Текст книги "Восставшая из пепла"

Ночь была прохладной, но не холодной. Теперь уже меньше огней горело в провалах окон. Жаровни на уличных углах отбрасывали оранжевый цвет на наши лица. Луна тоже стала оранжевой, висящей ниже и менее отчетливой. Внезапно мысль о гостинице показалась неприятной и угнетающей.

– Я не хочу возвращаться в ту комнату, – заявила я Дараку.

Тот без малейшего колебания повернулся к Эллаку и прочим, ехавшим верхом. Закрытое место не было для Дарака счастливым.

– Возвращайтесь самостоятельно. Мы пойдем другой дорогой.

Все сразу же ускакали, за исключением Маггура.

– Ну, буйвол, здоровенный, а ты чего ждешь?

– Худо гулять одним ночью по городу, – отозвался Маггур. И серьезно добавил:

– Тут могут быть карманники и грабители.

Вид у Дарака сделался крайне озадаченным.

– Ах, да, – сообразил наконец он. – Такой законопослушный человек, как я, зачастую забывает об этих опасностях.

Маггур усмехнулся.

– Езжай, дурень, – сказал Дарак. – Я способен позаботиться обо всем. Кроме того, по улицам каждую ночь рыщут, поддерживая порядок, солдаты градоначальника. Я всегда могу позвать одного из них. – Он шлепнул коня Маггура по крупу, и тот ускакал.

Так мы и прогуливались.

Странное безмолвие возникло между нами. Мы долго не заговаривали и даже не шли бок о бок. И все же он, казалось, чувствовал себя со мной вполне непринужденно. Один раз, когда откуда-то выкатились двое патрулирующих улицы стражников, он обнял меня одной рукой. Они едва удостоили нас взглядом: просто двое влюбленных, возвращающихся домой со званого ужина.

Через Анкурум протекала небольшая речка, заключенная в каменные берега, но очень мелкая. По ней плыли разные вещи, брошенные в нее горожанами: битые глиняные чаши, кожура плодов, маленькая кукла. Мы шли вдоль берега этой речки – опасное предприятие, означавшее необходимость перелезать через стены, красться по частным садам и пересекать пустоши, заросшие жгучими сорняками. Мы чувствовали себя детьми, когда приглушенно смеялись прошмыгивая мимо темных окон. Наконец река ушла под землю, и каменную пасть, сужающуюся среди группы деревьев, а из буйной травы обращали к нам бледные лица цветы.

– Скоро рассвет, – сказал Дарак. Он прижал меня спиной к стволу, чуть поднял вуаль шайрина и поцеловал.

– Дарак, – я прильнула к нему и закрыла глаза. – Дарак. Я боюсь. Боюсь самой себя.

Он отстранил меня от себя.

– Все мы боимся самих себя, – отвечал он. – Только не все их нас знают это.

Казалось ничуть не удивительным, что он понимает такие вещи, этот разбойник, горевший теперь только одним желанием – рискнуть своей головой на арене.

Когда мы покинули то место, в воздухе носился ни с чем не сравнимый запах рассвета.

Мы увидели тогда то, от чего очищали официальные и цивилизованные улицы Анкурума. Во всех садах, и на некоторых стенах квакали, завидев нас, большие лягушки, таращась самоцветами своих глаз. На мостовой обгрызала пробившуюся между плит траву колония улиток. Мимо нас бесшумно пробежали по главной улице две горные лисицы, отливая в темноте серебром, с застывшими хвостами и надменными мордочками. Одна из них вежливо ждала другую, пока та облегчилась у свободного прохода. А затем обе убежали на своих тиковых лапах за угол.

Я повернула голову, чтобы посмотреть на огромную белую звезду, изумленная ее блеском и размером в светлеющем небе. Мы находились на открытом месте; окружавшие нас здания были не очень высокими. Я остановилась.

– Смотри, – показала я.

Мы наблюдали за звездой, которая, хоть мы и стояли на месте, продолжала двигаться. Она медленно скользила над крышами Анкурума, словно горящая капля.

– А это что такое? – тихо проговорил Дарак.

Я подумала об Асутоо и его рассказе о богах, ездивших по небу на серебряных колесницах и спускавшихся иногда на землю. Меня внезапно охватил страх, что звезда упадет на эту улицу, ярко горя, извергая их себя прекрасных горящих великанов, от взгляда которых плоть, расплавляясь, слезает с костей.

Но звезда вдруг, словно почувствовав испытующие взгляды, набрала скорость и исчезла в облаке.

Мы молча стояли на улице. Все тело у меня покалывало. Внезапно я почувствовала, что мы не одни. Очень медленно повернувшись, я огляделась кругом.

– Дарак, – сказала я. – Пусть тот движущийся свет будет знамением. Я поеду с тобой на Сагари.

Но если знамение, то черное знамение. Я ощущала приближение рока. Я буду с ним, потому что меня принуждал страх. Темная сила в моей душе раскручивалась виток за витком. Она шептала тихо, как шорох шелка, что он погибнет на Сиркуниксе в Анкуруме, так как слишком часто играл со смертью.

Человек от Распара пришел рано, и ему пришлось дожидаться нас. Мы проснулись поздно, все еще сплетенные, на постели гостиницы. Наша одежда и все прочее лежало на полу. Рожденное лишь вчера белое шелковое платье валялось, скомканное и смятое, порванное на подоле и коленях после нашей прогулки с препятствиями, все в коричневых и зеленых пятнах от мха. Нефритовое ожерелье висело у меня на шее, а Дарак лежал на мне, отпечатывая его форму у меня на горле.

Когда мы были готовы, слуга Распара, изжелта-бледный суетливый молодой человек, проводил нас к конюшням. Дарак, Эллак, Маггур и я последовали на своих лошадях за его толстой рыжеватой кобылой по извилистым улицам Анкурума, за Кольцевые Ворота к более высоким предгорьям.

Стояло холодное голубое утро, воздух был очень чистым и холодным.

Горы казались тем ближе и отчетливей, чем дальше они высились – серые, с белыми полосами, снизу густо поросшие соснами. Мы миновали небольшой каменный храм с красными колоннами, построенный в честь богини лозы. Конеферма находилась всего в каком-то часе езды от города, но хозяйство там было богатое, производившее помимо лошадей, вино и сыры. Похоже, Распар любил ко всему приложить руку. Каменные Здания с красновато-коричневыми крышами, густо увитые легендарной лозой, стояли вокруг квадратного двора. За зданиями располагались виноградники и луга для дойных коров, один-два фруктовых сада, а уж за ними, вдали, пастбища для лошадей.

Облаченный в коричневое Распар, вежливый и подвижный, распорядился принести нам вина и не терял зря времени на формальности. Сев в открытый экипаж, мы покатили по плодородным акрам. Раз-другой он вопросительно взглянул на меня и на мою мужскую одежду, но ничего не сказал. С Дараком же он дружески болтал о земле и ее плодах.

– Сам Градоначальник не желает видеть у себя на столе ничего, кроме моего сыра, – похвалился он. – Большая честь.

Было очевидно, что Распар не столько не польщен оказанной ему честью, сколько обрадован возросшим благодаря ей сбытом его продукции.

Сбор винограда уже начался. По террасам сновали женщины с корзинами на крутых бедрах. Эллак задумчиво посматривал на них.

Вдоль аллеи между конскими пастбищами выстроились тополя. Вороные, серые и гнедые лошади повернулись и галопом унеслись от нас, мотая длинными головами. Мы миновали еще одну группу зданий – надо полагать, конюшни и хлева. За ними располагалось огромное открытое пространство в виде большого овала, обнесенного оградой из высоких кольев. В центре возвышался помост из наваленных в кучу камней.

Экипаж остановился.

– Тренировочный трек, – объявил Распар.

Мы вылезли из экипажа, и из одного каменного здания к нам вышел человек, поджарый и загорелый, с морщинками от солнца вокруг черных и зыркающих, как у ящерицы, глаз. Он слегка прихрамывал, его правый бок странно крепился вкось. Он все еще находился на некотором расстоянии от нас, когда Распар вполголоса пояснил:

– Это Беллан. Он служит у меня с тех пор, как колесницы разделались с ним в Коппайне два года назад. Теперь он мой объездчик. Он участвовал во многих скачках вроде Сагари и выигрывал их все.

Беллан доковылял до нас, поклонился Распару, окинул нас взглядом. Я ожидала неприязни, даже ненависти. Наверняка ведь должна возникнуть ненависть – по крайней мере к Дараку, прямому и высокому, каким колесничий Беллан уже никогда больше не будет. Но ничего подобного я не почувствовала. Он улыбнулся и кивнул Дараку, когда Распар свел из друг с другом. Он оказался дружелюбным, но сдержанным и, похоже, неторопливым на решения. Голос его был глуховатым и приятным на слух.

– Если господин готов, у меня есть для него колесница.

Из-за зданий появился конюх, ведя обыкновенную металлическую повозку с тремя гнедыми в оглоблях.

– Это для разминки, – заметил Распар. – Вороные будут позже. Дай один круг. Воротную секцию в ограде распахнули внутрь и провели через нее колесницу и упряжку. Лошади рыли копытами землю и мотали головами; при всем том, что они не были главной гордостью Распара, они все-таки были скаковыми лошадьми, капризными и нервными. Дарак, мгновение изучив их взглядом, снял с себя тунику, отдал ее Эллаку, а затем прислонился к колесу экипажа, пока Маггур стаскивал с него сапоги.

Беллан одобрительно хмыкнул.

Дарак прошел в ворота и обошел кругом лошадей. Он немного поласкал их, разговаривая с ними, а потом, явно удовлетворенный, забрался на колесницу. Отвязав и распутав сплетенные вожжи, он тряхнул ими, щелкнул – и кони рванули вперед. Они плохо сочетались в одной упряжке и шли неровно; колесница подскакивала, но Дарак в ту же секунду сообразил, что делать. Правую крайнюю он оставил в покое, левую крайнюю с силой притормаживал, а коренника слегка шлепал вожжами, заставляя его рваться вперед. Колесница покатила, сперва медленно, немногим быстрее пешехода. Неровность мало-помалу покинула тройку гнедых, когда они почувствовали указку поводьев, подгоняющую или сдерживающую. Они притерлись, объединились, и тогда он дал им волю. На середине скакового круга поводья провисли и натянулись, и кони внезапно пустились галопом. Я убедилась, что Дарак и в самом деле знаком с колесницами, хоть и не понимала, где и каким образом он с ними познакомился. Кони и ездок стали теперь единым целым, одним летящим существом. Поднялась туча пыли, едко-золотой на солнце. Я быстро огляделась по сторонам. Эллак ухмылялся, Распар слегка улыбался, поглаживая подбородок, Беллан, стоявший у ограды из кольев, нагнулся вперед. Глаза у него сверкали, ноздри раздувались, ноги беспокойно переступали, покалеченная левая рука дергалась.

Он мысленно мчался на этой колеснице.

Они сделали поворот легко и размашисто за каменным помостом, который представлял собой Скору Сиркуникса. Второй поворот – и сквозь тучи пыли предстала напряженная медная мощь, удерживаемая сильной рукой. Колесница замедлила бег и остановилась. Дарак посмотрел на нас.

– Лошади хорошие, Распар, но плохо сочетающиеся.

– Знаю. Ты заслужил лучших.

Гнедые, рассерженные этим внезапным прекращением своего полета, снова рванули было вперед. Дарак с силой натянул поводья, и тут же подбежал конюх, который распряг и увел лошадей.

Дарак вышел с огороженного поля, его коричневое тело слегка побелело от пыли.

– Ну, Беллан? – спросил Распар.

– Да, – сказал Беллан. И повернулся к Дараку. – У пригодного для колесниц есть нечто от льва в пустыне, – хорошо скрытая мощь проявляется только в движении. Неужели ты никогда раньше не участвовал в скачках?

– На стадионе – нет. Только на треке в… – Дарак заколебался, не желая называть какое-либо место, где он бывал в прошлом. – В одном городе, где я проживал, у меня оказалось много свободного времени.

– Да, – молвил Беллан, – у тебя божий дар, а ты им пренебрегаешь. Ты колесничий, но малость заржавел. Подобно хорошему колесу, тебя надо будет как следует смазать, прежде чем ты будешь готов. Но все же хорошее колесо. Теперь я дам тебе испробовать моих вороных, и посмотрю, понравишься ли ты им.

Их уже привели. Они изумительно смотрелись на солнце: тройка животных, высеченная из единого черного янтаря, отшлифованная до серебряного блеска, со вставленными в ноздри рубинами. Они стояли совершенно неподвижно и ждали, напряженные и опасные.

– Представь им нашего друга, Беллан, – предложил Распар.

– С вашего разрешения, я предпочел бы, чтобы он сам им представился. Дарак пожал плечами. И двинулся вперед ровным и твердым шагом. По их телам пробежала дрожь. Все три головы вскинулись почти одновременно. Дарак тихо рассмеялся. Он вошел в азарт. Он не уклонился вправо или влево, а направился к кореннику тройки. Конь оскалил зубы, и другие двое тоже всхрапнули. Передние копыта чуть поднялись. Рука Дарака, уверенная и ласкающая, скользнула по атласной морде. Поглаживая, он нагнул голову поближе, что-то шепча. Зрелище было чувственным, почти сексуальным, но удивительно прекрасным. Конь ткнулся ему в плечо. Другие двое по обеим сторонам вытянули морды, чтобы получить свою долю внимания.

Беллан негромко рассмеялся.

– Отлично, отлично, мой Даррос.

– Один мозг в трех телах, – сказал Дарак, – именно так они относятся к скаковому кругу?

– Испытай их. Они теперь пойдут с тобой. Но учти, только два круга.

Они нам еще понадобятся, и их нельзя утомлять. Кроме того, нам требуется многое обсудить.

Конюх ввел их в оглобли и запряг. Дарак стоял на колеснице, ему не терпелось поскорей начать. Вороные трепетно дрожали. Конюх выбежал за ограду и закрыл ворота. Вожжи щелкнули и натянулись.

В первый раз мы видели полет, но этот полет был огнем. Черным огнем, вырывающимся из масла. Лошади мчались вперед, стремясь догнать собственные тени, отброшенные на предыдущем круге. Дарак тоже весь устремился вперед. От этой сумасшедшей быстроты ничего нельзя было ясно разглядеть: только изгиб, порыв, оргазмический, неудержимый, и мир застывает, замирает вокруг этого ядра скорости. Я почувствовала, что должна мчаться с ними, так как стоять не двигаясь было кощунством.

– Довольно! Стой, сигкогский пес! – взревел Беллан.

Колесница вспыхнула, замерцала, затормозила. Кони рысью прошли поворот, возвращаясь к нам.

– Разве я не сказал – два раза и не более?

Дарак усмехнулся.

– Мы с ними забыли.

– Вы с ними должны научиться помнить. – Но Беллан тоже улыбался.

Дарак поклонился, слез с колесницы и, взяв принесенные конюхом легкие попоны, собственноручно накрыл ими каждого коня. Те тыкались в него мордами.

Эллак был не на шутку удивлен. Раньше он не слыхивал, чтобы его вождь с улыбкой сносил приказы и оскорбления от какого-либо человека. Наверное, он ожидал драки; и поэтому выглядел сбитым с толку, но его внимание отвлекла хорошенькая девушка, принесшая нам охлажденное вино.

– Тебе многому нужно будет научиться, – сказал Беллан, – и вороным тоже. Мы должны поработать над этим. Ты мало знаешь о Сагари. Благодаря милостивой предусмотрительности моего хозяина, ты очень скоро узнаешь о них больше. – Он кивнул на скаковой круг. – Земля, воздух, огонь и вода. Скачки радости, страха и ненависти. Но прежде всего – твой лучник. – Он взглянул на Маггура, на Эллака, немного отошедшего в сторону с кравчей. – Эти люди будут слишком тяжелыми. Тройке незачем любить лучника так же, как возничего, но она должна быть в силах вытерпеть его.

Тут вступил в разговор Распар.

– Даррос предложил, чтобы с ним ехала его дама.

Беллан, похоже, поразился.

– Женщина? В постели, наверное, великолепна, но на колеснице неуклюжа, как вол.

– Лучник Дарроса я, – заявила я.

Беллан посмотрел на меня пристально, впервые заинтересовавшись.

– Ты? Я думал, ты степной мальчишка. Вижу, что это не так. Прошу прощения.

– Шайрин носят только женщины степных племен, – уведомила его я. – В самом деле? – Беллана эта ошибка не волновала. – Ты умеешь стрелять?

– Я являюсь лучником Дарроса.

Он теперь откровенно ощупывал меня взглядом.

– Маленькая. Вес подходящий. – Он обернулся и кликнул конюха, который тут же подбежал. – Организуй мишень. И принеси лук и простые стрелы.

Я думала, что испытания пройдут на твердой земле, но вышло иначе.

С лошадей сняли попоны, Дарак стоял на колеснице, а я позади него. Беллан проковылял к нам.

– А теперь – что вы думаете, мои три ночные песни? – Обратился Беллан к тройке. Он потерся лицом об их морды, и они тотчас же откликнулись. Затем он двинулся к задку колесницы. – Сними сапоги. Ты должна чувствовать трепещущего под тобой жизнь, жизнь колесницы и биение сердца. Если хочешь устоять на ногах, твои ступни должны быть как ладони. Они у тебя слишком мягкие, поэтому я дам тебе сандалии.

– Ступни у меня твердые, – возразила я и сняла сапоги. День становился все жарче, и слои металла на полу накалились под солнцем. Я почувствовала, как у меня закружилась голова от напряжения: воздух казался хрупким, как треснувшее голубое стекло. Мне вручили лук и стрелы с длинным оперением. Я не знала, что именно они имели в виду, называя их «простыми». Позже мне доведется узнать.

Подошел конюх и установил металлическую перекладину на открытом задке колесницы, приблизительно на уровне моей талии, а затем закрепил ее на месте.

Двое человек скакали на лошаденках по скаковому кругу за колесницей, лицом ко мне. Между собой они везли раскачивающийся на шнуре большой деревянный овал мишени, размеченный заплатами синего, желтого и красного цветов. – Когда колесница помчится на полной скорости, – сказал Беллан, – целься в цвета на мишени. Синий – отлично, поскольку его трудней всего увидеть, красный – хорошо, а желтый – удовлетворительно.

Беллан вышел за ограду. Ворота закрылись.

Толчок. Я выдержала его. Второй толчок – и меня швырнуло на металлическую перекладину, чуть не сбив дыхание. Проклятый Дарак. Я услышала, как он смеется.

– Смелей, Имма.

Мои ноги балансировали на движущемся, подскакивающем полу, расставленные в стороны над колесной осью. Я напрягла тело, плотно прижатое к металлу, и ждала. Теперь мы ехали быстро. Пыльная земля вихрем проносилась мимо, шипя от скорости. Позади и передо мной лошаденки пустились галопом, так и раскачивая мишень. Я натянула лук, сделала руки твердыми, прицелилась, выстрелила. Стрела прошла мимо цели. Волосы от скорости развевались у меня перед лицом. Придется мне их заплести в косу или собрать в пучок на затылке, как воины в крарле. Я снова прицелилась и выстрелила. Стрела задела щит и шлепнулась в пыль. Колесница по-прежнему набирала невероятную скорость. Новый толчок, который чуть не выкинул меня вперед через перекладину. Я откатилась назад к металлической стенке, моргнула, очищая глаза от пыли, прицелилась и выстрелила. Стрела взвилась вверх, опустилась и попала в красное. Я выпрямилась, а затем чуть расслабила колени. Теперь я лучше чувствовала подскакивающий пол. Я нагнулась над перекладиной и выбила три синих, одну за другой.

– Дарак, – окликнула я, – три синих, один красный.

Он меня не услышал.

Всадники догоняли нас. Я выбила большинство красных, и много синих.

Вот они уже впереди нас. Я развернулась кругом и выстрелила с борта. Остальные – красные. Мы обошли их. Я выбила желтый и два синих.

Беллан махнул нам, делая знак остановиться.

Я оставила Дарака с лошадьми и пошла обратно к всадникам. Мишень ощетинилась стрелами, словно дикобраз. Я оставила невыбитыми пять синих.

– Я вижу, ты по-настоящему и не пыталась попасть в желтые, – заметил Беллан. – Это очень хорошо. Среди моих всадников здесь есть великолепные лучники. Они занимаются этим для развлечения. Выбивают примерно три-четыре синих, пятнадцать красных. А у тебя двадцать синих и все двадцать пять красных.

Распар улыбнулся.

– Оставляю вас на попечение Беллана, – сказал он. – Наверное, вы отужинаете сегодня вечерам в моем доме?

Наши дни составляли теперь странную мозаику, где дикость сочеталась с изысканностью манер и настоящим делом.

Дикостью был учебный трек. Тот первый день с его вспотевшими конями, вспотевшим металлом, перцем пыли и хребтоломными, костедробильными упражнениями, был всего лишь прологом к последующим, полным опасности и дискомфорта, урокам. Беллан был суровым, строгим учителем. Он будет сквернословить так же мерзко, как любой разбойник, когда Дарак не сумеет выполнить его требования, а Дарак будет выслушивать, не проявляя ни гнева, ни возмущения, а потом пробовать вновь и добиваться успеха. Каждую ночь, когда он уляжется на постель гостиницы, я буду втирать мазь в очередной рваный шрам у него на спине, в тех местах, где вороные, напрягая обе его сильные руки, пытались разорвать его тело надвое. Следы многих таких шрамов покрывали твердую и жесткую, как дубленая кожа, белизну спины Беллана. Что же касается меня, то на правой руке у меня саднили рубцы, оставленные браслетами щита – этого бронзового чудовища, закрывающего мое тело. Моя неспособность покрыться шрамами в данном случае была невыгодной – я не могла нарастить защитную ткань. С каждым рассветом рука у меня заживала, но к вечеру кожа снова стиралась в кровь. В отличие от моих ступней, подошвы которых были как железо с тех пор, как я проснулась под горой, самообновляющаяся кожа тела делала меня уязвимой, как младенца. Беллан полагал, что я, при всем моем мастерстве лучника, – мягкотелая девушка. Он посоветовал мне забинтовать следы рубцов льняными повязками и надеть на металлические браслеты кожаные кольца. Это помогло, но мне все равно приходилось достаточно тяжело.

На третий день, когда мы сочли себя мастерами лука и колесницы, Беллан начал знакомить нас с сутью дела. Я еще не видела ни стадиона в Анкуруме, ни планировки Прямой, когда ее приготовят для Сагари, но, по милости Распара, учебный трек стал приличной копией. У нас имелись Прямая, поворот и Скора. Теперь мы узнали препятствия – колонны Земли и Воздуха. Они были чистейшим коварством, и больше чем с двумя другими грядущими препятствиями – Огнем и Водой – мы могли доказать свою способность справиться с ними только на арене. Земля была дубовой стеной на колесах, выкатываемой и устанавливаемой на земле перед скачками. В этой стене имелись четыре арки, в каждом случае достаточно широкие, чтобы пропустить одну колесницу. А состязалось за возможность проехать всегда по меньшей мере шесть колесниц; мы уже знали, что в этом году Сагари собрали семь соревнующихся, не считая нас самих. Воздух представляли две ямы, всего пяти футов в диаметре, что правда то правда, но вытянувшиеся вперед ярдов на десять. Между ними и по обе стороны от них хватало места для проезда, так что колесница, шедшая впереди, одна сумела бы проскочить достаточно легко. Но, когда их много, некоторые неминуемо попадутся в эту западню; ноги лошадей вмиг переломятся, а если застрянут задние колеса, то возничего и лучника, вероятно, выбросит вон на дышло или под копыта преследующих упряжек. Два дня мы потратили на стену Земли, уворачиваясь от двух других учебных колесниц Распара, управляемых людьми Беллана. Падения случались, но без особых жертв. Один колесничий сломал ногу, а одна тройка, не наша, бешено промчалась прямо сквозь деревянную стену – к счастью, хлипкую и не причинившую большого вреда. Через два дня после этого мы играли с ямами Воздуха, не очень глубокими и, к счастью, накрытых легкой сетчатой рамой. Несколько раз вороных заносило в них, но к закату второго дня мы научились такому трюку, как резко повышать скорость или отставать, что проносило нас мимо или оставляло последними, а затем настигать других, когда снова пойдет открытый участок.

Следующей была Вода, а у Распара отсутствовали подземные ключи, бурлившие под Сиркуниксом; и мы вместо этого твердо усвоили свой урок под потоками из гигантских накрененных ведер, раскачиваемых сверху на цепях веселыми слугами Распара. Мои лук и стрелы сто раз повисали мокрыми и бесполезными, прежде чем Дарак научился преодолевать это препятствие, а я научилась искусству закрывать их щитом, если он ошибался в расчете. А потом пришел Огонь.

Это произошло на десятый день, когда Игры в Анкуруме уже начались. Сиркуникс находился достаточно близко к городским стенам, чтобы в неподвижности жаркого дня до конефермы долетали иной раз гневные или ликующие вопли толпы. Там шли состязания борцов, травля зверей и акробатика. Скачки начнутся через четыре дня от теперешнего, а еще через два дня наступит черед королевских коронных скачек – Сагари. В тот десятый рассвет мы знали, что у нас осталось всего шесть дней, чтобы подготовиться к победе или смерти.

И поэтому между горящих столбов, служивших символами столпов Огня на арене, мы проехали благополучно, потому что должны были это сделать.

Вилла при конеферме была прохладным и белым, скупо, по со вкусом меблированным жилищем, которое вносило в нашу дикую жизнь элементы изысканности и деловитости. Здесь была давно уже заключена, скреплена подписями, засвидетельствована и почти забыта сделка, которая казалась теперь мелочью по сравнению с предстоящими скачками. Товары Дарака исчезли. В обмен он получил щедрую цену – цену, заверил он меня, превосходящую все, на что он мог надеяться, пока действовал через посредника.

– Коль скоро мы станем победителями Сагари, то сможем ехать обратно как короли, – сказал он мне, но в глазах его светился увлеченный, яркий, лихорадочный азарт Беллана. Он был колесничим умом, телом и душой; даже во сне я чувствовала, как его тело дрожит, оживляясь от бега колесницы. Редко он обращался ко мне в темноте за любовью. Он был опустошен; кроме того, Беллан предупредил нас обоих, откровенно и без всякого выражения на лице. – Если в вас есть хоть капля здравого смысла, вы в постели оставите друг друга в покое, пока все это не закончится. Мужчина правит лошадьми головой, руками, ногами и чреслами. Что же касается твоей женщины, то если ты сейчас случайно сделаешь ее беременной – ты пропал. Когда у тебя месячные? – добавил он, обращаясь ко мне. – Надеюсь, не в день скачек? – Я ответила ему, что не знаю. У меня пока не наблюдалось никакого ритма, как у других женщин. – Я достану тебе одно снадобье, – пообещал Беллан. – Оно просушит тебя до окончания скачек. Эти женщины… – он сделал жест отвращения. – Не будь ты гением с луком, я б тебя никогда и близко не подпустил к этому делу.

На десятый вечер, за шесть дней до скачек, мы сидели за ужином с Распаром. Мерцали свечи, цветные блики на серебряных блюдах и ониксовых чашах. За окном стрекотали в теплых сумерках сверчки.

– Вы подтвердили то, что я предвидел в вас, – сказал Дараку Распар. Вы удержали их, пронесясь сквозь Огонь. Прошу заметить, их еще жеребятами обучали смотреть пламени в глаза. Я видел, как люди выезжали на Сагари с неприученными к огню лошадьми и увижу это еще не раз. Дурацкий прием. Он всегда кончается. – Он снова налил вина себе и Дараку. – Я уже внес ваше имя в список участников. Дарак кивнул.

– Вы будете участвовать как Даррос из Сигко, а не как мой человек.

Так будет лучше. Анкурум знает, что вы привели караван и удивится вашему подвигу. Вы – прославленный герой. Обо мне ничего упоминаться не будет, но я отправлю своих людей потолкаться по трибунам стадиона, чтобы объяснить, кому принадлежит прекрасная тройка вороных. Этого вполне достаточно. – Он улыбнулся своей дружеской полуулыбкой. – Вы сказали, что сделаете своим цветом алый. Это очень хорошо. Ни один житель Анкурума не посмел участвовать в этих скачках, а алое – гербовой цвет Анкурума – от лозы. За это вас будут приветствовать громкими криками. Афиши, по-моему, уже приколочены. И вы победите.

Дарак усмехнулся, напряженный, позабавленный, вызывающий. Распар взглянул на меня.

– Я не вижу лица вашей дамы под ее шайрином. У нее есть какие-то сомнения?

– Беллан блестяще разбирается в колесницах, – сказала я, – но можем ли мы доверять его суждению? Разве его не гложет желание быть на месте Дарроса?

– Вы имеете в виду какую-то вызванную горечью оговорку или отсутствие совета? – Распар снова улыбнулся. – Я вижу, вы мало разбираетесь в человеческой душе. Ну, вам не к чему опасаться. Он захочет, чтобы Даррос участвовал в этих скачках по очень веской причине. В Сагари примет участие один человек – Эссандар из Коппайна. Именно его колесница толкнула колесницу Беллана на Скору тамошнего стадиона. Те скачки были отнюдь не Сагари, на порядок попроще, но все же опасные. Ось колесницы от удара погнулась, левая крайняя лошадь упала. Беллана швырнуло на преследующую тройку. Он ненавидит Эссандара и вполне заслуженно. Всего я не знаю, но как я понял, дело заключалось не столько в невезении, сколько в личных счетах между ними из-за какой то девушки.

Когда мы покинули конеферму, было уже поздно.

– С завтрашнего дня вы будете ночевать здесь, – решил Распар. – Знаю, что вы любите присматривать за своими людьми, и судя по тому что я слышал о них в городе, это очень даже правильно. Но передайте руководство вашему Эллаку. Больше никаких поездок взад-вперед. После дневных трудов вам понадобится расслабиться. Я пришлю массажистов для вас обоих, мужчину и женщину. Кроме того, теперь, когда вы приобрели мастерство на треке, вас представят здешней публике. Завтра некоторые из дам Градоначальника явятся посмотреть, как прославленный и красивый Даррос управится с упряжкой, и они вполне могут остаться отужинать со мной. Захотят наведаться и богатые бездельники, желающие оценить, в какой вы форме, чтобы сделать свои ставки.

Когда мы ехали обратно по темной дороге к Кольцевым Воротам, я сказала:

– Говорила же я тебе. Прирученные собаки Распара, натасканные выполнять разные трюки для его покровителей и клиентов. Дарак рассмеялся.

Его, этого бродягу, бахвала и актера, каким он был, это не беспокоило. Пусть себе все приходят и пялятся, сколько влезет.

И они пришли.

Если из-за этого и возникали какие-то ощущения, то они были хуже огня и боли: гнев, который надо было сдерживать. Как бы было приятно для моей души выпустить стрелу из тетивы не по трем движущимся мишеням, а по той толпе дураков у ограды.

Кудрявые женщины на носилках и в экипажах в переливающихся белоснежных платьях. Я и впрямь хорошо выбрала себе платье для того ужина у посредника. Белое было самым модным цветом среди знатных и богатых. Потому что белое так легко пачкается, и только у богачей, не обремененных работой, оно может сохраниться неиспорченным. На своем белом они носили гроздья драгоценных камней всех цветов в разных оправах – золотых, серебряных, медных, а также из темно-серого металла называемого ими алькум, сияющего под лучами солнца невероятным голубым светом. Мужчины носили облегающие белые штаны, обтягивающие, как вторая кожа, накладные плечи и рукава с красными, оранжевыми и желтыми полосами.

Женщины, а также и некоторые мужчины, ворковали и вздыхали по Дараку, окликая его между заездами. Для мужчин у Дарака не было времени, и он всячески это подчеркивал; они сердились, но все же видели в нем очевидного победителя. Многие из них провели немало времени на учебном треке, но никто не приближался к стандарту, установленному для нас Белланом. С женщинами же Дарак был куда податливей. Они показывали в мою сторону бледными окольцованными руками, и смеялись. Дарак смеялся вместе с ними. Несколько мужчин подошло ко мне на углу поля.