Текст книги "НеСказки о людях, случившихся на моем пути (сборник)"

Для начала мне требовалось вернуться в сознание. Что я и проделал в меру своих скромных способностей. Изможденный последними событиями и долгой прогулкой, я заснул. Провалился в сон, как в последнее спасение, ибо «утро вечера мудренее». Уверен, что проспал я всего несколько минут, а подскочил как ужаленный. Подумалось: раз я захотел и не утонул, может быть, мне удастся так же «захотеть» оазис какой-нибудь?

Я не хотел думать что будет, если у меня не получится. Потому что иногда вера в себя – единственный способ выжить. Эту теорему я в тот день не просто постиг на собственной шкуре, я ее доказал раз и навсегда.

Не буду больше утомлять тебя подробностями, милая. Скажу лишь, что все у меня получилось. Сразу после того, как я смог отдохнуть под тенью раскидистого дерева на берегу собственными усилиями сотворенного озера, предварительно угостившись персиками с его веток, я сотворил воздушный шар и преодолел остатки пути к цивилизации за день. Ножками я бы шел до ближайшего человеческого поселения дня четыре, при условии, что не умер бы от жажды или ночного холода по дороге.

Домой я не вернулся. Бродил по свету, походя постигая азы и премудрости той самой магии, которая помогла мне выжить.

С тех пор я знаю и не перестаю учить тех, кто желает этому учиться, что все, что нам нужно, уже есть внутри нас: и свобода, и деньги, и слава, и новая юбка, и полеты вдоль ночного неба. Просто мало кто из людей ищет все необходимое ему в себе. Все кажется, что оно должно быть снаружи. Но это все равно, что сажать хлеб на луне или искать жемчуг вне ракушки.

История рассказана. Грета не может вымолвить ни слова, только задумчиво качает головкой. Карл молча пьет чай, любуется хороводом серебристых звезд на сапфировом небе и ухмыляется в усы.

– Ты обещал мне показать, откуда ведут твои следы, помнишь? – наконец тихо произносит Грета.

– Для этого тебе придется научиться летать, – самодовольно улыбается Карл и с удовольствием подставляет лицо ночному ветру. Он ставит поднос на разноцветную черепицу, пристраивает свою любимую чашку в основание флюгера (оттуда она точно не свалится), берет Грету за руку.

– Я помню, – улыбается она, – все, что нам нужно, уже есть в нас.

Слушайте шепот камней под ногами

Киев – мой город. Немногие горожане могут похвастаться подобной уверенностью. Жаль.

Киев – мой город. Не только потому, что я в нем родилась, выросла и живу. Так получилось, случайно, что однажды мы доверились друг другу раз и навсегда.

Я не буду рассказывать об этом сейчас. Время для этой сказки еще не настало. Может потом как-нибудь. Но теперь я знаю не понаслышке, как любая арка дореволюционного здания может стать дверью в каморке Папы Карло, кофейня – машиной времени, а деревянный полуразрушенный мост – дорогой в Зазеркалье.

Он хулиганит, сам заманивает меня куда-нибудь, чтобы одарить своими сокровищами.

Улочки извиваются на моем пути и лабиринтом стремятся к бесконечности, но если я опаздываю, то всегда нахожу самый короткий путь. Его потертые камушки ведут меня куда нужно.

И, хотя я не всегда с первого раза вспоминаю дорогу, по которой уже ходила когда-то, я знаю, что городу приятно играть со мной, но он не даст мне заблудиться.

Еще, скажу вам, город – не барышня, ему гламур ни к чему: бетон, дым и пластик пугают его, кроме того что портят. Я это знаю точно. Хотя есть еще в Киеве островки прошлого. Все меньше, к сожалению. Может быть, поэтому он стал постепенно поверять мне свои маленькие тайны.

Я слышу шепот давно ушедших людей. Я вижу безобидных печальных призраков его улиц, чья история еще не закончена. Я чувствую тепло полуразрушенных домов. И завесу времени, такую зыбкую иногда, что в некоторые особо прекрасные моменты, можно юркнуть в позапрошлый век и тут же вынырнуть обратно.

Я вижу, я слышу, я чувствую мой город. И я взяла на себя смелость рассказать еще одну из его историй.

Заканчивался девятнадцатый век. В доме недалеко от места, где только-только родился великий Булгаков, старела в одиночестве и печали одна дама. Звали ее, скажем, Анна. Всю жизнь она ждала. И на ее склоне все равно не потеряла надежду дождаться. Но об этом позже.

В другом доме, не слишком далеко от обиталища стареющей Анны…в те времена в Киеве все было не слишком далеко друг от друга… старел без надежды на то, что в его жизни еще будет хоть что-нибудь, хоть сколько-нибудь хорошее, мужчина. Назовем его Александр. Не Великий, но все же достаточно знаменитый в свое время генерал.

Жили они. Она вязала, он – читал газеты. Играли в преферанс с соседями. Пили чай с листьями смородины и вареньем из розовых лепестков, плохо засыпали, поздно вставали, и жили только мыслями о будущем вечере, когда придут к ним соседи пить чай и играть в карты. И не потому, что карты и соседи их действительно развлекали, просто все в их жизни, по их мнению, тогда, в конце девятнадцатого, должно было происходить именно так. Нестабильность допускалась только в погоде. Любое другое отклонение только злило бы стариков, любые изменения приравнивались бы к катастрофе, если бы они были. Но их не было.

Сейчас, прежде чем произнести следующую фразу, мне придется напомнить себе, в первую очередь, что жизнь – не сказка, и заканчивается она не словами «и я там был, мед-пиво пил…».

Анна и Александр умерли в один год. Не от болезней, от скуки и усталости. Иногда жизнь становится настолько однообразной, что это просто невозможно вынести. В одиночку.

К счастью, это только начало истории. Не самое, но очень близкое к нему.

А сейчас я расскажу с чего, все-таки, она началась, их история.

Она началась вместе с третьим десятком столетия, с чашки горячего шоколада в солнечный майский день, в кондитерской на углу с Малоподвальной.

Барышня Анна, урожденная Вознесенская, вместе со своей компаньонкой Софи, прикрывшись от солнца кружевными зонтиками, а от легкомысленных потенциальных ухажеров надменными полуулыбками, прогуливались по площади.

Александр, вместе с другими студентами кадетского корпуса, в это время являл всему Киеву блеск и бравость будущих военных. Больше всего, конечно, сиял их учитель, приосанившийся, хоть и не имеющий звания. Идея провести урок на свежем воздухе была столь нова и прекрасна, что руководство корпуса поддержало коллегу. Именно сей смелый эксперимент учителя, да еще завистливые взгляды граждан и нежные гражданок, приводили сэра Николаса в горделивый восторг, а его учеников возвращал в бесшабашное детство вне корпуса. Вместо чеканного строевого шага, эти молодые ротозеи, презентовали городу и горожанам маленькую действующую модель мирового хаоса.

Александр, всего лишь краем глаза, заметив исчезающее за углом лазоревое кружево платья Анны, вдруг решил, что сие зрелище гораздо интереснее отцветающих каштанов и наряженных к празднику улиц. Он, не таясь, отделился от товарищей и кинулся вслед. И как раз вовремя, потому что за девушками уже закрывалась дверь той самой кондитерской.

Звякнул дверной колокольчик, Анна обернулась, Александр покраснел до кончиков намечающихся рыжих усиков, Софи рассмеялась с чисто французской бесцеремонностью, хозяин кондитерской чуть не уронил чашку, которую вытирал накрахмаленным полотенцем, а маленький неугомонный Амур воспользовался сумятицей и выпустил две золотых стрелы. Потом и Анна и Александр до самой смерти застряли в этой секунде, как бабочки в паутине. Пускай после этой секунды были еще три тысячи девятьсот восемьдесят две, скрепившие их союз запахом ванили и горечью шоколада, лучше, нежели сургучная печать скрепляет грамоту о заключении законного брака, та, первая секунда, оказалась самой важной.

Когда Александр вернулся в корпус, он получил неделю дежурств в наказание за отлучку; затем был выпускной и пыхтящий паровоз, который унес новоиспеченных военных туда, откуда возвратились только самые удачливые.

Нечего и говорить, что судьба редко дает второй шанс. Она и первый-то не всегда от сердца отрывает. Анна ждала, а у Александра было много случайных женщин и ни одной близкой его сердцу. До последнего вздоха они остались верны тем шестидесяти пяти с половиной минутам их единственной встречи. И после смерти эти двое не теряют надежды встретиться. Их души бродят лабиринтами узких Киевских улочек пугая тех, кто имеет возможность видеть, но лишен возможности понимать и сочувствовать и тех, кто способен чувствовать, впадать в легкую грусть, от вида поникшей ветки столетнего каштана или слезы молодой ивы, скатившейся на асфальт, но не способен понимать причину этой грусти.

На месте кондитерской сейчас банк. Но здание старое, так что оно все помнит. Однажды я зашла туда, обналичить кредитку и увидела Анну. Она стояла в углу, отрешенно наблюдала за людьми, а белое подвенечное платье, в котором ее похоронили, не по возрасту, а по сохранившейся до самой смерти чистоте, трепетало на первом осеннем ветру, пробившемся через приоткрытую форточку.

Я увидела ее и в тот день она поведала мне эту историю. Рассказала еще, как родители увезли ее в Париж, стараясь спасти от несвойственной ей внезапной меланхолии и заодно приучить к высшему свету, и что она смогла вернуться только после их смерти. У Александра и не могло быть возможности найти ее в следующие тридцать лет. А сейчас она на это почти уже не надеется.

Глупо я выглядела, пока бродила туда-сюда по улице, где когда-то жила Анна, кивала в такт ее рассказу, одновременно ведя мысленный диалог со своим городом, чтобы он-де помог мне соединить влюбленных, если это конечно еще возможно. При этом прохожие видели только меня. Один парень даже споткнулся о выступающий камушек мостовой, так залюбовался. Ну… бывает, знаете ли…

Продолжение их истории случилось в моей жизни неожиданно и сейчас я даже способна предсказать ее развязку. Но сначала я расскажу о том, что произошло сего дня.

Сидя с синим от простуды и выключенных батарей носом, кутаясь в плед, стараясь удержать в непослушных пальцах чашку чая с медом и лимоном в компании единственного слушателя – серой с голубыми глазами кошки – можно себе позволить выдать пару-тройку чужих тайн.

Сегодня с утра случилась суббота и дождь. Но я была тверда в своих намерениях. Моей подруге Люське завтра исполняется., ну в общем исполняется… и я решила подарить ей что-нибудь эдакое. Что-нибудь, что поможет ей хотя бы изредка впадать в детство. А то мы все слишком серьезные и эмансипированные какие-то стали – ой, не к добру.

И я, как всегда в таких случаях, доверилась дороге. Села на метро, выбрала «жертву» (ей оказалась милая девушка с двумя косичками с роликовыми коньками на плече) и вышла там, где вышла она. Оригинальностью барышня не страдала, самое лучшее место для начинающих роллеров – Мариинской парк и далее – через Европейскую к фонтанам на Крещатике. Не знаю, что молодежь находит в самом сердце Киева сейчас, когда оно дизайнерски потрепано «заботливой» мэрией. Я еще помню другие времена, поэтому простите меня эту за грубость.

За девушкой я не пошла. Двинула в противоположную сторону. И где-то через пару кварталов обнаружила сувенирную лавку. Нет, не такую, как для туристов, с матрешками, футболками «Я-сердечко-СССР», валенками и вышиванками, а ту, где можно найти венецианские маски, авторские куклы, «фаберже», китайские колокольчики и прочие блестящие и очень необходимые в жизни штуки. На нечто в этом роде я и надеялась, если честно, потому что заранее решила купить куклу. Желательно – куклу мужского рода, потому как фарфоровые барышни в атласных платьицах, ни меня, ни Люську давно уже не впечатляют. Да и за неимением в нашей жизни «реальных пацанов»…

Я бы не отказалась от бравого парцелянового гусара, например. Просто, чтобы не забывать, что где-то они есть, гусары-то… Но то, что я решила, редко имеет отношения к тому, что я потом свершаю и в этом еще одна дополнительная радость моего личного бытия.

Хозяин лавки меня озадачил. Мог бы и напугать, но я помню, что Фредди Крюгер – вымышленный персонаж, а больше, пожалуй, мне бояться некого. Молодой, а взгляд затравленный, исподлобья и волосы совсем седые; серые, очень светлые, почти белые глаза, вампирская синюшность лица, засаленные джинсы и пожелтевшая от времени футболка. «I;m crazy» – вот что на ней начертано. Истину глаголет. Я тоже не ахти какая красавица, но надо же и совесть иметь. У такого персонажа не то, что подарок ко дню рождения, наряд на хелоувин заречешься покупать.

Стойкость, – твердила я себе, стараясь меньше оглядываться на него, – стой-кость.

И помогло – процесс разглядывания потенциальных подарков в какой-то момент захватил меня целиком. Я уже почти забыла о нем, когда хозяин подал голос. Глухой, как из колодца, словно бы преодолевая лень непослушного языка, прям мурашки по коже:

– Ищете, что-нибудь конкретное?

– Да нет, – я пожала плечами.

– Подарок, – сказал хозяин. В его голосе звучала непоколебимая уверенность. – Мужчине, женщине?

– Подруге, – я развернулась к нему и подошла ближе к кожаному креслу, на котором он сидел, перебирая бумажки. Их ворох белой скатертью стелился по небольшому журнальному столику.

– Если бы вы были писателем и вас попросили бы рассказать о вашей подруге как о вымышленном персонаже, но только самое главное, что бы вы сказали? – Вот это я понимаю – профессиональный подход к менеджменту сувенирных лавок.

– Ннууу… Романтичный трудоголик. Много-много ответственной срочной работы в будни, на выходных подготовка к работе, а между бессчетное количество женских романов и полное отсутствие этого самого «между».

– Оу. Ну что ж… А вы хотите подарить ей куклу, – задумчиво кивнул хозяин.

– Не то, чтобы… – удивилась я. – А просто…

– Да я понимаю, понимаю.

Он все качал головой и смотрел в потолок. Или на деревянную птицу под вычурным светильником-канделябром и современными заменителями свечей. На канделябре имелась искусственная паутина и даже ее законный обитатель, должный придать ему зловещести, но вызывающий жалость к умственным способностям дизайнера, да и к делу его рук.

– Вы не хотите чая или кофе? – вдруг спросил хозяин. – Я Глеб, но мои знакомые называют меня Ванька Бездомный, сокращенно – Ванбез.

– Не вижу связи, – улыбнулась я.

– В честь поэта Бездомного, Михаила Афанасьевича, – хозяин морщился на этой фразы.

Я думаю, если кличка тебе неприятна, незачем сообщать ее каждому встречному.

– Вы поэт или шизофреник? – попыталась отшутиться я.

– Я – второе, – буркнул Глеб и отвернулся. Потом вдруг повернулся и попытался изобразить на лице улыбку. Криво получилось: – Хотя и первое тоже.

Вот это персонаж, – подумалось. – Хоть писателем становись. Хотя все мы немного того, каждый в свою степь. Но вслух я этого не сказала:

– Можно кофе, если Вас не затруднит. В вашей лавке столько всего, что мне нужно время.

Глеб, кажется, обрадовался. Кофе или смене темы разговора или потенциальной покупательнице тогда было не ясно.

Кофе Глеб заварил хороший: свежемолотые зерна и френч-пресс в умелых руках способны творить чудеса. Жаль, что разговор к тому времени перестал клеиться.

Я оглядывала бесчисленные полки. Света маловато. В лавке искрилась какая-то дымная полутьма, не смотря на упоминаемый уже здесь всуе горящий канделябр над моей головой и пару-тройку источающих радужное свечение «магических шаров» с молниями внутри.

Один стеллаж справа от меня сплошь был отдан пестрой компании кукол, слева – передвижная вешалка с карнавальными костюмами, индийскими сумками, юбками обильно украшенными стразами и вышивкой. Много масок, типа венецианских Коломбин, из папье-маше с перьями и блестками; хихикающие бабки-ёжки в лохмотьях (обожаю такие) и на метлах и лешие, а рядом с ними вообще – парочка Гарри Поттеров; бусы из полудрагоценных камней и массивные украшения из бисера, полимерной глины и даже серебра, сделанные под старину; торшер в виде тюльпана, шкатулки блестящие и вычурные, колокольчики разных видов и китайские и стеклянные – всякие, какие способно представить наше избалованное рынком воображение; ароматические палочки – много-много всякого. Смешение стилей, эпох и попытка воплотить любое смутное желание одинокого мечтателя вроде меня.

Почти все хотелось потрогать, понюхать или разглядывать часами. Но нужно было как-то определяться. Кофе подходил к концу, а Глеб уж как-то очень пристально меня разглядывал. И молчал. Молчал и разглядывал. В его взгляде был не интерес, не любопытство, а просто попытка понять, вникнуть в самые дальние уголки души. Я встала и принялась бродить туда-сюда в надежде на вещь, которая сама захочет прыгнуть ко мне в руки и стать подарком Люське. Подобный подход никогда меня не подводил.

– Вот эти колокольчики, – Глеб заговорил снова, очень тихо и я поняла, что оборачиваться на его голос необязательно, – оберегают дом от появления пыли. Юбки нужны для укрощения стихий. Эта, украшенная голубыми бусинами, если в ней в шторм танцевать на берегу моря, то через час можно дотанцеваться до полного штиля. Золотая подкова, которую вы взяли в руки, притягивает к себе солнце, вы никогда не попадете под дождь, если будете носить ее в сумке, а если она будет лежать в вашем доме, то там будет тепло даже зимой и без батарей… Атласный шарф, его расписывала моя подруга с соседней улицы, будет привлекать к Вам внимание мужчин с синими глазами…

– Очень необходимая в хозяйстве вещь, – хихикнула я.

А Глеб продолжил:

– Деревянная ложка, которую вы едва удостоили своим вниманием, если ей есть постоянно, не даст вам набрать лишний вес… Янтарные бусы (думаю, такие или почти такие были у Вашей бабушки), способны напомнить слова любой песни или стихотворения, которое Вы прочувствовали, но забыли. Маски, все без исключения, приоткрывают для других то, что человек хочет скрыть под ними. Парадокс, не правда ли? – Я озадачено кивнула. – Птица над Вашей головой, на которую Вы уже обратили внимание, сделана из очень редкой породы древесины. Подобные деревья водятся только в одной африканской провинции, поэтому каждую ночь она, пока думает, что я сплю, порывается туда вернуться, но ей не дает веревка… Шкатулки, такая, как Вы сейчас взяли в руки и ее подруги, существуют для того, чтобы хранить секреты.

– Это как? – улыбнулась я. Мне нравилась его игра, Глеб оказался очень умелым пиар-технологом.

– Вот та, пурпурная, с большим кошачьим глазом на крышке, она хранит сердечные тайны. Скажем, поверила Вам подруга свое сердце и так ее история Вас поразила, что Вам тут же захотелось рассказать ее паре-тройке других Ваших подруг. Такая ситуация может привести к ссоре и Вы конечно ее не хотите, Вы можете рассказать секрет этой шкатулке и тогда он навек останется внутри ее. Одна шкатулка – один секрет. Верите или нет, но после этого Вам не захочется никому доверять тайну, которую Вы уже поведали этой милой коробочке. Вы также можете доверить ей свою тайну.

– Здорово, – восхитилась я. – А эта?

Я взяла в руки черную атласную шкатулку, на которой был вышит золотой зеленоглазый паук.

– Эта шкатулка для хранения СТРАШНЫХ тайн. Туда можно поместить, например, мысли об убийстве конкурентов или ограблении банка… Перламутровая шкатулка из морских ракушек и жемчужин со дна Северного моря, хранит тайны сокровищ, случайно найденных или заработанных денег.

– А эта? – в моих руках оказалась шкатулка, обильно украшенная бирюзой.

– Сюда можно поместить свою самую заветную мечту. И тогда больше шансов, что она исполнится. Так говорят. Психологи.

– Вот, то, что нужно, – победоносно завершила я эпопею со шкатулками. – Мне очень нужна такая.

В тот момент я поняла, почему у Глеба такое странное прозвище, но подобные проявления страшной болезни мне нравилось. Вот бы все шизофреники были такими милыми, можно было бы разрушить все дома скорби и вместо них воздвигнуть парки аттракционов, а хранителями их сделать бывших сумасшедших.

– Монеты на веревочке, – речь Глеба с каждым предложением звучала все более «человечно», я бы сказала, и темп ее чуть увеличивался. Скоро он будет говорить также как нормальные люди.

Хотя его заторможенность создает дополнительную интригу тому, что он пытается сказать, – их ровно пять, гарантируют принятие самого лучшего решения той или иной проблемы. Их необязательно бросать, они просто знают, к чему приведет тот или иной выбор и тот путь, который вы изберете для себя с их помощью, приведет Вас к успеху.

Может, Люське такие подарить? Ей делать выбор приходится по десять раз на день. Она как-то призналась, что очень боится ошибиться… Возьмем на заметку, – решила я.

– Вы теперь все время коситесь на кукол, – заметил Глеб. – С ними все просто – в них души людей, живших когда-то, но не нашедших успокоения. Я делал их сам. А некоторые – еще мой и отец и дед.

Тут хозяин замолчал и покосился на меня – ясно, что не раз уже по простоте душевной сталкивался с инакомыслящими. Я подбадривающее улыбнулась. Кто я такая, чтобы судить Глеба, когда еще двух месяцев не прошло, после моего знакомства с Анной.

– Вот эту даму в белом я повстречал в Нижнем городе. Она очень любила своих детей и не хотела оставлять их без своей защиты, у нее их было четверо. Когда она умирала, она пожелала остаться рядом с ними. У нее сейчас, не только дети, но и внуки, и правнуки, а здесь она ждет своего ангела. Пока он проводит ее на небеса. Они все здесь ждут своих ангелов. Иногда души выходят погулять, но им больше им некуда пойти, моя лавка их последний дом.

– Вы не бойтесь, эти куклы безобидны. Я говорю это на тот случай, если вы все-таки выберете для подруги одну из них. Напротив, они уберегут ваш дом и вас лучше всякого домового и ангела-хранителя. А когда душа покинет фарфоровое тельце, вам будет даже жаль. Вы сразу это поймете. Кукла перестанет… не знаю как сказать… светиться, что ли. Единственно что, я Вам не советую покупать вот эту старуху в сером монашеском одеянии – в молодости она задушила своего мужа, а кукла навеки стала ее тюрьмой. Еще вот этого господина в клетчатом сюртуке, он был главой одной из самых страшных столичных банд прошлого века и головорезом, каких редко порождает матушка-земля. В общем, я думаю, вы и сами чувствуете их холод, не так ли?

– Да, – я кивнула. Глеб давеча установил рекорд многословия, но слушать его было интересно. – А вот этот рыжеусый генерал?

– Он ждет встречи с любимой, – серьезно пояснил хозяин. И вдруг начал рассказывать мне историю Анны и Александра.

Я тихо перебила его, хотя сердце мое едва не выскочило из груди:

– Глеб, Вы можете не трудиться. Я уже слышала их грустную сказку.

Из уст Анны.

– Правда? – недоверчиво переспросил он.

Я молча кивнула:

– Да. Думаю, мне стоит купить у Вас и этого бравого военного. Буду гулять с ним по улицам. Под ручку, – я не выдержала и рассмеялась, представив такую чудную картинку.

Глеб тоже улыбнулся. Первый раз – искренне. У него будто камень с сердца свалился.

– Я подарю Вам ее… Вы так и не сказали своего имени… Вдруг у Вас действительно появиться возможность освободить их.

– Рита, – представилась я. – Маргарита.

На этом месте мы с Глебом дружно расхохотались и смеялись минут пять кряду.

– Однако я до сих пор не выбрала подарок своей подруге, – вспомнила я.

– Могу предложить Вам вот эту парцеляновую кошечку. Да, ту, в полный рост, – заявил хозяин лавки. В его голосе звучала искренняя симпатия и доброта. В тот момент, если бы он пригласил меня на свидание, я бы не думая согласилась, но он не додумался. А ведь не далее двух часов тому, я была совершенно иного мнения о Глебе – чудеса…

– Эта кошка как-то по-особенному мяукает? – уточнила я улыбнувшись.

– Она не мяукает, – Глеб отрицательно покачал головой. – Она рассказывает истории. Вы же говорили, что Вашей подруге некогда читать. Она будет слушать о любви во сне.

– Действительно, здорово. Лучшего подарка, чем кошка-сказочница, я для Люси вряд ли найду.

– Она рассказывает настоящие истории, – мягко поправил меня Глеб. – Истории, которых уже никто не помнит, истории обычных людей. Не исключено, что Ваша подруга может увидеть и услышать день знакомства ее родителей, например. Парцеляновых кошек-сказочниц не бывает, разве что настоящие… но их язык мало кому доступен, так что…

– Да, вы правы, Глеб, конечно. Спасибо Вам за помощь, но боюсь мне пора. У меня дома тоже сказочница, ее кормить нужно.

Сбежала, прям как Золушка с бала.

Мне не очень хотелось уходить, но, во-первых я барышня воспитанная и не в моих правилах отягощать своим присутствием не только хозяев сувенирных лавок, но и вообще людей, а во-вторых, собирался дождь, а в начале ноября, это не слишком приятное для тело событие. Да и погулять хотелось, пока он еще соберется, этот дождь. В общем, убежала, не оставив даже туфельки. С куклой-генералом, кошкой – рассказчицей и шкатулкой для мечты в рюкзаке.

Набродилась, попала под дождь, чуть простудилась и вот результат – пью чай и рассказываю кошке, как провела день, а ведь хотелось бы послушать, что она может мне рассказать.

Мне пора заканчивать. Я знаю, что, если не заболею окончательно, то завтра найду Анну в бывшей кондитерской. Такая иррациональная уверенность – знак того, что чудо готово свершиться, а я лишь его инструмент. А потом я пойду в сувенирную лавку Глеба, и за чашкой его восхитительного кофе закончится история Анны и Александра и, может быть, начнется наша.