Текст книги "Анакир"

Кесар нащупал дверь и почувствовал, как она подалась. В комнате горел светильник, и он вошел, захлопнув за собой дверь, точно желал отгородиться от тьмы, стоящей за ней. Этот разговор разозлил его. Он огляделся и сейчас же заметил занавешенный проход. За отдернутым занавесом оказался еще один неосвещенный коридор, ведущий, судя по всему, в то самое святилище, о котором упомянула жрица. Выругавшись, он снова задернул занавес и принялся разглядывать пустую комнату.

Маленькая и строгая, она показалась Кесару некрасивой. В углах лежали и стояли вещи Вал-Нардии – сундуки, которые он видел в день ее отъезда из Истриса, ларец элирианской эмали и скромный плащ, который она носила здесь. Постель была узкой и низкой. На подушке лежал увядший цветок, который он сам накануне воткнул ей в волосы. Кесар поднял его. Тот еще сохранил остатки аромата, но теперь от него больше пахло Вал-Нардией, и он смял его в руке.

До него донесся шелест занавеса – и протяжный вздох.

Кесар обернулся. Она была боса и обходилась без свечи в этой темноте. Сейчас вид у нее был полуослепленный – то ли светом в комнате, то ли им самим.

– Как ты здесь оказался? – спросила она.

– Твои жрицы пустили меня. Я пришел попрощаться. Завтра на рассвете я отплываю.

– Но... – выговорила она растерянно. В отличие от лица жрицы с Равнин, на прекрасном лице Вал-Нардии можно было читать, как в раскрытой книге. Она бежала сюда в поисках убежища, но ее убежище оказалось с ним заодно. Ее предали.

– В этой комнате нет окон, – сказал он. – Отсюда не видно неба. И звезд. Даже Застис.

Она шагнула к нему.

– Ты должен уйти. Сейчас же.

– Когда ты верила, что я могу умереть, то была полна горя и страха. А теперь вышвыриваешь меня отсюда, может быть, на смерть, словно куклу, которая тебе надоела. Неужели ты так и относилась ко мне все эти годы, с самого детства? Я был для тебя игрушкой. Удобной и полезной. Деревянной или тряпичной.

– Нет, – прошептала она. – Это ты так относишься ко мне, – ее медовые глаза расширились. – Как к чему-то полезному. К восхищенной рабыне. Это ты играл со мной. Ты пользовался мной в своих целях.

– Что ж, тогда я воспользуюсь тобой и сейчас, – произнес он. – А ты, Вал-Нардия, воспользуйся мной.

Она открыла рот, и он понял, что сейчас оттуда вырвется крик. Но прежде чем она успела издать хотя бы звук, он одним прыжком преодолел расстояние, разделявшее их, и схватил ее. Ни газовое платье, в которое она была одета, ни рубашка под ним не были для него препятствием. Ему казалось, что он чувствует все ее тело до мельчайших подробностей, как будто оба они уже обнажены. Руку, зажавшую ей рот, он убрал, и ее место заняли его губы. Она принялась отбиваться, как в прошлый раз, но сейчас намного более яростно. Даже пыталась укусить его – за губы, за язык, сражавшиеся с ее губами. Но это ни к чему не привело – она просто не могла заставить себя причинить ему боль, даже сейчас. Его охватила пронзительная жалость к ней, но эта жалость тоже была любовью. Он отстранился от ее губ, боясь, что вот-вот разрыдается. От его поцелуя у нее перехватило дыхание, и сейчас она вряд ли смогла бы закричать. Кроме того, кто здесь может услышать ее?

Ее руки продолжали колотить его по груди, царапать его. Она вцепилась ему в волосы, попыталась разодрать горло, но снова не смогла пересилить себя. И все это время она продолжала повторять слова мольбы и протеста – нет, нет, нет – перемежая их с его именем, он же повторял ее имя или детское прозвище – Улис. Это превратилось в литанию, бесцельную и лишенную всякого смысла.

Он поднял ее на руки, отнес к убогой кровати, положил на постель и сам лег рядом.

Ее плоть мгновенно отозвалась в мучительной агонии Застис. Он и сам не заметил, как одну за другой расстегнул застежки ее платья, распустил грубую шнуровку. Нашел ее груди, накрыл их ладонями, касаясь, пробуя их на вкус, упиваясь их сладостью. Она все еще отбивалась, хотя ее руки хватались за него, словно она была утопающей. Но он безжалостно втолкнул ее обратно под воду и сам пошел ко дну вместе с нею. Комната казалось алой от ее волос, шелковистых, как лепестки улиса – не только на голове, но и между бедер тоже.

Когда он взломал последние врата, ее глаза широко раскрылись, встретившись с его глазами. Пальцы сжали его плечи, губы жадно приникли к его губам, позабыв наконец все слова. Почти мгновенно она превратилась в водоворот, затягивающий его в свою бездонную глубину, растворяющий его. Она закричала, громче и громче, исступленно, нескончаемо. Казалось, она умирает в его объятиях, но где-то там, в ее смерти, была и его смерть тоже. Он отпустил ее, но ее суть осталась с ним – теперь уже навсегда.

В мертвой тишине, наступившей после, он усмехнулся, ощущая под собой ее волосы, ее тело, и подумал, что это еще одна его победа, причем весьма убедительная.

4

Первый из наследников Сузамуна, старший законный сын, проснулся на ложе любви и толкнул девушку, лежащую рядом с ним.

– Что это еще за шум?

Девушка не знала. Не смогла ответить на этот вопрос и вторая, когда он толкнул ее.

Принц Джорнил встал с кровати в страшном бешенстве. И отец, и мать его были шансарцами, но, рожденный и выросший в Кармиссе, Лилии океана, он превратился скорее во вьющееся растение, чем в дерево. У него не появлялось даже минутных сомнений в себе или своем будущем. Сбить с него спесь мог лишь отцовский гнев.

Он встал, безупречно красивый в утреннем золоте, льющемся из окна, и, не веря своим ушам, прислушался к реву, доносившемуся с улицы. Он ничего не мог понять. Этот шум не имел к нему никакого отношения.

Когда слуга доложил Джорнилу, что это гул толпы, собравшейся полюбоваться на возвращение принца эм Ксаи в Истрис, наследник громко рассмеялся.

Нанятые распространители слухов отлично отработали свою плату. Потом в игру вступили настоящие слухи, искусно переплетенные с истиной. Став лагерем на восточных холмах над городом, возвращающиеся герои задержались, отправив вперед гонца, чтобы тот привез им лучшие наряды для пышного въезда в город. Каким-то образом принцу Кесару удалось убедить всех, что Сузамун одобрит торжественную встречу победителей, а про один погибший корабль никто даже не вспомнит. Он был умен, поэтому три его капитана со своими офицерами тоже считали себя умными, и убедить их не составило никакого труда.

На самом же деле Сузамун эм Шансар отнюдь не собирался привлекать всеобщее внимание к их подвигам. Получив новости от гонца, которого послал Кесар, король приготовил вялую одобрительную речь, которую должен был зачитать перед Советом лорд-правитель. Сам король собирался спустя какое-то время лично принять принца эм Ксаи, поблагодарить его, кинуть подачку в виде какого-нибудь незначительного дара и мягко, с великодушной краткостью, распечь за потерянную галеру. Что же до въезда в Истрис, то Кесар с двумя десятками своих людей были вольны въехать в любое время. Корабли тоже могли свободно войти в гавань.

Вся эта затея была театральной, придуманной лишь ради того, чтобы выказать заботу Сузамуна о чистоте берегов. Сам он считал опасность, исходящую от Вольных закорианцев, меньшей, чем та была на самом деле – иначе отправил бы сражаться с ними своих капитанов на кораблях, построенных в Шансаре, и под командованием своего брата Уля.

Но Сузамун не принял в расчет висскую часть Истриса. Да, шансарцы тоже питали слабость к действам, но то были действа иного рода, зачастую магические или мистические, почти всегда символические. Из неважных событий редко раздували что-то большее. Когда толпы выходили на улицу встречать короля с охоты, Сузамун не понимал, что люди радуются самому событию, нарушающему размеренный ход вещей, а вовсе не его венценосной особе.

К тому же все упиралось в организацию. Люди начали выходить на улицы еще на рассвете: имелось положение, по которому улицы должны быть свободными, поэтому толпа собиралась по обеим их сторонам. Женщины, собиравшие и покупавшие цветы, сплетничали о лорде, которому собирались их бросить. И были другие, которые с самого начала говорили: наконец-то появился темноволосый человек, который защитит их честь и безопасность.

К полудню нетерпение достигло предела. Люди все прибывали и прибывали, ими уже были заполнены все улицы и проспекты от Белых ворот Истриса до самого дворца. Вытащенные из сундуков знамена развевались, свисая из окон. Лоточники продавали длинные цветные вымпелы, колокольчики и визгливые дудочки вперемешку с вином и сладостями. Лишь храм Ашары, последний бастион на пути к дворцу, казалось, не проявляет к происходящему ни малейшего интереса.

Через несколько минут после полудня начали разноситься слухи о приближении шествия.

И сразу же за этими глашатаями со стороны Иолийской дороги в Белые ворота въехал принц эм Ксаи, со всех сторон окруженный своей процессией.

Первыми шли барабанщики – шестеро, в вороненых кольчугах, задавая бодрый ритм. Прямо за ними двигались музыканты, играющие на бронзовых горнах и трещотках, а следом за ними несли высоко поднятое знамя с Лилией Кармисса. Затем, соблазнительно покачивая бедрами, шли две девушки, едва ли не единственной одеждой которых были цветные ленты, с лилиями в волосах. Они вели на веревках, свитых из цветов, двух черных кастрированных бычков, тихих и смирных. Толпа быстро уловила намек, хотя, возможно, тут не обошлось без помощи.

– Вольный Закорис! – поднялся крик.

Вольный кастрированный Закорис, идущий на поводу у нежной Лилии. Девушки кокетничали с толпой, то и дело заливаясь румянцем. Они были местные и получили за этот выход столько, сколько им и во сне привидеться не могло. Бычков тоже нашли у местных крестьян.

Проехал десяток верховых солдат, за ними прошли еще двое, несущие гордо развевающееся знамя с гербом Кесара – золотой саламандрой на алом фоне. Одобрительный ропот сменился горячими приветственными криками. Толпа принялась выкликать его имя, точно так же, как во время морского боя в Тьисе: «Эм Ксаи! Эм Ксаи!»

Они уже видели его, стоящего на бронзовой колеснице. Сегодня он был одет в темно-красное – цвет вина, при помощи которого он обманул и перебил пиратов. Зеебы в его упряжке были черными, совсем как его волосы. Несмотря на гул, он превосходно удерживал своих скакунов в повиновении, к тому же одной рукой. Вторая почти праздно лежала на поручне колесницы, небрежно сжимая хлыст с золотой рукояткой. Все символы были точными. Лишь немногие не уловили их, хотя большинство и не смогло бы облечь их в слова. Поза, исполненная непринужденной силы и изящества, и воинственная мужественная красота, которой дышал Кесар, окруженный своими людьми в черных доспехах, вызывали ощущение, что ему подвластно все в этом мире. Образ короля. Короля Висов.

Толпа впала в неистовство, и цветы посыпались на него дождем.

Время от времени он поворачивался, благодаря их легким поклоном. В нем не было ни несдержанности Сузамуна, ни прикрытого фальшивой улыбкой презрения его наследников. Кесар был совсем иным. Его учтивость и исходящая от него уверенность покоряли. У всех было ощущение, что их заметило – и по праву – какое-то божество.

Таково было воздействие, оказываемое Кесаром на людей. Он осознавал его и пользовался им искусно и беззастенчиво, ибо ему пришлось терпеливо ждать такой возможности.

За Кесаром скакали еще двадцать гвардейцев – все Вторые и Пятые из сотни. В общей сложности в этой процессии шествовало почти сорок его солдат.

Герои с кораблей, ехавшие следом, были разодеты куда пышнее и, разумеется, мгновенно вызвали в толпе небывалое оживление. Но они отчетливо ощущали привкус уксуса в этом меду. Даже светловолосый и темнокожий капитан, носивший, как множество других, имя Ральднор и ехавший на дорогом скакуне, знал, что не он сегодня герой дня.

Когда принц добрался до храма Ашары, толпа уже была вне себя, и за одуряющим запахом раздавленных цветов никто не заметил того, что над священной террасой не поднимаются дымки курений.

Эм Ксаи ступил на площадь, и люди бросились к нему. Его гвардия добродушно сдерживала их, ибо никто не хотел ничего дурного, желая лишь приблизиться к своему кумиру.

Черных бычков на цветочных веревках подвели через площадь к храму и заставили подняться по ступеням. За ними последовали принц с гвардией, а следом хлынула толпа.

Жрецы, которые подглядывали в глазки, явно встревожились, но никто из них не вышел навстречу.

Кесар стоял, безупречно владея собой, в спокойном ожидании, всем своим видом показывая, что здесь нет его вины, и он не придает этому особого значения. Однако толпа разразилась криками по адресу служителей богини. В конце концов один-единственный взволнованный жрец поспешно сбежал с крыльца и тут же был встречен оскорбительными аплодисментами. Он был шансарцем, по крайней мере, вполне шансарцем, чтобы выполнять строгие ограничения храма Ашары.

Он поспешил к Кесару. Но прежде чем жрец успел хоть что-то сказать, Кесар заговорил своим хорошо поставленным голосом:

– Я здесь для того, чтобы перед лицом всех этих людей принести жертву богине в благодарность за мою победу в Тьисе.

Жрец огляделся, принял какое-то решение и убежал.

Толпа зашумела, протестуя, потом умолкла, с нетерпением ожидая, что же предпримет Кесар.

Тот немного поколебался, точно в раздумьях, а затем направился прямо к мраморному алтарю на террасе. Он ничего не сказал, но, повинуясь движению его руки, черные бычки пошли к нему. Теперь их вели мужчины, а девушки куда-то делись.

Кесар вытащил нож. Лезвие было отточено до бритвенной остроты – он ожидал подобного исхода. Молниеносно, с поразительной и грозной точностью он взмахнул рукой, одним ударом перерезав оба бычьих горла.

Кровь хлынула густой алой струей. Огромные головы повисли, черные тела забились в агонии и почти одновременно рухнули на землю. Вымокшие в крови цветочные гирлянды расплелись, пачкая ступени алым. Но Кесар оказался настолько быстр, что на его великолепный наряд не попало ни капли. Даже его руки остались незапятнанными.

Так приносили жертвы короли – века назад, в далеком прошлом...

Жрец, всего-навсего побежавший за помощниками, выскочил на террасу вместе с собратьями. Но в нем уже не было никакой надобности.

Король, обнаженный, если не считать набедренной повязки, только что закончил упражняться на мечах и шел принимать ванну. Именно в это время и в таком виде он намеревался принять Кесара. Это было важно, ибо короля давно так не оскорбляли. Было совершенно необходимо, чтобы молодой человек в темно-красном прочувствовал всю меру этого оскорбления.

– Ну, – обратился к нему Сузамун, в конце концов небрежно позволив рабу набросить ему на плечи мантию. – Каковы будут твои объяснения?

– Объяснения чего, мой повелитель? – Кесар эм Ксаи воззрился на короля с безграничным недоумением.

– Твоего пышного шествия по моим улицам, вот чего.

– Мой повелитель, вы позволили нам войти, когда нам будет угодно. Ваши подданные решили поприветствовать нас от вашего имени.

– От моего имени? Да вы вели себя так, будто снова завоевали Закорис, а не потопили горстку каких-то жалких лодок!

– Семь кораблей, мой повелитель.

Сузамун завернулся в мантию, сел и глотнул вина. Больше никому выпить не предложили. В комнате хватало народу, с интересом наблюдавшего за этой сценой. Старший сын короля, принц Джорнил, жевал инжир и разглядывал наряд Кесара. Как почти месяц назад его отец позавидовал калинксам, так теперь сын возжелал этот изысканный костюм. Джорнила выводил из себя тот факт, что человек, у которого не было никаких доходов (и который ничуть не заслуживал их иметь) мог позволить себе таких портных и такую ткань – шелк, похожий на тончайшую, искусно выделанную кожу.

– Семь кораблей, – повторил король. – Ты хочешь сказать, что у тебя не двоилось в глазах?

Повисла долгая пауза. Оскорбительный вопрос явно требовал ответа.

– Их было семь, мой повелитель, – твердо сказал Кесар. – Если вы не доверяете моим подсчетам, спросите у капитанов, которых сами назначили. У Лиоса или Ральднора эм Иоли.

– Не собираюсь ни о чем у них спрашивать. Я лишил их своей милости. Вместе с тобой.

Снова повисла долгая тишина. Кесар не поднимал глаз, отчетливо сознавая, что может увидеть в них Сузамун.

– Прошу прошения, мой король. Когда вы посылали меня в Тьис, я счел, что с вашего благословения еду добыть себе немного славы.

– Вот как? Тогда тебе следовало дождаться, когда я прикажу тебе это. Тебя, висская собака, послали сжечь кучку мусора в море. Не более того.

По комнате пробежал слабый шепоток. Сузамун поднял глаза, точно призывая дерзких говорить громче, и все смолкли.

До дворца дошли слухи, ходившие по улицам: якобы Кесар был послан в прибрежный городок благодаря проискам какого-то недоброжелателя, весьма высокопоставленного, который позавидовал ему. Лишь искусство жрецов Анкабека спасло принцу жизнь.

То, что король не упомянул о пребывании Кесара на Анкабеке, тоже очень бросалось в глаза.

Кесар молчал. Он ждал, когда король поймет, что его немилость в данном случае отдает низостью. Но тот не понял – или не захотел понять.

– Ты вступил в мой город, как молодой леопард, – бросил Сузамун эм Шансар. – Теперь ты уползешь обратно, как мышь. Немедленно отправляйся в свое имение в Ксаи.

Кесар поднял голову, и его глаза сверкнули, точно занесенные ножи.

– Да, моя саламандра, – усмехнулся Сузамун. – Твой огонь погас.

Оборванец низко поклонился – уже в третий раз с тех пор, как вошел.

– Они продают пряди черных мужских волос, выдавая их за ваши, мой господин. Поэт сочинил превосходную хвалебную песнь и сейчас распевает ее по всему восточному городу. А женщины – хотя им-то никто ничего не платил – просто сходят с ума по вам, забыв про всех своих любовников...

– Хорошо, – отозвался темный силуэт в кресле. И добавил, обращаясь к другому человеку, к несказанной радости оборванца: – Заплати ему, сколько я говорил.

Когда наемник удалился, Кесар поднялся и наполнил стеклянный кубок водой. Для вина сейчас было совсем не время.

Его ошибка заключалась в недопонимании того, что он играет против полного болвана. Сузамун оказался настолько глуп, что не догадался сделать правильный ход – ход, который сложил бы все кирпичики один на другой...

Кесар глотнул горькой воды.

– Что там еще?

Сержант его гвардии передал ему какой-то пакет. Его открыли и проверили, после чего Кесар изучил содержимое.

– Третье любимое кольцо Ральднора эм Иоли. Знак любви?

– Лучший, чем если бы он написал об этом, мой лорд, – сержант оскалил зубы в усмешке.

– Согласен. Отповедь Сузамуна пришлась ему не по вкусу. Но вместо того, чтобы винить меня, он винит короля. Еще один дурак. Только, пожалуй, более удобный, ибо держит свои обещания. Твои люди готовы выезжать?

– Да, мой лорд. Одна пятая, как вы приказали. Те, кто прослужил вам дольше остальных.

– В Ксаи им не понравится. Впрочем, и мне тоже... Да, есть еще кое-кто. Один из Девятых, Рэм. Кармианец со светлыми глазами, у которого имеются приятели в Оммосском квартале.

– Знаю такого. Недавно мы отделали его Шкуродером.

– Отыщи его и прикажи выезжать. Король велел мне убраться из Истриса до рассвета.

За дверями поднялся какой-то шум. Часовой ударил копьем в пол. В следующий миг дверь распахнулась настежь. На пороге появился слуга и пропел по-шансарски:

– Первый наследник волей Ашары, принц Джорнил Истрисский.

Джорнил быстро проскочил мимо него и вошел в комнату.

Кесар глянул на него. Джорнил ответил ему таким же взглядом. Тусклый вечерний свет ласкал его, точно влюбленная женщина. Дверь за его спиной закрылась.

– Польщен, – отрывисто бросил Кесар. – Вы явились помахать мне на прощанье?

– Я явился приказать тебе оставить здесь это одеяние, когда ты будешь уезжать.

Секунду Кесар недоуменно глядел на него, потом внезапно рассмеялся. Он взял еще один кувшин с вином и сделал знак сержанту. После того, как дверь закрылась в третий раз, Кесар налил вина наследнику Сузамуна.

Джорнил отставил чашу из дымчатого стекла, даже не пригубив.

– Берите, – подбодрил Кесар. – Неужели вы опасаетесь, что я что-то подсыпал туда?

Джорнил просиял. Это было сказано на языке Висов. Несмотря на то, что слуга объявил о его приходе по-шансарски, Джорнил с большим трудом разговаривал на языке своих предков.

– Нет. Но мне не нравится твое вино.

– Оно с виноградников Кармисса.

– В самом деле? Однако вернемся к одежде.

– Разумеется, мой принц, – отозвался Кесар, взявшись за застежку туники. – Прямо сейчас?

– О, можешь просто оставить ее здесь. Я пришлю за ней кого-нибудь.

– Прикажите хорошенько выстирать ее. Я проехал в этом по меньшей мере три мили.

Джорнил поднял чашу с вином, оглядел ее, снова отставил.

– А правда ли то, что говорят? Что мой отец пытался убить тебя?

Кесар задумался.

– Это не так. Но мне интересно, откуда вы взяли, что кто-то об этом говорит?

– На улицах только об этом и болтают. Ядовитая змея в Тьисе...

Кесар рассмеялся. Джорнил засмеялся тоже, хотя и не собирался делать этого.

– Так, небольшая рана в бою. Никакая не змея. И совершенно не вижу, зачем Сузамуну убивать меня, – добавил он, – если в его власти услать меня в Ксаи и обречь на смерть заживо. Это куда хуже.

Джорнил, который не очень-то любил Кесара, но тем не менее неодолимо к нему тянулся и с самого детства регулярно завидовал ему как проклятый, изумленно фыркнул.

– Я могу приехать навестить тебя там.

– Ради богини, не делайте этого. Приезд члена королевской семьи в Ксаи убьет вашего отца на месте. Не стоит. Лучше помните обо мне здесь. Носите мой наряд вместо меня. Говорят, в эту краску добавили кровь тринадцати девственниц, чтобы добиться нужного оттенка.

Разрываясь между доверием и насмешкой над застийским возбуждением, Джорнил поднял чашу с кислым молодым вином и осушил ее.

Ксаи находился на равнине к юго-западу от Кармисса, очень далеко от столицы. Путь туда занимал от пятнадцати до семнадцати дней, в основном из-за скверных дорог или вообще полного их отсутствия. Постоялые дворы там тоже были скверными или вообще отсутствовали. Стада диких зеебов носились по плоской равнине, как будто сами не желали где-то задерживаться. На землях поместья ютились две деревеньки. Сама усадьба была настоящей развалиной. Островки тропического леса, плавающие в заболоченном озере, придавали дому особую атмосферу и запах.

В детстве Кесар провел в этом забытом богами месте вполне достаточно, чтобы отдавать себе отчет, как сильно ненавидит его.

Он метался в своем заточении, как раненый лев. Ночами, а время от времени и в ослепительные дни, Застис овладевала им, заставляя искать облегчения у жалких женщин, бывших его собственностью. Он ездил верхом, упражнялся с оружием и пытался охотиться на этой бесплодной земле. Солдаты, которых он взял с собой, упивались дрянным местным пивом, а потом извергали его наружу, на все лады проклиная Сузамуна, Кесара и всех богов сразу.

Он пробыл там не меньше месяца, прежде чем получил известие. Оно пришло оттуда, откуда он его отчасти даже ожидал – от капитана-полукровки Ральднора эм Иоли.

Двенадцать дней спустя тот сам появился в Ксаи в сопровождении всего лишь троих человек. Добрый знак.

Они устроились на плоской крыше виллы, под навесом. Солнце клонилось к островкам леса на озере, стаи галдящих птиц то опускались на воду, то вновь срывались с нее.

– Я все больше и больше прозреваю, – с мягкой настойчивостью объявил Ральднор эм Иоли. – Нас просто использовали. Меня, моих товарищей-капитанов и вас, лорд принц. Нас собирались принести в жертву. А потом Сузамун послал бы кого-нибудь из своих фаворитов очистить моря от врагов, и тот прославился бы за наш счет. Мы, как те слуги, что пробуют угощения на королевском пиру, должны были умереть, испытав на себе силу яда.

Кесар еле заметно усмехнулся. По его знаку служанка вновь наполнила кубок иолийца.

– Так что ничего удивительного, что вместо награды нас ждало наказание, – продолжил эм Иоли. – Меня разжаловали из капитанов. И оштрафовали – оштрафовали, клянусь Ашкар, за то, что устроил недозволенное представление для толпы! – он сделал глоток. Кровь светлой расы досталась ему не из Шансара, а из Вардата, поэтому он назвал богиню вардийским именем. И это было очень кстати, поскольку можно было не опасаться, что в нем вдруг пробудится солидарность с земляками. – Сузамун что, совсем спятил?

Кесар пожал плечами.

– Король верит в превосходство своей желтой расы. Те, в ком течет смешанная кровь – пусть даже воплощенная в столь славных цветах, как у тебя – пятно на безупречной чистоте его народа. Признаюсь, что до Тьиса я не вполне осознавал это. А теперь, Ральднор, я гадаю, долго ли вообще мне осталось осознавать что бы то ни было.

– Значит, вы все еще опасаетесь за свою жизнь?

– Если я сгину в Ксаи, никто этого не заметит.

– Вы не правы. Столица до сих пор восхваляет вас, даже сейчас.

– Значит, я могу быть спокоен до тех пор, пока толпа помнит меня. А потом – возможно, еще одна змея.

– Он может дотянуться до любого из нас.

– Безусловно.

Они снова выпили. Ральднор эм Иоли грохнул о стол пустым кубком.

– И какой у нас выход, кроме как бежать из Кармисса, словно преступники?

– Вряд ли я смогу выбраться с острова, раз сам король заточил меня здесь, – возразил Кесар. – Возможно, он только и ждет, чтобы я это сделал. Тогда можно будет обвинить меня в измене и казнить – все по закону.

– Все-таки он безумец.

– Одержимый, несомненно. Но разве после войны Равнин у людей темной крови осталась хоть какая-то надежда?

Ральднор, которому стало не по себе, инстинктивно пригладил волосы. До недавних пор его внешность, которой он был обязан своим блистательным именем, была ему скорее на руку, чем наоборот. Сам богоподобный Повелитель Гроз Ральднор был полукровкой.

Солнце уже плескалось в воде, догорая и уходя ко дну, как корабли Вольных закорианцев. Вино тоже почти кончилось.

– Беринда, – повелительно обратился принц к служанке. Та бросила на него робкий и забитый взгляд человека, рожденного рабом, и ускользнула, чтобы вновь наполнить кувшин.

– В любом случае я удивлен, что ты счел меня достойным своей заботы, – раздумчиво произнес Кесар. – После того нашего спора на море...

– Из-за рабов на галерах, которых вы оставили гореть заживо? – Ральднор бестрепетно встретил его взгляд. – Этот поступок показался мне омерзительным, мой лорд. Но именно ваша безжалостность, хоть она и воистину отвратительна мне, сулит вам в моих глазах – как бы это выразить? – великое будущее. Блестящее будущее. Вы уничтожите все, что встанет у вас на дороге.

– И ты, – заключил Кесар, – решил, что разумнее будет рискнуть и остаться рядом со мной, чем оказаться у меня на пути.

Ральднор кивнул с немалой долей иронии. Он был поразительно умным и восприимчивым человеком, и именно эти качества время от времени толкали его на опрометчивые и неразумные поступки.

– Ты спрашиваешь, можно ли как-то противостоять злой воле короля, – снова заговорил Кесар. – Думаю, что да. Нужно нечто, столь явно показывающее всем его причастность к этому, чтобы он никогда больше не осмелился снова покуситься на нас. Нечто, проникнутое такой насмешливой справедливостью, чтобы Истрис до конца жизни помнил это. И обидное, если ты предпочитаешь, чтобы твоя месть была болезненной.

Ральднор вздрогнул. Сейчас он находился рядом с тем же человеком, что и тогда, на борту кармианской галеры. Но он хорошо чувствовал обстоятельства и умел к ним приспосабливаться.

– Прошу вас, мой лорд, просветите меня, – сказал он с недрогнувшим лицом.

Кесар в двух словах обрисовал свой план.

– Клянусь всеми богами, разрази их гром! – выдохнул Ральднор, чья висская мать была шлюхой, довольно известной в иолийском Городе наслаждений.

По крыше, выделяясь на фоне бронзовеющего вечернего неба, возвращалась с вином служанка Беринда. Она не слышала ни слова из того, о чем говорилось, да это ее и не интересовало. Ее занимали куда более существенные вещи. Наклонившись, чтобы наполнить кубок Кесара, она вспомнила ночь, проведенную с ним на ложе, и вдохнула его пряный мускусный запах, тут же ударивший ей в голову.

Он не обратил на нее внимания.

Жрица Эраз ощутила, что в Святилище бесшумно вошел кто-то еще, скрываясь за занавесом из золотой чешуи. Своим внутренним зрением Эраз заглянула туда – и мгновенно узнала пришедшую, не только по ней самой, но и по крошечному, еле уловимому второму существу внутри нее, теплившемуся слабее, чем остывший уголек.

Была пора, когда огоньки храмовых светильников еле мерцали, а занавес перед богиней не поднимался от простого наступания на летящих мозаичных драконов. Стоял час между полуночью и зарей, в древних мифах Равнин-без-Теней зовущийся Часом Волка. Час бессонницы, сомнений и ненависти к себе, а иногда и смерти.

Равнинная жрица вышла из-за занавеса и очутилась в сердце Святилища. По мозаичному полу она прошла туда, где стояла принцесса Вал-Нардия – одна, с низко склоненной головой, в молчании.

– Ты ищешь богиню?

– Ищу, – Вал-Нардия запнулась. – Но Ее не найти.

– Да. Так всегда бывает.

Опущенное лицо Вал-Нардии отвернулось в сторону.

– Я согрешила. Я недостойна Ее.

– Если б ты считала себя недостойной Ее, то не пришла бы к Ней, Вал-Нардия Истрисская.

– Я согрешила... согрешила... Позвольте мне признаться в своем грехе и наложите на меня кару.

– Это обычай народа твой матери. Анакир не карает, не приносит страданий. Ее простертые руки, являющие собой возмездие, разрушение, мучение и неотвратимые бедствия – всего лишь символы. Мы сами навлекаем на себя пытки. Мы сами караем себя.

– Мой грех...

– Твой грех лишь потому грех, что ты его так называешь.

– Нет же! Помогите мне! – вскрикнула Вал-Нардия, вскинув на жрицу глаза и цепляясь за ее одеяние.

– Помощь в тебе самой, – отрезала Эраз. – Ты сама должна помочь себе. То, что мы совершили – прошлое. Мы либо вновь и вновь переживаем его, либо позволяем ему уйти.

Вал-Нардия ахнула.

– Вы ненавидите меня! – выдохнула она вдруг. – Ваш народ ненавидит всех нас, тех, в ком течет кровь Висов. Мне здесь не место. Это ваша богиня, а не моя.

Эраз даже не взглянула на нее. Ее глаза казались двумя горящими светильниками, а она сама – кем-то отличным от человека.

– Твоя, если ты примешь Ее. Тебе не нужны мои утешения, принцесса. Именно этому мы пытаемся научить тебя. Тебе нужна лишь Она. Ты должна почувствовать в себе Ее силу.

– Вы не хотите даже выслушать меня. Мое преступление...

Золотые глаза обратились на нее.

– Сначала попытайся найти силы в себе. Потом, если не сумеешь, можешь прийти ко мне.

Вал-Нардия бросилась прочь. Она пронеслась по мозаичному полу и, добежав до одного из потайных выходов, выскочила на улицу.