Текст книги "Рядом с тобой"

Мама умерла, когда Верочке было семнадцать. Они с сестрой продали хату, деньги разделили и разъехались: Вера – в Чугуев, в казенную квартиру лесхоза, а Наташа – в Харьков. К тридцати пяти годам она уже заведовала большим складом промышленных товаров недалеко от вокзала «Левада» и жила в добротной пятиэтажке в начале Пушкинской улицы, в двухкомнатной квартире. Писала, что окна выходят на бекетовский дом с химерами, а на первом этаже есть стоматологическая поликлиника, так что сверлить зубы можно, не выходя со двора. В пятьдесят девятом Наталья совершила отважный поступок – отправила в Совет министров СССР запрос об отце. Прислали бумажку, что в сорок третьем он умер от «перетонита» (так и написали, с ошибкой), отбывая наказание в ИТЛ. Прислали свидетельство о смерти, а о посмертной реабилитации сообщили устно.

Были у Наташи мужчины, не было – Гармаши об этом ничего не знали, знали только, что она ногой открывает дверь в любой кабинет. И вот, около восьми лет назад, еще когда они жили под Ровно, Наташа сообщила письмом, что приезжает, и прислала посылку, чего никогда не было. Гармаши пошли на почту как на праздник – вот, думают, потеплели отношения. Принесли посылку домой, их обступили дети. Петя топориком подковырнул крышку, снял, а там поверх газеты записка лежит: «Без меня не трогать! Хранить в прохладном месте!» По кухне разнесся запах копченого свиного балыка. Не тронули, даже под газетку не заглянули. Юрка хотел заглянуть, но Петя запретил.

– Пахнет вкусно… – обиженно промычал Юра.

Петя молча прибил крышку и отнес посылку в погреб. Дети выглядели растерянными.

– Наверное, она сама хочет нас угостить, – предположила Вера, но уверенности в ее голосе не было.

Встречали Наташу всей семьей, отдали ей комнату детей. Она сразу спросила, где посылка.

– В погребе.

– Не трогали?

– Нет, – ответил Петя. – Принести?

– Перед обедом.

Петя принес. Перед обедом. Все сели за большой овальный стол, Петя наполнил рюмки водкой. Наталья шуршала газетами, роясь в ящике, дети с любопытством следили за ее руками и глотали слюнки. Вера раскладывала жареную картошку по тарелкам. Хотела положить Наташе, но та жестом запретила и прищурилась на тарелку. Обмакнула кончик салфетки в водку и тщательно вытерла тарелку. Потом снова обмакнула и вытерла столовые приборы. Выложила из ящика два свертка. В длинном действительно оказался балык – она отрезала четыре толстых куска, положила на свою тарелку, снова завернула в бумагу и сунула обратно в ящик. Дети разинули рты и захлопали глазами. В плоском была металлическая двухсотграммовая банка.

– Мне нужна открывалка, – сказала Наташа.

Вера передала ей открывалку.

В банке была черная икра, до краев. На икру дети уже не смотрели, а усердно тыкали вилками в картошку и просили побольше холодца и хрена с уксусом. Ни Петя, ни Вера не ели, а только переглядывались – кусок не шел в горло.

Погостив четыре дня, она уехала, и дети с радостью вернулись в свою комнатку.

* * *

– Что она тебе сказала? – спросил Петя, обнимая жену.

– Все то же. – Верочка положила голову ему на плечо.

– Вот что, – Петя нахмурился, – больше ты ей не звони! Никогда!

– Она моя сестра!

– Она тебе не сестра, родная сестра не будет так мучить! Сколько лет уже прошло!

– Она прожила тяжелую жизнь.

– А твоя жизнь легкая?! Верочка, пойдем поплаваем, вечер такой теплый. – Он снова приобнял жену. – В лодочке полежим…

– Петенька, прости, я не в настроении. Ты иди, а я пока детей покормлю. Приходи поскорее, – она поцеловала его в губы, – смотри, будь осторожен, сейчас полно бревен.

Петя с юности любил плавать ночью, а потом долго лежал в лодке на берегу и смотрел на звезды. Однажды он уснул, и родители едва с ума не сошли, думали, утонул. Они так испугались, что даже не отлупили его.

Петя переплыл на другой берег, посидел там, посмотрел на крышу нового дома – своего! И, безгранично счастливый, вернулся обратно. Вытерся полотенцем, оделся и лег в чью-то лодку поверх сетей. Мечтая о том, как красиво, уютно и тепло будет в его доме, какую мебель надо купить, какой телевизор, холодильник, какие обои поклеят в детских комнатах, в спальне, он не прислушивался к тому, что происходило за пределами лодки, а когда услышал, уже поздно было высовываться. Он плохо понимал по-чеченски, но язык знать не надо, чтобы понять: собеседники ссорятся. Вдруг довольно резко прозвучало имя «Галя», и Петя немного приподнял голову – Абу и Яха, освещенные лунным светом, стояли к нему боком метрах в пяти от лодки. Абу в чем-то убеждал жену, но она не соглашалась. Абу поднял обе руки, будто взывая к небесам. Недолго думая, Петя лег, громко всхрапнул и перевернулся на бок так, что лодка заходила ходуном. Покряхтывая, он сел, потянулся, громко зевнул и, выбираясь из лодки, «заметил» Бисаевых.

– Вы тоже решили искупаться? – весело спросил он, шлепая по песку босыми ногами. – Водичка как парное молочко.

Он плохо видел их лица, но чувствовал исходящее от них напряжение.

– Я вот искупался и заснул. Верочка, наверное, уже с ума сходит.

– Она на веранде сидела, когда мы уходили, – сказал Абу надтреснутым голосом.

– Ну, тогда я пошел. А вы?

– Мы посидим немного, вечер хороший…

О том, что Яха с такой неприязнью вымолвила имя дочки, Петя Верочке не сказал. А зачем? Оно и так понятно – Яха не хочет, чтобы Салман привязался к Гале. Какая чепуха! На дворе вторая половина двадцатого века! Войны нет, что еще нужно? Живите, радуйтесь и не мешайте жить и радоваться другим, особенно детям. Он приоткрыл дверь комнатки и улыбнулся – дети уже спали, сопя в подушки.

Салман и Галя теперь даже во сне были счастливыми. Они знали: придет утро, и они снова будут вместе.

Вскоре настало последнее утро. Галя боялась выйти из дома. Она боялась прощаться с Салманом. Боялась, что ее сердце остановится, когда автобус, кряхтя и дымя, покинет вокзал. Боялась, что больше никогда не увидит Салмана. Она сидела в комнате одетая, причесанная, но сил встать и выйти не было.

– Доченька, – в комнату заглянул папа, – что с тобой?

Он присел у ее ног на корточки.

Галя заморгала.

– Ты грустишь, потому что Салман уезжает?

Она кивнула. Папа взял ее ладони в свои руки:

– Не плачь, все будет хорошо.

Галя отрицательно мотнула головой.

– У меня так тоже было, – папа слабо улыбнулся.

– Что было? – Галя с печальным любопытством уставилась на отца.

– Я дружил с девочкой, а потом мне пришлось уехать.

– Я…

Как Галка ни старалась, все равно заплакала:

– Я… он мне нравится-я-а-а…

– Вот и хорошо, – папа гладил ее по голове, – очень хорошо. Мне та девочка тоже нравилась.

– А ты к ней вернулся? – Галка перестала плакать.

– Нет.

– Почему?

– Потому что началась война.

– А ты видел ее после войны?

– Да, видел.

– И что?

– Я уже любил твою маму.

– Папа… папочка, – Галя обняла отца, – я больше никого не полюблю-ю-у-у…

Папа легонько похлопал ее по спине:

– Ну-ну, успокойся, он всего лишь уезжает.

– Ты думаешь, мы еще увидимся?

– Конечно!

Галя вытерла щеки и посмотрела на отца.

– Пойдем, не надо заставлять нас ждать. – Он встал.

– У меня глаза красные, да?

– А ты умойся, и все будет нормально. Никиту возьми.

Галя умылась, взяла Никиту и пошла за папой. Никто не заметил, что она плакала, или делали вид, что не замечают. Дядя Абу погладил кота:

– Сейчас Никита покажет, где самое лучшее место в доме.

Галя вертела головой – Салмана нигде не было. Юрка и Яха шли далеко впереди.

– А где Салман? – спросила она Абу.

– Куда-то убежал. Не волнуйся, он сейчас вернется.

Подошли к крыльцу, папа толкнул дверь:

– Отпусти Никиту.

Кот поглазел по сторонам, понюхал крыльцо и, осторожно ступая, вошел в дом. Люди пошли за ним. Никита покружил по комнатам, а в одной лег и положил голову на лапки. Это была спальня родителей. Все засмеялись, захлопали в ладоши – надо же, как угадали! И тут Галя увидела краем глаза большой букет роз, выплывающий из-за ее спины. А за розами – улыбающееся лицо Салмана.

– Ой, что это? – Сердечко радостно забилось, и Галка покраснела.

– Это тебе.

– Мне?

Он кивнул. Галка взяла букет и, не зная, что сказать, не в силах смотреть на присутствующих, опустила голову и вышла во двор. Салман вышел за ней.

– Я сбегаю домой за банкой, – сказала она.

– Я с тобой.

Они шли по селу. Она держала розы как самую большую ценность в ее жизни и косилась на Салмана, на его торжественную улыбку, белоснежный воротничок, облегающий загорелую шею, и ничего и никого не замечала. Они подошли к калитке, Салман просунул руку в щель, сбросил крючок и, пропуская Галку вперед, спросил:

– А вот если б ты сама строила дом, какой бы он был?

– Какой? – Галка задумалась, но ненадолго – она уже давно знала, каким будет ее дом. – Такой, как наш, только в столовой чтоб окна были от пола до потолка, и камин чтоб был, как в романах Бальзака.

– А ты уже читала Бальзака? – удивился Салман.

– Я уже забыла, когда читала! – хмыкнула Галка.

Салман остановился и посмотрел на нее.

– Ты чего? – Галка зарделась.

– Ты очень красивая.

Пальцы Галки оцепенели, и она едва не выронила букет.

– Да ну тебя, – она махнула рукой и пошла в дом.

– Почему ты любишь эту книжку? – спросил Салман, пока она гремела в кладовке банками.

– Какую? – Она нашла то, что нужно, – пустую трехлитровую банку, и, поднявшись на цыпочки, сняла ее с полки.

– Цвейга.

Он держал книгу в руке. Галя поставила банку на стол и зачерпнула кружкой воды из ведра:

– В ней все без вранья.

– Я как-то прочел немного, – он потер висок и положил книгу обратно на подоконник, – извини, без твоего разрешения. Рассказы какие-то печальные, все плохо заканчивается, после нее мечтать невозможно.

Галя поставила розы в банку.

– Там все как в жизни.

– Ты говоришь так, будто тебе сто лет. – Он улыбнулся.

Некоторое время они стояли друг против друга, смотрели в пол и молчали.

– Я не хочу уезжать, – нарушил тишину Салман.

– Я тоже не хочу, чтобы ты уезжал, но ты уедешь.

Он протянул к ней руку:

– Галя, ты… ты мне нравишься.

Галя вздрогнула.

– Не надо, ты уедешь и забудешь меня, – сказала она, отступая.

– Я вернусь, честное слово! – Он всем телом тянулся к ней.

– Нет, ты не вернешься, – защищалась она.

– Не говори так, я вернусь! Клянусь тебе! – Он взял ее за плечи.

И она сдалась. Она прижалась к парню, давно укравшему ее сердечко. Она подняла на него глаза, и он поцеловал ее.

Они отскочили друг от друга, будто обожглись… Тяжело дыша и глядя друг на друга глазами, полными испуга и удивления, они еще не знали, что их сердец коснулось самое горячее пламя – пламя любви. Любви настоящей, вечной, непокорной и неподвластной ни людям, ни времени, ни судьбе – первой любви.

Галя бросилась к окну и схватила книжку:

– Напиши в ней что-нибудь.

– В книжке? Зачем? – Брови Салмана поползли вверх.

– Я ее читаю каждый день – буду смотреть на твои слова, и все в этой книжке перестанет быть печальным. – Она сбегала в комнату и вернулась с ручкой. – Вот. Я не буду подглядывать, подожду тебя во дворе.

– Ну, написал? – спросила она, когда он вышел во двор.

– Да, на семьдесят пятой странице.

– Почему на семьдесят пятой?

– Сейчас семьдесят пятый год. Галя, – он остановился, – я вот что хочу… – Его лицо, все его тело выражало торжественность. Он прижал руку к сердцу и дрожащим голосом произнес: – Клянусь всегда быть твоим другом, клянусь всегда помнить о тебе и писать письма.

Он смотрел на нее выжидающе.

– Ты хочешь, чтобы я дала такую же клятву?

– Это тебе решать. Подумай, можешь ли ты сдержать ее, – он нахмурился, – если не можешь, не давай.

– Как я могу решить? Я никогда не давала клятву. Только когда в пионеры вступала, – растерянно сказала Галя.

– А ты спроси у себя.

– У себя? – Она выпучила глаза.

– Да, только у себя.

– Хм…

– Ты отойди метра на три и подумай.

– Почему на три?

– Можешь дальше отойти. Просто ближе нельзя, ближе я на тебя влиять буду.

– Хм…

Она посмотрела на него настороженно, с любопытством, отошла к забору, стала боком к Салману и спросила у своего сердца, даже посмотрела в него, а там… А там Салман. Она заглянула еще несколько раз, но никого другого не нашла. Ее лицо залила краска.

– Вот дурочка! – разозлилась она, но краска не сходила с ее лица, а времени было в обрез.

Сжимая кисти рук, она вернулась к Салману.

– Я спросила…

Он подался к ней.

– Я… – она набрала в легкие побольше воздуха. – Я клянусь всегда быть твоим другом, помнить о тебе и писать письма, – твердым и немного дрожащим голосом сказала она.

Они пришли к новому дому, когда все уже сидели во дворе за столом, наскоро сбитым из досок и накрытым старыми вытертыми клеенками. Все быстро поели и в половине двенадцатого отправились на вокзал. Автобус урчал, дядя Абу разговаривал с папой через окно, а Галя готова была кричать: я не хочу, чтобы ты уезжал! Останься!

И вдруг Салман выскочил из автобуса и подбежал к ней. Папа перестал разговаривать и с тревогой смотрел в их сторону.

– Галя… – Салман прижал руку к груди.

Он смотрел вниз и хмурился, и Галка испугалась: а вдруг он сейчас откажется от клятвы!

– Галя… – Он поднял на нее глаза. Он уже не хмурился, он улыбался. – Галя, я… Ты вернешься домой и прочтешь…

– Что я прочту?

– Мое слово.

– Какое слово?

– Ты увидишь. Все, что я написал, – правда, так и будет!

– Салман, немедленно сядь в автобус! – крикнула Яха.

– Сынок, садись, мы уезжаем! – крикнул дядя Абу.

Салман взял Галю за руку:

– Помни обо мне, прошу тебя…

– Я же дала клятву!

– Значит, ты будешь моим другом? Навсегда?

– Да, буду…

– Салман, садись! – крикнул папа.

Водитель посигналил. Салман смотрел на Галю и ждал. Чего он ждал, она не знала, но что-то подтолкнуло ее, и она порывисто обняла его. Он прижался к ней.

– Навсегда, – выдохнули они, будто были одним целым.

И отпустили друг друга.

– Пиши мне.

– Пиши мне.

Он вскочил в автобус. Дверь за ним тут же закрылась, а он высунулся в окно и крикнул:

– Юрка, береги ремень!

Юра встрепенулся:

– Чего? – и подбежал к окну.

Галя тоже подбежала – это же счастье, еще полминуточки побыть почти что рядом…

– Я видел, что ты ремень потерял, – сказал Салман, по грудь высунувшись в окно, и тише, почти шепотом: – Во сне…

– А…

– Бэ! – передразнил Салман и засмеялся. – До встречи!

Галя еще долго смотрела вслед автобусу, пока папа не коснулся ее плеча:

– Пойдем домой, доченька.

– У них что, любовь? – спросил Юрка, нахмурившись.

– Любовь, – ответил папа.

– А не рано?

– Не рано! – отрезала Галка. – Джульетте тоже было четырнадцать!

– Сравнила! Он тебя скоро забудет, уж поверь мне, – хмыкнул брат.

– Ты дурак! – разозлилась Галя.

– Сама дура! – огрызнулся братик и показал язык.

Вернувшись в дом Марковны, она схватила книжку и убежала к реке. Сидя в лодке, она прочла на семьдесят пятой странице: «Друзья навсегда. Forever». Она долго сидела в лодке, глядя на воду, на лес на другом берегу, на коз, гуляющих вдоль противоположного берега, и снова возвращалась к его словам. Она улыбалась, и счастье захлестывало ее – и пока еще ей было страшно признаться даже самой себе в том, что первая любовь пришла.

Первое письмо Галя написала на следующий день и отправила, хоть мама и говорила:

– Он должен первый написать, ты уже не маленькая, должна вести себя прилично.

Еще она изучила карту и теперь знала, где находится город Курган. Но Салман не в самом городе, а где-то далеко от него. Отправив письмо, она вдруг почувствовала себя как-то особенно: у нее есть парень, а это значит, есть защитник, опора, помощь. Когда она думала об этом, ей становилось хорошо – в животе теплело, а сердце щемило, будто задумывалось. С замирающим сердцем она прислушивалась к себе, смотрела на мир широко распахнутыми глазами и не видела ни дня, ни ночи, а только яркий свет, зажигающий в душе радость открытия непознанного и удивительного. С каждым днем ее душа становилась счастливее, а глаза все чаще с досадой и неудовольствием смотрели в зеркало на ничем не примечательное бледное лицо, широкие белесые брови, обыкновенные глаза, курносый нос-картошку – мама и папа его вечно целуют, вот он и стал похож на картошку. Кривые зубы, маленький рот, реденькие волосы – ни бант не держится, ни невидимки. Хорошо, что уши не торчат. А фигура! Нет, это не девочка, это мальчик в платье! Ноги кривые, коленки торчат! Не руки, а грабли с длиннющими костлявыми пальцами, плечи тоже костлявые. В общем, ничего хорошего. Галя заплачет, обидится на несправедливость судьбы – кому-то все, например Софи Лорен, а ей ничего, – вытрет глаза и, поглаживая Никиту, погрузится в мечты о страстной любви. Она видит себя на мосту в роскошном черном платье до земли, в длинном манто из соболя, высокую прическу венчает бриллиантовая диадема, а к вздымающейся груди приставлено дуло пистолета (в висок лучше не стрелять, а то в гробу будешь некрасивая). Она сейчас покончит с собой, потому что от Салмана нет писем. Она медленно спускает курок, смотрит в предгрозовое небо и кричит: «Прощай навсегда, любовь моя!» Нет, она не успевает убить себя – Салман падает к ее ногам и, перекрикивая грозу, делает ей предложение…

А какие страсти могла видеть девочка, выросшая в селах, окруженных лесом? Под Ровно у них была страстная соседка Ядвига. Все говорили, что ее страсть сводит мужчин с ума и они пропадают. Поэтому когда к ее калитке подходил мужчина, дети кричали: «Не ходи! Пропадешь!» Мужики не слушали и пропадали, это точно. Сколько раз дети сидели допоздна в ожидании вошедшего смельчака, но он так и не выходил. Бывало, к воротам приходила женщина и звала мужика, а потом садилась под забором и тихонько выла. Некоторые громко плакали, их было жалко, а некоторые ругались плохими словами, подбирали камешки и бросали Ядвиге в окна. Если стекла разбивались, а такое частенько случалось, Ядя выскакивала в переулок и начиналась жуткая драка, после которой на земле оставались бурые пятна крови, и ветер еще долго гонял от забора к забору пряди длинных волос. Мужчина не выходил и не защищал Ядю, и маленькая Галя была уверена, что он уже пропал или сошел с ума. Еще у них был бешеный сосед, он напивался, хватал топор и бежал за женой. Сколько раз селяне видели, как она на одном дыхании перемахивает через высокий забор! А самое интересное – наутро эти муж и жена шли на работу вместе, разговаривали и смеялись. Будто не было ссоры, не было обидных слов, не было топора.

Про такую любовь, как у мамы и папы, говорить неинтересно – они не ссорятся, значит, их любовь не страстная. Они вечно обнимаются, шепчутся и ведут себя как маленькие дети.

Галя запаслась терпением и дождалась: письмо пришло! Она схватила его и забилась в самый укромный угол сада, туда, где раньше росла бузина.

«Дорогая Галя, здравствуй! Пишет тебе твой друг Салман. Как твои дела? Как здоровье? Галя, я написал тебе четыре письма, а от тебя ничего не получил, это письмо пятое. Я не знаю, что случилось, тревожусь. Это письмо я сам отправлю – завтра поеду в город за покупками. Галя, почему ты не пишешь? Ты сердишься на меня? Напиши, почему ты сердишься? Я все время вспоминаю тебя, как мы гуляли, особенно вспоминаю кроликов с красными глазками – здесь кроликов нет.

…В этих местах скудная природа, мы работаем далеко от города, строим большой коровник. Читать нечего, и я много мечтаю. Мечтаю о том, что ты мой друг навсегда. Я очень надеюсь, что ты писала, просто письма потерялись. Как Юра? Передай ему от меня привет. Галя, я много думал и решил, что буду инженером-строителем. Интересно, есть ли в Минске институт по такой специальности? А вы с Юркой по-прежнему мечтаете стать историками? Вот хорошо, будем учиться в одном городе! Передай большой привет твоим уважаемым родителям. Пиши, я очень жду. Салман Бисаев».

И внизу странички: «Forever».

Через десять минут Галя сидела в автобусе, который курсирует между пищекомбинатом, где работает папа, и больницей. В автобус этот лучше не садиться, особенно в нарядной одежде и хорошей обуви – ноги оттопчут, одежду испачкают или даже порвут, потому что в этом автобусе возят все, что вздумается, даже козлика можно увидеть с рожками, замотанными в тряпку.

– Что, к отцу едешь? – спросила кондуктор.

– Да. – Галя протянула пять копеек.

– А чего с пустыми руками?

Галя растерянно посмотрела на руки, а потом на кондуктора.

– Надо было поесть прихватить! – упрекнула кондуктор. – Твой отец целыми днями работает, могла бы о нем подумать, не маленькая уже!

Поправив сумку с висящим на ней мотком билетов, кондуктор пошла вперед, на свое место.

– Папа обед с собой берет! – огрызнулась Галка и уставилась в окно.

– С его пенсией и зарплатой можно в ресторане каждый день обедать! – хмыкнула впереди какая-то тетка. – Хорошо ж его контузило!

Верно, пенсия у папы сто девяносто пять рублей, как три маминых зарплаты. Где бы они ни жили, он работал столяром и еще строил и чинил все, что просили, а просили часто, потому как руки у него золотые. Так что вместе с зарплатой и пенсией получалось прилично. Настолько прилично, что им открыто завидовали и язвили – мол, три раза об землю головой ударился, и государство на всю жизнь обеспечило, да еще и работать может. Неправда, папа не головой ударился, он с самолетом падал, после этого у него ноги мерзнут даже летом и бывают сильные головные боли, один раз был инсульт, вернее микроинсульт. После этого папа вдруг начал вспоминать прошлое в таких подробностях, что Галя и Юрка слушали его с раскрытым ртом. У папы красивый почерк, и он любит писать письма. Написав, он дает Гале почитать, чтоб она проверила орфографию, и Галя удивляется, как вот так с ходу у него получается интересный рассказ. Над папой все смеялись, потому что он никогда не ел своего поросенка и не присутствовал при его убийстве. Пока поросенок рос, папа с ним разговаривал, обращался к нему по имени. Но без мяса в селе не проживешь, поэтому папа менялся мясом и колбасой с соседями – все это висело и лежало отдельно в кладовке. В Ровно у них был такой же сосед-чудак: он не ел своих кур. Яйца – это пожалуйста, а курицу – никогда. У его курочек тоже были имена, и когда какая-нибудь переставала нести яйца, он отдавал ее соседям, а те в обмен давали ему тушку своей курицы. В Березино еще завидовали тому, что папа, как и все работники пищекомбината, каждый день приносил с работы ведерко печенья, оно было как магазинное, только ломаное, некондиция, и трехлитровую банку лимонада. Папа делился всем этим с соседями, но они все равно завидовали. Лимонад из банки отличался от магазинного, он не так сильно щипал нос, и если Гале хотелось шипучего лимонада, она шла в магазин к тете Маше. Лимонад она любила, сколько себя помнила, и уже в четыре года сама его покупала. Вот так первый раз она взяла пустую бутылку и восемь копеек, купила, принесла домой, схватила стакан и попросила маму открыть бутылку. Мама открыла и ласково так говорит:

– Сначала предложи лимонад папе, потом мне, а уж потом себе нальешь.

Галка застыла, а мама и бровью не повела. На негнущихся ногах Галя пошла к папе, он в сарае хозяйничал.

– Папа, ты хочешь лимонада? – с трудом выдавила она.

Папа скривился, бросил рубанок и так замахал руками, что с верстака посыпалась стружка:

– Терпеть не могу!

Галя чуть не подпрыгнула от радости, но тут же огорчилась – мама точно будет пить. Мама налила полстакана и выпила. Стакан выпил Юрка, свалившийся как снег на голову. Галя с тоской смотрела на бутылку, когда мама сунула ей еще восемь копеек.

– Купи еще одну, поделишь ее с братом.

Трясясь на заднем сиденье автобуса, Галя с неприязнью смотрела на пассажиров и мечтала побыстрее выйти. Ей надо срочно показать письмо папе. И папа объяснит, почему ее письмо не дошло и почему четыре письма от Салмана куда-то пропали.

Петя отложил рубанок и посмотрел на часы – половина первого, пора обедать. В открытые настежь двери столярной мастерской он видел, как рабочие комбината потихоньку занимали места на солнышке, жмурясь, доставали «тормозки» и наливали чай в крышки термосов. Он развернул газету с бутербродами, наполнил горячим чаем эмалированную кружку, поднес бутерброд ко рту, но откусить не удалось – вид на двор заслонила широченная фигура.

– Приятного аппетита, – сказала Нина. – Войти можно?

– Заходи. – Петя положил бутерброд на газету.

Нина вошла и осмотрелась:

– Хорошо пахнет… Люблю запах стружки.

– Садись, угощайся. – Петя смахнул стружку с лавки и кивнул на бутерброды.

– Спасибо, я уже перекусила. – Она посмотрела на часы. – Меня на пять минут отпустили. – Села и сложила руки на животе.

– Ты по делу? – Петя прищурился и отхлебнул чай.

– Хочу заказать у тебя два маленьких креста моим девочкам. Старые сгнили. Время, неумолимое время. – Она расстроенно покачала головой.

Петя кивнул.

– Хорошо, сделаю. – Он задумался. – Дней десять надо, раньше никак, много работы.

– Десять так десять, – сказала Нина.

Повисла неловкая тишина.

– Это все? – Петя отхлебнул чаю и откусил бутерброд.

Нина громко всхлипнула и втянула голову в плечи.

– Что случилось?!

– Петенька… – Она прижала руки к груди. – Если б ты знал!..

Она снова всхлипнула.

– Что? Что я должен знать? – Он нахмурился.

– Я… Ох, Господи! Прости меня, дуру…

Она так внезапно бросилась к нему и обняла, что он и пикнуть не успел, а потом прижалась губами к его губам. Он попытался высвободиться, но она вцепилась в него еще крепче. Наконец ему удалось оттолкнуть ее.

– Ты что творишь?! – Он вытер губы рукавом и встал.

– Петенька, – жарко шептала она, – я люблю тебя, сил нет, как люблю… Я с ума схожу по тебе, я чуть не умерла, когда тебя увидела! Все так нахлынуло… – Она шарила рукой по своей груди. – Петя, прошу… одно свидание…

Она наступала – Гармаш пятился.

– Нина, прекрати, – он уперся в верстак, – это никому не нужно!

Нина коршуном набросилась на него и осыпала лицо и шею поцелуями:

– Мой… Люблю…

Он оттолкнул Нину, и она, раскрасневшаяся, растрепанная и запыхавшаяся, прижалась спиной к стене.

– Папа!

Нина отскочила от стены. В дверном проеме, освещенная солнцем, стояла Галочка. Петя пошел ей навстречу:

– Доченька… заходи. – Он приглаживал руками волосы, поправлял воротник рубашки. – Заходи, моя хорошая…

Галя вошла в мастерскую, а Нина бочком, лепеча: «Значит, как сделаешь кресты, скажешь…» – выскочила во двор.

Галя что-то мяла в руках и молчала.

– Что случилось, доченька? – спросил Петя и подумал, что впору самому объяснять, что случилось.

– Вот. – Она протянула ему письмо.

Он прищурился:

– От Салмана? Я рад!

– Почитай.

Он быстро пробежал глазами коротенькое письмо.

– Вон оно как…

– Папа, я не знаю, что делать, я напишу, а оно снова не дойдет. Он обидится на меня, он меня забудет! – Она хлопала ресницами.

– Вот что мы сейчас сделаем. Мы пойдем на почту и дадим Салману телеграмму!

– Какую?

– Срочную! Что ты отправила ему письмо, а от него получила только одно, а не пять. Когда ты отправила?

– Семнадцатого июля, а сегодня уже четырнадцатое августа.

– Вот так и напишем. Пошли.

Петя закрыл мастерскую на замок, предупредил вахтера, что скоро вернется, и они быстрыми шагами, наперегонки, направились на почту. Там он наблюдал за дочкой, боясь, что она как-то по-особенному отреагирует на Нину, но ничего не произошло, и Нина обслужила их, будто видела первый раз в жизни.

– Доча, пошли ко мне, купим чего, компот в столовке возьмем, – предложил Петя, когда они вышли на улицу.

– Пошли.

По дороге они купили четыре ватрушки, а Петя зашел в столовую комбината и взял два стакана компота. В мастерской они молча съели по одной ватрушке, изредка бросая друг на друга короткие взгляды. Папа как-то весь съежился, и Галя поняла – все из-за Нинки. Она давно знает, что Нинка зарится на папу. Интересно, мама это видит?

Когда-то, после одного случая, мама сказала, что у Гали хорошо развита интуиция.

Гале было лет восемь, когда мама отправила ее к одной женщине что-то забрать. Что – Галя уже не помнила, но запомнила другое. Хозяйка предложила ей кисель. Сидит Галя в кухне, пьет, хозяйка что-то у нее спрашивает, а в кухне совсем ничем не пахнет, будто в ней не готовят. Зашел ее муж, поздоровался, потоптался с полминуты и вышел. Хозяйка улыбнулась, а улыбка странная. Пьет Галя кисель и чувствует что-то тревожное и безысходное. Допила кисель – и домой. Дома рассказала маме об этом, а мама посмотрела на нее, плечами пожала и говорит:

– Это все твои фантазии.

Нет, то были не фантазии – очень скоро эти люди развелись.

– Петя, наша дочка растет умной девочкой, – сказала мама, когда слух о разводе дошел до их дома, – она раньше всех это увидела.

– Па, – Галя смахнула с губ крупинку творога, – ты не переживай, я маме ничего не скажу про Нинку.

Папа вскинул голову и виновато улыбнулся:

– Хорошо… спасибо…

– Нинка плохая, но ты ей нравишься.

Лицо папы вспыхнуло, и Галя испугалась не на шутку – когда у мамы такое лицо, она меряет давление и лежит.

– Ну, она не то чтобы плохая, – сказал папа, глядя на компот, – просто у нее в жизни не все гладко. Она одинокая, у нее нет детей. Это тяжело. – Он сделал пару глотков, помолчал немного и добавил: – Знаешь, я не заметил, что ты уже совсем взрослая.

И так хорошо улыбнулся. Когда он улыбался, шрамы над верхней губой белели.

– Галочка, ты не переживай о Салмане, он хороший парень, он тебя не забудет. Но ты должна знать, что в жизни не все от нас зависит. Иногда стараешься, стараешься, думаешь, вот так будет, – он легонько ударил по столу ребром ладони, – а получается вот так. – И он ударил чуть правее. – Ты напиши ему письмо, вот прямо сейчас.

– У меня бумаги нет, и ручки тоже.

– Я сейчас принесу.

Папа вернулся с двумя листами белой бумаги и двухцветной ручкой.

– Поторопись, почту забирают в половине четвертого, – сказал он, – на вот фанерку, подложи. Можешь тут писать, можешь во дворе.

Галя устроилась на бревнах напротив мастерской. Письмо она написала синей ампулой, а самое главное слово – красной. И каждую букву обвела много раз, чтобы лучше видно было.

Утром почтальон принесла срочную телеграмму от Абу: «Петя все хорошо ждем письмо твой друг Абу», – и Галя на радостях выпила кружку парного молока. Со времени отъезда Салмана она так делала каждое утро, а потом бежала к зеркалу посмотреть – ноги хоть чуточку выпрямились или нет? Надевала мамины туфли – надо же привыкнуть к каблукам! И однажды жутко опозорилась – грохнулась на пол перед Юркой и его друзьями. Пацаны смеялись до упаду, а ей хотелось провалиться под землю, но она не провалилась. Юрка покрутил у виска пальцем, сказал, что она ненормальная, что могла ноги сломать, и помог подняться. Еще она решила научиться правильно кушать. С жареной картошкой, котлетами, компотом она справлялась хорошо – научилась жевать с закрытым ртом, но как можно есть борщ или суп, не чавкая? Запрокинуть голову и в рот заливать? Это некрасиво. Галя попыталась есть чайной ложкой – да, она не чавкала, но суп едят столовой ложкой, держа ровно, подносят ко рту боком и… И суп течет мимо рта!