Текст книги "Прости за любовь"

Он же сразу, как только вошел, понял, что спальный вагон – другой. Не плацкартный и не купейный. Здесь все было другим. Здесь не пахло прелым бельем, не надо было отдирать полотенце от наволочки – все уже постелено! А то, что постелено, хрустит и благоухает. Уголок белоснежного пододеяльника кокетливо загнут, приглашая пассажира раздеться и лечь на две пышные подушки – это вместо одной, свалявшейся, на которых спят в купе и плацкартном. Тут же, на пододеяльнике, лежит аккуратно сложенный клетчатый шерстяной плед, а не кусачее одеяло, воняющее грязными носками, которое с апреля по октябрь, в так называемое теплое время, надо унизительно клянчить у проводницы. Окно открывается, а не запечатано на зиму, то бишь навеки. А на столе – Дима даже глаза протер – маленькая вазочка с тремя крошечными гвоздиками.

Но все это чепуха в сравнении с тем, что в вагоне действительно ничем не пахнет! Здесь почти не пахнет креозотом, а ведь им пропитаны шпалы. Не пахнет пылью и туалетом, но легкий запах угля от котла с кипятком был, и это приободряло, а то Дима не чувствовал себя в поезде. Но даже в такой санитарной обстановке он не умывался и не чистил зубы. В поездах он этого никогда не делает: мама еще в детстве объяснила, что водичка вытекает из краника, если его толкнуть вверх. А чем его толкают? Грязными руками, после туалета… Так что на кранике столько всякой грязи, что страшно представить. Дима с тех пор удивляется, увидев в руках попутчиков зубную щетку и пасту, – неужели они не понимают таких простых вещей?

В дверь постучали.

– Входите! – сказал Дима.

– Явилась, – недовольно хмыкнул Тарас, скрещивая руки на груди.

– Билеты нужны? – буркнула проводница.

– Нет, – ответил Дима.

Проводница исчезла. Поезд еще раз дернулся, лязгнул и остановился.

– Все, приехали. – Тарас снял обручальное кольцо и сунул в карман куртки. Потом встал и посмотрел на себя в зеркало. Хмурясь, пригладил редкие волосы и вздохнул: – Через пару лет я буду лысым, как папик.

– Квартира у моря… Квартира у моря… – доносилось с перрона.

Море было далеко.

– Сидим и ждем, – сказал Тарас, поправляя воротник рубашки, – за нами придут. Если тот же шофер, что встречал нас с Людкой в прошлом году… – Он досадливо мотнул головой. – Это ужас! Он всю дорогу рот не закрывал, у меня даже голова разболелась, а жене хоть бы что, слушает, хохочет… Она меня так никогда не слушает.

Раздался стук в дверь.

– Входите!

Дверь отъехала в сторону, и в проеме появился бравого вида мужик лет пятидесяти.

– Доброе утро, парни! – улыбаясь во весь рот, пробасил он. – Кто из вас Тарас Игоревич?

– Я.

– А вы, стало быть, Дмитрий Семенович?

Дима кивнул.

– Это все вещи? – Он протянул руки к двум сумкам, стоящим на полках.

– Все, – ответил Тарас.

– Поторопитесь, ребята, мне приказано доставить вас к завтраку.

Он схватил сумки и, немного косолапя, пошел к выходу.

– Это другой шофер, того, наверное, за болтовню выгнали, – сказал Тарас и вздохнул: – В стране грядут большие перемены, если шофер санатория так выглядит. Это печально…

Да, действительно, вид у шофера был непрезентабельный: воротник его когда-то белой рубашки был нещадно истрепан, брюки так давно не гладились, что не осталось даже намека на стрелки, а обут он был в стоптанные сандалии на босу ногу. Правда, от него пахло хорошим одеколоном, он был аккуратно пострижен, выбрит и сиял белозубой улыбкой. Пройдя вокзал насквозь, он свернул направо, остановился у белой «Волги», открыл багажник и поместил в него сумки.

– Включите радио! – властным тоном сказал Тарас, устроившись на переднем сиденье.

Вскоре они узнали, что в конкурсе красоты победила девушка, которая им обоим совсем не нравилась.

К их радости, шофер оказался молчаливым: они не выспались. Дима вообще в поездах спать не может – в отличие от Лены, тряска и лязг колес его не убаюкивают, Лене же стоит коснуться головой подушки – и можно из купе все выносить, включая ее. Однажды у нее вот так дубленку украли, в спальном вагоне, – в других она не ездила. Вызвали милицию, никого не выпускали из вагонов – и что? Ничего. Мама достала другую, еще лучше.

* * *

– Вот вы и на месте, – сказал шофер, въезжая в ворота санатория, открытые охранником. – Ваш корпус весной отремонтировали, новую мебель поставили.

Машина обогнула газон, на котором живописно были расставлены греческие амфоры и лежали два жирных кота, свернула влево, и в просвете неожиданно появилось море. Дима ахнул.

«Волга» остановилась у белого трехэтажного особняка с колоннами, вход в который охраняли два спящих каменных льва.

– Наш люкс с той стороны, с видом на море, – сказал Тарас.

Дверь со сверкающей латунной ручкой, точь-в-точь как на дедушкиной двери, открылась, и на крыльце появилась женщина лет сорока. Если бы не белый халат, по ее походке и осанке Дима решил бы, что она служит в армии. Стуча каблуками так, будто проверяет ступени на прочность, она направилась к ним:

– Доброе утро! Как доехали?

– Спасибо, Антонина Денисовна, – ответил Тарас, – хорошо доехали! А вы все так же очаровательны. Моя семья передавала вам большой привет.

– Спасибо. – Женщина провела ладонью по гладким коротким волосам, закрепленным невидимками на висках и за ушами, повернулась к Диме и утвердительно сказала: – А вы Дмитрий Семенович.

– Так точно! – вырвалось у Димы.

Женщина и бровью не повела.

– Я комендант первого корпуса Антонина Денисовна. Сейчас мы поднимемся в номер, а потом я отведу вас в столовую и вы позавтракаете.

– Я знаю, где столовая, – возразил Тарас, – сами доберемся.

– Нет, Тарас Игоревич, порядок есть порядок.

Машины уже и след простыл, а сумки стояли на дорожке.

– Прошу за мной. – Антонина Денисовна начала подниматься на крыльцо. Каблуками она уже не стучала, а поднималась на носочках. Это выглядело кокетливо.

Тарас и Дима, взяв сумки, последовали за ней. Тарас толкнул Диму локтем и поднял вверх большой палец. Тот не понял, что он имел в виду: ситуацию вообще или фигуру коменданта, и пожал плечами.

Вдруг входная дверь распахнулась и из нее выбежала девушка в пестром сарафане, с холщовой сумкой на плече и картонной папкой – в таких продают ватман формата А4. Девушка споткнулась, чудом сохранив равновесие, но папку из рук выронила. Папка раскрылась, и из нее веером посыпались рисунки. Тут же из двери выскочил коренастый мужчина. Увидев Антонину Денисовну, он остановился и, показывая на девушку, с возмущением воскликнул:

– Вот! Снова! На том же месте!

– Я запретила вам сюда приходить! – возмущенно закричала комендант.

– Вы не имеете права запрещать! – огрызнулась девушка. Она бросила на крыльцо пляжную сумку и принялась собирать рисунки. – На каком основании запрещен вход в первый корпус?!

– На том основании, что вы живете в четырнадцатом!

– И что? Не имею права заходить в другие корпуса? Я же не ночевать пришла, – ехидно добавила она.

– Этого еще не хватало! – процедила комендант сквозь зубы.

Дима поставил сумку и поднял два листка, упавшие к его ногам. На одном акварелью была нарисована женщина с рыжим котом на руках, очень похожим на тигренка. Она сидела на скамейке у сельского дома, над ее головой, в распахнутом окне, стояла трехлитровая банка с сиренью. Таких домов с маленькими окошками и скамейками под ними было полно в маминой деревне. На другом рисунке он увидел беседку с колоннами, увитыми розами. Дима протянул рисунки девушке. Она посмотрела на него и на мгновение испуганно отпрянула, а потом вырвала листы из его рук и сунула в папку. Схватила сумку и, спустившись с крыльца, зашагала прочь от корпуса.

– Не наш фасон, – прошептал Тарас, глядя ей вслед. – Мы выберем самое лучшее.

– Выберем? – удивился Дима. – По-моему, мы оба уже выбрали.

– Брось, здесь мы холостяки… Не тушуйся, если что, я Ленке ничего не скажу, и ты моей Людке ничего не говори. – Тарас заговорщически подмигнул и вошел в дверь. – Антонина Денисовна, – громко спросил он, – а что натворила эта… в сарафанчике?

– Ей, видите ли, понравился вид на море с чердака моего корпуса, – не оборачиваясь, ответила комендант. – А если бы ей понравился вид из моей спальни, я что, должна пустить ее туда? Художницу из себя корчит! Пусть рисует то, что видит из своего окна! Да и никакая она не художница. В моем корпусе всегда останавливается лучший московский портретист Михайлов – вот он художник, он все наше правительство рисует. А эта? Познакомиться ей надо с кем-то из моих жильцов, вот и вся ее забота!

Антонина Денисовна отперла дверь номера и вручила им по ключу.

– Устраивайтесь – и на завтрак. Я буду ждать внизу.

Трехкомнатный люкс превзошел все ожидания. В том смысле, что был на редкость безвкусным. Стены и потолок изобиловали узорчатой лепниной, почему-то окрашенной золотой краской: приклеившись крылышками к потолку, по углам и вокруг люстры висели пухлые амурчики. В пухлых золотых ручках они держали гипсовые золотые луки и целились в Диму золотыми стрелами. Добротный паркетный пол был покрыт пестрыми коврами и ковровыми дорожками, на окнах – тяжелые парчовые портьеры и гипюровые гардины. Массивное старинное зеркало в позолоченной раме, занимавшее полстены напротив кожаного дивана в кабинете, говорило о вкусах начальника хозчасти санатория или какого-нибудь партийца, который любил здесь останавливаться. Среди всего этого торчали углы полированной мебели из ДСП – новой, но с уже покосившимися дверцами. На огромном балконе стояли кресло-качалка, три стула и круглый деревянный стол, покрытый кружевной скатертью. В спальнях, расположенных по обе стороны от гостиной, интерьер был получше: мебель там была дубовая – и широкие кровати с резными изголовьями, и тумбочки, и трельяж, и шкафы.

– На кого рассчитан этот номер? – спросил Дима. – На две семьи?

– На мужа и жену, которые страшно надоели друг другу, – хмыкнул Тарас.

Никакого намека – ни цветовой гаммой, ни какими бы то ни было безделушками – на то, где женская спальня, а где мужская, не было – они были одинаковы во всем, даже в цвете покрывал. И в окнах тихонько жужжали кондиционеры! Обе ванные комнаты, расположенные за спальнями, были белыми, как больничный санпропускник, белыми были полотенца, халаты, тапочки и подушки на плетеных ротанговых креслах.

Пройдясь по номеру, Дима вернулся в гостиную. Тарас щелкнул выключателем, и хрустальная люстра ярко вспыхнула. Отразившись в зеркале, свет ударил в глаза и слился с солнечным.

– Выключи, – попросил Дима, склоняясь над телефоном. – У меня такое чувство, что мы с тобой – ответственные работники на пенсии.

– Мы с тобой наследники ответработников, – уточнил Тарас и вышел на балкон. Он сел в кресло-качалку и закинул ноги на перила. – Моя спальня правая, ладно?

– Ладно, – ответил Дима. – Привет, – сказал он, услышав в трубке голос мамы. – Мы уже на месте.

– Мальчик мой, будь осторожен! В воду сразу не входи, в июне она еще холодная. Если заболит горло…

– …я тебе позвоню, – засмеялся Дима. – Ты так говоришь, будто мне пять лет.

– Для меня ты навсегда останешься ребенком, – серьезно сказала мама. – Не пей воду из-под крана, можешь отравиться, и весь отдых пойдет насмарку. Если заболит желудок…

– …я сразу позвоню тебе! – отрапортовал Дима.

– Правильно, – мама вздохнула.

– Не волнуйся, все будет хорошо.

– Как я могу не волноваться? – воскликнула она. – Вот будут у тебя свои дети, тогда поговорим. Будь благоразумным. Звони каждый день.

– Хорошо. Привет папе.

– Ты звонил Лене?

– Нет еще.

– Не забудь позвонить. – В голосе мамы звучала гордость: все-таки ей он позвонил первой.

– Эй, передай привет Ларисе Алексеевне! – донеслось с балкона.

– Ма, Тарас передает тебе привет. Спасибо, я ему тоже передам.

Дима набрал рабочий номер Лены:

– Мы на месте, все очень красиво. Спасибо, милая.

– Я знала, что тебе понравится. Я уже соскучилась.

– Я тоже соскучился по тебе.

– Набирайся сил, дорогой, они тебе скоро понадобятся, – игриво сказала Лена.

– Конечно понадобятся… – в тон ей произнес Дима. – Я вечером еще позвоню.

– Тебе от всех привет, – сказал он Тарасу, выйдя на балкон.

– Спасибочки. – Тарас шумно втянул носом воздух и встал с кресла. – О море, узнаю тебя! Ты только посмотри, какой вид! – Он развел руками. – На всем побережье нет лучшего места, уж поверь мне. Везде равнина, а тут скала. Сказка! Наша партия знает, где хорошо!

Действительно, вид был то что надо. От корпуса до обрыва вела широкая дорожка длиной метров пятьдесят с кустами бордовых роз по обе стороны. Она заканчивалась у открытой римской беседки из белого мрамора. Когда-то на ней, видимо, был купол, но сейчас остался только металлический каркас. Беседку окружали кусты белых роз, а за ней, над обрывом, в обе стороны тянулись белые перила с пузатыми грушеподобными балясинами.

– Она рисовала эту беседку, – сказал Дима.

– Кто?

– Девушка в сарафане.

– Замечательно! Ну, ты готов?

– Я? Всегда готов.

– Тогда идем набивать желудки.

Дима отнес сумку в свою спальню, вымыл руки, ополоснул лицо, надел чистую рубашку и вышел вслед за Тарасом, напевавшим: «Без женщин жить нельзя на свете, нет!»

– Здесь лифты на пляж, – комендант показала на железобетонное кубическое сооружение без окон с крытой террасой наверху через лужайку от корпуса. – Лифты работают до десяти вечера, после десяти с пляжа можно подняться только по лестнице, выдолбленной в скале, вы увидите ее. – Комендант взглянула на Диму. – Но режим санатория требует, чтобы пациенты возвращались в номера до десяти часов. Конечно, могут быть исключения, но лучше этим не злоупотреблять. После завтрака я принесу санаторные книжки, в них указаны номера ваших лежаков на пляже: одиннадцатый и двенадцатый в первом ряду.

По дороге в столовую Антонина Денисовна рассказывала о природных богатствах санаторского парка, и Дима только успевал крутить головой. Тарас из вежливости тоже иногда посматривал по сторонам. На повороте из-за пихты вышли две девушки. Увидев их, Тарас приподнял узкие, по последней моде, солнечные очки и шепнул:

– Вот настоящее богатство санатория…

Поравнявшись с ними, одна девушка кокетливо улыбнулась, и он водрузил очки на место. Скорее всего, именно ее, платиновую блондинку, он назвал «богатством».

Послышался плеск воды, и они вышли к двухэтажному зданию с фонтаном перед входом.

– Здесь столовая, библиотека и клуб, – сказала дежурная и повела их вверх по лестнице.

Они вошли через стеклянные двери и поднялись на второй этаж. Слева, на шпонированной двери, висела табличка с надписью «Библиотека», а справа находилась столовая, это было ясно по запаху. Но дежурная прошла мимо входа в столовую дальше, в конец широкого коридора. А там толкнула массивную коричневую дверь.

Помещение с видом на море, в котором они оказались, напоминало не столовую, а зал ресторана: около трех десятков столиков на двоих и четверых были покрыты белыми скатертями. Вдоль стен – фикусы в кадках, аквариумы, на подоконниках – горшки с цветами, на каждом столике – вазочка с розочкой. Розочки были разного цвета.

– Ваши места, – Антонина Денисовна указала на два полукресла возле столика у окна, между фикусом и аквариумом, с бордовой розочкой. – Ваш официант.

Дима обернулся и увидел мужчину в белом пиджаке и черных брюках.

«С таким лицом надо в КГБ работать, а не салаты разносить», – подумал он и сел в полукресло.

Весь завтрак, всю дорогу до корпуса, да и пока раскладывал вещи, Дима не переставая думал о художнице и злился на себя. Да что с ним такое?! Он уже, считай, женат, его невеста в тысячу раз лучше – тут он почему-то остановился, – а эта девушка из себя ничегошеньки не представляет: самая обычная, в простеньком сарафане, без маникюра, без косметики. Он неожиданно для себя улыбнулся, подумав, что если поцеловать ее, то на губах не будет вкуса помады, а пудра не будет щекотать нос. Как только он переоделся в шорты и футболку, пришла Антонина Денисовна с санаторными книжками.

– Мы же не будем ходить на лечебные процедуры? – Вопрос Тараса прозвучал почти как утверждение.

– Делайте, как считаете нужным.

– Спасибо.

– Пожалуйста.

Комендант попрощалась и ушла.

– Массажем и жемчужными ваннами мы займемся на пенсии, – сказал Тарас. – Пойдем искупаемся, сейчас время процедур, так что до обеда на пляже никого не будет.

Они спустились на лифте, прошли по тоннелю и оказались на пляже из четырех карт метров по пятьдесят каждая, усыпанных мелкими камешками и разделенных бунами. Пляж был искусственным. Когда-то здесь был крутой обрыв, но скалу взорвали, образовавшуюся площадку разровняли, скрепили металлическими балками, залили бетоном и соорудили навес. А под ним поставили четыре ряда лежаков: двадцать пять в первом ряду и по пятьдесят в остальных. Первый ряд был привилегированным: мало того что на каждом топчане лежал шерстяной плед и поролоновый матрац в нейлоновом полосатом чехле – такой Дима видел только в зарубежных фильмах, так еще рядом с топчаном стоял небольшой деревянный столик.

Пляж действительно был пуст, только две кошки – видимо, тут кошачий рай – и одна собака мирно лежали в тени, прижавшись спинами к бетонной стене. Дима снял шорты и майку и по ступенькам спустился к морю.

– Это тебе не Фонтанка, – сказал Тарас, – даже в разгар дня тут плещется не более пяти человек.

– Почему?

– Да потому что сюда приезжают только старички. Им не до моря, они свою подагру в жемчужных ваннах греют.

Он разбежался и нырнул. Дима последовал за ним.

Вдоволь наплававшись, они устроились на лежаках. Дима не заметил, как задремал.

Разбудил его смех. Он открыл глаза и увидел двух девушек, тех самых, которых встретили по дороге в столовую.

– Девочки, мой друг проснулся! – воскликнул Тарас, и девушки уставились на Диму.

«Богатство» санатория, платиновая блондинка с длинными прямыми волосами, разделенными пробором пополам, была в красном бикини и с массой пестрых украшений: гирлянда ярко-красных крупных бус, три золотых кольца, пластмассовые красно-белые браслеты и золотые кольца-серьги длиной почти до плеч. Наверняка она считает себя эталоном красоты, но на самом деле ничего особенного: свои недостатки она пыталась скрыть тушью, тенями, помадой и румянами. Она сильно переборщила и на залитом солнцем пляже выглядела нелепо – нанесла на веки так много темных теней, что ее можно было прямо сейчас снимать в немом кино, не хватало только мундштука с тлеющей папироской. Она все время убирала пряди, спадавшие на лицо, и любовалась своими руками: то гладила, то массировала – выставляла напоказ. Руки были ухоженные, маникюр – свежий. Только колец многовато. Ноги тоже были ухоженными. На Диму она не смотрела, а скользила по его лицу быстрыми взглядами-мазками.

«Надо сказать ей, чтобы убрала пряди за уши и успокоилась», – подумал Дима и перевел взгляд на другую девушку.

Ее подруга, коренастая шатенка в закрытом купальнике, скромно стояла в метре от лежаков. Она явно была из тех, что сами себя стригут, шьют и вяжут для себя и считают, что внешность для женщины не главное, что маникюр и педикюр не обязательны. Они довольно умны, всегда чем-то заняты, куда-то спешат, в транспорте читают философскую литературу, на вопросы отвечают односложно и тяжело сходятся с людьми. Наверняка она понимала, что ее роль – оттенять блондинку. И что блондинка – единственный мостик между нею и парнями. Может, что-то и ей перепадет.

– Девочки, знакомьтесь, это Дмитрий Хованский, человек с большим сердцем и не менее большим будущим.

Дима кивнул:

– Дмитрий.

Блондинка взмахнула ресницами и убрала с лица прядь волос:

– Светлана.

В ее голосе звенел металл, будто говорил не человек, а робот. Однажды Дима прочел, что по голосу можно распознать, искренний ли человек перед вами. У искреннего голос идет из груди, тембр меняется и он ласкает слух переливчатостью и глубиной. А у неискреннего идет из головы, и создается впечатление, будто у него сдавило горло.

– А ты волосы за уши спрячь, чтоб не мешали, – посоветовал Дима и повернулся к другой девушке.

– Анна, – пропела шатенка.

Ее мягкий тембр был приятен для слуха.

– Очень приятно.

Он солгал – было не очень приятно. Вернее, было неприятно. Зачем они здесь? Он бросил на Тараса недовольный взгляд, но тот уже заливался соловьем. Тарас обожал, когда ему заглядывали в рот. И была причина – он знал не только много баек о харьковских и столичных знаменитостях, но и так рассказывал анекдоты, что народ покатывался со смеху. Аня слушала и улыбалась краешком рта, Света ахала и охала, при этом оставаясь напряженной.

– Расслабься, Светланка! – Тарас приобнял ее.

Она не убрала его руку и вопросительно посмотрела на Диму. Дима принялся изучать горизонт. Увы, довольно часто ему попадались женщины, похожие на Свету. Это не значило, что у них были такие же волосы и жесты, та же привычка отбрасывать пряди с лица, будто играя в прятки, и так же говорить. Напротив, внешне они могли быть полной противоположностью, но внутренне были близнецами, а Диму всегда интересовал внутренний мир женщины, – это у него было от отца. Внешность, конечно, тоже имела значение, но только в первые минуты, чтобы глаз выхватил девушку из толпы. А потом бывало по-разному, но еще никогда ему не везло так, как папе.

«Я просто обязан украсть телефонную будку, ту, что возле литерного дома напротив вокзала, вторая слева. В ней я первый раз увидел твою маму. Я вошел в будку рядом, хотел позвонить, но увидел твою маму и обо всем забыл. Кому звонить? Зачем? Я пялился на маму, как дурак. Она улыбнулась, и вдруг в ее глазах сверкнул яркий огонь. Такой яркий, что я зажмурился, а когда открыл глаза, твоя мама уже стояла в розовом свете. – Папа прокашлялся и покосился на маму. – Любимая, у меня был очень дурацкий вид? – Мама опустила глаза, улыбнулась и ничего не ответила. – Так я влюбился, на всю жизнь. Твоя мама удивительная женщина, живу и удивляюсь каждый день – за что мне так повезло? Дорогая, а ты не жалеешь, что выбрала меня? – Мама снова улыбнулась. – Вот, смотри, сынок, та самая улыбка!»

Дима радовался за родителей и мечтал утонуть в чьих-то глазах. Мечтал увидеть такую улыбку, чтобы забыть обо всем на свете.

Но пока не увидел. Возможно, вообще никогда не увидит.

Дима снова посмотрел на Свету. От этой получишь только неприятности, а Тарас уже влип – он только ей рассказывал анекдот, будто ни Ани, ни его рядом не было. Вот дурак! Со Светой вообще лучше не связываться, даже если станет совсем тоскливо. Она из тех, кто сначала бросает короткие призывные взгляды, а потом старается остаться с мужчиной наедине. Когда это случится, она предложит искупаться при луне, а после купания ляжет на камешки и томно изогнется. Когда мужчина начнет ее целовать, она будет сопротивляться и говорить: «Ах! Нет, нет». Мужчина встанет, возьмет свои джинсы, но она яростно вырвет их из его рук и отдастся тут же, на камнях.

Следующие дни будут похожи на американские горки: то она будет тащить его в номер, то после любовных утех закатит истерику, что он не любит ее, а только развлекается, что они скоро расстанутся и никогда больше не увидятся. В конце концов мужчина скажет, что это правда, что у них всего-навсего короткий курортный роман. Полдня она не будет его замечать, а потом пришлет Аню (Маню или Таню) с запиской. Вот здесь надо устоять и не идти на свидание. Потому что если пойдешь, то сразу начнется преследование с угрозами и обмороками. Как-то одна девушка пришла к Диме домой и сказала, что, если он не согласится прийти на свидание, она покончит с собой. Мама была дома и тихонько вызвала скорую. Скорая приехала быстро.

– Мы повезем вас в пятнадцатую, – сказал врач с грустным лицом.

– Куда?

– В психиатрическую… Вы же хотите покончить с собой, да?

Девушка решила, что это шутка, но мама в таких случаях шутить не любит, и девушку отвезли в психиатрическую клинику.

Больше она не приходила.

А вот Тарас любит подобные «развлечения» и с удовольствием пускается в них, говоря: «Даже если Люда снимет меня с женщины, я скажу, что это неправда. И она мне поверит, потому что очень хочет в это верить».

Дима думал об этом и смотрел на воду, как вдруг его внимание привлекла девичья фигура, залитая солнцем. Это была та самая девушка, в сарафане, с той же папкой под мышкой. Дима почувствовал, что краснеет. Боковым зрением он увидел, что Света посмотрела сначала на девушку, а потом на него.

– Явление великой художницы народу! – с насмешкой выдавила она. – Аня, сделай что-нибудь, чтобы она отстала.

Но девушка и не думала приставать к ним. Она помахала рукой и прошла вглубь пляжа на последний, четвертый ряд.

– Вы ее знаете? – спросил Тарас.

– Это Настенька, – ответила Света, подражая детскому голосу, – повариха в детском саду. А я имею счастье жить с ней в одном номере.

– А почему ты говоришь с такой иронией? – не унимался Тарас.

– Да потому, что у нее мозги не на месте, – пояснила Света, коротко взглянув на Диму.

– Ну что ты выдумываешь? – В голосе Ани звучал укор. – Она нормальная девчонка.

– А, ладно! – поморщившись, махнула рукой Светлана. – Нам что, больше говорить не о чем? Я ее знать не знала и, когда домой вернемся, общаться не намерена.

– А откуда же вы, красавицы? – поинтересовался Тарас, глядя на Свету.

– Из Сум.

– О, Сумы! – Тарас поднял вверх палец. – Я давно хотел узнать, почему Сумы – это Сумы, а не… ну, не знаю. Откуда такое название? Наверное, там все с сумками ходят, вот с такими большими, – он развел руки в стороны, – в поисках дефицита!

– Я с сумками не хожу, – отрезала Света.

– Вы почти угадали, – Аня растянула губы в вежливой улыбке, – существует легенда, что город построен на золото, найденное в трех сумках.

– Это как?

– Казаки нашли три сумки с золотом – их вроде бы потеряли курьеры Богдана Хмельницкого. Решили, что это Божье благословение, и построили на том месте крепость. На первом гербе нашего города изображены эти самые сумки.

– Очень познавательная история! – воскликнул Тарас.

– Я иду купаться. – Дима бросил на лежак темные очки и пошел в воду. Ему не хотелось слушать пустую болтовню. Ему хотелось к Насте. Его тянуло к ней. Он надеялся, что она пойдет купаться.

Направляясь к воде, он поигрывал мускулами и старался выглядеть красивее Аполлона Бельведерского. И еще он чувствовал что-то новое, непривычное и необъяснимое. У него сжалось в груди и пересохло во рту, он был как натянутая струна, вот-вот готовая лопнуть.

Настя расстелила полотенце на лежаке и сняла сарафан. Посмотрела на пляж и вспомнила слова нового заведующего: «Используй путевку на все сто. Ходи на все процедуры, плавай не менее пяти раз в день, и обязательно раненько утром, до завтрака. Ты должна быть здоровой, у тебя особая работа». Да… Работа у нее действительно особая – такого премерзкого заведующего с липким взглядом свинячьих глазок еще поискать! После встречи с ним хочется вымыться, будто он не смотрит, а ощупывает пухленькими ручками с толстенькими бабскими пальцами. Но вообще-то ей грех жаловаться на работу – радоваться надо, что общежитие дали, что надбавка к окладу есть, что на квартирный учет поставили. И на такой курорт отправили! У других девчонок этого и в помине нет. Настя собралась с духом и пошла к морю. Попробовала воду ногой – холодная! – и, все сильнее сжимая кулаки в надежде, что привыкнет, вошла в море.

Сколько раз, сидя под деревьями, они с друзьями говорили о море и удивлялись, что вода в нем соленая и что оно глубже и шире речки, на которую их водят купаться. Настолько шире, что другого берега не видно. Это невозможно было понять, как и то, что за высоким забором есть другая жизнь, в которую им придется когда-то войти, навсегда закрыв за собой двери детского дома. Иногда из той жизни к ним наведывались люди, они ходили по корпусам, смотрели на детей и уходили. Это могла быть санитарная или пожарная инспекция или социальные работники, проверяющие условия жизни, – детям было все равно, они бросались ко всем и просили забрать отсюда.

Насте было пять лет, когда она тоже попросила забрать ее. Она взяла тетю за рукав и рассказала обо всем, что лежало на сердце: что у нее есть мама, что мама ищет ее, что нужно только забрать ее отсюда, и мама сразу ее найдет. И еще она сказала, что ее мама самая добрая и красивая. Тетя обещала забрать ее завтра утром, и Настя всем сердцем поверила. Перед сном она разложила на кровати сиреневый шерстяной платок, положила на него старенького облезлого лисенка, вязаную шапочку, осенние ботинки, желтое в цветочек платье из ацетатного шелка, альбом и три карандаша: синий, красный и зеленый. Потом завязала платок узелком, сунула под одеяло и, одетая, легла в постель.

Она боялась раздеться, чтобы не заставить тетю ждать, а то вдруг у нее не будет времени. Она боялась уснуть, но незаметно закрыла глаза, и… Утром она получила нагоняй от воспитательницы за то, что легла спать в одежде. «Меня сегодня повезут к маме!» – с достоинством сказала Настя, и спальня погрузилась в мертвую тишину. А потом вдруг все дети заплакали. Прибежали другие воспитательницы, начали их успокаивать, но это не помогало. Дети должны были наплакаться, чтобы отлегло от сердца. Потом все вернется, но это будет не сегодня.

Так Настя узнала, что такое обман, и это было больно. До этого она верила, что детский дом – это временно, она даже не украшала рисунками стену у изголовья, как это делали другие дети. Она всегда чувствовала себя как на перроне – вот-вот придет поезд и заберет ее, поэтому она всегда должна быть причесана, одежда должна быть чистой, все должно быть под рукой: и лисенок, который с ней всегда, сколько она себя помнит, и альбом, в котором она уже понемножку писала каракули и рисовала, и ботинки, и шапочка. Она уже считала себя взрослой – ей иногда поручали присматривать за трехлетками, ей доверяли! А тут она, вполне взрослая, слепо доверилась взрослому человеку, да еще как доверилась! И она поклялась больше никогда не верить обещаниям тех, кто жил по ту сторону забора. Директор и все воспитатели тоже там жили.

Но один взрослый жил здесь, это был сторож дядя Рома. Он выходил за забор ненадолго и возвращался с тяжелой сумкой. Из этой сумки он доставал конфеты, коробки с кукурузными палочками, пряники и сушки. И угощал детей. Однажды Настя сидела на скамейке, наблюдая за воробьями, купавшимися в луже, и не заметила, как подошел дядя Рома.

– Привет, Настенька! – бодро сказал он.

Она подняла глаза и прищурилась – светило яркое солнце. Руки дяди Ромы были спрятаны за спину.

– Угадай, в какой руке?

Она улыбнулась – когда дядя Рома так делал, дети никогда не ошибались.

– В правой!

– Молодец, получай!

Она протянула руку, и дядя Рома вложил в нее крошечный деревянный домик.