Текст книги "Восставшая из пепла"

Танит Ли
Восставшая из пепла

КНИГА ПЕРВАЯ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ПОД ВУЛКАНОМ

Проснуться и не знать – где ты, кто ты, что ты – существо ли с ногами и руками, зверь или хребет огромной рыбы – согласитесь, это странное пробуждение.

Но через некоторое время, распрямившись в темноте, я начала открывать самое себя и осознала: я – женщина.

Со всех сторон меня окружали тьма и беззвучие.

В ноздри лез застоявшийся горький запах, ладони осязали шершавую коросту скалы. Я выползла из ниши и нашла место, где можно было встать во весь рост. Странное дело: вопрос о том, не слепа ли я, не занимал меня.

Я двигалась ощупью по проходу; было холодно, но не чувствовалось ни малейшего движения воздуха. Моя стопа с силой ударилась о препятствие, я опустилась на колени и осторожно дотронулась до него. Ступенька, а за ней другие ступеньки, грубо высеченные в скале и почти не истоптанные. Внезапно пришли на память другие лестницы из гладкого белого материала с прожилками, скользкие как стекло, с глубокими выемками посередине ступенек от бесконечного хождения бесчисленных ног – вверх-вниз, вверх-вниз… Осторожно и все так же на ощупь я поднялась по ступенькам. Считать их мне не пришло в голову, но их было много – сотня по меньшей мере. А затем – ровное плоское пространство без ступенек. Обрадовавшись, что лестница кончилась, я по глупости ускорила шаг, но тут же была наказана за это. Внезапно площадка оборвалась – и я закачалась на краю невидимой пропасти, словно танцовщица, а затем отпрянула назад и спаслась. Сорвавшиеся камни упали в бездну. Я долго слышала их грохот по отвесной скалы.

Мною овладел ужас. Как я могу идти дальше, ничего не видя? Следующая ошибка будет роковой, а я знала – еще не ведая, кто я – что моя жизнь важна для меня. И еще я чувствовала злое противостояние некой силы, которая затеяла неравную битву со мной в кромешной тьме. Эта сила возбуждала во мне страх и ненависть.

Встав на четвереньки, я медленно двинулась вперед, по левую сторону пропасти. Мгновение спустя моя вытянутая рука повисла в пустоте. Я повернула назад, двигаясь направо – там ждал меня третий угол бездны. Ярость охватила меня. Я пронзительно выкрикнула во тьму проклятье – и эхо раскатами вторило мне, повторяясь до тех пор, пока я не решила, что скала дробится на части.

Куда теперь?

Наверное, некуда.

Я легла на скальный карниз и заплакала а потом снова свернулась в клубок, как животное или зародыш – и уснула.

Таков был конец моего первого пробуждения.

Во второй раз было лучше. Первоначальный сон не был обычным сном, а этот им был, и я проснулась с иным осознанием обстановки.

Я рассудила во тьме, что если лестница кончалась ничем, то мне придется спуститься по ней обратно в проход, и вернуться тем же путем, каким пришла накануне, пока не найду какой-то другой путь. Мне тогда впервые пришло в голову, что я ищу путь на поверхность – я инстинктивно знала, что нахожусь под землей.

Когда я ползла обратно к лестнице, мои ладони, а затем и колени наткнулись на квадратное углубление в камне. Я ощупала его и обнаружила щель. Должно быть, это дверь. Но пока я пыталась найти какой-то способ открыть ее, она внезапно ушла в паз. Я оказалась повисшей над еще одной неведомой пропастью, по-прежнему в абсолютной мгле, цепляясь и скользя кончиками пальцев по гладкому краю двери. Никакой надежды удержаться не было. Мои пальцы разжались, и я упала. Думала, что тут и делу конец, но падать пришлось не очень далеко. Я ударилась о каменный пол и покатилась, достаточно расслабившись, чтобы не причинить себе никакого вреда. Я медленно повернулась кругом, и теперь вдали, в конце того, что казалось еще одним длинным проходом, виднелся слабый-преслабый отблеск света. Притягиваемая этим светом, я быстро, почти бегом, направилась к нему.

Теперь я разглядела смутные очертания каменных стен и блестевшие в них мелкие прожилки. Проход все извивался и извивался, а свечение делалось все гуще и кровавей. Затем я внезапно завернула за угол и вскинула руки, чтобы защитить глаза.

Свет был таким же слепящим, как и тьма, но вскоре я смогла вытереть слезы и оглядеться.

Я стояла в огромной пещере, освещенной только в центре ее, где огромная грубо высеченная чаша, по меньшей мере шести футов диаметром, извергала непрерывный вихрь красно-золотого пламени. А за этим огнем новая лестница вела к узкой двери высоко в стене. В остальном пещера казалась ничем не примечательной и пустой.

Та узкая дверь была почему-то важна для меня, и я знала, что должна добраться до нее.

Я начала пересекать пещеру и внезапно осознала, каким муравьем я выгляжу под ее сводами, устремившимися в бесконечность, ввысь, во тьму. Миновав чашу с пламенем, я ступила на первую ступеньку лестницы. Позади меня раздался стенающий гром. Пораженная, я резко обернулась и посмотрела. Весь пол пещеры покрылся бесчисленными трещинами, и из них вырывались жгучие язычки пламени. На следующей ступеньке заплясали новые огни. Опрометью я взбежала по лестнице, словно скорость могла перехитрить сработавший внизу механизм. Коснувшись ладонью узкой двери, я быстро оглянулась. Пол там, где я прошла, стал морем бушующего золота, и алый дым, клубясь, превращался у высокого потолка в пурпурную тучу. Я толкнула дверь, и когда она открылась, пробежала в возникший проем, захлопнув ее за собой.

Помещение было заполнено светом, хотя у него, казалось, нет никакого источника. Передо мной висел длинный занавес, и когда я отодвинула его, то увидела каменный алтарь и еще одну чашу, где нечто очнулось и зашевелилось при моем появлении. Я не видела это существо, только чувствовала его, и когда оно заговорило, я слышала его слова только внутренним слухом.

– Итак, ты не смогла спать вечно. Я знал, что ты должна когда-нибудь проснуться, несмотря на крепкий сон, в который я погрузил тебя. Проснуться и явиться ко мне. Даже бездна не смогла поглотить тебя, как я надеялся. Ладно же. Я растолкую тебе, что и как. Я – Карраказ, бездушный, порожденный злом твоей расы, миром, существовавшим за много лет до твоего рождения, и в конце концов уничтожившим ту расу и всех принадлежащих к ней, кроме тебя. А ты спаслась от уничтожения, потому что была малолетней и еще не усвоила должным образом пути зла. Но теперь ты выросла во сне в женщину и усвоишь их. Зло явится к тебе, и ты примешь его с радостью. Помни, куда бы ты ни отправилась, я буду рядом с тобой. Теперь от Карраказа не спастись. Смотри.

На алтаре что-то вспыхнуло, сверкнуло и материализовалось. Нож с острым светлым лезвием-клинком.

– Видишь как легко будет избавиться от меня. Возьми нож. Тебе нужно лишь сказать ему, куда ударить, и он подчинится тебе. И тогда ты уснешь навеки, без страха.

Но я стояла совершенно неподвижно и не взяла его. В голове проносились миллионы картин и воспоминаний, и мои руки заледенели от ужаса.

– Значит, ты желаешь выйти наружу? Нет ничего проще. Путь есть. Лестница за алтарем выведет наверх и во внешний мир. Но если ты пойдешь, то будешь проклята и унесешь проклятье с собой; и не будет тебе никакого счастья. Породившая тебя цивилизация умерла бессчетные годы назад. Ваши дворцы в руинах. В высохших фонтанах и пыльных дворах греются на солнце ящерицы. А ты – я покажу тебе, кто ты. Вспомни, тебе полагалось бы быть могущественной чародейкой, повелевающей стихиями, звездами, морями и огнями в недрах земли. По твоему повелению могло свершиться все. Ты была наделена способностью летать, владела искусством хамелеона, умением становиться невидимой – и красотой. Позволь мне показать тебе, какая ты.

В воздухе засиял холодно и ясно новый предмет, и в нем начало возникать мое отражение. Женская фигура, стройная, маленькая; длинные, очень светлые волосы, а затем лицо – отражение рук, закрывших лицо и слегка заслонивших от меня его безобразие. Но лишь слегка. Я знала. Лицо дьявола, чудовища, бессмысленной твари, невыносимое на вид.

Я припала к полу, обхватив одной рукой голову, прижав подбородок к груди, а в другой руке был нож с алтаря Карраказа.

Но прежде чем я смогла вымолвить клинку слова смерти, мой мозг наполнил мягкий свет, холодный, зеленый и очень древний.

– Да, – произнес некто у меня в голове, – всегда есть и это. Если ты сможешь его найти. Родственника своей души из зеленого нефрита.

Я вскочила на ноги и швырнула нож сквозь образ в зеркале так, что оно разбилось вдребезги. За дверью пещеру сотряс массивный взрыв, и пол у меня под ногами содрогнулся. Я бросилась к лестнице.

– Подожди, – сказало оно-он-она, существо без души. – Помни, ты проклята и носишь проклятье с собой. Ты спала в недрах мертвого вулкана. Покинь его, и он проснется, как проснулась ты. Докрасна раскаленная лава хлынет сквозь все проходы и погонит тебя с горы. Она зальет деревни и села, уничтожит урожаи и сожжет до смерти все живое на своем пути.

Но я почти не слышала. Мое стремление к свободе было слишком сильным.

Я ринулась вверх по лестнице, все выше и выше, прочь от светящегося помещения и угнездившегося там безумия, в холодную темноту, вскоре слегка рассеявшуюся. Когда я остановилась на миг передохнуть, прислонясь к чреву горы, то подняла голову и увидела звезды и лившийся мне в глаза свет луны. Позади меня тьма краснела и содрогалась в бесконечных пароксизмах гнева и боли. Вонь серы наполнила мне живот, голову и легкие и вызвала у меня дурноту, но я упорно лезла дальше, цепляясь руками за камень. Наконец карниз, а за карнизом внешние склоны вулкана, уходящие вниз в темные долины. А наверху – расширившееся теперь до горизонта блестящее небо.

Я спрыгнула с карниза, и когда мои ноги коснулись почвы, подземный демон взревел. Небо и земля сошлись, опрокинувшись вместе и сделавшись алыми, а я упала и продолжала падать вниз, в ночь.

Падала я быстрее, чем смогла бежать, пока еще слишком ошеломленная, чтобы испугаться. А затем очутилась в яме и остановилась, как останавливается сердце при смерти. Я выползла и оглянулась. Тучи над грохочущей горой были красно-коричневыми, и за мною следом ползли первые яркие змеи лавы. Взрыв выбросил град пылающих углей, и они сыпались повсюду вокруг меня. Глаза и рот мне забило дождем черного пепла. Я обмотала рот и нос уголком своей грязной одежды и снова пустилась бежать.

Внизу в долинах больше не темно. Здесь и там и всюду летели огни, и я слышала вопли и крики даже сквозь шум, производимый горой. Ни стенающим, ни мне самой было не на что надеяться. Где нам спрятаться от этой жгучей сумасшедшей ярости?

Я шла по дороге и почти не замечала ее. От первой деревни я кинулась прочь, пробежала через фруктовый сад, где уже занялся пожар от искр вулкана. Виноградины лопались, закипая. Мимо меня промчалось, сметая все на своем пути, стадо блеющих перепуганных овец – и пропало.

Я бежала дальше. Куда вел меня инстинкт?

Что-то с лязгом щелкнуло; я споткнулась и упала. Подлый маленький капкан защемил подол моей туники, каким-то чудом не задев босой ноги. Я высвободила тунику, порвав ее, и увидела впереди слабый блеск воды. Дворцовый пруд в сливочной пене лилий и лебедей ослеплял белизной, но ночь теперь сделалась малиновой, а гора гремела и громыхала. Я поднялась и побежала к воде. Вокруг меня бились и дрожали виноградные лозы. Скорей – через ворота, по дымящемуся местами вспаханному полю. На мне все время вспыхивали угли. Кожа моя покрылась миллионами маленьких волдырей, но я их почти не замечала. Внезапно сквозь заросли на фоне страшного неба показалось широко разлившееся озеро; его зеркало казалось красным и курилось паром от раскаленных обломков падавших в него горящих предметов. Спотыкаясь, я брела по берегу, и наткнулась на несколько причаленных лодок, маленьких рыбацких челноков. Почему эти деревенские дурни не бросились к ним и не спаслись? Бессильная злость на них овладела мной, когда я умело оттолкнула свою лодку от берега длинным грубым шестом. На мне лежало бремя вины за смерть всех, кто погибнет при извержении. Но у них было средство выжить – и они не воспользовались им. Будь они прокляты тогда, пусть себе гибнут.

Заплыв на середину озера, я наблюдала, как на смену ночи незаметно пришел рассвет, а с ним унялась ярость горы. Вокруг меня кипела и пузырилась вода, а горячий душный воздух сделался черным от копоти. Звуки вокруг были похожи на рыгание огромного зверя. Я думала о камне, который служил алтарем Карраказу – этот камень, как и все остальное, поглотила лава, но сама эта тварь уцелела. Она всегда будет со мной, символ притаившегося в моей душе зла, напоминание о моем безобразии, лежащем на мне проклятии и печати смерти.

Когда наступили зелено-лавандовые сумерки и над вулканом дрожало одно последнее облако, я направила лодку к самому дальнему берегу, но даже там местность была превращена в груду пепла. Кое-где земля потрескалась, извергая камни.

Я бы и дальше обходила стороной халупы и хижины, но теперь стало трудно определить, где они. Все рухнуло, на тропе тлели деревья. Лежал ничком мертвый ребенок; с неба упали мертвые птицы. Я плакала, неистово металась во все стороны – лишь бы сбежать от этих свидетельств катастрофы, но они все время лезли в глаза. Неужели мой грех уже явился? Неужели в своем неодолимом желании быть свободной я начала выпускать на волю тьму? Тем временем я двигалась по узкому проулку между разрушенными стенами каких-то домишек.

Угол, резкий поворот, затем – открытое пространство. Там сгрудилось человек пятьдесят-шестьдесят, стоящих спиной ко мне, таких же оборванных и грязных, как и я. Это зрелище потрясло меня. Я остановилась. В волосах у меня засвистел горячий ветерок.

А потом они начали оборачиваться, поодиночке, группами, чувствуя меня, как дикий зверь чует опасность или еду. Их холодные покрасневшие глаза сосредоточились на моем теле, остановились и отвернулись от моего лица. Я хотела поднять ладони и спрятать лицо, но руки одеревенели, будто прибитые гвоздями к моим бокам. Где-то в толпе заплакал ребенок. Мужчины закричали, а женщины зашептались. Их руки двигались так, как не смогли мои, в каком-то древнем ритуале; для спасения от зла, подумала я. Внезапно прозвенел новый голос, отчетливый, но слегка надтреснутый.

– Богиня! Та, что из горы!

И всюду вокруг меня, словно по сигналу, все падали на колени, моля меня о пощаде, жалости, помощи и всем прочем, чего я не могла дать. К их вою примешивался плач об их грехах и слово «Эвесс». До меня внезапно дошло, что они говорят на каком-то языке, которого я никогда не слышала, и все же знала каждый его слог. Слово «Эвесс» означало лик, но не в обычном смысле. Это был лик идола, который мог быть и прекрасным и уродливым, но одинаково повергающим их в ужас, и на него никто и никогда не должен был смотреть. Взглянув на то, что находилось позади них, я увидела, вокруг чего они столпились у конца открытого пространства: грубо обтесанный камень, напоминающий женщину в красном платье с белыми глиняными волосами. На ней была маска, закрывающая «Эвесс», который нельзя видеть, но волосы и стан не вызывали никаких сомнений. Эти люди были рослыми и крупнокостными, темнокожими и черноволосыми. Идол изображал не их сородича, но и они и я сразу узнали его. Это была я.

И так я стояла – лицом к лицу сама с собой, а между нами сгорбились холмы их тел: мне, которая принесла алую смерть из горы, поклонялись в страхе, как древней богине из какой-то вдолбленной в их головы легенды.

Я вышла из паралича и оцепенения и повернулась, чтобы уйти.

Они тихо последовали за мной, шепча свои молитвы. Что теперь? Если я пущусь бежать от них, не побегут ли и они, чтобы не отставать от мена? Глаза у меня стали странными, и куда бы я ни глядела, всюду, казалось, видела блеск Ножа Легкой Смерти. Умереть – и пусть себе следуют за мной в могилу, если хотят. Но я еще прожила слишком мало, чтобы расстаться с жизнью. Наконец, чувствуя тошноту, усталость и боль, я присела на обломки какой-то стены. Я вздохнула, и бесчисленные глаза поднялись, задержались на миг и опустились.

К моим ногам подползла какая-то женщина.

– Пощади нас, тех, кто невольно увидел Эвесс Богини.

– Оставь меня в покое, – огрызнулась я, но слишком слабым голосом, чтобы она расслышала хоть слово.

Она восприняла это как какое-то проклятье; возможно я даже заговорила не на их языке, а на своем, сознательно забытом, и все же усвоенном мной в детские годы, еще до гибели моей расы. Женщина завыла, начала бить себя в грудь и рвать на себе волосы.

– Прекрати, – приказала я.

Она тупо уставилась на меня с застывшими в воздухе руками.

Мною овладела какая-то черствая истерия и я слабо рассмеялась, сидя там на обломках и глядя на нее, на всех них.

Они считали меня богиней. Я была для них совершенно непостижимой. Значит нет надобности ничего объяснять, нужно лишь поступать так, как мне хочется. Никаких препятствий не возникнет.

Я встала, и все суставы мои, казалось, готовы были треснуть.

Старое длинное невысокое здание, нерухнувшее, с лестницей в несколько низких ступенек и прямоугольным дверным проемом, ведущим в прохладную темноту. Там был запах – холодный и одновременно душный, не отталкивающий, но чуждый. Запах Человеческой Жизни, а также чего-то еще. Догадалась я достаточно скоро, когда увидела повторенное изображение Той. Это был их храм, и пахло здесь святостью, страхом и ладаном, смешанными воедино тревожной верой многих поколений.

Они остановились в нерешительности у подножья лестницы, темные на фоне бронзово-сиреневого неба. Я подняла руку, обратив в их сороку ладонь. – Дальше ни шагу, – велела я. – Мое.

Они, кажется, поняли. Я ушла в мрак одна. За алтарем – прикрытая ширмой дверь: конечное убежище. Там находилась лишь холодная комнатушка. На полу, как и везде, скопился пепел. В углу лежал тюфяк жреца. Я, спотыкаясь, добрела до него и улеглась.

Не придут ли они завтра, не посмеют ли оскорбить божество, поняв, что я не легенда, а нечто куда худшее? Не подползут ли они, пока я сплю, не проскользнут ли за резную ширму, не всадят ли нож или заостренный в огне кол мне в левую грудь и сквозь нее в сердце? Если я усну… не придут ли они тогда?.. Я заснула.

Огромный дворец с золотыми, хрустальными и огненными залами и огромные лестницы, ведущие вверх и вниз. Подобно миражу в пустыне, окруженный фантазией садов. Наполовину вспомнившийся мой дом, теперь уже не высящийся, а сровненный с землей молотом времени распада. То, чего я лишилась. Лестницы закручивались, подымаясь все выше и выше, и менялись. Более узкие, теперь уже черные, а не белые, черные колонны и овальный дверной проем. За ним – тронутая миазмами распада красота, нечто мерцающее на каменной глыбе, из каменной чаши. Могущество моей расы, источник знания и зла. Карраказ, выросший словно редкое растение из застоялой порочности многих поколений дурных и безумных мужчин и женщин. Цветок, созданный ядом и отравивший своих создателей.

Это было больше воспоминанием, чем сном, но поскольку оно явилось во сне, оно было туманным и одновременно ярким той яркостью, какой может обладать только нереальность. Орнамент, мерцание пламени, вылившееся в пылающий рельеф, и лицо мужчины – отца, брата, какого-то родственника, которого я не знала – являвшееся в переходах и поворотах дворца. Просыпаясь, я не смогла его вспомнить – только узкие, высоко посаженные глаза, словно осколки его темной души, холодно глядящие на меня.

За миг до пробуждения я увидела Нефрит.

Зло напомнило мне в недрах горы об этом зеленом гладком камне, как-то связанным с моей внутренней сущностью. Я не поняла, только трепетала, желая вновь овладеть им, протягивая к нему руки, умоляя. Но мои пальцы поймали пустоту, и я с большим усилием выбросила себя из сна в мир разрушенной деревни, храма и отчаяния.

Был рассвет и очень тихо. Ночь пришла и ушла без ножа или заостренного кола. Я подошла к ширме и глянула за нее. В основном помещении храма не было вообще ничего, кроме голубой пыли. Но в дверном проеме, на полу у самого порога я обнаружила глазурованную глиняную чашу с молоком, фрукты и сыр на блюде. Рядом лежал сложенный кусок ткани, темно-красной, как старая кровь.

Я не хотела прикасаться к этой одежде, хотя и не знала почему, но все же нагнулась, подняла ее и увидела в своих руках тунику, а под ней на полу оказалась раскрашенная и покрытая эмалью маска. На меня глянуло пустыми глазницами белое лицо. Прорези окружала густая черная кайма, а рот горел алым. Изогнутые открытые ноздри были выкрашены по краям золотом, а по обеим сторонам, там где были бы уши, если б маска была лицом, свисали гроздья золотых капель.

Итак, их богиня должна прикрыть свой смертельный лик, столь ужасный на вид Эвесс.

Я унесла все эти вещи в жилище жреца и начала есть. До этого мига я не ощущала голода. Думаю, я могла бы прожить без еды неопределенно долго, поддерживаемая тем же странным процессом, который сохранял меня в живых в горе. Эта первая трапеза была до странности неприятной: после нее в животе и груди будто поселились демоны и секли меня докрасна раскаленным железом. Я легла, мучаясь болью, и услышала, как снаружи запело множество голосов. Пение все продолжалось и продолжалось. Они призывали свою богиню, в то время как та корчилась в жилище жреца, а потом притихла в ленивом последе боли. В конце концов я встала, и не задумываясь правильно ли это, сбросила свои одежды и надела оставленную ими для меня тунику, а потом и маску, которая держалась на лице благодаря крючкам за ушами.

Я медленно вышла и посмотрела на них.

Море людей, сгорбившихся как и раньше. На самой нижней ступеньке дымилась на жаровне чаша с ладаном. Их ужасные, почти нечеловеческие лица поднялись и вперились в мое, теперь свободное для их взглядов. – Богиня!

– Богиня! Богиня!

Я почувствовала их требование прежде, чем они высказали его. Почувствовала на своей душе их цепкие пальцы.

Затем по лестнице медленно поднялась женщина с узлом на руках и протянула его мне.

– Возьми его. О Великая, будь милостива – спаси его.

Поверх ее головы я увидела тень вулкана, красное блюдо облака все еще пульсировало там, словно огненная рана в небе.

Младенец был почти мертвым, с посиневшим личиком, он слабо и болезненно отрыгивал, пытаясь заплакать. Повсюду вокруг вытянулась и зияла руинами разрушенная деревня. Неподалеку от озера виднелось отдаленное облако дыма. Должно быть, там сжигали тела.

Она плача сунула мне ребенка.

Я ничего не почувствовала.

– Спаси его, – прошептала она. – Моего сына.

В гневе моя рука поднялась, чтобы оттолкнуть ее. Моя ладонь скользнула по ребенку, и того сразу вырвало черной рвотой, пеплом из вулкана – и личико его порозовело, глаза раскрылись, он завопил и завыл, но не слабым предсмертным всхлипом, а буйным и яростным воплем перед лицом новой жизни.

Женщина охнула и чуть не упала. Из глаз ее брызнули слезы. Подбежал мужчина и обнял их обоих. Их уста пели мне молитвы, но душа и помыслы были прикованы к ребенку в желании увидеть, коснуться, почувствовать, что он жив. И тогда все хлынули ко мне словно прилив, умоляя исцелить их от болезней, от мучений. Казалось, сотни мужчин и женщин подступили вплотную ко мне. От них пахло землей, дымом, потом и страхом. Я прикасалась к ним, не чувствуя ничего, никакой исходящей от меня силы, никакого вдохновенного экстаза, никакого удовлетворения от моих действий, приносивших столько радости. Привели слепого, который протянул мои пальцы к своим глазам – и прозрел. Привели девушку, исходившую криком от боли в боку, и когда моя рука легла на ее бок, она успокоилась и расцвела от облегчения.

Наконец поток страждущих иссяк. Я сделала знак ладонью, выставленной вперед – мое собственное требование уединения – и они попятились, продолжая петь. Я отправилась в жилище жреца и закрыла дверь ширмой; здесь я пронзительно кричала и колотила кулаками о каменные стены до тех пор, пока не разбила их в кровь и не переломала все ногти. Какой похожей на тюрьму казалась мне эта комната, но я не понимала почему.