустила, а потом оставила им, когда помру. Я решила, что лучше мне жить без них, чем с этим местом у себя на горбу. Они мне все равно никогда особо не нравились.

Кел смеется, мгновение спустя Лена ему вторит.

– Считают, что я сучка черствая, – говорит она. – Может, и правы. Но в некоторых смыслах я сейчас счастливее, чем когда бы то ни было. – Кивает на заморыша, тот перекатился на правый бок и пищит вполне яростно, аж мать насторожилась. – Вы гляньте-ка на этого парня. Куда он это складывать собирается, ума не приложу, но хочет еще.

– Дам-ка я вам всем заниматься своими делами, – говорит Кел, бережно укладывая щенка в ящик, где кроха протискивается между братьями и сестрами к еде. – Я сообщу насчет этого малыша.

Лена не приглашает его на чай и не провожает к дороге. Кивает на прощанье у дверей и заходит в дом, даже не махнув рукой напоследок, Нелли скачет рядом. Но Кел, покидая это место, ощущает в себе больше радости, чем за весь день до этого.

Это настроение держится, пока он не оказывается дома, где обнаруживает, что кто-то спустил ему все четыре колеса.

– Малой! – орет он, надсаживаясь. – Вылазь!

Но в саду тихо, если не считать насмешек грачей.

– Малой! А ну!

Ничто не шелохнется.

Кел чертыхается, выуживает из багажника пускач со встроенным насосом. Пока возится с этой чертовой штукой, подключает и приводит в норму первое колесо, успокаивается и до него кое-что доходит. Чтобы выпустить из колес воздух, и быстрее, и легче просто порезать их. Если Трей взял на себя вот этот труд, значит, причинить настоящий ущерб не стремился. Он стремился высказаться. Кел не вполне понимает, в чем это высказывание состоит. “Я собираюсь доставать тебя, пока ты не сделаешь то, что мне нужно” или, может, “Ты мудак”, но по части общения Трей и в целом не очень силен.

Кел берется за второе колесо – и тут появляются Март с Коджаком.

– Что ты тут затеял со своим призовым пони? – спрашивает Март, кивая на “паджеро”. Увидев на днях, как Кел полирует машину, Март считает, что отношение Кела к проселочному рыдвану уж слишком трепетное и городское. – Ленты ему в гриву вплетаешь?

– Более-менее, – отзывается Кел, почесывая Коджаку башку, пока тот проверяет улики, оставленные на Келе собаками Лены. – Подкачиваю шины.

К счастью, у Марта ум занят кое-чем поважнее, ему не до колес Кела, сплющенных, как ведьмина титька.

– Тут парнишка повесился, – уведомляет он Кела. – Дарра Флаэрти, из-за речки. Отец вышел утром на дойку и обнаружил его на дереве.

– Ужас какой, – говорит Кел. – Мои соболезнования семье.

– Передам. Двадцать годков всего.

– В этом возрасте они это и творят. – На секунду Кел вспоминает напряженное лицо Трея: “Он не сбежал”. Вновь принимается прикручивать шланг насоса к колесному клапану.

– Я все последнее время знал, что с парнем не то, – говорит Март. – Видал его в городе на мессе аж три раза этим летом. Сказал его отцу, чтоб приглядывал, но нельзя ж с них глаз не спускать день и ночь.

– А почему б ему в церковь не ходить? – спрашивает Кел.

– Церковь, – сообщает Март, вытаскивая кисет из кармана куртки и извлекая оттуда маленькую самокрутку, – она для женщин. В основном для старых дев, они-то да, любят сыр-бор устраивать вокруг того, кому второе чтение делать, или насчет цветов на алтарь. И для мамок она, которые ребятню приводят, чтоб не выросли безбожниками, да и для старичья – эти всем показывают, что еще покамест не померли. Если к мессе начинает ходить молодой парень, дело дрянь. Что-то неладно – либо в жизни у него, либо в голове.

– Ты сам к мессе ходишь, – замечает Кел. – Ты ж его там увидел.

– Хожу, – признает Март, – от случая к случаю. У Фолана треп классный, следом, – и воскресный ужин. Нравится мне иногда, чтоб ужин готовил кто-то другой. И если надо купить или продать скотину, иду к мессе как миленький. Многие сделки заключаются у Фолана после полуденной мессы.

– А я-то решил, что ты просто набожный парень, типа, – ухмыляясь, говорит Кел.

Март смеется, пока не начинает давиться дымом.

– Да куда там, к чему мне эта суета, в мои-то годы. Какие мне, деду старому, грехи? У меня даже широкополосного интернета нету.

– Есть же в этих краях хоть какие-то доступные грехи, – говорит Кел. – А как же потин Малахи Как-его-там?

– Никакой не грех это, – заявляет Март. – Есть то, что против закона, а есть – что против церкви. Иногда оно и впрямь одно и то же, а иногда – нет. Вам, что ли, не втолковали это в вашей-то церкви?

– Может, и втолковывали, – говорит Кел. Мыслями он не целиком и полностью с Мартом. Келу было б веселее, понимай он отчетливей и то, на что Трей способен, и каковы его границы. У Кела есть ощущение, что и то и другое гибко и определяется в основном обстоятельствами и потребностями. – Давненько уж я не из тех, кто в церковь ходит.

– Мы, думаю, твоим требованиям не соответствуем. У вас там во всех церквях играют со змеями[24]24
  Проповеди со змеями (с 1908) – практика обращения с ядовитыми змеями в подтверждение силы своей веры во время проповедей в некоторых церквях США.


[Закрыть] да в экстазах бьются. Такого мы тебе тут предложить не можем.

– Клятый святой Патрик, – говорит Кел. – Изгнал весь наш инструментарий.

– Не мог он предвидеть наплыв янки. Вас тогда вообще не изобрели.

– А теперь смотри, – говорит Кел, поглядывая на датчик давления, – мы повсюду.

– Да и пожалуйста. Святой-то Патрик и сам был пришлым, ну? С вами у нас жизнь интересней. – Март затаптывает окурок сапогом. – Скажи-ка вот что: как там дела с той развалиной, с бюро?

Кел резко вскидывает взгляд от манометра. Всего на секунду ему кажется, что он уловил в голосе Марта намек на то, что вопрос-то лукавый. С некоторых участков Мартовой земли открывается прекрасный вид на задний двор Кела.

Март наклоняет голову, невинный, как дитя.

– Нормалёк, – говорит Кел. – Состарить, а потом лаком покрыть – и будет в полном боевом.

– Орел, – говорит Март. – Если когда понадобится пара фунтов, всегда сможешь обустроиться плотником, мастерскую вон в сарае у себя оборудуешь, найдешь подмастерье, чтоб пособлял. Хорошего только выбери. – Далее, в ответ на повторный взгляд Кела: – Я вроде видел, как ты в город ехал вчера после обеда?

Кел приносит Марту печенье и точит с ним лясы, пока Марту это не прискучивает и он не высвистывает Коджака и не уходит вдаль по полю. Шины вновь на ходу – во всяком случае, на какое-то время. Кел убирает пускач и идет в дом. Хотя б дому ущерба никакого, насколько можно судить.

Кажется, что сэндвичи, которые он брал с собой на реку, были давным-давно, однако готовить Келу не хочется. Вчерашний непокой перерос в откровенную тревогу, резкую и зудящую, – такую и к ногтю-то не прижмешь особо, куда там унять совсем.

В Сиэтле еще рано, но заставить себя ждать он не может. Выбирается на задний двор, где прием не такой паршивый, и звонит Алиссе.

Она отвечает, но голос у нее невнятный и напряженный.

– Папа? Все в порядке?

– Ага. Извини. Минутку улучил, решил, позвоню-ка я прям сейчас. Не хотел пугать.

– А. Да нет, ничего.

– Как сама? Все путем?

– Ага, все хорошо. Слушай, пап, я на работе, и…

– Конечно, – говорит Кел, – без проблем. Ты точно путем? Тот грипп не вернулся?

– Нет, все хорошо. Просто дел завал. Потом созвонимся, ага?

Кел отключается с тревогой, та делается все больше и неугомоннее, рыщет у него в мыслях, набирая прыть. Стаканчик-другой “Джима Бима” ему б не повредил, да только никак себя не заставить. Не удается стряхнуть чувство, что на него надвигается некое бедствие, кто-то в опасности, и Келу, чтобы не упустить возможность исправить что-то, необходимо держать при себе весь свой рассудок. Напоминает себе: чья-то там опасность – не его ума дело, но мысль эта не приживается.

Он поспорить готов, что малой за ним наблюдает откуда-нибудь, но Март сейчас у себя на поле, возится с овцами, услышит, если Кел крикнет. Кел обходит сад по периметру, прочесывает поле на задворках и огибает лесок, но ничего, кроме пары кроличьих нор, не находит. Вновь и вновь проигрывая в голове телефонный разговор, слышит, что с каждым разом голос Алиссы звучит как-то не так – он вымотанный, разбитый.

Не успев взять в толк, что он действительно собирается это проделать, Кел звонит Донне.

Трубку не снимают долго. Кел уже готов сбросить звонок, но тут она отвечает.

– Кел, – произносит она. – В чем дело?

Кел едва не отключается. Ее голос совершенно, полностью бесстрастный; он не понимает, как ответить этому голосу, исходящему от Донны. Но если сбросит звонок, почувствует себя напрочь балбесом и потому говорит:

– Привет. Напрягать тебя не буду. Хотел спросить кое о чем.

– Лады. Давай.

Кел не понимает ни где она, ни чем занята, фоновый шум напоминает ветер, но, вполне возможно, это просто связь такая. Пытается сообразить, который час в Чикаго – видимо, полдень?

– Вы с Алиссой последнее время виделись?

Небольшая пауза. С тех пор как они расстались, каждый их с Донной разговор насыщен такими паузами: она оценивает, соответствует ли ее ответ на его вопрос новым правилам, которые она единолично установила для их отношений. Правила эти до сведения Кела она не довела, а потому он понятия не имеет, в чем они заключаются, но, невзирая на это, иногда ловит себя на том, что, словно эдакий малолетний поганец, сознательно пытается их нарушить.

Судя по всему, такой вопрос правилами допускается. Донна отвечает:

– Я у них гостила пару недель в июле.

– Ты с ней разговариваешь?

– Ага. Раз в несколько дней.

– С ней все нормально, как тебе показалось?

Пауза тянется в этот раз чуть дольше.

– А что?

Кел ощущает, как в нем поднимается озлобление. Но он не пускает его в свой тон.

– По голосу мне не показалось, что все хорошо. Не могу сказать, почему именно, то ли переутомилась на работе, то ли еще почему, но я заволновался. Она, что ли, приболела? Этот малый, Бен, – он с ней нормально обращается?

– А меня ты чего спрашиваешь? – Донна изо всех сил борется за свой бесстрастный голос, но в этой борьбе уступает, что дает Келу крошечное, но удовлетворение. – Я не нанималась быть у вас с ней посредником. Хочешь знать, как там Алисса, – спрашивай ее сам.

– Я спросил. Говорит, все в порядке.

– Ну и вот.

– Она… Ладно тебе, Донна, ну чего ты. Ей опять не по себе? Что-то случилось?

– Ты ее спрашивал?

– Нет.

– Ну так спроси.

Тяжесть пропитывает Келу кости – такая знакомая, что он от нее устает. Столько у них с Донной было подобных ссор в тот год, когда она ушла, – нескончаемых, ведших в никуда, не имевших никакого внятного направления, как те сны, в каких бежишь изо всех сил, а ноги у тебя при этом едва двигаются.

– Ты бы мне сказала? – спрашивает он. – Если б что-то случилось?

– Черта с два. Если Алисса что-то не говорит тебе, значит, не хочет, чтоб ты знал. Это ее выбор. Да и если что-то случилось, что ты с этим поделаешь оттуда, где ты сейчас?

– Я бы прилетел. Мне прилететь?

Донна исторгает взрывной звук чистого отчаяния. Донна любила слова и употребляла их во множестве, их хватало, чтобы уравновесить недостаток их у Кела, но все равно недоставало, чтобы вместить ее чувства; ей нужны были руки, лицо и набор звуков, как у пересмешника.

– Ты невыносим, понимаешь? И вроде умный мужик, боже ты мой… Знаешь что, я пас. Не буду я больше за тебя думать. Мне пора.

– Конечно-конечно, – отвечает Кел, возвышая голос. – Передавай приветики Как-его-там… – Но она сбрасывает звонок, что, возможно, и к лучшему.

Кел стоит некоторое время у себя в поле, зажав телефон в руке. Хочет вмазать кулаком по чему-нибудь, но понимает, что ничего этим не изменит, только разобьет себе костяшки. От такого обилия здравого смысла чувствует себя старым.

В воздух просачивается вечер, над горами полосы холодного желтого, а у грачей на дубе вечернее совещание. Кел возвращается в дом и включает на “айподе” что-то из Эммилу Хэррис[25]25
  Эммилу Хэррис (р. 1947) – американская кантри-, фолк-, блюграсс-певица, автор песен, музыкант.


[Закрыть]. Надо, чтоб кто-то сейчас был с ним понежней, хоть ненадолго.

Он все же прихватывает бутылку “Джима Бима” на заднее крыльцо. Почему бы и нет. Даже если кто-то там в какой-то опасности, похоже, от Кела помощи хотят в последнюю очередь.

Не видит он причин, почему бы ему не сидеть тут и не размышлять о Донне, раз уж все равно облажался и позвонил ей. Времени на ностальгию у Кела никогда не было, но размышлять о Донне представляется иной раз важным занятием. Порой ему кажется, что Донна планомерно вымарывает у себя из памяти все хорошее, что между ними было, чтобы погрузиться в блестящую новенькую жизнь, не надрывая сердца. Если не сохранит эту память и Кел, все их хорошее исчезнет, будто и не случилось вообще.

Кел думает про то утро, когда они обнаружили, что у них будет Алисса. Яснее некуда помнит, какая Донна была в его объятиях: кожа горячей обыкновенного, словно некий мотор разгонялся на новых цилиндрах, ошеломительная сила ее тяготения и таинство внутри нее. Кел сидит на заднем крыльце, смотрит, как сереют от сумерек зеленые поля, слушает грустный и нежный голос Эммилу, выплывающий из-за двери, и пытается понять, как вообще получилось переместиться из того дня в этот.