Текст книги "Последний романтик"

– Иди, Джо, достань меня!

Джо не пошел на плотину. И никто из нас не пошел. Рене говорила нам, что это слишком опасно, можно упасть, и мы ей верили. Мы все наблюдали, как Эйс скачет то на одной ноге, то на другой, дразня Джо. Ноги Эйса, по которым лилась вода, казались обернутыми серебром.

– Ну давай, Джо! – кричал он. – Эх ты, трусишка!

И тут Эйс поскользнулся. Одна его нога исчезла с другой стороны плотины. Он тяжело упал на колено, которое треснуло с ужасным звуком, перед тем как он соскользнул вниз. На секунду Эйс руками пытался ухватиться за край, но вода лилась ему прямо в лицо с такой силой, что он тут же исчез.

Все это случилось так быстро, что мы едва сумели зафиксировать его исчезновение. Только что Эйс был на плотине, и вот его нет. Горячий воздух был все так же тих и спокоен, все так же слышались звук льющейся воды и жужжание сапфирово-синих стрекоз, порхающих над водой. Казалось, Эйс сейчас вернется, вынырнет обратно, прошедшие секунды повернут вспять и возвратят нас туда, где все началось. Но, конечно, так не могло произойти.

Эйс упал, и никто не произнес ни слова, и тут Джо помчался по тропе в лес, окружающий пруд, и вниз по холму на другую сторону. Я только слышала хруст кустарника у него под ногами. Высота плотины с другой стороны была примерно равна трехэтажному дому. Яма, в которую стекала вода, была темной, каменистой по краям, и никто не знал, какой она глубины. Она плавно переходила в тонкий стремительный поток, мчащийся между густых кустов и высоких ветвистых деревьев. Для нас пруд был концом нашего мира. Позади него, за плотиной, простиралась дикая неизвестность.

Джо кричал, зовя Эйса, и его голос затихал по мере того, как он удалялся в лес. Натан последовал за Джо, и я встала, чтобы присоединиться к ним, но Натан строго велел мне сидеть.

– Мы с Джо справимся, – сказал он. – Девочки остаются здесь.

И он тоже исчез, продираясь сквозь кустарник.

Пять часов спустя после падения Эйса с плотины Джо ввалился в дверь нашего серого дома. Он был потным, грязным, лицо и руки исцарапаны колючками и ветками.

– Эйс в порядке, – сказал он нам.

Джо удалось выловить его из ручья примерно в километре с лишним от пруда. Он наглотался воды и уже захлебывался, когда Джо его обнаружил.

– Так он утонул? – спросила я.

– Не совсем, – ответил Джо. – Он выблевал примерно полпруда, когда я вытащил его. – Джо улыбался, но его лицо было нервным и напряженным.

Эйс подвернул ногу во время падения, его колено было разбито до мяса и распухло, но он смог идти, хотя Джо и Натану пришлось наполовину нести его всю дорогу до его дома. Джо рассказал, что дома была только его мать, женщина, которую никто из нас раньше не видел. Она высокая и худая и совсем не похожа на Эйса. Когда они ввалились в дверь, она сидела на диване в цветочек и курила сигарету. Дом Эйса внутри весь сияет, и Джо боялся что-нибудь задеть или даже ступить на светлый ковер, так что они остались стоять в дверях, поддерживая Эйса.

Мать Эйса выпустила дым из ноздрей, словно дракон, и спросила:

– Что на этот раз?

Джо с Натаном препроводили Эйса на диван и подождали, пока его мать тыкала в разбитую ногу и изучала ее.

– Всего лишь вывих, – объявила она и вручила Эйсу пакет замороженного горошка и пульт от телевизора.

Затем, вытащив из кошелька две хрустящие долларовые бумажки, дала одну Джо, другую – Натану и сказала: «Спасибо, что привели его домой. А теперь бегите». Ну и они пошли.

Прошла неделя, прежде чем мы увидели Эйса снова. Как-то утром он вернулся на пруд, слегка хромая, его левая нога была обмотана грязно-серым бинтом, а шнурки на левом ботинке развязаны. Он сел возле меня на полотенце.

– Мама велела мне еще неделю не плавать, – сказал мне Эйс, вытаскивая из кармана колоду карт, и спросил: – Сыграем?

Скоро стало ясно, что Эйс изменился. Вечный вызов, который он носил, как знамя, исчез. Агрессивность, которая была между ним и Джо, испарилась. Вместо нее зарождалась новая, осторожная дружба. Джо относился к Эйсу с добротой и некоей жалостью, как если бы тот был младше его. Эйс ходил за Джо, глядя на него с чем-то вроде зависти. Я думала, наконец-то Эйс понял, что Джо особенный.

Так продолжалось до конца лета, когда мы вернулись по своим школам и каждый оказался в плену своего класса и расписания. Время от времени, зимой, я мельком видела Эйса с его матерью в окне магазина или проезжающим по городу в синем «БМВ» его отца, длинном и блестящем, как медленно летящая пуля. Рядом с родителями, которые оба были высокими и красивыми, Эйс всегда казался маленьким и каким-то сжавшимся. Потом я поняла, как Эйс каждый божий день вызывал в своих родителях разочарование просто тем, что был неамбициозным, легко отвлекающимся, недалеким. Даже тогда я смогла разглядеть это разочарование – хотя бы в том, что мать никогда не смотрела на своего сына прямо. В том, что отец всегда шел на шаг впереди. Я поняла, что мне жалко Эйса. Я обнаружила, что не могу вспомнить, что Эйс когда-то казался мне угрожающим.

Глава 3

Пауза не могла продолжаться вечно. Мы знали это. Существовали разные опасности. Мы были детьми, все четверо, мы жили одни, без всякой защиты и управления, и, хотя Рене исполняла роль квазиматери, она сгибалась под этой ношей. Невыносимо, записала я позже. Нестерпимо, опасно, рискованно, ненадежно.

В тот год Рене исполнилось тринадцать, она стала высокой, на груди появились круглые выступы, а волосы стали пачкаться и жирниться уже через несколько дней после мытья. От нее исходил мускусный, землистый запах, словно в ней зарождалось нечто новое, раздувающее ее изнутри, как будто она была одержима духами. Мы все смотрели фильм «Полтергейст», и я думала, что у изменений, происходящих с сестрой, есть единственное объяснение – захват существами из иного мира.

Однажды вечером Рене не пришла домой. У нее была тренировка по бегу по пересеченной местности, и после нее она всегда садилась на последний автобус в пять тридцать, но было уже полседьмого и совсем темно, а от нее ни слуху ни духу. Джо, Кэролайн и я сделали на ужин бутерброды с сыром и тихо жевали их на диване, держа тарелки на коленях и глядя на дверь. Джо уже дважды говорил, что надо позвонить в школу, но пока так этого и не сделал.

– А что, если она не вернется? – спросила Кэролайн.

Ей было десять, и она боялась пауков, кухонного измельчителя и звука грррр, который Джо издавал специально, чтобы пугать ее. Ее продолжали мучить кошмары, и это будет длиться вплоть до ее двадцати с лишним лет.

Меня не очень взволновало загадочное отсутствие Рене. Жизнь без Рене была бы попросту невозможна. Она составляла таблицы с нашими уроками, домашними заданиями, расписанием тренировок Джо, занятий флейтой Кэролайн, собственными тренировками и соревнованиями по бегу. Рене заботилась, чтобы мы надевали в школу чистую одежду, чистили зубы, причесывались, успевали на школьный автобус, делали уроки. Рене разжигала огонь в печи, когда он гас. Подделывала подпись Нони на чеках и разрешениях. Готовила спагетти, замороженные бобы и оладьи из растворимой смеси. Мы приучились существовать без матери, но мы не могли бы существовать без Рене.

– Может быть, – сказала Кэролайн, – стоит пойти разбудить Нони?

В тот день мы еще не видели нашей матери. Впрочем, вчера мы тоже ее не видели.

– Нет, – ответил Джо. – Я пойду разыщу Рене.

Я увидела в нем тот же дух решимости и принятия ответственности на себя, что и в тот день, когда Эйс упал с плотины.

– Я тоже хочу пойти, – сказала я.

Джо присел на корточки и поглядел мне в глаза.

– Фиона, я лучше пойду один. Так получится быстрее. А ты нужна тут, чтобы не оставлять Кэролайн одну. Чтобы ей было не страшно.

Я думала, что Кэролайн не согласится с этим, но она только кивнула:

– Да, Фиона, пожалуйста, останься со мной. – Глаза у Кэролайн покраснели, а голос дрожал.

Так что я осталась, а Джо шагнул за дверь и исчез в ночи. Мы с Кэролайн сидели на диване в ожидании. Мы не разговаривали, не включали телевизор; доев бутерброды, мы внимательно прислушивались к звукам, любым звукам, исходящим из комнаты Нони.

Прошло минут сорок пять, может быть, целый час, и наконец дверь распахнулась, и Джо с Рене, запыхавшиеся и возбужденные, ввалились в дом. Меня волной охватило облегчение – я не отдавала себе отчета, что так ждала этого. Кэролайн разрыдалась.

– Что случилось? – спросила я. – Где ты была?

Рене быстро задернула шторы, выключила свет и загнала нас всех на кухню в дальней части дома. Она была сосредоточенной и резкой. На левой щеке у нее был кровоподтек, кожа вздулась и припухла, и внезапно, в первый раз за весь вечер, мне стало страшно.

– Сядьте, – велела Рене, и мы уселись за кухонный стол.

На автобусной остановке стояла машина, рассказала нам Рене, коричневая машина с мужчиной за рулем. Локоть из окна, солнечные очки, хотя уже темнело и солнце почти зашло.

– Детка, – позвал он. – Я тебя видел. Хочешь прокатиться?

От остановки до нашего дома было пятнадцать минут пешком. Рене не хотела кататься, уж точно не с этим человеком, о чем ему и сказала, но он начал медленно ехать за ней вдоль тротуара. Других машин вокруг не было, и Рене стало холодно и очень страшно.

– Я думала, что не смогу бежать достаточно быстро, – сказала она.

И это Рене, которая была прирожденной бегуньей, бедра которой были не толще моей руки, которая скакала по пересеченной местности, выигрывая соревнование за соревнованием, получая медаль за медалью, дитя горной козы и газели. Она никогда в жизни не говорила, что не может выиграть какую-то гонку.

– Я не знала, что делать, – продолжала она. – Я боялась, что он поедет за мной сюда, и я пошла по другой улице, и еще по одной, и тут он остановился прямо позади меня, и я побежала и спряталась во дворе у Хантеров. Помните, там у них есть такая качалка с доской? Я спряталась за доской и сидела там, пока не услышала, как Джо меня зовет.

Джо сказал, что он бегал по округе, увеличивая круги от нашего дома, и звал Рене.

– А что у тебя со щекой? – спросила я. – Кто тебя ударил?

Рене осторожно дотронулась до места ушиба на своей щеке, словно только что обнаружив его.

– Ой… я… хм…

– Она поцарапалась о качели, – объяснил Джо. – Она так быстро бежала, что недостаточно низко нагнулась. И ударилась о доску.

Рене закивала, сначала задумчиво, а потом более энергично.

– Да, так и было, – пробормотала она, снова касаясь лица. – О качели.

Тот человек, который назвал Рене «детка», больше не появился. Это было единичное происшествие, но все его последствия она смогла осознать только гораздо позже. Рене перестала ездить на последнем автобусе и ждала, пока ее тренер закончит все дела и отвезет ее домой. Кошмары Кэролайн удвоились и по частоте, и по силе. Я перестала шататься по округе так привольно, как раньше. Может, все это было и к лучшему – мы стали вести себя с оглядкой, и это было более безопасно, но я помню все это только как холодок по спине, как внезапно вспотевшие ладони. Возникла идея, что кто-то следит за нами. Что мы не в безопасности.

Это происшествие сделало всех нас уязвимыми, хотя каждого по-своему. Для Джо это был страх, что что-то может случиться с нами, его сестрами. А для нас, его сестер, это был страх за себя. Человек мог снова прийти за Рене, мной или Кэролайн, но не за Джо. Только девочки были в опасности пред мужчиной с дурными намерениями. Мужчиной в красной, коричневой или серой машине, в очках или без очков, молодым или старым, белым или черным, неизвестным или давно знакомым.

Этот страх обнажил всю непрочность нашего существования во время Паузы. Трещины стали заметнее, и я видела, как они расширяются. Кэролайн и Джо стали ссориться все чаще. Рене начала плакать без всякой причины, а когда она готовила ужин, у нее дрожали руки. Джо проводил все больше времени с друзьями, особенно с девочками. Он был самым высоким в своем классе, и девочки стали проявлять к нему глубокий, живой интерес, как будто он был плюшевой игрушкой для тисканья. Ким, Эшли, Шэннон, Джули. Я помню их хвостики, скрипящие кеды и коллекции наклеек в альбомах с твердой обложкой и пластиковыми страницами. В школе они подшучивали над Джо и угощали его печеньем и соком из своих завтраков. На бейсбольных тренировках они бегали наполнять его бутылку водой. Они говорили мамам, что их друга Джо нужно свозить в кино, или ему нужен новый пенал, или специальный блокнот для реферата про мамонтов, и не могли бы они помочь? Джо принимал их внимание. Он начал проводить все больше времени с этими девочками, вдали от дома и от меня.

В своей тетрадке я записала слова: пыль, грязно, дует, одна, Джиллиган, холод, остров, телевизор, кораблекрушение.

Вскоре после того, как мужчина погнался за Рене, Джо отвел меня в наш старый желтый дом. Я соединила эти события только после происшествия, и не как причину и следствие, а в виде более расплывчатого конгломерата. Некое ощущение нарастающего беспокойства. Тайный внутренний вихрь, ищущий путь, чтобы вырваться на открытый воздух.

День, в который мы пошли в наш старый район, был прекрасным – солнце, чистый прозрачный воздух, ясное небо, шорох пылающих под ногами листьев. Осень во всей своей красе. В желтом доме жили другие люди, семья, в которой явно были и мальчики, и девочки. Мы с Джо постояли на тротуаре, глядя на велосипеды, мячи, летающие тарелки и обручи, которые валялись на лужайке перед домом.

– Машины нет, – сказал Джо. Он держал меня за руку. – Их, должно быть, нет дома.

– А как же все эти вещи? – спросила я.

Джо пожал плечами:

– Пошли посмотрим.

Он провел меня вокруг к задней двери – по боковой аллее, в обход мусорных баков, налево, через лужайку, сквозь патио, и там была задняя дверь, выкрашенная в белый. Я так хорошо знала эту дверь. При виде ее у меня перехватило дыхание.

– Мы, наверно, можем зайти и посмотреть, как там, – сказал Джо.

– Но, Джо, – запротестовала я, хотя и слабо.

Мне тоже хотелось войти. Мне нравилась идея свободно рассмотреть чужие вещи, покопаться в косметичке их мамы, проверить, играют ли они в «Скрэббл». Может, я найду там дневник, тетрадку вроде той, что веду я, наполненный тайными мыслями другой девочки. При мысли о такой возможности по мне пробежала легкая радостная дрожь.

Я шла за Джо, который распахнул заднюю дверь и покричал: «Привет! Привет!» Мы стояли в кухне, нашей старой кухне, прислушиваясь к тиканью часов и тишине, охватившей дом. Комната казалась точно такой же, отличающейся только какими-то мелочами. Новый круглый стол. Незнакомые фотографии, прилепленные на холодильник. Запах тоже был другим, сильнее, чем мне помнилось, и более химическим.

– Пошли наверх, – сказал Джо.

Мы медленно взобрались по скрипучим ступеням. Я тут же направилась в бывшую свою комнату, но замерла на пороге. В отличие от кухни, эта комната заметно переменилась – кровать, занавески, плюшевые игрушки, все стало другим, и, самое странное, в углу теперь стоял светящийся синим светом и булькающий аквариум. Я не увидела ни настольных игр, ни манящих тетрадей. Я сделала шаг в комнату и замерла, наблюдая за тем, как рыбы мечутся в своем бессмысленном танце. Того же размера, что плотвички в пруду, эти рыбы были яркими, все в пятнах и полосах, и двигались быстрее, но без особой цели. Этим рыбам было нечего делать, некуда плыть. Они были в плену.

– Фиона, – позвал Джо из коридора. – Фиона! Иди сюда!

Я нашла его стоящим там, где была спальня наших родителей. Эта комната тоже стала неузнаваемой, лаковая мебель стояла непривычным образом, а на стене висела большая абстрактная картина.

– Я думал, он будет тут, – сказал Джо.

– Кто? – не поняла я.

– Папа. Мы же ищем папу. Мы за тем и пришли.

– Папа? – Я с трудом могла вспомнить отца. Я редко думала о нем, и то только в связи с Нони и всем, что пришлось ей вынести. – Джо, ты уверен?

– Да, уверен, – сердито прошептал он. – Тихо, тсс. Я знаю, что он придет.

Тоска, прозвучавшая в голосе Джо, разбила застывший воздух на миллион острых осколков и повергла меня в остолбенелое молчание.

И мы стали ждать, замерев посреди комнаты, которая больше не принадлежала нашим родителям. Воздух становился все гуще, стены подступали все ближе. Я слышала тяжелое дыхание Джо и тихое тик-так часов из другой комнаты. Минуты тянулись и скручивались в тугую спираль. Я кусала щеку изнутри и ждала, чтобы Джо перестал ждать. Все это вызывало во мне головокружение и легкую тошноту. Даже тогда я не верила, что мы когда-нибудь снова увидим нашего отца.

Вдруг я внезапно начала хихикать. Тишина, беспокойство, боль в коленях, вся общая ненормальность. Я больше не могла этого вынести.

– Джо-о-о! – Я вытянула вперед руки и зашевелила пальцами. – Смотри, смотри, я привидение. Джо! Смотри!

Я пошла в его сторону с вытянутыми руками и увидела, как по его лицу промелькнули облегчение и тень стыда.

– Да уж, привидение, – фыркнул Джо и рассмеялся. – Здорово я тебя разыграл?

Внизу хлопнула дверь машины, и мы оба вздрогнули. Послышались голоса, затем шаги у парадной двери. Джо схватил меня за руку, и мы вместе сбежали по лестнице и выскочили через заднюю дверь. Запыхавшиеся и напуганные, но при этом смеющиеся, мы пробежали через боковую калитку и соседскую лужайку и вернулись домой в серый дом.

Я никогда никому не рассказывала об этом случае, хотя позже я разглядела в нем указание на конец Паузы. Какие-то вещи стали невыносимыми. Нарастающее давление грозило взрывом. Ответственность Рене, кошмары Кэролайн, Джо с его… Я не знала, как это назвать. Его удача. То, как ему удавалось все и ничего. Как он улыбался, откидывая вихор со лба, и говорил что-то, что всем хотелось услышать, но при этом, казалось, все это было только внешним, вне его самого, лишь ответом на пожелания других, которые что-то от него хотели. Тренера Марти, Нони, команды, друзей, учителей, девочек. И даже нас, сестер.

А чего же хотел сам Джо? Я никогда этого не знала. Только годы спустя, после катастрофы, я поняла, что никогда даже не думала спросить об этом.

* * *

После того случая с Рене кажется особой иронией, что спасение пришло к нам именно от человека в машине. Пауза закончилась потому, что человек в машине притормозил и остановился.

Именно Рене, конечно, следила за тем, чтобы Джо не пропускал ни одной тренировки и ни одной игры. Шел четвертый год тренировок Джо в Малой лиге. Его спортивные успехи были редчайшей орхидеей, о которой мы все неустанно и бережно заботились, постоянно поливая, окучивая и нахваливая. «Передай маме, что у Джо все просто отлично, – говорил Рене тренер Марти. – Скажи, что он такой – один из миллиона».

Дважды в неделю мы, все четверо, отправлялись из дома на игровое поле Бексли. Идти надо было километра два по тихим городским улочкам, а потом еще километра три по открытому быстрому шоссе № 9, четырехполосной дороге, идущей мимо пустых полей, покрытых желтой травой, старых покосившихся заборов, нескольких заброшенных домов и одной заправки с самообслуживанием. Там не было тротуаров, и мы шли по обочине или прямо по траве. Конечно, для проезжающих мимо мы представляли довольно любопытное зрелище – Рене, уверенно и твердо шагающая впереди, Джо в безупречном бейсбольном снаряжении, с битой на плече, я, с развевающимися по ветру спутанными кудряшками, и Кэролайн, плетущаяся позади всех, в длинной юбке, напевающая себе под нос. Вся дорога занимала у нас больше часа.

Однажды утром возле нас притормозила машина, и через открывшееся пассажирское стекло выглянул человек. Это был тренер Марти.

– Что вы тут делаете, дети? – спросил он. – Джо Скиннер, это ты, что ли?

– Мы идем на тренировку, – ответила Рене, не останавливаясь. – Я провожаю Джо на поле.

Машина тренера Марти медленно ехала рядом с нами, пока он обдумывал свой ответ. Он посмотрел, как я жую кусок жевательной резинки, слишком большой для моего рта, и съехал на обочину перед нами.

– Я вас подвезу, – сказал он. – Залезайте.

Рене помедлила. Потом мы хорошо узнаем Марти Роача, но тем утром он был для нас только тренером Джо, забавным дядькой с черными усами, которого мы видели на поле издалека.

– Мы отлично дойдем, – осторожно произнесла Рене. – Мы каждую неделю так ходим.

Был холодный весенний день, вдоль дороги и полей дул ветер, пробираясь под наши тоненькие пальтишки. Мы дрожали, пряча руки в карманы. Порыв ветра забросил длинные волосы Кэролайн ей в лицо.

– Рене, ну пожалуйста, – взмолилась Кэролайн. – Давай поедем с ним? – Под глазами у нее темнели круги. Похоже, ее терпение было на пределе.

Рене посмотрела на дорогу, на Джо, который кивнул, и ответила Марти:

– Хорошо.

Машина Марти пахла мятой и табаком, не сигаретным, а трубочным, древесным запахом табачной крошки, и показалась мне очень уютной, вроде комнаты с камином перед Рождеством. Много позже я буду встречаться с человеком гораздо старше меня, курящим трубку, – это продлится совсем недолго, но в первый раз, когда он вынет и зажжет трубку, я снова окажусь на заднем сиденье этой машины. Большие мясистые руки тренера Марти на руле, белый купол его затылка с темно-коричневыми остатками волос, серые виниловые сиденья, выдвижной подлокотник посередине, который он поднял, чтобы мы все уместились, а из него высыпался какой-то зернистый песок, и он смахнул его прямо на пол тыльной стороной ладони.

– Вот так, – сказал он, когда мы, все четверо, тесно уселись бок о бок на заднее сиденье.

Считается, что в маленьких городках нет никаких секретов, но я думаю, что это неверно. Я уверена, что в Бексли были люди, которые знали о Нони, но предпочитали держать это при себе. Нони была секретом; Нони была тем, что не обсуждалось. В те времена не было опции «отправить всем» в местной рассылке электронной почты. Надо было поднять телефонную трубку и ждать, что человек, с которым ты хочешь поговорить, ответит тебе. Надо было выйти из дома, завести машину, доехать до нового дома Скиннеров, постучать в дверь и надеяться, что Антония Скиннер немедленно не отправит тебя обратно, как она поступила с миссис Липтон, когда та попыталась привезти нам жестянку печенья на самое первое Рождество.

Дети Скиннер ходили в школу. Были сыты. Да, им выдались нелегкие времена, – и, конечно, это все понимали. Но никто не хотел вмешиваться. И мы остались одни.

Один только тренер Марти не оставил нас в покое. После той, первой, поездки прошла неделя, а может, месяц или даже сезон, я точно не помню. Но я помню, как однажды Марти Роач пришел вместе с нами к нам домой.

В тот вечер была бейсбольная игра, матч полуфинала между «Мавериками» и «Орлами» из соседнего городка Милфорд. Джо забил три мяча, не сделав ни одной ошибки, поймал высоко на лету мяч возле шестой лунки, и было прямо заметно, как надежда покидает лица милфордских игроков. Когда игра завершилась, солнце клонилось к закату, озаряя все ярко-розовыми и золотистыми лучами, а воздух насыщен живым теплом. Мои руки были липкими от растаявшего мороженого. Джо в своей пурпурно-зеленой форме казался в этом закатном свете королем, уставшим королем в грязи и блеске.

После игры Марти отвез нас домой. Я помню, как стояла рядом с ним возле входной двери, которая была того же унылого серого цвета, что и весь дом. Занавесь от мух, висевшая на ней, была порвана давным-давно, когда мы с Джо как-то играли в пиратов. Оторванный угол свисал, едва не касаясь пола.

Рене отперла дверь своим ключом и впустила нас, не помедлив ни секунды. Она распахнула эту дверь, словно бы говоря: «Вот. Посмотри и скажи мне, нормально ли это?»

Тренер Марти встал посреди нашей гостиной – бардака из нераспакованных коробок, грязной посуды, игр, полуразрушенных крепостей, раскиданной одежды, остатков печенья, которые я несколько дней назад оставила для потерянного плюшевого медведя, – и окликнул нашу мать.

– Миссис Скиннер? Миссис Скиннер? Антония?

Никакого ответа. И тут Рене закричала:

– Нони! Нони, иди сюда!

Через какое-то время мы услышали скрип шагов по полу. В конце коридора возникла Нони в своем грязном халате, со спутанными длинными волосами, и в эту минуту мы увидели ее другими глазами. Ее лицо было нездорово бледным, ноги босыми. Я заметила, что от немытых полов, грязной посуды, сырых полотенец и пыльных углов в доме пахнет затхлым. То, что мы раньше воспринимали как отдых, просто отдых Нони, сейчас показалось мне совершенно ужасным.

Наша мать взглянула на Марти и сказала: «О! Привет».

* * *

Вскоре после этого из Кливленда приехала наша тетя Клаудия. Это была бездетная сестра нашего отца, намного старше его, и мы раньше видели ее только однажды, на похоронах. У нее были туго закрученные седые волосы, лежащие на голове, как купальная шапочка, и длинное лошадиное лицо. Клаудия привезла с собой один розовый чемодан и атмосферу жесткой уверенности. Наша мать исчезла из дому; наша мать вернулась; дом стал чистым; мы стали чистыми. Наша мать снова уехала из дому, на сей раз на ней был строгий синий костюм, а губы накрашены ярко-красной губной помадой. Клаудия сказала нам, что Нони ищет работу и что давно пора бы.

– Вам надо привыкать, – сказала Клаудия, пока мы смотрели Нони вслед. – Слишком много валяться без дела никому еще не пошло на пользу. Запомните это. Лучшее средство от тоски – быть чем-то занятым. Это просто, но это так.

Сама тетя Клаудия была живым воплощением этой мудрости. Она была наименее печальным и самым занятым человеком, которого я встречала. Она сновала по дому с тряпкой и пшикалкой, как птица, ищущая раскрытое окно, и все, чего она касалась, становилось чистым, аккуратным, сияющим. У себя дома тетя Клаудия работала кассиром в банке в Северном Ройалтоне, Огайо, в пригороде Кливленда. Она рассказывала нам о сложностях своей работы, о тайнах, скрытых в банковских сейфах, где люди могут хранить самые странные вещи.

– Как-то один человек пришел и арендовал сейф для пары туфель, пары женских туфель, – рассказывала она. – Ну вот зачем кому-то такое делать?

Четыре недели кряду тетя Клаудия готовила нам большие сытные обеды, которые мы поедали, пока у нас не распирало желудок; она крутила в стиральной и сушильной машинах кучу за кучей грязного белья; она читала вслух книжки, которые мы читали раньше, но мы все равно слушали; она купила нам краски, и мы прилежно раскрашивали деревья и зверей, хотя были уже слишком большими для раскрасок.

Я записала: мускул, густой, ясный, теплый, скрипящий, мыло, подливка, мясо, сыт.

А больше всего мы любили, когда Клаудия рассказывала нам истории про папу, когда он был маленьким. Как он ужасно боялся муравьев, что любил есть больше всего (тефтели), про операцию, когда ему было десять лет и он сломал сустав большого пальца правой руки (она называла его «спусковой палец»). Когда она припоминала все это, ее глаза начинали блестеть, и она промокала их бумажной салфеткой, которую вытаскивала из маленького пакетика, который повсюду носила с собой.

Как-то за обедом тетя Клаудия вдруг заявила:

– Джо, как же ты похож на отца. – Она помолчала и высморкалась в салфетку. – Ты теперь единственный мужчина в семье. Не забывай об этом.

Мы как-то никогда раньше не воспринимали слово мужчина по отношению к Джо. Когда Клаудия сказала это, мы все повернулись к нему. Мы ели розовые отварные сосиски с белыми булками, которые исчезали в наших ртах, как конфетки. Нони была на очередном собеседовании.

Джо внезапно показался нам другим. Он тоже почувствовал это. Он расправил плечи и выпятил грудь. «Теперь я мужчина в семье», – повторил он, и я хихикнула, потому что это показалось мне нелепым и странным. Джо было десять лет. Мужчина.

Хотя мы грелись во внимании Клаудии и с интересом слушали ее рассказы, внутренне мы оставались начеку. За месяц, что она провела с нами, мы получали столько информации, питания и внимания, что практически не разговаривали. Мы делали все, что она говорила. Мы не ссорились, не огрызались и не устраивали беспорядка, потому что были слишком ошеломлены ее мощным, умелым присутствием. Но втайне каждый из нас задумывался: что же будет, когда тетя Клаудия уедет?

В последний вечер тетя Клаудия повела всех нас в Международный дом оладий. Мы праздновали, что Нони получила работу секретаря в зубной клинике доктора Харта на другом конце города. Доктор Харт, давний конкурент отца, как раз искал кого-то вроде нашей матери, кто знал бы все тонкости дела, владел зубоврачебным словарем и понимал сложности жизни дантиста.

Нони коротко постриглась, оставив лишь небольшие крылышки по краям, как Билли Джин Кинг[4]4
  Американская теннисистка.


[Закрыть], и я была потрясена, увидев ее впервые без массы темных волос. За оладьями с черникой она то и дело подымала руку к шее и проводила пальцем там, где линия волос касалась кожи.

– Клаудия, спасибо, что ты так хорошо позаботилась о нас, – сказала Нони, приподымая стакан апельсинового сока.

Мы все чокнулись и крикнули: «Ура!»

– Да не за что, – ответила Клаудия. – Жаль только, что я не приехала раньше. Я не хотела мешать тебе, Антония. Правда.

Нони только кивнула.

– Но я не знала, что твои родители умерли. И у тебя нет братьев и сестер. Я не понимала, что ты совсем одна, Антония. Я правда не понимала.

– Ничего. Мы теперь в порядке. Да, дети? – И Нони оглядела всех нас за столом.

Наши пальцы были липкими от кленового сиропа, зубы и внутренности сводило от съеденного сахара. Мы уничтожили гору оладий, но наши желудки все еще казались пустыми. Были ли мы в порядке? Да. Один за другим мы посмотрели на Нони и кивнули. Даже Рене кивнула.

– Да, – сказали мы. – Мы все в порядке.

– Хорошо, – сказала Нони. – Хорошо. – И улыбнулась нешироко, но уверенно.

Так это и произошло – мы простили нашу мать. Мы простили Нони не потому, что у нас больше никого не было, хотя это так и было, но потому, что она была нашей общей. Она принадлежала нам всем четверым, и, если бы один из нас не простил, это значило бы, что остальные тоже не могут, а никто из нас не хотел брать на себя бремя такого решения. Никто не мог снова отнять Нони у остальных.

* * *

После отъезда тети Клаудии Нони вернулась в мир даже с какой-то яростью. Она стала называть себя феминисткой и призывать нас, своих дочерей, тоже быть феминистками. Она покупала книги Глории Стайнем и Жермен Грир, которые читала нам вслух за ужином. Шел 1984 год.

– Лучше поздно, чем никогда, – говорила Нони.

Мамы только очень немногих моих друзей работали. Одна была профессором в Университете Коннектикута и носила полукруглые очки на лиловой цепочке вокруг шеи. Другая была семейным адвокатом, у нее в Бексли был офис, в окне которого висела табличка с ее именем, написанным золотыми буквами. Но у большинства мамы оставались дома, следили за детьми, возили их в кино и суетились на кухне, гремя кастрюлями и намазывая арахисовым маслом соленые крекеры, чтобы угостить после школы. Когда отец был жив, Нони тоже была такой матерью. Но, начав работать у доктора Харта, Нони изменилась. Она рассказывала нам про свой день в клинике, про пациентов и про сложные зубоврачебные процедуры, про новую систему хранения записей и про аварию прямо у дверей клиники, из-за которой улицу перекрыли на несколько часов. Из этих историй на нас проглядывала Нони, наслаждающаяся жизнью без нас. Жизнью, полной драм и интриг, такой далекой от тишины серого дома и нас, ее детей.